Anthropos phago

И тут Франк захохотал. Он смеялся и остановиться уже не мог. Его трясло, слезы катились из глаз. Он раскачивался из стороны в сторону, желая что-то сказать, махал рукой, хватался за грудь. Его уже трясло. Это была истерика…

Неожиданно пришел в себя и горячо воскликнул:

– Все эти россказни о правах человека, о демократии, о свободе личности, о священных целях, о миссии, черт возьми, блеф? Все это только ради денег? Какое убожество! Великий писатель! Гений! Обыкновенный толстосум! Какой печальный финал!

– Убожество? – уже рычал Дойл. – Так было всегда! Во все времена! Так было на протяжении тысячелетий. Только раньше никто не мог контролировать всю планету, а мы сможем. И очень скоро. Осталось разобраться всего с несколькими государствами и мы победим. Осталась ерунда!

– А что потом?

– Что? – и он осекся.

– Сколько у вас денег?

– Не твое дело… Триллионы! Больше, чем у любой развитой европейской страны!

– Сколько вам лет, Рональд Дойл? Что будет потом?… Я все понял, – вдруг прошептал Франк. – Я понял. Вас тоже не хотят Туда забирать. Вам страшно. Вы тоже пытаетесь обмануть Бога, но у вас ничего не получается. Вы не устали? А вы знаете, как он хотел умереть, как был счастлив, когда отправлялся туда. Хотите, я вам расскажу?

Франк вскочил, продолжая говорить.

– Я был с ним рядом. Он умер у меня на руках. В тот день он надел на себя самый приличный костюм, галстук. Казалось, это был лучший день в его жизни! Задуматься только – день, когда человек получает право умереть – лучший. Это как нужно было жить? Какой кошмар. Какое убожество! Мечтать о смерти, десятилетиями ждать ее, молить Бога и не находить…

Вдруг Франк замолчал, в ужасе глядя на Дойла. Казалось, тот задыхался, старик начал стучать кулаком по столу, другой рукой хватаясь за грудь.

– Да! – наконец через силу застонал Дойл, как раненый зверь. – Меня тоже не хотят видеть Там. Меня не берут Туда, дьявол тебя побери. Будь ты проклят, мальчишка. Что ты можешь понять?… Если бы кто знал, сколько я сделал и как устал… Сколько я боролся, через что прошел…

Вдруг Дойл стал совершенно спокоен. Он взял со стола капсулу и начал крутить ее в руке. Долго молчал так, потом снова заговорил:

– А ты жестокий человек, месье Франк. Нельзя говорить людям такие вещи. Ты закончил? Что же – теперь скажу я… А, знаешь что? Я не буду тебя лишать жизни. Это было бы слишком просто! Банально! Какая-то пилюля, две минуты и все! Живи. Но там ты не сможешь ничего. Беда твоя в том, что ты талантливый человек, а, значит, не сможешь просто так сидеть, выполняя бессмысленные обязанности. Талант – это не только дар свыше, это крест, это проклятье. Ты почувствовал, что он у тебя есть, как вампир чувствует запах крови, и деваться от этого некуда. Всю свою жизнь ты будешь мучиться, как и я. Будешь хотеть исполнить свою дурацкую миссию, только тебе не дадут. А по-настоящему жить будут лишь те, кто работают у меня. Остальные чернь, рабы, мясо на бойне. Только нашим богам ты должен молиться. А не сможешь – похоронишь себя заживо. И не дай тебе бог прожить такую долгую жизнь, как я. И выход у тебя будет только один,… нет два – сойти с ума или покончить с собой – третьего не дано. И пока живо наше дело – тебе не будет места в этом мире. Ты даже не сможешь родить ребенка, потому что ты мужчина…

Дойл замолчал. Было видно, как он устал. Но собрался с силами и снова заговорил:

– А я. Что я? Буду продолжать жить. Если меня там видеть не желают, если не пришелся ко двору, значит, останусь здесь. Придумаю что-нибудь, начну третью жизнь… Все, месье Франк. Как ты понимаешь, рукопись остается у меня. Надумаешь ее восстановить – знаешь сам, у тебя жена, дети. Надумаешь увести семью к Блэйку – я тебя предупредил, отвечать за это придется тебе. То, что произойдет с ними в том парке, будет на твоей совести. Живи в этом счастливом мире. Радуйся. Скоро здесь наступит настоящее веселье.

Дойл замолчал, он безвольно сидел, уставившись прямо в стол. За его спиной в свете отблесков огня камина мерцали пестрые обложки книг, на другой стене висели рамки. Их было великое множество, они были разных размеров и форм, инкрустированные серебром и золотом, бриллиантами, только ни одной фотографии в них не было.

