Истории для кино

ЛЁДЯ: Нет, герр генерал, она уже в‐наших ногах!

ЛЁДЯ: Герр офицер, в бою с русскими ни один из наших солдат не отступил!

ЩУПЛЫЙ: О, гут! Все перешли в наступление?

ЛЁДЯ: Нет, все сдались в плен!

Зрители встречают каждую репризу радостным гоготом. А Лёдя еще добивает их задорной частушкой:

Фриц задумал угоститься,Чаю русского напиться.Зря, дурак, позарился —Кипятком ошпарился!

Солдаты-зрители одобрительно гогочут и свистят. Солдаты-артисты раскланиваются чуть не до земли. Лёдя тоже кланяется, но более сдержанно, с достоинством – он ведь главный виновник этого праздника искусства. О чем принародно и сообщает всем капитан Барушьянц, благодарственно пожимая руку режиссеру представления.

Усталой походкой победителя Лёдя бредет в казарму. А там к нему подбегает дневальный:

– Вайсбейн, с вахты кличут: до тебя гости!

За воротами части стоит Лена. Лёдя бросается к ней, подхватывает на руки, кружит.

– Пусти! Ну, пусти! – смеется и отбивается она. – Хватит, я приехала по важному делу!

Лёдя бережно опускает Лену наземь:

– По какому – важному? Ты меня разлюбила?

Лена только вздыхает от такого нелепого предположения и сообщает:

– Я согласна.

Лёдя напряженно соображает:

– Согласна… это хорошо… а на что ты согласна?

Лена опять вздыхает от его бестолковости и говорит прямо:

– Я согласна выйти за тебя замуж.

Но, видимо, сегодня все-таки не Лёдин день, потому что он тупо молчит. Лена волнуется:

– Ты что, передумал?

– Нет! – кричит Лёдя. – Я не передумал, я тоже согласен! Но зачем я тебе такой… Солдат, без гроша в кармане… Я тебя люблю, но, может, сейчас не время…

– Самое время!

Лена с улыбкой распахивает пальто. Под платьем обнаруживается заметно округлившийся живот. Лёдя замирает, потом осторожно прикладывает дрожащую ладонь к ее животу. Лена накрывает его руку своей.

Ну, какая после этого служба?! Жениться надо… А как? Эту проблему обсуждают всей казармой. Щуплый солдатик полагает, что надо попросить увольнительную по семейным обстоятельствам. Но Лёдя понимает, что проси, не проси – пустое дело: увольнительной после подчистки документов ему не видать.

Решительный молдаванин Унгуряну предлагает просто-напросто дезертировать из армии. Но Лёде это не кажется, мягко говоря, лучшим выходом из положения.

Рыжий говорит, что в конце концов у подпрапорщика Назаренко тоже есть жена, и надо просто взять бутылку самогона и потолковать с ним как с человеком. Но Лёдя сомневается, что подпрапорщика можно отнести к этому разряду млекопитающих.

А впрочем, задумывается он, подпрапорщик… его жена… в этом что-то есть!

Жена подпрапорщика Оксана выбивает перину перед своим домом. Лёдя появляется с букетиком полевых цветов и вручает его чернобровой. Подпрапорщица радостно тает:

– Ой, яки красыви!

– На фоне вашей красоты они чахнут и вянут! – заверяет ее Лёдя.

– Ой, шо вы такое говорите…

– Чистейшую правду!

Лёдя отработанным движением ловит руку Оксаны и прижимает к своим губам. На руке перышко от перины, оно щекочет нос Лёди, но он терпит, не отнимает руку Оксаны от губ и косит глазом на окно подпрапорщика. Но в окне никого нет.

Зато в окне кухни на первом этаже появляется внимательная рожа повара.

Лёдя удовлетворенно усмехается.

И действительно, на вечернем плацу подпрапорщик оглядывает строй, хлопает одного солдата по выпирающему животу, другому подбивает сапогом носок, вылезший из строя, затем смотрит, мягко говоря, без особой любви на Лёдю и объявляет:

– За добрую работу по части военного театра рядовой Вайсбейн награждается увольнительной!

