Смертник

– Это… он? – вдруг охрипшим голосом спросил Глухарь.

– А? – не сразу понял Красавчик. Потом до него дошло. – Он.

– Надо же, – Глухарь мотнул головой, словно ему жал воротник. – Везет тебе, Красавчик, везет.

– Как видишь, – он развел руками. – Везет.

– А говорили, нет его, не существует. А ты нашел.

– Ладно, – нахмурился Красавчик. – Хватит болтать. Выпусти меня.

Глухарь молчал.

– Глухарь!

– Ты сколько здесь сидишь?

– Неделю.

– Много. Вода когда кончилась?

– Три дня назад. Все? – Медленно закипала злость. – Допрос окончен? Выпусти меня.

– Знаешь, – не обращая на него внимания, продолжал Глухарь, – я твоей девчонке не поверил. Сначала. Думал, у нее истерика. Ну, такое в жизни пережить пришлось, вот и мерещится всякая фигня. Позвонил, по мобильному телефону, с Зоны – кто в такой бред поверит?

– Глухарь, потом поговорим.

– Нет, Красавчик, поговорим сейчас. Потом не до того будет. Сначала подумал, свихнулась девка. А потом смотрю на нее, и, знаешь – поверил. Думаю, чем черт не шутит. Тем более, когда этот черт – Зона. И поверил. Еще до того, как она парня в челюсть приложила. Здорово ты ее подкачал. Там, в "Приюте" стал к ней Хамса клеиться. Так она его без слов, с левой, так в челюсть приложила… Хорошая баба, твоя Ника, только дура.

Красавчик терпеливо ждал, пока Глухарь выговорится. Хозяин положения – ему и самый лакомый кусок.

– Теперь на твоей совести, Красавчик, еще одна жизнь. Которая, по счету, а? Пятая? Шестая? Или уже со счета сбился?

Красавчик молчал.

– Не хочешь спросить, кто пополнил твой список?

Красавчик подошел вплотную к стене мыльного пузыря и в упор уставился на Глухаря. Ему не хотелось верить в то, что нашептывал ему здравый смысл.

– Не хочешь. Оно и понятно. Уж не знаю, чем ты ее обаял. И не пожалел же девку, и так досталось ей выше крыши. Я вообще не понимаю, что за любовь такая – по собственной воле в петлю голову совать.

Ветер ворвался в сарай, загудел между уцелевшими в окнах осколками.

– Два дня назад в "Приюте" Лялька вдрыск нажралась. Сидит, водяру рюмка за рюмкой хлещет и молчит. И так весь вечер – никого к себе не подпускает. Я не выдержал. Говорю, хватить переживать, Лялька, вернется твой Красавчик. Так просто сказал, чтобы подколоть. А она вдруг как сорвется. Стаканом в стену запустила. Смотрит на меня – глаза бешеные. В хрен, говорит, твоего Красавчика, и в редьку – сколько их было и сколько будет этих Красавчиков. Нику, говорит, жалко. Хорошая девка была, добрая. А я, говорит, своими руками – и ладони мне под нос тычет – в Зону ее отправила. Ну, думаю, эпидемия началась бабского сумасшествия. Не приведи Зона, если передается воздушно-капельным путем. Я пошел потом, ночью, к тебе на квартиру. Нет там никого. Не отвечают. Ты ж знаешь, Ника практически безвылазно там с год просидела. Стучался, стучался – без толку. А Лялька, к тому же, сказала, что костюм ей свой отдала, со стриптиза, помнишь, ты еще доставал? Не знаю, что и думать. Не в Зону же она, в самом деле, потащилась? Я так думаю, руки она на себя наложила, твоя Ника. Девка с придурью была, так что, скорее всего, обрядилась в этот костюм и с петлю полезла. Девки они, знаешь, эффекты любят. Я вскрывать квартиру не стал. Пусть другой кто-нибудь найдет. Я мертвецов этих, не люблю. С тех пор… сам знаешь. Так что добавь в свой список еще одну душу.

