Истории для кино

Михаил Михайлович Зощенко еще только становился известным. Грустный по жизни человек, чей литературный смех был сродни Гоголю – тоже сквозь слезы. Казалось, его мучит скорбь, что люди так несовершенны, что никак не могут они жить благородно и разумно. Писатель и смеялся над ними, и сочувствовал им, и надеялся на перемены к лучшему.

Они встретились в роскошном нэпманском кафе «Ле Гурме» – Лёдя и Зощенко, худощавый, строго одетый, по-военному подтянутый бывший офицер, с умными грустными глазами. Спокойно и чуть иронично он выслушивает восторги Лёди:

– Михал Михалыч, это же – брильянты! Жемчуга! Ваша аристократка – просто чудо что такое! – Лёдя цитирует: – «Довольно свинство с вашей стороны! Которые без денег – не ездют с дамами!»

Зощенко слушает пламенного Лёдю, помешивая серебряной ложечкой кофе в чашечке настоящего фарфора.

– Михал Михалыч, позвольте мне читать ваши рассказы со сцены?

– Читайте, если желаете…

– Еще как желаю! Я уверен, зал будет рыдать!

– Надеюсь, от смеха? – уточняет Зощенко.

– Еще бы! И это будет начало советского рассказа на эстраде!

Зощенко усмехается одними уголками губ:

– Должен предостеречь, Леонид Осипович: критики вам заметят, что мои персонажи не прибавляют советскому человеку оптимизма и веселья…

– Да плевать я хотел на критиков! – храбрится Лёдя.

К ним подходит официант:

– Желаете сделать заказ?

Зощенко в задумчивости, а Лёдя выказывает себя завсегдатаем:

– Для начала нам водочки, как вы делаете – на бруснике, и пирожочки маленькие…

– А-ля рюс? – уточняет официант.

– А-ля, – соглашается Лёдя. – А на горячее…

– Могу порекомендовать наше коронное блюдо – стерлядь в икорном соусе. Но можем сделать и соус бешамель.

– Да, бешамель, – Лёдя интересуется у Зощенко. – Вы не против бешамеля?

– Нет. Если бешамель не против меня.

Зощенко закуривает маленькую помятую папироску. Официант удивленно косится на это убожество, чуть морщит нос от сомнительного аромата и с достоинством удаляется. А Лёдя вальяжно закуривает толстую сигару и философствует:

– Думали ли мы еще совсем недавно, в голодные годы, что будем так сидеть и выбирать соус к стерляди… Вот оно и наступило – светлое будущее!

Зощенко затягивается папироской и усмехается:

– Надолго ли?

– В каком смысле?

Лёдя не получает ответа на свой вопрос – в кафе врывается роскошная Казимира Невяровская.

Наконец-то, я тебя нашла, коханый! Прямо загнала извозчика: пятый ресторан объезжаю!

Примадонна усаживается за столик, целует Лёдю, несмотря на его попытки увернуться, и морщит хорошенький носик:

– Фу, чем так дурно пахнет? А-а, это папиросы пана… Что за ужас вы курите?

Зощенко невозмутимо отвечает:

– Этот ужас называется «гвоздики».

– Зачем же пан курит такую гадость!

– Привыкаю. Мало ли куда может забросить жизнь…

– Странный вы какой-то. Леонид, вели принести пирожных, ужасно хочу сладкого!

– Официант! – зовет Лёдя. – Пожалуйста, нам пирожных!

Невяровская достает длинную пахитоску, вставляет в мундштук и тоже закуривает. Лёдя и Зощенко переглядываются. Зощенко сочувственно улыбается Лёде. Лёдя незаметно разводит руками и полушепотом цитирует:

– «Ежели вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу!»

– Что ты сказал? – настораживается Невяровская.

Но тут подходит официант с вазой разнообразнейших пирожных. Невяровская хватает ближайшее и предупреждает официанта:

– Не уходите! – Откусывает полпирожного и спрашивает Зощенко: – А пан – кто есть?