В Одессе Лёдя первым делом отправился в синагогу. И, судя по устало-терпеливому взгляду раввина и взмокшему от напряжения Лёде, их диалог продолжается уже довольно долго.

– Но поймите, мы очень любим друг друга! – заверяет Лёдя.

– Хорошо, – соглашается раввин. – И что?

– Но мы – артисты.

– Тоже хорошо. И что…

– А тут еще эта война!

– Нехорошо. И что?

– Но моим родителям Леночка в принципе нравится…

Раввин перебивает Лёдю:

– Любовь, артисты, война, родители… Я все понимаю, и что вы хотите?

– Как что? – удивляется его непонятливости Лёдя. – Мы хотим пожениться!

– Хорошо. Пожениться. А кольцо золотое у вас есть?

– Кольцо?

– Да, по еврейскому канону – одно кольцо на двоих. Золотое.

Лёдя выбегает из синагоги, перед которой на скамеечке сидит Лена, сложив руки на арбузике живота.

– Ну что? – привстает она.

– Сиди! Я за кольцом!

В ювелирном магазине продавец шустро выкладывает перед Лёдей кольца.

– Обратите внимание: копия кольца самого барона Ротшильда! И всего двадцать рублей. Ваше жена будет вами гордиться…

– Нет, она почему-то не любит Ротшильдов.

– Тогда это – с бриллиантиком. За восемнадцать рублей он подчеркнет блеск ваших молодых глаз!

– Боюсь, все ослепнут от этого блеска. А подешевле у вас что-нибудь есть?

Продавец поджимает губы, но все же показывает еще одно кольцо.

– Вот. Дешевле только скумбрия в сезон.

– И сколько?

– Пять рублей

– Наверное, эта скумбрия приплыла тоже от Ротшильда!

Лёдя гневно покидает ювелирный магазин и отправляется туда, где, как известно, можно реально осуществить любые мечты и надежды – на одесскую толкучку.

Он останавливается перед цыганом с гроздью цепочек, висящих на его растопыренных пальцах.

– Обручальные кольца есть?

– Как не быть, ромале? Конечно, есть! – Цыган вытаскивает из жилетного кармана два кольца. – Бери, дешево отдам.

– Да мне только одно…

– Ты что, сам с собой жениться будешь?

– Нет, у евреев полагается одно. Для невесты.

– А-а, одно дороже будет.

– Почему?

– А кому я второе без пары продам?

– Еще одному еврею.

– Уговорил! Бери, давай рубль!

– Рубль? Это что, копия кольца барона Ротшильда?

– Это не копия. Это оно и есть!

– Даю гривенник.

– Ай, на него одного материала больше ушло, чем на гривенник!

– Ну, еще полушку.

– Ай, посмотри, какая работа! Твои правнуки с этим кольцом еще пять раз переженятся!

– Ну нет у меня больше денег. На всю свадьбу – пять рублей.

Цыган оторопело качает головой:

– Первый раз вижу еврея, который за пять рублей женится… Ладно, давай гривенник.

Лёдя отдает монету.

– А еще полушка?

– Ты же сказал: давай гривенник.

– А ты сказал: дам еще полушку.

Лёдя добавляет монетку и запоздало рассматривает кольцо:

– А оно вообще-то золотое?

– Золотее только корона царская!

– А где проба?

– Какая проба? На заказ мастер делал. Для себя хотел, да жениться раздумал!

Лёдя вручает раввину добытое с таким трудом ювелирное изделие. Ребе, как сам Лёдя на толкучке, подозрительно интересуется.

– Оно золотое?

– Ха! Как царская корона!

– А где проба?

– Так мастер для себя делал!

Раввин бросает на Ледю скептический взгляд:

– Ну, допустим. – И отдает ему кольцо.