– Все, ты мне надоел. Ступай прочь, и чтобы я больше тебя не видел…

Франк оцепенело замер.

– Я сказал, вон из моего дома! Иди в свою никчемную жизнь! Ты свободен!

Франк сделал несколько шагов к двери.

– Карусель, – вдруг услышал он за спиной.

– Что? – пробормотал он.

– Ничего. Ступай, – устало выдохнул Рональд Дойл…

40

Франк вернулся во Францию. Он поселился в недорогом отеле в пригороде Парижа. Денег, которые ему дал знакомый Блэйка, хватило бы на несколько месяцев, а дальше… Что ему делать дальше он не знал. Он не писал книгу, восстанавливая ее по памяти, не искал работу, он не мог вернуться к матери в Прованс, поскольку не хотел ее волновать, как не хотел находиться рядом с Жоан и детьми, боясь им навредить, зная, что за ним следят. В этом он был абсолютно уверен. К такому положению уже привык и теперь смиренно ждал. Ждал, сам не зная чего. Он даже не хотел пройти между двумя высокими деревьями в парке и попасть в другой Париж. Ему нечего было делать там без своей семьи. Он купил телефон, взамен того, что отобрал у него Блэйк, иногда звонил домой. Жоан поднимала трубку, но, узнавая его голос, бросала ее. А потом и вовсе ее не снимала, глядя на определитель номера. Говорить с ним она не хотела. Теперь он был в черном списке. Несколько раз он приезжал на свою улицу и, прячась за остановкой автобуса, наблюдал за окнами своей квартиры, видел, как по утрам Жоан выводит детей, сажает их в машину, отвозит в школу, а вечером возвращается. Нет, он не следил за ней, но видел, что у нее никого нет. Дойл подло обманул его. У Жоан были только дети. Ее дети, и его. Но приближаться к ним он не решался, боясь навлечь беду. Так продолжалось месяц.

Париж ярко осветился разноцветными гирляндами, засиял улыбками прохожих, замелькал предпраздничной суетой. Скоро Рождество, а потом Новый Год. Люди соберутся в шумные компании или просто семьями и будут отмечать праздники, которых ждали целый год. Прохожие на улицах тащили, перевязанные пестрыми ленточками, коробки, авоськи с продуктами. Очень скоро они приготовят угощения и все вместе усядутся к праздничному столу. И только он никуда не торопился, ничего не хотел, зная, что эти дни проведет один.

Однажды Франк проснулся в номере отеля и долго смотрел в потолок. Он вспомнил, что сегодня Сочельник. В этот день по традиции они с детьми каждый год ездили в парк и катались на карусели. Она горделиво сверкала праздничными лампочками, стояла нарядная, как невеста, зная, что сегодня в последний раз в этом году будет радовать парижан. А завтра снова закружится, начиная новый год, который принесет людям радость, и улыбки, и счастье. Принесет обязательно, потому что в такой день думать не хотелось ни о чем другом. Потом они забегали в какую-нибудь закусочную, ели сладости, запивая восхитительной апельсиновой газировкой, а после возвращались домой. Жоан уходила на кухню, откуда доносились удивительные запахи, а они прыгали на большой диван и гадали. Сочельник, а значит то, что сегодня нагадаешь, в следующем году обязательно исполнится. И уже поздно вечером все садились к праздничному столу…

В номер постучала горничная. Он оторвался от своих мыслей и возмущенно воскликнул, открывая дверь:

– Мадам, еще только десять часов утра.

– Завтра Рождество, месье. Можно я уберусь сейчас? До вечера еще столько нужно успеть, – и улыбнулась.

– Хорошо, через десять минут я уйду завтракать, приходите.

– Спасибо, месье. А где вы будете отмечать Рождество? – почему-то спросила она.

– Здесь.

– Один?

– Я никому не нужен, мадам.

Она немного подумала и произнесла:

– Так не правильно. Еще только десять часов утра. Время есть, до вечера вы обязательно найдете себе замечательную компанию. У вас все будет хорошо… С наступающим, месье!

– И вас.

Он быстро собрался и подошел к двери, вдруг услышал звонок телефона. С недоумением достал его. За этот месяц ему никто не звонил, да и не мог позвонить. Он действительно никому не был нужен. Вдруг понял, что это Жоан. Это был ее номер!

– Франк?

– Да.

– Франк, прости меня.

– И ты меня.

В трубке повисла тишина.

– Приезжай, – прошептала она.

– Конечно…

Он был озадачен.

– Что-то случилось?

– Я прочитала твою книгу.

– Книгу?!

И снова долгая пауза разлучила их. Он подумал, что сошел с ума. Потом закричал:

– Где ты ее взяла? Кто тебе ее дал? Это опасно! Эти люди…

– Купила в магазине, – просто ответила она.