Зощенко только пожимает плечами, а Лёдя сообщает:

– Это гениальный писатель – Михаил Зощенко!

– Не читала, – легко признается актриса.

После чего заглатывает вторую половинку первого пирожного и берет из вазы у официанта еще одно. Лёдя снова цитирует полушепотом:

– «Натощак не много ли?»

– Что ты опять бормочешь? – напрягается Невяровская.

– Да ничего, тебе послышалось…

Невяровская расправляется со вторым пирожным и берет третье. Зощенко, пряча улыбку, закуривает следующую папироску. Невяровская подозрительно переводит взгляд с Лёди на Зощенко. И, почуяв какой-то подвох, кладет пирожное обратно в вазу.

– Вы докушайте, – советует официант. – Все равно ведь платить – оно пальцем смято.

Ситуация рассказа «Аристократка» повторяется настолько буквально, что Лёдя и Зощенко, не выдержав, прыскают.

– Что вы смеетесь? – недоумевает Невяровская и вскакивает. – Мне здесь надоело! Леонид, едем в «Асторию»!

– Прости, не могу, меня ждет Лена…

– Уже не ждет!

– Что значит – не ждет?

– То и значит. Я была у пани Лены и все рассказала.

– Зачем?!

– Я помогла тебе, коханый. Ты же сам сказать хочешь, но не можешь…

Лёдя пулей вылетает из ресторана. Невяровская провожает его насмешливым взглядом и переключается на Зощенко:

– Пан писатель, а вы вообще-то о чем пишете?

Лёдя взбегает по лестнице к своей квартире. У двери его встречает чемодан с надетым на угол одесским канотье. Лёдя тупо смотрит на чемодан. Тянется к звонку двери. Но опускает руку и устало присаживается на чемодан.

Так Лёдя снова покинул свой дом. Он поселился в квартирке Невяровской. А домой его пускали, чтобы увидеться с Дитой, только по воскресеньям. Вернее, домой его даже не пускали – Лена выводила к нему Диту на лестничную площадку.

Лёдя старался забыться в работе, выступая в самых разных жанрах. Нет, марафон «От трагедии до трапеции», конечно, остался неповторимым, но Лёдя, кроме оперетты, еще играл в «Свободном театре» небольшие пьески, скетчи, водевили, а также читал на эстраде рассказы Зощенко – и все это с немалым успехом.

А еще Лёдя открыл для себя замечательного американского писателя Фридмана. Постоянным героем его рассказов являлся Мендель Маранц, добродушный и неунывающий философ жизни, изобретатель-неудачник, чьи изобретения ни разу не реализовались, непоколебимый оптимист и юморист, излагающий свои взгляды на окружающую действительность парадоксальными афоризмами. Например: «Что такое деньги? Болезнь, которую каждый хочет схватить, но не распространить».

Ну, а Лёде в нынешней семейной ситуации были особенно созвучны другие афоризмы неунывающего Менделя…

Лёдя на эстраде играет Менделя Маранца. А это значит, что он сам себя вопрошает и сам себе отвечает:

– Что такое жена? Жена – это гвоздь в стуле, который не дает тебе сидеть спокойно. А еще – это насморк, который легко схватить, но трудно избавиться.

Публика смеется – совершенно очевидно, в зале много понимающих, что к чему.

– А что такое брак? – продолжает Лёдя. – Брак – это туфли. Пока они новые, они жмут. Когда же они становятся удобными, оказывается, что они уже старые.

И опять зрители сочувственно смеются. Но Лёдя серьезен и философичен:

– А то такое жизнь? Клумба. Если на ней не растет тот цветок, который ты любишь, научись любить те цветы, которые на ней растут. Бери пример с Колумба. Если ты ищешь счастье на востоке, плыви на запад. Даже если ты не найдешь то, чего искал, ты по крайней мере откроешь новые земли…

Казимира Невяровская в кружевном пеньюаре возлежит в своей спальне на подушках. Лёдя в домашнем халате приносит поднос, на котором – кофе и пирожные. Примадонна игриво возмущается:

– Что ты делаешь, мой принц! Почему мне не принесла кофе Марыся?