Лёдя счастлив:

– Значит, мы можем жениться?

– Что жениться… Как жениться… И где ваш минен?

Лёдя с досадой шлепает себя по затылку:

– Забыл! А без минена нельзя?

Раввин удивленно глядит на Лёдю:

– Может быть, вы не еврей?

– Еврей! Еще как еврей! – клянется Лёдя.

– Тогда что вы торгуетесь? Тут синагога, а не Привоз. Каждый еврей знает, что для венчания нужен минен – десять свидетелей. Но я вижу, вы так собираетесь жениться, как я ехать на Северный полюс!

Лёдя снова выскакивает из синагоги. На скамеечке терпеливо ждет Лена.

– Ну, что?

– А! Удивительно, что евреям еще не требуются десять свидетелей для брачной ночи!

Оставив Лену в полном недоумении, Лёдя убегает на стоянку биндюжников.

Могучие бородатые мужики сидят и лежат на своих телегах-биндюгах в ожидании работы. Но дожидаются пока что только запыхавшегося всклокоченного Лёдю, который вопит:

– Евреи! Нужен минен! Даю по двадцать копеек на брата!

Десять биндюжников тяжело топают в синагогу мимо сидящей на скамейке Лены.

А сияющий Лёдя подлетает к раввину:

– Все есть – кольцо есть, минен есть! Можем венчаться!

– И как? – интересуется раввин.

– Что – и как? Я же говорю: кольцо есть, минен есть…

– А невеста есть?

– О-о! – Лёдя опять лупит себя по затылку.

Он вылетает из синагоги и возвращается с Леной. Ребе косится на ее живот и вздыхает:

– Невеста таки есть…

И в синагоге начинается древний свадебный обряд. Торжественные биндюжники стоят позади невесты и жениха. Раввин проводит новобрачных под балдахином – хупой. Лёдя и Лена взволнованно держатся за руки.

Раввин читает благословение над бокалом вина. Стоя под хупой, Лёдя надевает на палец Лены кольцо и, как положено, сообщает ей, что этим кольцом она посвящается ему в жены по закону Моисея и Израиля.

Один из биндюжников украдкой смахивает скупую мужскую слезу.

Раввин зачитывает кетубу – брачное свидетельство.

Двое биндюжников, обтерев ладони о штаны, подписывают свидетельство.

Раввин вручает этот главный документ невесте.

Дома папа Иосиф, сменив пенсне очками на веревочке, изучает брачное свидетельство.

Мама Малка поглядывает на живот Лены.

Молодожены смирно сидят рядышком и ждут решения родителей.

– Ну вот, – довольно заключает папа, – теперь все как у приличных людей!

– Жить будете в комнате Клавдии, – говорит мама Малка. – Она у нас в Англии.

– Социял-демократка! – осуждающе поясняет папа Иосиф.

Мама Малка насмешливо смотрит на Лену:

– Постель я дам. Приданого, как я догадываюсь, у тебя нет?

Папа Иосиф поспешно напоминает:

– Малочка, а разве ты пришла в этот дом с каким-нибудь приданым?

Мама, не удостоив его ответом, выходит из комнаты, кивнув Лене. Невестка послушно следует за ней. А папа интересуется у сына:

– Лёдя, и как ты теперь думаешь кормить семью? Мне сдается, на солдатское жалование в тридцать две копейки твоя жена не сильно растолстеет.

– А зачем ей толстеть? Леночка мне и так нравится, – улыбается Лёдя.

– Ну, это я – в философском смысле, – улыбается папа в ответ.

В соседней комнате мама Малка, подавая Лене накрахмаленное постельное белье, тоже интересуется:

– И на что же вы думаете жить?

– У меня есть кое-какие сбережения… Я откладывала, пока работала в Никополе…

Мама Малка то ли одобряет, то ли язвит:

– Мой сын таки родился в рубашке – ему досталась самостоятельная жена!