– Ты какого черта сюда приперся, Глухарь? – поинтересовался Красавчик. Его колотило от злости. – Поговорить не с кем?

– Не с кем, – легко согласился тот. – Поговорить. А еще посмотреть.

– На что посмотреть?

– Не догадался еще? Врешь, догадался. Решил вот я дождаться, пока из тебя душа вылетит. Если вообще имеется у тебя она. Своими руками не смог тебя придушить, так Зона за меня расстаралась. Говорят, когда человек в мышеловке подыхает, она сдувается, напоследок выжимая его как мокрую тряпку. Вот и посмотрим, как это произойдет.

– Долго ждать придется, – тихо сказал Красавчик.

– Мне и недели не жалко. Ради такого зрелища.

– А не боишься, – Красавчик прищурился. – Что то, о чем я пока не болтал, станет известно всем? И не надейся на то, что Ника умерла. Я скорее поверю в то, что она в Зону пошла. Девушка крепкая. Может, покрепче тебя. Тогда тебе придется грех на душу брать – и ее тоже на тот свет отправить. Силенок хватит, Глухарь? Вот так от всей твоей болтовни одно говно и остается.

– Вот, Красавчик! Так я и знал, что этот вопрос всплывет. Сидел я тогда в баре, слушал, как твоя Ника мне мозги компостирует, а сам думал – ну когда же, когда она меня за яйца возьмет? Всю правду-матку мне в глаза врежет. Все хотелось в глаза ей посмотреть, как она говорить это будет. Девка, вроде, правильная, нелегко ей будет через себя переступить. Думаю, не мог ей Красавчик главного не сказать – наверняка, с этого начал этим и кончил. А девка, знай, языком молотит – деньги, долг и снова по кругу. Я ее даже переспросил – связь плохая была? Да, говорит, с трудом голос пробивался – шум, треск. Вот тогда я и понял – ты-то, может, и сказал, только не расслышала она не фига из-за шума. А, Красавчик? – Глухарь подмигнул. – Как тебе такой расклад? Ничего не знает твоя Ника, если жива вообще. Так что наша тайна с тобой и умрет.

С трудом сдерживаясь, Красавчик переваривал сказанное.

– Отвернулась от тебя Зона, Красавчик. Как баба продажная отвернулась. И язык еще напоследок показала.

– Оставь свой словесный понос при себе, Глухарь. Рассчитываешь шарик раритетный после моей смерти получить, так и скажи.

– Ага, вот только об этом ты и думаешь. Как бы зелени побольше срубить. Не срубил еще всего бабла? Сколько ж тебе надо, для полного счастья?

– Так не думай, Глухарь, – Красавчик его не слушал. – Не получишь ты шарик. И не надейся.

– Ты знаешь мою позицию. Себе его оставь. Я раритетов с Зоны не выношу. Так, по пустякам. Чего тут на каждом шагу попадается, мелочь всякую. Чтоб с голоду не помереть. И на выпивку чтоб хватило.

– А попадались тебе эти раритеты?

Глухарь не ответил.

– Такие вещи должны в Зоне оставаться, – веско сказал он. – Наши ученые пока додумаются, чего там и как, так всю планету разнесут к чертям собачьим.

– О планете беспокоишься? – улыбнулся Красавчик.

– Кому-то ж надо…

– В "Патриот" иди. Они тоже о планете пекутся. Ах… забыл я. Неловко тебе к ним обращаться, да, Глухарь?

– Ха. Надеюсь, это будет последняя мысль, которую ты унесешь с собой в могилу.

Красавчик не выдержал. Вскинул автомат и нажал на спусковой крючок. Мелькнула последняя надежда, что Глухарь выстрелит в ответ. И тогда, может быть?..

Выдержки Глухарю было не занимать.