– В каком? – ужаснулся он.

– Она продается во всех магазинах Парижа. А ты не знал?

– Нет!

– О тебе пишут во всех газетах.

– Не знал, – пробормотал он.

– Франк, прости меня, – снова тихо прошептала она.

– И ты меня…

– Ты в Париже? Ты приедешь. Ты скоро?

– Лечу, – вдруг замер, – ты ее прочитала?

– Да.

Он немного помолчал.

– Но,… в том Париже у меня была…

– И что?

– Ты меня не ревнуешь?

– Глупый, я не могу тебя ревновать к самой себе. А хочешь…

– Что?

– …хочешь, я брошу свой банк и пойду работать в зоопарк?

Он засмеялся.

– А хочешь, я выброшу из квартиры всю мебель и оставлю только дедушкин шкаф?

– Ты сумасшедшая! – уже хохотал он.

– Приезжай, Франк, мы тебя ждем!

– Да! – закричал он.

Франк вскочил и кинулся к двери. Столкнулся с горничной. Та с изумлением на него посмотрела. Он схватил ее за щеки, притянул к себе и чмокнул прямо в губы.

– Месье? – не поняла она.

– Ваше предсказание уже сбылось! Вы чудо!

– Не я, месье. Сегодня Сочельник. Сегодня предсказания сбываются все, даже самые невероятные. С наступающим!

– И вас!

Он уже летел по ступенькам вниз. Быстро рассчитался за номер и кинулся на улицу, потом заскочил в первый попавшийся книжный магазин и замер у полки. Вдруг услышал:

– Месье!.. Это вы?… Дайте пожалуйста автограф!.. И мне!.. И мне!..

Его уже окружала толпа. Он неумело черкал на чьих-то страницах, потом бросил на прилавок деньги и заорал продавцу, перекрикивая толпу:

– Дайте мне книгу.

– Вашу? – улыбнулся тот.

– Конечно! – воскликнул он.

– Месье, денег не надо, для нас это большая честь. Возьмите, это подарок к Рождеству.

– Спасибо.

Он отбежал от магазина всего на несколько шагов и в нетерпении замер, книга жгла ему руки. Прямо посреди тротуара раскрыл ее и начал листать. Все походило на правду, ничего не было переиначено и переписано, изменено. Долго так стоял и листал. Потом добрался до конца, обнаружив еще одну главу. Ее он не писал. Он не мог ее написать, потому что все происходило в страшном замке, откуда он чудом вырвался на свободу. Кто-то слово в слово записал их разговор с Дойлом. Словно тогда их подслушивали или снимали на камеру. Неужели… Он снова открыл первую страницу. Там стояло название – “Чертова карусель”. Почему – чертова? Почему карусель? Так он книгу не называл. Он вообще никак ее не назвал. К тому времени он еще не успел придумать названия. “Чертова карусель”, – снова прочитал он. Потом долго с недоумением смотрел в самый низ титульной странички, где было написано, что тираж книги составляет… семьдесят миллионов экземпляров, дальше шел длинный список стран, на чьи языки она была переведена и где сейчас продавалась, а в самом начале шло предисловие, подписанное знакомым именем. Имя это было – Рональд Дойл.

41

И закружилась карусель в сумасшедшем вихре, в безумном безудержном порыве. Восторженные крики детей и взрослых слышны были в самых отдаленных уголках парка, они стелились по земле, взмывали в вышину, уже неслись над сиятельным Парижем, который торжественно мерцал иллюминацией, бесконечными вереницами гирлянд, и готовился встретить незабываемый праздник, который почти наступил. А эти четверо сходили с ума. Они снова и снова заскакивали на лошадок и слоников, на ослов и жирафов, потом карусель останавливалась, и они бежали за билетами.

– Почему нельзя сразу купить много билетов и не слезать с карусели? – наконец не выдержал он.

– Нельзя! – серьезно ответила Жоан, и он понял, что другого ответа и быть не могло. Нельзя и все!

Сейчас Жоан напоминала ему ребенка. Она сидела на лошадке, крепко обхватив ее за шею, а глаза ее светились от счастья. Оборачивалась, махала им рукой и вновь на белом скакуне уносилась прочь. Он плелся следом на несуразном ослике, а дети, забравшись в большой паровоз, преодолевая встречный ветер, уверенно пробивали себе дорогу. Вдруг Франк неподалеку увидел знакомую фигуру и, когда круг закончился, сказал Жоан:

– Я ненадолго отойду.

– Куда?

– Куплю газированной воды.

– Хорошо, милый – мы будем ждать тебя здесь.

И снова знакомая скамейка, а на ней Блэйк.

– Что вы здесь делаете? – удивленно спросил Франк.