Потом Лёдя и Лена хозяйничают в своей комнате: Лена застилает кровать простыней, а Лёдя неумело запихивает подушку в наволочку. Вдруг Лена садится на кровать и плачет. Лёдя бросается перед ней на колени.

– Леночка, ты что!

– Ничего… Я не знаю… Как-то страшно, что будет…

– Будет все! И все будет хорошо! Любимая, не плачь, я что-нибудь придумаю… Муж я тебе или не муж?

Лена улыбается сквозь слезы:

– Муж… Мальчишка…

– Жена, помолчи! – играет грозного мужа Лёдя. – У тебя теперь даже нет паспорта, ты прописана в моем.

– Глупый, все напутал… Это ты теперь, по закону Моисея, мой до ста двадцати лет!

Она демонстрирует Лёде обручальное кольцо на пальце. И вдруг охает, прижимая руки к животу. А Лёдя приникает к ее животу ухом.

– Брыкается!

– Как его папа, – улыбается Лена.

Но свадьба – свадьбой, а увольнительная закончилась, и Лёдя – опять в армии. Сидит на пороге казармы и чистит ружье. К нему подходит капитан Барушьянц.

– О, Вайсбейн, вы снова с нами?

– Так точно, ваше высокоблагородие! – вытягивается во фрунт Лёдя.

– Сидите, к чему эти церемонии… Как прошла ваша свадьба?

Лёдя ожесточенно орудует ежиком для чистки дула:

– Благодарю за внимание, ваше высокоблагородие!

– Что же вы – прибыли и не заходите? Вот помнится, у Данте в «Божественной комедии»…

Лёдя отшвыривает ежик:

– У меня в голове не божественная комедия, а земная трагедия! Хотел бы я видеть, как этот Вергилий шляется по кругам ада, а у него дома жена с ребенком – голодные!

Барушьянц задумчиво смотрит на Лёдю:

– Интересная трактовка…

– Извините, господин капитан! Я сорвался…

– А что – тяжко живется?

Лёдя опять принимается чистить ружье.

– Да мне-то ничего – сыт, одет, обут… Но если бы я с оружием Отечество защищал – другое дело. А штаны тут протирать, когда у семьи на ужин, кроме пустого чая, ничего… – Лёдя умолкает.

Капитан сурово глядит куда-то вдаль. Лёдя усмехается:

– Меня бы под суд за антипатриотические настроения, да? Но на самом деле я Россию люблю.

– Какой иудей не любит Россию! – тоже усмехается капитан.

Но затем он серьезнеет и озабоченно интересуется, а не жалуется ли рядовой Вайсбейн на сердце, что-то у него какая-то подозрительная одышка… Лёдя изумленно смотрит на капитана. Затем, угадав его намерения, расплывается в улыбке.

Лёдя в общем строю занимается упражнениями на плацу. Подпрапорщик Назаренко исподтишка приглядывается к Лёде. И наконец командует:

– Вайсбейн! Подь сюды!

Лёдя бегом направляется к подпрапорщику.

– Та не бежи… Шагом можно, шагом.

Лёдя козыряет:

– Рядовой Вайсбейн явился по вашему приказанию!

– Та бачу, шо явился. А зараз будем прощаться, – с явным сожалением сообщает Назаренко. – Приказ начальства: по болезни сердца освободить на три месяца. Для поправки здоровья.

Лёдя с трудом скрывает радость и говорит покорно:

– Начальству виднее…

– А я б тебе свои лекарства прописал! – не удерживается подпрапорщик. – Три раза на день заместо еды – ремня хорошего по известному месту!

Лёдя откровенно наглеет:

– Жаль, что я не могу испробовать ваши прогрессивные методы лечения.

– Вернешься – попробуешь! – обещает подпрапорщик.

Лёдя бодро уходит из расположения части с вещмешком на плече.

А из окна своего домика смотрит ему вслед подпрапорщица Оксана, прижимая к груди засохший букетик полевых цветов.

Дома Лёдя кружит Лену по комнате:

– Я вернулся! Вернулся!