Лёдя – уже, видимо, не впервые – подыгрывает ей:

Зачем Марыся? Я – самый верный твой холоп! Вели казнить, вели миловать – все стерплю от твоей шляхетской ручки!

Он с низким поклоном ставит кофе у кровати. Казимира кокетливо надувает губки:

– Все так говорят, все так обещают…

Лёдя играет теперь гордого шляхтича:

– А ты меня со всеми не равняй!

Примадонна без всякого перехода превращается из кокетливой куколки в искренне страдающую женщину.

– Да, ты не такой, как все! Люби меня, коханый, пожалуйста, люби! Мне так страшно, так одиноко!

Она горячо обнимает слегка оторопевшего Лёдю, и он падает к ней на подушки.

Все это походило на страсти немого кино, пользовавшегося в те годы невероятной любовью зрителей. Тайные свидания, страстные объятия, пальба из пистолетов в неверных любовников, нож в грудь, яд в бокал и финальный поцелуй в диафрагму.

Но Лёдя не очень любил немые кинострасти, он предпочитал немые же, но комедии. Получив у Лены Диту на воскресенье, он первым делом отправляется с ней в иллюзион, где персонажи бегают, падают, ломают руки-ноги, теряют штаны и очки, и постоянно сталкиваются дамы и автомобили… Лёдя с Дитой от души смеются над комическими трюками. Особенно восхищается непосредственная Дита:

– Ой, я сейчас умру от смеха! Ой, смотри, смотри! А ты так можешь, папочка?

– Для тебя я все могу!

Девочка прижимается к отцу.

– Я тебя так люблю, папочка! Сильно-сильно!

Растроганный Лёдя целует ее в макушку:

– А я тебя люблю еще сильнее!

Из кинотеатра они выходят на бульвар.

– Мороженое? – предлагает Лёдя.

– Обязательно! – подтверждает Дита.

Лёдя покупает мороженое и с улыбкой смотрит, как дочь набрасывается на лакомство.

– Знаешь, я тоже в детстве больше всего на свете любил мороженое. Но моя мама была очень строгая…

– Бабушка Малка и сейчас строгая, – уточняет Дита.

– Да, она считала, что детей нельзя баловать, и разрешала мороженое только по праздникам. А мой папа меня жалел…

– Дедушка Иосиф добрый, – опять уточняет Дита.

– Да, дедушка давал мне деньги на мороженое по секрету от мамы.

– А дедушка жил с тобой? – невинно интересуется Дита.

– А где же ему жить? – не чувствует подвоха Лёдя. – Он же наш папа.

– Ты тоже мой папа, но ты ведь не живешь с нами.

Лёдя мнется, не зная, как выпутаться из капкана Диты. А она говорит тихо:

– Я по тебе очень скучаю!

– Ну, прости, я тоже жутко по тебе скучаю! И я обязательно придумаю, как сделать, чтобы ты не скучала. Хочешь, я возьму тебя жить к себе?

– Нет. Мама ведь тоже скучает, а вместе нам скучать веселее.

Лёдя утирает вспотевший лоб и замечает киоск с прохладительными напитками.

– Что-то жарко! Посиди здесь, я сельтерской попью…

Дита садится на скамейку, доедая мороженое. А молодой человек в кожаных крагах и клетчатой кепке присматривается к ней.

Лёдя подает деньги продавщице, но тоже издали не спускает глаз с дочери.

Человек в кепке подходит к ней:

– Девочка, хочешь сниматься в кино?

Дита растерянно смотрит на незнакомца. Но Лёдя уже спешит к ним.

– Молодой человек, вы воду не взяли! – кричит ему вслед продавщица.