Красавчик видел, как он инстинктивно дернулся, уходя с линии обстрела. Как выставил вперед автоматный ствол, готовый начать стрельбу. Но не начал. Опустил оружие, с интересом наблюдая за тем, как плющатся о стенку мыльного пузыря пули, как осыпаются вниз свинцовым дождем.

– Напугал, – перевел дух Глухарь и занял прежнее место.

Долгое время стояла тишина.

Красавчик устроился у стены, не сводя глаз с Глухаря. Тот достал из рюкзака флягу и, не стесняясь, долго и со вкусом пил. Потом утерся рукавом и улыбнулся.

– Что ты будешь делать, когда Ника, действительно, придет? – Облизнул потрескавшиеся губы Красавчик. Он задал вопрос от бессилия, не надеясь на ответ.

– Не придет, – устало ответил Глухарь и вздохнул. – У тебя над головой, наверху, в деревне, контролер завелся. Мне он, знаешь, не страшен. Так что не жди напрасно, Красавчик. Никто к тебе не придет…

НИКА

Вся ночь поместилась между вдохом и выдохом.

Закрывала глаза, стояла темень – и вот уже сквозь сомкнутые веки пробивается свет. Но не он разбудил Нику. До нее долетел низкий, угрожающий рык и она рывком села.

Скорее всего, этого делать не стоило. В нескольких метрах от нее стояла, прочно утвердившись на мощных лапах огромная слепая собака. Белели в полутьме закрытые пленками глаза. Черная морда, лишенная шерсти, морщилась, обнажая искривленные клыки. Челюсти плотно прилегали друг другу, так, что зубы шли внахлест. Вырваться из такой пасти можно было одним способом – оставив куски собственной плоти.

Ника смотрела на собаку, приготовившуюся к прыжку снизу вверх – морда нависала над ней. Девушка не шевелилась, боясь, что любое движение окажется той последней каплей, которая переполнит чашу собачьего терпения.

Ника опустила глаза, отыскивая оружие. Оно не замедлило обнаружиться. Вот поспала, так поспала. Автомат лежал между ней и тварью с правой стороны. То же касалось и пистолета, предусмотрительно положенного с вечера под руку. Видимо, первый раз за четверо суток Ника провалилась в такой глубокий сон, что отфутболила оружие подальше от себя. И правильно, пусть спать не мешает.

Нечего и думать о том, как бы дотянуться до оружия. Вряд ли собака согласится подождать, пока она возьмет его в руки и выстрелит в слепую морду. Оставалась надежда на нож, спрятанный за поясом. Она скосила глаза, пытаясь определить, сможет ли быстро выхватить его. С ним тоже не повезло, рукоять надежно скрывалась за курткой.

На каждое движение тварь реагировала болезненно. Короткие уши стояли торчком, улавливая малейший шум, идущий от человека. Собака пригнулась. Бока, лишенные шерсти, раздувались и опадали, обнажая частокол ребер, покрытый черной лоснящейся кожей. На розоватых деснах выступила слюна. Собака глухо рычала. Но, как ни странно, с места не двигалась.

Что помешало ей вцепиться горло спящему человеку, Ника не знала. Чем дольше длилось непонятное противостояние, тем яснее становилось, что тварь не позволит ей пошевелиться. Рано или поздно собаке надоест. Но, черт побери, как не хотелось нарушать шаткое равновесие!

Девушка медленно – настолько, насколько смогла – подняла правую руку и развернула открытой ладонью в сторону собаки, демонстрируя мирные намерения и одновременно отвлекая внимание от левой руки.

Оскал слепой твари стал шире. Грозное рычание перешло в хрип.

В нелепой позе с поднятой рукой Ника просидела минут пять, если не больше. Еще медленней, чем поднимала правую, левую руку девушка положила на боковой карман куртки. Оставалось поддеть его и вытащить из чехла нож.

Собака тоже не теряла времени даром. Так же медленно она продвигалась вперед, и теперь их раздело от силы метра два.