Мама Малка лупит сына полотенцем.

– Совсем ума лишился в своей армии! Поставь ее на место, она ж может выкинуть!

Лёдя бережно опускает Лену на пол:

– Ох, извини!

Но Лена опять просится к мужу «на ручки»:

– Я же не больна, я всего лишь беременна.

– Слушайте, что вы делаете друг с другом, меня не касается, но там, – мама Малка патетически указывает на живот Лены, – там мой внук!

– Или внучка, – предполагает Лёдя.

– Не морочь мне голову! Если живот яичком, будет девочка, а если уголком, то мальчик. А где вы видите тут уголок? Настоящее яичко!

Семейные радости сменялись бытовым отчаянием. Работы у Лёди не было. Ну никакой работы! Но он упорно ходил, искал, даже клянчил хоть какое-нибудь дело.

В небольшом ресторанчике Лёдя сопровождает по пятам суетливого хозяина, который то поправляет посуду на столе, то пересчитывает бутылки в шкафу, то дает подзатыльник поваренку. А Лёдя ходит за ним и просит:

– Дайте мне работу – не пожалеете! Вы можете посмотреть меня… Совершенно бесплатно… Универсальный репертуар!

– А у меня уже есть репертуар. С десяти до двенадцати – на скрипке кривой Мойша, а с двенадцати до двух – шансонетки Сони Заможней.

– Я могу и после двух…

– А после двух мои гости уже поют сами.

Лёдя восклицает в полном отчаянии:

– Но мне очень нужны деньги!

Хозяин сочувственно вздыхает:

– Слушайте сюда: Мойша играет просто за то, что я даю ему пить мое пиво, а Соня еще мне отдает процент со своих клиентов. Так о каких деньгах вы говорите?

Лёдя безнадежно плетется к выходу. А хозяин зовет мальчишку-официанта.

– Янек, пора открывать, а скатертев нема! И где, я тебя спрашиваю, скатерти?

– С прачечной не вернули. Видать, всех китайцев на войну мобилизовали.

– Так и что? Мои скатерти, слава богу, не мобилизовали.

– Но и не постирали.

Хозяин хватается за голову:

– Я не могу стелить грязные скатерти! Что делать?!

Уходящий Лёдя оборачивается:

– А вы застелите столы бумагой.

– Бумагой? Клиенты меня убьют!

– Нет, они посмеются. Если вы на ней напишете: «Лучше чистая бумага, чем грязная скатерть!»

Хозяин с интересом смотрит на Лёдю:

– Слушайте, это мисль! Янек, пулей в лавку за бумагой! А вы, молодой человек, не уходите, я налью вам пива.

– Спасибо, но мне некогда, надо искать работу…

– С такими мозгами вы ее таки найдете!

Лёдя, благодарно улыбнувшись, идет к двери, а дверь распахивается ему навстречу, и на пороге возникает Евгений Скавронский – как обычно, нетрезвый и жизнерадостный. Старые друзья смотрят друг на друга, не веря своим глазам.

А дальше было все, как сказал Лёдя. Шустрый Янек прибежал из лавки с рулоном бумаги, хозяин и официант кроили ее по размерам столов, а Лёдя и Скавронский в четыре руки расписывали бумагу вышеизложенным текстом и другими забавными надписями, которые они на пару придумывали уже по ходу дела.

И действительно, появившиеся клиенты заведения сначала с недоумением, а потом с интересом разглядывали бумажные скатерти и смеялись, и усаживались за столы, и заказывали еду и выпивку. Благодарный хозяин выделил неожиданным спасителям столик в углу и выставил выпивку за счет заведения. Лёдя и Скавронский воспользовались его любезностью.

Впрочем, они не столько закусывают, сколько выпивают.