Лёдя только отмахивается и налетает на незнакомца:

– Вы чего пристаете к ребенку!

– Я не пристаю, а приглашаю девочку сняться в кино.

– Какое еще кино?

– Новая художественная фильма. Я ассистент режиссера, ищу девочку на роль. Ваша дочка нам очень подходит.

– Я без папы не пойду! – заявляет Дита.

– Хорошо, мы и папу возьмем, – вздыхает ассистент. – Вы где работаете?

– Я работаю в театре! – гордо заявляет Лёдя. – В разных театрах.

– Даже в разных? – иронизирует ассистент. – И кем, интересно бы знать, вы работаете?

– Артистом!

– Да-а? А фамилия ваша?

– Утесов.

– Не слыхал. Но все равно – нам нужны статисты.

Лёдя – совсем недавний премьер и триумфатор – чувствует себя идиотом. Диту же волнует совсем другое:

– А мне платье красивое дадут? Ну, как у артисток?

Однако прежде чем стать артисткой, Дита должна получить на это разрешение мамы. Но мама категорически против. Правда, весь свой гнев она обрушивает не на Диту, а на этого прохиндея Лёдю: нет, нет и еще раз нет, вы с ребенком встречаетесь только по воскресеньям, и никакие одесские фокусы тут не пройдут. Лёдя искренне возмущен:

– Какие фокусы? Это Диту пригласили! Диту, понимаешь? А меня – только за компанию…

– Мамочка, ну пожалуйста! – умоляет Дита. – Мамочка, я хочу быть артисткой! Как ты!

Лена затихает и горестно машет рукой:

– Да какая уже я артистка… Ладно, если тебе так хочется…

Дита бросается к Лене на шею:

– Ура! Ты самая добрая мама на свете!

Лена пытается сохранить строгость:

– Но кино не отменяет твои домашние уроки.

– Да я их всех сейчас сделаю-переделаю! – Дита убегает в свою комнату.

Лёдя и Лена остаются вдвоем. Неловкая пауза. Лёдя первым прерывает молчание:

– Ну… как ты?

– Нормально. А ты?

– В порядке.

И опять молчание.

– Так завтра я заеду за Дитой? – спрашивает Лёдя.

Лена снова становится железной леди:

– Думаешь, я тебе доверю ребенка? Про синематограф столько мерзких слухов… Я сама привезу Диту!

Вспышка фотоаппарата высвечивает сидящую в картинной позе Невяровскую и ее таинственно-воздушный наряд из шелка и шифона. Фотограф восклицает:

– Благодарю! Вы, как всегда, восхитительны!

Невяровская рассеянно кивает, небрежно протягивает руку для поцелуя. Фотограф целует ручку и начинает складывать треногу фотоаппарата.

– Марыся, кофе! – приказывает Невяровская. – Пан желает выпить кофе?

– Не просто желаю – мечтал бы! Но, увы, некогда – работа. Я пришлю журнал с вашими фотографиями.

На выходе фотограф сталкивается с Лёдей. Оба синхронно приподнимают шляпы и расходятся. Казимира обнимает и целует Лёдю. Марыся ставит кофе на столик и тактично удаляется с ворохом концертных платьев.

– Кто это был? – спрашивает Лёдя.

– А, для обложки какого-то журнала… «Ветерок»… «Мотылек»…

– «Огонек»?

– Кажется… В общем, ерунда!

– Ничего себе ерунда – «Огонек»! Мне, например, не предлагают сняться на обложку. Да и вообще не предлагают… – Лёдя заметно скисает.

Казимира обнимает его изящной рукой и утешает:

– Я же все равно люблю тебя. Я соскучилась, коханый!

– Когда же ты успела? Мы виделись утром.

Невяровская вдруг тоже грустнеет, задумчиво помешивает кофе:

– Мне кажется, нам уже мало осталось быть вместе…

– Что за глупости!

– Это не глупости, это предчувствие…

– Предчувствие, что ты бросишь меня?