Не успеть, никак не успеть. Девушка уже видела, как несется к ней обтянутое мышцами тело, как смыкаются на шее страшные челюсти. Как захлебывается она собственной кровью, пытаясь столкнуть тяжелое тело, бестолково нанося удары ножом, во что попало.

«Нет, не успеть», – с безнадежной мыслью Ника коснулась рукой пояса.

И тогда собака дернулась.

– Собака, – вырвалось у Ники от страха. – Хорошая собака!

Рука запуталась в складках куртки – что ни говори и села неудобно. Знай, с чем придется столкнуться, устроилась бы по-другому.

При звуках человеческого голоса тварь повела себя еще более странным образом. Вдруг разгладилась кожа на морде, закрывая десны и клыки. Черный влажный нос пошевелился, втягивая воздух.

– Хорошая собака, – повторила Ника, не понимая, почему до сих пор жива. – Ты хорошая собака. Я не сделаю тебе плохо… Слышишь, собака? А ты не делай плохо мне, хорошо? Ты же хорошая собака, да? Хорошая, я знаю…

Она нащупала рукоять и вытащила из чехла нож.

Дальше стали происходить и вовсе непонятные вещи. Гроза Зоны встрепенулась. Напряженные мышцы, клубками перекатывающиеся под кожей расслабились. Собака мотнула обрубком хвоста из стороны в сторону и пошла на Нику.

Это была сука. Вытянутые треугольники сосков сочились влагой.

Сжимая в руке нож, девушка ждала.

Задевая хвостом бока, собака подошла вплотную, и ткнулась мокрым носом в открытую ладонь. Шумно вздохнула, как вздохнул бы человек, вернувшийся домой. Из приоткрывшейся пасти выкатился язык и лизнул руку.

– Собака. – Потрясенная до глубины души, Ника несмело коснулась уродливой морды. Собака боднула ладонь и снова лизнула. – Хорошая собака, ты такая хорошая собака.

Девушка сорвала клапан с банки тушенки не для себя – она съела пару кусков и больше в горло не лезло. Остальное она отдала слепой собаке, ловившей каждое ее движение. Огромная черная тварь не заставила себя упрашивать. Она честно пыталась подцепить зубами угощение. Пожалуй, ей проще было бы проглотить банку целиком. Наконец Ника не выдержала – перевернула банку, вытряхнув содержимое прямо на доски. Дальше дело пошло быстрее.

Чуть позже Ника остановилась у входа в лаз, вглядываясь в черноту колодца, заполненного маслянисто блестящей водой. Собака не отставала. Она ткнулась мордой пониже спины.

– Никакая ты не собака, – сказала Ника, едва удержавшись на ногах. – Ты лошадка. Только маленькая.

Она погладила собаку по морде, стараясь не касаться закрытых пленками глаз.

– Прощай, пора мне.

Вскоре девушка выбралась из лаза и направилась вдоль забора, огибая скрытую в зелени деревню. Как она и предполагала, сразу за поворотом начиналось шоссе, ведущее в сторону Боровой. В зарослях у асфальта, пробитого корнями деревьев, Нику ждал сюрприз.

Сюрприз сидел на траве, пялил на девушку бельма слепых глаз и в радостном нетерпении перебирал лапами.

– Ничего себе, – удивилась Ника.

При звуках ее голоса собака всхрапнула и заструилась к ней навстречу. Мышцы перекатывались под черной блестящей кожей.

– Как это понимать? Ты что, собралась со мной? А, собака?

Собака ткнулась в бок и затихла, нарываясь на ласку.

– Понятно. Как хочешь. Была ты ничья, собака. Теперь будешь моей, да?

Ника вздохнула и пошла по шоссе, перепрыгивая через провалы. Черная собака бежала следом.

Вскоре получилось само собой, что Ника сошла с асфальта на тропу – собака все время теснила ее с левого бока. Девушке надоело с ней спорить. Зато, как только она сместилась вправо, собака послушно двинулась рядом.