– Пришел вернуть вам это, – с этими словами он протянул телефон и водительское удостоверение. Франк взял документ и повертел его в руке.

– Вы возвращаете мне мою жизнь?

– Нет, месье Франк, вы сделали это сами.

Они немного помолчали. Потом Блэйк вынул газету.

– Что это? – не понял Франк.

– Прочитайте, – и показал на статью, где Франк увидел знакомое лицо. Фотография была крошечная черно-белая. А дальше мелким почерком шла короткая надпись – “На 87-ом году жизни скончался известный американский писатель Рональд Дойл”. Франк задумался, потом прошептал:

– Ему это удалось. Наконец его забрали. Он выполнил свою миссию.

– Миссию? Не знаю. Думаю, он снова обманул Бога. Откупился. Что же, это его судьба.

– Вы пришли сюда. Это не опасно?

– Сейчас им не до меня. После известных событий в агентстве произошли некоторые изменения. Они вынуждены изменить политику своей деятельности.

– Как?

– Не знаю. Сейчас это досье читают во многих странах мира…

– Досье?

– Извините… Вашу книгу. Теперь все снова зависит от людей. Только от людей. Тот редкий случай, когда это происходит. Обычно все решают за них. А воспользуются они правом жить по-другому или нет, покажет время. Только время.

Они снова помолчали. Вдруг Блэйк воскликнул:

– Вы ни о ком не хотите меня спросить?

– О ком?… Жоан? – вздрогнул он.

– Да.

– Что с ней?

– Вы забыли дать ей адрес Луи. Прованс – провинция большая.

– Откуда вы все знаете?

– Это моя работа.

– Да, забыл… Кошмар, – пробормотал Франк. – Что же делать?

– Ничего.

– Но вы могли ей помочь! Вы наверняка знаете, где живет Луи.

– Конечно.

– Почему же не сделали этого?

– Так было бы слишком просто. На следующий же день она отправилась на юг и объездила массу городов от Ниццы до Альпийских гор. Заходила во все редакции, во все газеты.

– И что?

– Нашла. Она сделала это.

– Что же Луи?

– Пойдемте, – и Блэйк встал со скамейки. Очень скоро они подошли к двум высоким деревьям и сделали еще несколько шагов.

– Посмотрите туда, – произнес Блэйк. И тут Франк увидел на карусели две знакомые фигуры. Это были Жоан и Луи. Франк замер. Он впервые в жизни видел свою абсолютную копию. Подойди ближе и посмотри этому мужчине в лицо, покажется, что смотришься в зеркало. Франк глядел, не отрываясь.

– Им хорошо вдвоем, – наконец пробормотал он.

– Да, – просто ответил Блэйк, – поэтому и не помог. Она все сделала сама. Зато теперь у нее есть свой маленький Париж.

Франк шагнул в сторону карусели, но Блэйк, взяв его за локоть, остановил:

– Думаю, не стоит им мешать, – произнес он.

– Да. Вы правы… Вы совершенно правы.

– Прощайте, месье Франк.

– Прощайте, мистер Блэйк. Бог даст – еще свидимся.

Тот немного помолчал, подумал, посмотрел на Франка и ответил:

– Не дай вам Бог. Живите в своем Париже. Путь и у вас все будет хорошо.

– Будет, все будет…

– Но помните одно. Если когда-нибудь вы опять услышите замечательные слова о толерантности, о свободе и правах граждан, значит агентство на умерло и все начинается с самого начала – болтовня, а потом войны и террор. Ну, это я так… Будем надеяться на лучшее. Прощайте!

Через минуту Франк вернулся к карусели, где его ждали Жоан и дети. Они с радостью его встречали, словно он исчезал на целую вечность.

– А где же вода? – удивилась Жоан.

– Что? – не понял он.

– Ты ходил за газировкой, папа! – воскликнул сын.

– Да, ходил, – пробормотал он.

– Ну и где она? – спросила дочь.

– Забыл… Ходил, чтобы ее купить, а потом забыл.

И все радостно засмеялись.

– Пойдемте, купим ее все вместе, – воскликнула Жоан. И они направились в дальний уголок парка. Вдруг Жоан тихо спросила:

– У них все хорошо?

– Да, – ответил Франк, – все хорошо.

– А у нас?

– И у нас теперь тоже будет все хорошо.

– Ты в это веришь?

Он немного подумал, посмотрел на детей. Те гордо шагали впереди, о чем-то радостно говоря и размахивая руками. Потом оглянулся на карусель, которая беспечно кружилась, переливаясь в свете ярких фонарей, сверкая гирляндами и праздничной мишурой. Она была великолепна! Она была божественна! Тогда он заглянул в красивые глаза Жоан и твердо сказал:

– Да.