Актриса так же вдруг переходит от грусти к страсти:

– Я не могу бросить тебя, коханый! Это одно и то же, что бросить саму себя! – Она окутывает Лёдю газовым шарфом. – Я принадлежу тебе! Без тебя я совершенно одна!

Лёдя с трудом выпутывается из шарфа:

– Ну что ты! У тебя столько друзей, поклонников…

– Они видят только блеск, мишуру… А меня настоящую никто не любит!

– Я люблю тебя…

Казимира переходит от страсти к нервному смеху и вновь укутывает Лёдю шарфом:

– Нет, ты меня не любишь! Ха-ха, просто я тебя завлекла, опутала… Вот так, так… – И вдруг она прекращает всякую игру, говорит устало и просто: – Ты любишь только их. Лену и Диту.

На киностудии «Севзапкино» снимается фильм «Чужие». Лёдя изображает красного командира, Дита – его дочку, а мама Лена никого не изображает – она сидит позади камеры на каком-то ящике и бдительно следит за происходящим.

Режиссер Светлов руководит творческим процессом. Он таращит глаза и приказывает сделать то же самое Дите:

– Сделай большие глаза! Нет, больше! Еще больше!

Дита изо всех сил таращит глазки. Но потом не выдерживает и задает вопрос по существу:

– А зачем большие глаза?

– Затем, что твой папа уезжает на войну.

Дита резонно возражает:

– Тогда надо сделать глаза маленькие-маленькие, чтобы этого не видеть!

Режиссер ставит вопрос ребром:

– Кто здесь режиссер – я или ты?

– Вы, – соглашается Дита. – И вы обещали, что у меня будет красивое платье.

– Платье будет, но – потом! Если ты сейчас же сделаешь большие глаза!

Лёдя, неприкаянно мающийся в сторонке, напоминает о себе:

– А мне что делать?

Режиссер, как и все режиссеры мира, не особенно церемонится с исполнителем эпизодической роли:

– А вам – ждать, пока вас позовут в кадр!

– А что потом? Мне бы хотелось как-то подготовиться…

– А потом вы станете точно на эти метки… видите, мелом на полу?.. закроете лицо руками, как бы рыдая, и большими шагами покинете комнату.

Но в Лёде тоже просыпается непокорный творец:

– Красный командир не может рыдать, прощаясь с дочерью! Наоборот, нужно улыбнуться, подбодрить ребенка…

Светлов опять задает сакраментальный вопрос:

– Кто здесь режиссер – я или вы?

– Вы, – уныло подтверждает Лёдя.

– Тогда запомните: тут разговаривает только режиссер! У нас немое кино!

Лёдя отходит в сторону и ворчит:

– Немое кино, немое кино… Меня легче сделать мертвым, чем немым!

Лена на кухне готовит обед. Раздается звонок в дверь. Она удивленно вскидывает глаза на стенные часы и идет открывать. На пороге стоит Лёдя. Лена холодно смотрит на него и так же холодно сообщает: он что-то перепутал, сегодня съемок нет, а Дита в школе.

Лёдя молчит. Потом роняет глухо:

– Казимира погибла.

– Как?!

Лёдя монотонным, без эмоций, голосом излагает страшные подробности: Невяровская ехала в поезде на гастроли, костюмерша Марыся в купе чистила платье бензином, а Казимира хотела закурить – и вспыхнула, как факел…

Лена всплескивает руками:

– Какой ужас!

Лёдя в прострации разворачивается, чтобы уйти.

– Куда ты?

Лена хватает Лёдю за руку, ведет его в комнату, усаживает на диван. Он безвольно подчиняется и тихо твердит, что врачи сказали, Казимира умерла сразу, от шока, она не мучилась, не горела, просто умерла сразу, от шока… Лена прикрывает его губы ладонью:

– Ну все, Лёдя, все, все… Тут уже ничем не поможешь… Хочешь чаю?