Несколько раз слепое порождение Зоны останавливалось, усаживалось на задние лапы и принималось тихо рычать. Нос на безглазой морде дергался, что-то вынюхивая. Ника в предупреждениях не нуждалась. Она и так прекрасно видела, как незаметная среди трещин и колдобин на асфальте, разросшаяся комариная плешь углом вдавалась в тропу. Обходить следом за собакой получалось не в пример проще, чем определять границы аномалии. Та чуяла свободный путь, бежала дальше и останавливалась, поджидая девушку.

Лес редел, хирел. Деревья клонились к земле. Стволы изгибались, словно привычный ориентир – солнце, к которому они тянулись веками, перестало быть для них жизненно необходимым. Дул ровный ветер. Плотная облачность закрывала небосвод. Белым размытым пятном в облаках путалось солнце.

Тропа, петлявшая среди деревьев, пошла под уклон. Ника сдерживалась, чтобы не разбежаться под гору. Опустив морду к самой земле, собака трусила рядом, то и дело останавливаясь, поджидая Нику.

Пропала тропа, затерявшись среди густой травы. Выйдя на открытое место, девушка остановилась, озираясь кругом. Вполне возможно, она пошла бы дальше, ничто на поляне не заслужило пристального внимания. Особенно справа, где ощетинилась человеческими костями недавно сработавшая изнанка. В ту сторону Ника старалась не смотреть.

А зря. Потому что именно в том направлении и уставилась безглазая морда. Нос дернулся. Ощерилась пасть, выставив напоказ страшные зубы. Загривок вздулся и собака припала к земле, готовясь к нападению.

На кого? Ника крутанула головой и ничего не увидела, кроме человеческой плоти, пронзенной костями.

– Что ты, собака? Успокойся, все в порядке, – начала она и не договорила.

Боковым зрением Ника заметила нечто такое, от чего моментально покрылась холодным потом.

Куча мертвой плоти, истыканной костями, зашевелилась. Дрогнули белесые связки, нитями лежащие на земле, натянулись, сжимая куски мяса. Паучьими лапами заворочались ребра, завернулись, обрастая мышцами. Пузырилась кровь, стекая по многочисленным костям. Кровавые сгустки с резким чавкающим звуком втянулись внутрь, постепенно скрываясь за нарастающим кожным покровом. Со скрежетом срослась черепная коробка. Некоторое время глазные яблоки висели на зрительных нервах отдельно от головы. Потом дрогнули, словно кто-то дернул их за нити, и втянулись точно в глазные провалы.

Ника успела отступить на два шага назад, как щитом прикрываясь стволом автомата. Собака хрипела, прячась за спину. Пятясь, девушка чуть не отдавил ей лапу.

На поляне, щурясь на свет, стоял сталкер. Невысокий, коренастый, в защитном костюме, перетянутом на груди ремнем автомата. Болезненное, худое лицо молодого человека портили седые волосы – длинные, падавшие на плечи. Левая щека была перекрещена двойным шрамом – продольной и поперченной полосками, пересекавшимися на скуле.

Сталкер скользнул по Нике пустым, ничего не выражающим взглядом, задержался на слепой собаке, скалящей зубы. Что-то произошло с его лицом – волной пробежала судорога. Он сделал шаг вперед и вдруг замер. Его взгляд стал осмысленным и снова вернулся к девушке.

– Какие люди, – голос сталкера треснул и эхом рассыпался среди деревьев.

Собака взвыла и только забытая и вновь обретенная преданность к человеку остановила ее от поспешного бегства.

– Привет, – сталкер опустился в траву так, словно силы разом оставили его. – Садись. Поговорим.

Онемевшая от изумления Ника не сразу сообразила, чего хочет от нее воскресший сталкер. Она стояла, пытаясь разобраться, чего больше в чувствах, охвативших ее – любопытства или страха. Так ничего и не поняла.

Сталкер сидел, не шевелясь, глядя прямо перед собой. Длинные худые пальцы лежали на коленях. Подошвы грязных берцев вбились в землю.