Лёдя жалуется, что в Одессе практически все театры закрыты, а в кафе и рестораны не пробиться – артисты устраиваются поближе к харчам. Скавронский утешает, что на одной Одессе свет клином не сошелся и предлагает Лёде отправиться в город Харьков. Лёдя логично отвечает, что в Харькове его никто не ждет. Зато, как сообщает Скавронский, там ждут его – там ему предложен ангажемент на месяц и уйма денег. На что Лёдя столь же логично отвечает, что он тут не при чем, этот ангажемент – Скавронского, значит, ему и ехать в Харьков. Но Скавронский уверяет, что логика не всегда права. Хотя этот ангажемент действительно – его, но он ехать не может. Потому что, да будет известно брату Лёде, его брат Евгений, кажется, запил. Произнеся эту речь, Скавронский осушает бокал, удовлетворенно прислушивается к своим ощущениям и решительно заключает:

Точно, запил!

И роняет голову на бумагу с мудрым текстом, придуманным Лёдей.

Гастроли в Харькове прошли на редкость удачно. Война и ее отголоски были все же довольно далеки от этой русскоязычной культурной столицы Украины. И зритель ходил в театр, и Лёдя проходил у зрителя на «ура».

Неплохо откормившийся, слегка приодевшийся и с новым кожаным саквояжем в руке, Лёдя возвращается с харьковских гастролей домой. Удивленно оглядывается посреди пустой комнаты, достает из саквояжа пачку денег, выкладывает ее на стол и громко объявляет:

– Артист Утесов прибыл на побывку!

Ответом ему – тишина. А затем – протяжный стон из соседней комнаты. Лёдя бросается туда, распахивает дверь, но его останавливает мама Малка.

– Тебе тут не место!

Лёдя, вытягивая шею, пытается заглянуть через материнское плечо:

– Леночка, я здесь!

– Ты ей сейчас не нужен!

Мама Малка захлопывает дверь. Лёдя ходит по кухне из угла в угол. Похоже, он действительно никому не нужен. Какие-то женщины проносят тазы и кувшины с водой, простыни и полотенца.

Выходит, тяжело ступая, повитуха мадам Чернявская, которая когда-то принимала самого Лёдю. Она заметно состарилась, но по-прежнему активна и уверена в себе.

– Ну? Что? – бросается к ней Лёдя.

– Ничего.

– Что значит – ничего?

– Ничего – значит ничего. Надо ждать.

– Так уже сколько ждем! – возмущается Лёдя.

– Эх-хе! Заделать дитя – это раз плюнуть, а вот выродить – попробуй сам!

Повитуха моет руки, мама Малка льет ей воду из кувшина. Женщины садятся пить чай. Мадам Чернявская кушает с аппетитом:

– У вас такие справные пирожки, мадам Вайсбейн! А что вы даете заместо яиц? Теперь же их не достать…

– Я даю спитую заварку. Получаются немножко темноватые, но тесто держится. А со сдобой беда – дрожжей нигде нема.

– Вы не поверите, но меня научили заместо дрожжей разводить нашатырь.

Лёдя с ужасом смотрит на повитуху и маму:

– Как вы можете! Она там мучается, а вы… Пирожки!

– Слушай, дите, – улыбается мадам Чернявская. – Я в своей жизни невроку пирожков испекла меньше, чем ребятков приняла, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Так что имею полное право спокойно выпить чаю, пока там природа без меня делает таки свое дело…

Ничуть не успокоившийся Лёдя убегает из кухни в комнату, падает на колени перед кроватью и обцеловывает покрытый бисеринами пота лоб измученной жены.

– Леночка, прости! Прости меня!

– За что?

– Ты из-за меня страдаешь!

Ой, дурачок!

Лена с усилием улыбается. А потом резко морщится и вскрикивает.

Немедленно появляется повитуха и гонит Лёдю:

– А ну, погуляй, мальчик, делай ноги отсюда!

Лёдя дремлет на кухне, сидя на табуретке и прислонившись к стене. Рядом тихо бормочет молитву папа Иосиф. Входит мама, и Лёдя тут же просыпается:

– Ну что – ничего?..