Он даже не понимает, о чем это она:

– Чаю?..

Она объясняет ему, как ребенку:

– Да, чаю. С молоком. Ты же любишь чай с молоком.

– А-а, да, я люблю чай, – вспоминает он. – С молоком…

Лена опускается перед мужем на колени, расшнуровывает его ботинки, приговаривая, что сначала надо переобуться, что сейчас она найдет тапочки, где-то ведь должны быть его тапочки… Лена находит их, снимает с Лёди ботинки, надевает тапочки. Лёдя сверху смотрит на склоненную перед ним голову жены и вдруг тоже опускается на колени, обнимает Лену, словно ищет у нее защиты, и глухо рыдает. Лена по-матерински гладит его голову, просит не плакать, успокоиться, выпить чаю…

Она ведет его, как маленького, из комнаты в кухню, наливает чай, добавляет молоко и вкладывает чашку ему в руки. Лёдя зажимает чашку в ладонях, но не пьет, а, уставившись воспаленными глазами прямо перед собой, бесстрастно-монотонно твердит, что Казимира всегда боялась одиночества и всегда была одинока, она спрашивала, будет ли он рядом, когда она умрет, а он только смеялся, что «Травиата» – это не их репертуар…

Лене трудно слушать все это, она подталкивает чашку в его руках:

– Пей чай, пей…

– Сейчас… Я выпью… А может, она хотела умереть? Она все предчувствовала… И боялась, что я разлюблю ее…

Тут уж Лена не выдерживает:

– Послушай, может, хватит?! Я понимаю: случилась трагедия, она умерла, но я-то живой человек… И мне больно!

Резкая смена интонации дает результат: Лёдя словно очнулся тот сна.

Прости, я идиот! Зачем я все это… Я пойду. Прости, пойду…

Он вскакивает и направляется к двери.

Лена смотрит на его согбенную спину. В ее глазах – и обида, и боль, и гнев, но и сочувствие. Лёдя открывает дверь. Лена негромко вскрикивает:

– Стой!

Лёдя останавливается, медленно поворачивается.

– Ну и куда же ты так пойдешь? – спрашивает Лена.

– Как? – не понимает Лёдя.

– Так… – Лена указывает на его ноги – в домашних тапочках.

Молодую советскую страну воспевали молодые советские поэты. Огромные аудитории собирал пламенный трибун Владимир Маяковский, читали с эстрады свои стихи Михаил Светлов, Эдуард Багрицкий, Иосиф Уткин, Александр Безыменский… Поэты были вместе со своей страной и в борьбе, и в труде, и в радости, и в горе. Когда в морозном январе 1924 года из жизни ушел Ленин, поэтесса-одесситка Вера Инбер написала, что «стужа над землею такая лютая была, как будто он унес с собою частицу нашего тепла».

Маяковский написал большую поэму, которую назвал коротко и просто – «Владимир Ильич Ленин». А Петроград переименовали в Ленинград.

И вот уже не в петроградском, а в ленинградском «Свободном театре» Лёдя читает рассказ Бабеля «Как это делалось в Одессе»:

– Забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень. Перестаньте скандалить за вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе на мгновение, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге. Вы тигр, вы лев, вы кошка. Вы можете переночевать с русской женщиной, и русская женщина останется вами довольна. Вам двадцать пять лет. Если бы к небу и к земле были приделаны кольца, вы схватили бы эти кольца и притянули бы небо к земле.

Зрители в этом театре совсем другие – не те, что веселятся в оперетте или на эстраде. Лёдю слушают внимательно, смеются сдержанно. Но аплодируют щедро.

– А папаша у вас биндюжник Мендель Крик. Об чем думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях – и ничего больше. Вы хотите жить, а он заставляет вас умирать двадцать пять раз на день. Что сделали бы вы на месте Бени Крика? Вы ничего бы не сделали. А он сделал. Поэтому он – Король, а вы держите фигу в кармане.