– Привет, – решилась девушка и подошла ближе. Садиться, впрочем, не торопилась. – Ты кто?

– Человек, наверное.. Я Семецкий.

– Как? – Ника села рядом. – Сам Семецкий? Вечный сталкер?

– Так получилось.

– Я все видел. Но как же такое возможно? Это же была изнанка, а ты, из того, что было…

– А, – он хотел махнуть рукой, но рука его не слушалась. – Изнанки, карусели, мельницы, всякие штучки, слепые пятна… Сколько их было.

– Семецкий, надо же, – Ника глупо улыбалась. – Я не знал, что ты есть на самом деле. Я думал, ты легенда, что ли.

Семецкий молчал. Ника тоже. Она не знала, о чем с ним можно говорить.

– Ты даже не ври себе, – едва слышно сказал он, – что пришла сюда за тем, чтобы приятеля выручить из беды. Не ври. Я очень вранья не люблю. Мне все врали. И всегда. И Зона обманула.

У Ники перехватило дыхание от того, что легендарный сталкер так запросто ее раскусил.

– А зачем же я сюда пошла? – сдавленным голосом спросила она. – Ты знаешь?

– Я знаю. И ты не ври. Ненавижу вранье.

– Тогда зачем, скажи?

Сталкер повернул шею и посмотрел на нее левым глазом. Потом отвернулся. На шее резко обозначилась жила.

– Сюда в Зону изгои ходят. Те, кому места в большом мире не нашлось.

– И ты? – Ника почему-то обиделась. – Для тебя тоже места в мире не нашлось?

– Тоже. Я сюда в Зону за чудом шел. Не хватало в нашем мире чего-то особенного. Мне, знаешь, лет десять было, когда один мой друг похвастался, что полтергейста видел. Когда в доме вещи перемещались, и рубашка по комнате летала. Врал, наверное. Все врут. А я поверил. В Зону пошел. За чудом. Думал, доберусь до "исполнителя желаний", такого уж загадаю…

Он надолго замолчал и Ника не выдержала.

– И что, загадал?

– Загадал.

– Исполнилось желание?

– Исполнилось.

– А что загадал, сказать можешь?

– Могу. Вечную жизнь себе загадал.

Ника неопределенно хмыкнула.

– Не знаю. И что здесь плохого?

– Сама видишь, – он посмотрел в сторону изнанки. – Я же не знал, что к вечной жизни еще и смерть вечная прилагается. Видишь – живу. И умираю.

– Да уж, – ее передернуло от воспоминаний. – Врагу не пожелаешь.

– Точно.

Помолчали.

– Ты, наверное, Зону как никто другой знаешь, – негромко сказала она. – И что ты вообще о ней думаешь? Что она такое, эта Зона?

Девушка не надеялась на ответ. Но Семецкий ответил.

– Прививка.

– В каком смысле? – опешила она.

– В прямом. Тебе в детстве БЦЖ делали?

– Это от чего?

– От туберкулеза. Да делали, делали. Рукав задери. Шрам наверняка на левом плече остался. У меня, например, остался, – он задрал рукав костюма. На плече белела точка стянутого узлом шрама.

– Ну и что? – она пожала плечами. – Причем здесь Зона?

– Тоже прививка. От страшной и неизлечимой болезни. Для выработки иммунитета в дальнейшем. Как младенцу. А знаешь ли ты, что крайне редко, но такое бывает – делают ребенку прививку – у него никакой иммунитет не вырабатывается, а наоборот. Он заболевает. Туберкулезом.

– Что-то не верится.

– Бывает. Так и наша земля. Еще неизвестно, как себя поведет. Или иммунитет на Зону выработает, или наоборот – заболеет. Страшно и неизлечимо. Вот я пока и вижу, растет Зона, растет.

– Интересная теория. Ну и кто, по-твоему, сделал эту прививку? Инопланетяне?

Семецкий опять повернулся и долго смотрел ей в глаза.