– Ничего себе – ничего! – возмущается мама, – Девочка у нас, а не ничего!

В подтверждение ее слов раздается крик младенца. Лёдя несется в комнату, папа ковыляет за ним, на ходу интересуясь у мамы:

– А шо ж ты, Малочка, говорила: если живот уголком – мальчик будет!

– Ой, каким уголком? У этой тощей херувимки живота вообще не было!

Семейство Вайсбейнов выходит из своей квартиры и гордо пересекает родной двор. На руках у Лены – крошечный комочек в кружевных пеленках и одеяле.

Отовсюду на них глядят соседи: и Розочка, и Аня, и мадам Чернявская, и опять беременная Маруся с очередным младенцем у своей неиссякающей груди, и портниха Галина Сергеевна, и, конечно, вечный старичок. Соседи напутствуют новорожденную:

– Зайгезунд! – кричит повитуха.

– Чтоб здоровенькая была, все остальное приложится! – желает Галина Сергеевна.

– Мазлтов! – машет сухонькой ручкой вечный старичок.

– Шоб была красивая, як мама Леночка! – заявляет Розочка.

– Только не такая худенькая, – уточняет жена мясника Аня.

А Розочка продолжает:

– И шоб такая шустрая, як папа Лёдя!

– Ой, боюся, ее муж за цэ спасыби не скаже! – смеется Маруся.

– Та шо ты такое говоришь! – возмущается Розочка. – Ее муж будет из нею счастлив!

Лена слушает соседей, ничего не отвечает, просто тихо улыбается. На лице Лёди тоже блуждает бессмысленно-блаженная улыбка молодого отца, еще толком не осознавшего этот факт своей биографии. Дедушка Иосиф делает спящей внучке «козу». А бабушка Малка поправляет одеяло и ворчит, что ребенку надо прикрыть головку, а то простудится, не дай бог, у этих бестолковых родителей.

Галина Сергеевна крестит вслед уходящее семейство Вайсбейнов.

– Шо вы такое делаете? – удивляется Аня. – Они ж не православные…

– Ай, я думаю, не повредит! – улыбается вечный старичок.

У дверей синагоги Лена бережно передает младенца на руки Лёде. Женщины, как положено, остаются на улице, а мужчины с ребенком входят в синагогу.

Синагогальный служка – шамес – открывает толстую книгу записи рождений и смертей, придирчиво осматривает ее и снимает пылинку с пера ручки. И задает первый вопрос:

– Отец?

– Утесов… – начинает было Лёдя, но под взглядом папы Иосифа осекается: – Вайсбейн. Лазарь.

– Мать?

– Вайсбейн Елена.

Далее шамес производит запись, подсказывая самому себе:

– Младенец женскаго полу… – И задает очередной вопрос: – Имя?

– Эдит, – отвечает Лёдя.

Шамес удивленно поднимает глаза на Лёдю и откладывает ручку:

– Нет такого имени!

– Как нет, есть, – заверяет Лёдя.

– Где есть? У нас есть Циля, Двойра, Роза в крайнем случае… А это что за имя, где оно есть?

– Например, в Норвегии, – упрямствует Лёдя.

– А где это она есть – эта Норвегия?

Лёдя на секунду задумывается и сообщает:

– В Америке.

– А-а, ну если в Америке, тогда можно… В Америке вообще все можно! – Шамес аккуратно вписывает диковинное имя в книгу, приговаривая: – Когда мой дядя Эфраим уезжал в Америку, у него были одни рваные штаны, а теперь у него – миллион!

– Зачем ему миллион рваных штанов? – недоумевает дедушка Иосиф.

Шамес озадаченно смотрит на него. А Лёдя, никого в целом мире не замечая, повторяет нежным шепотом на разные лады:

– Эдит… Дита… Диточка…

И вглядывается в личико новорожденной дочери, словно пытаясь провидеть все, что будет связано с ней в его долгой жизни, – любовь и боль, печаль и счастье.

Глава шестая