Лёдя уходит со сцены, сопровождаемый аплодисментами. За кулисами его ждет взволнованная Лена. И сообщает, что в театре находится автор.

– Он что, слушал меня?!

Лена не успевает ответить – это делает сам Бабель, крепкий большеголовый человек в круглых очках:

– Слушал я вас, еще как слушал. Давайте знакомиться. Исаак Эммануилович!

– Леонид Осипович! – Лёдя спохватывается и представляет жену: – Нет, конечно, сначала – Елена Осиповна!

Бабель энергично жмет руку Лёде и не менее энергично – Лене. Правда, она протягивала ему ручку для поцелуя, но эти церемонии не для бывшего конника армии Буденного.

– Боюсь, я сегодня читал хуже, чем обычно, – говорит Лёдя.

– Да нет, все неплохо, старик! – заверяет Бабель. – Только не берите монополию на торговлю Одессой.

Бабель смеется так заразительно, что Лёдя и Лена не могут не ответить ему смехом. И сразу атмосфера становится простой и дружеской. Лена предлагает поехать к ним домой – ужинать. Бабель вежливо отказывается:

– Спасибо, я недавно поел.

– Но я этого не видела! – категорически отрезает Лена.

Бабель снова заразительно смеется, и все отправляются к Утесовым.

Знаменитейшая куховарка Лена на это раз превзошла самое себя: Бабель не мог не попробовать каждое ее блюдо и каждым из них не восхититься. Наконец, он с трудом отваливается от обильного стола и сообщает, что больше у него нет никаких сил. Но Лена не успокаивается и просит отведать еще кусочек фиш. Нет, больше ни кусочка, категорически отказывается Бабель и говорит, что столь потрясающе его кормила только бабушка в Одессе, так что он сейчас, ей-богу, словно в родном доме побывал.

– А вы давно из Одессы? – спрашивает Лёдя.

– Сто лет! – Бабель задумывается. – И знаете, я боюсь возвращаться. Мне было хорошо там когда-то… Не хочу портить впечатление. А вы когда из Одессы?

– Тоже давно. В двадцать первом уехал в Москву, потом Лена с Диточкой приехали. Потом сюда, в Петроград… ну то есть теперь – в Ленинград… перебрались. А недавно и родителей перевезли.

– И как старики – довольны?

Лена иронически улыбается:

– Мама никогда и ничем не бывает довольна!

Лёдя поспешно добавляет:

– Зато отец просто счастлив!

– Почему? – спрашивает Бабель.

– Да случилась у него одна история еще до революции… Нарушил черту оседлости, приехал в Петербург и пережил жуткую ночь – от всех шарахался… А теперь он гордо ходит по городу.

– Да, слава богу, многое изменилось. И в Одессе, наверное, тоже.

Лёдя убежденно заявляет:

– Но все равно лучше Одессы нет города в мире!

Бабель иронично интересуется:

– А вы что, можете сравнивать? Бывали еще где-нибудь?

– Не бывал, – признается Лёдя. – Правда, Лена все твердит: в Париж, в Париж…

– Вот и слушайте жену. Одесская жена не ошибается.

– Почему?

Бабель смеется своим заразительным смехом:

– А потому что у одесской жены – одесский муж. Так что ей, как саперу, ошибаться нельзя!

Лена завершает разговор мужчин спокойным и совершенно неожиданным сообщением:

– А я уже паспорта получила и билеты в Париж заказала.

Да, всего через несколько лет страна победившего социализма наглухо отгородится от всего мира железным занавесом, а тогда, в конце двадцатых годов, получить заграничный паспорт было очень просто – чуть не в домоуправлении. И с билетами на поезд за границу тоже не было никаких проблем. Вот Утесовы и оказались в Европе, такой не похожей на советскую Россию – богатой, чистенькой, ухоженной, живущей своей чинной размеренной жизнью, с множеством магазинов и автомобилей на освещенных электрическими фонарями улицах.