– В нашем полку прибыло, – невпопад сказал он и тяжело поднялся. – Пора мне.

– Подожди, – она попыталась задержать его, перегородив путь. – Что ты сказал, я не поняла?

Семецкий обошел ее и направился вверх по тропе.

Ника долго смотрела ему вслед. Он шел прямо к комариной плеши и до последнего девушка думала, что он свернет.

– Семецкий! Осторожно! – крикнула она за секунду до того, как он ступил в аномалию.

Но вечный сталкер не обратил внимания на ее крик. Раздался хлопок и его не стало.

Ника отвернулась. Она поправила мешок и пошла дальше. У нее не было желания наблюдать за последующим возрождением сталкера, так же, как и за его смертью.

Собака – огромная страшная, в холке практически доходившая Нике до пояса – некоторое время жалась к ее ногам.

– Видишь, собака, – ободрила ее девушка, – ничего страшного. Просто вечный человек. Такие вот желания мы загадываем порой, люди. Ты бы такого не загадала, верно? А я? Что бы загадала я?

Ника попробовала помечтать, но перед глазами кроме залитого дождем шоссе, ничего не появилось. Она вздохнула и потрепала собаку по холке. Та совершенно успокоилась и потрусила рядом.

Когда впереди обозначились развалины деревни, означающие конец пути, Ника остановилась. Силы оставили ее. За пятеро суток, в которых по насыщенности событиями поместилась бы целая жизнь, девушка старалась не думать о Красавчике – как он, жив ли? И вот вскоре ей предстояло убедиться, не напрасно ли проделан трудный путь.

Асфальтовое шоссе кончилось, перечеркнутое полоской выжженной земли. Где-то вдали гнездом аиста на фоне светлого неба выделялась водонапорная башня. В жесткой траве, словно в подтверждение того, что девушка не сбилась с курса, у обочины, валялся указатель. Ника приблизилась к нему. Не поленилась счистить носком ботинка ком земли, приставший к первой букве. Название "Оровая" ей не понравилось.

Девушка осторожно подходила к Боровой, ожидая от деревни, державшей Красавчика в заточении, любых неприятностей. Подтверждая невеселые мысли, собака повела себя странно. Она втянула воздух, рыкнула и села, не сводя безглазой морды с Ники.

– И правильно. – Ника остановилась в двух шагах от собаки. – Там нет ничего хорошего. Я знаю. Но идти надо. Прощай, собака.

Слепая собака задрала морду в небо и завыла.

Обойдя покосившиеся ворота, Ника вошла в деревню сквозь дыру в заборе. Пропали звуки. Под ногами шуршала галька, но звук доходил не сразу. Как будто после купания в ушах осталась вода. И ощущение накатило то же – мерзкое.

Если и имелись когда-то улочки, дома, приусадебные участки, по-хозяйски обнесенные заборами, даже школа, магазин, быть может, Дом культуры, – все потеряло форму и лишилось предназначения. Изуродованный, разбитый поселок городского типа. Даже смерч не смог бы произвести большего разорения. Обрушенные под углом крыши, из которых торчали жерла труб. Обожженные бревна, дулами танковых стволов торчащие из оконных проемов.

Ника шла, осторожно перешагивая через ямы, словно вчера оставленные колесами тяжелой техники, а сегодня застывшие, будто скованные первым морозцем. След ботинка четко впечатался в окаменевшую грязь.

Развалины раздвинулись, высвобождая некое подобие площади. Куда Ника и вышла, держа автомат наперевес. Ей почудился тихий шепот слева, и она обернулась, в последний момент удержав палец на спусковом крючке – в оконном проеме никого не было. Она двинулась дальше, оставаясь под прикрытием стены дома.

Эта стена ее и подвела.

Вдруг у самого уха раздался хриплый человеческий голос, как на старой заезженной пластинке.

– Я возвращаю ваш портрет.

Ника вздрогнула и отскочила. Стены уцелевших домов взорвались человеческими голосами.