Заметки позавчерашней девчонки, или Привет, 90-е!

– Ого, это все нам, – попытался пошутить Лешка.

Честно говоря, мы все немного обалдели от такой щедрости: никто из родителей нам еще не предлагал вина. А после истории с Женькиным алкоголизмом под подозрение были мы все, нас систематически обнюхивали дома и грозили страшными карами в случае выявления пристрастия к зеленому змию.

– Под моим присмотром и без фанатизма, – погрозил нам пальцем дядя Коля.

Само собой, пить в присутствии дяди Коли не улыбалось никому. Как-то странно в пятнадцать лет пить вино в присутствии взрослого мужика, который еще и является отцом твоего такого же пятнадцатилетнего собутыльника. Да и кто знает, что на уме дяди Коли? А вдруг это проверка на вшивость. Мы, конечно, слегка напряглись. Но, разлив вино по бокалам, дядя Коля пощекотал донышко бутылки и со словами: «Дай бог, не последняя», отбыл на кухню к тете Наде. Мы недоверчиво переглянулись. Что это за невероятная щедрость? Нас проверяют на вшивость? По лицу Юрки было видно, что он сам в некотором недоумении. Видимо, решив спасать ситуацию, Юрка поднял свой бокал и неуверенно произнес:

– За меня, что ли…

Надо сказать, что никто в тот день не напился, и когда мы возвращались домой к десяти вечера, даже Элка, которая пригубила все же вина, чувствовали себя прекрасно. Нам досталось по половине бокала, напиток был кисловатым и легким. Хоть мы в свои пятнадцать и считали себя взрослыми, но в тот день мы как бы легально прикоснулись к настоящей, а не придуманной нами взрослости, по крайней мере, так нам тогда казалось. Не знаю, правильно ли тогда поступили Юркины родители, выставив на наш стол эту бутылку, но нашего доверия к ним явно прибавилось. Уходя через три часа гулять в ближайший парк, мы получили наказ не продолжать распитие спиртного ни в коем случае, пообещали что не будем, и не стали. Никто даже не предложил купить пива в соседнем ларьке. Распитая на десятерых бутылка, которую, конечно же передавали из рук в руки и отпивали прямо из горла, выветрилась бы из нас за те три часа, которые нам дозволено было гулять, но доверие, оказанное нам родителями Слободина, нельзя было рушить. Поэтому мы снова пошли курить за гаражи. Курить нам сегодня не запрещали. Пошарив в карманах, наши рыцари наскребли копеек, которых нам хватило ровно на пять розовых кубиков жевательной резинки. Развернув обертки, мы, смеясь, читали забавные истории из жизни двух влюбленных пупсов. Любовь – это… Что мы знали тогда о любви? Что любовь не картошка? Что от этого слова люди сходят с ума? Это, пожалуй, все. В нашей компании была только одна стабильная пара: Юлька и Сашка. Элка с Юркой были «как бы парой», но там все было сложно… Юрка был стабилен: с седьмого класса он ухаживал только за Эллой, не позволяя себе никаких вольностей с другими девчонками, а вот Эллочка, будучи особой ветреной, успела подружить и с Игорьком, самым симпатичным парнем из нашей компании, и с Димкой из одиннадцатого, и дважды с самим Юркой. Сейчас Элла была свободна и благосклонно принимала Юркины ухаживания. В день рождения Слободина мы ждали, что Элла наконец подарит Юрику очередной шанс на завоевание внимания ее величества Эллы Великолепной. . Юрка тоже ждал этого, поэтому всю прогулку старался быть поближе к объекту своего обожания. Он обсыпал Эллу листьями, пытался слегка приобнять, выразительно смотрел и заразительно смеялся. И Элла сдалась. Отстав от компании в полутемной аллее, Элла и Юрка целовались. Заметив это, парни заулюлюкали, засвистели, а девчонки начали аплодировать. Смущенный радостный Юрка взял за руку Эллу, на лице которой не читалось никаких эмоций, будто не она сейчас обнимала Юрку за шею, плотно прижимаясь к нему, и вывел ее подсвет фонаря, где вся толпа, хихикая, бросала скабрезные шуточки. Юрка, наверное, был бы для Эллы хорошим мужем, он оставался верен ей до самого выпускного, несмотря на то, что Элла постоянно выдумывала какие-то проблемы, рвала отношения, театрально страдала, заставляя Юрку страдать по-настоящему, потом снова мирилась с ним, и снова ссорилась. Элла разбила Юрке сердце через год после школы, выскочив замуж за того самого Димку, с которым дружила в девятом классе. Брак был какой-то скоропалительный и нелепый, из тех, что презрительно называли браками по залету. Элла родила самой первой в нашем классе. Оставив дочку родителям, Элла укатила с мужем в далекое Приморье, а через два года прикатила уже обратно, но с новым мужем. Дочку забрала и снова куда-то укатила. В жизни Эллы было все как-то удивительно легко. Никогда наша Элла не заморачивалась над этой жизнью, просто жила. Ей в середине нулевых досталась квартира в областном центре от двоюродной бабушки со стороны отца, там Эллочка и жила, не зная про ипотеки и кредиты на жилье. Юрка женился в тридцать три. Мы знали, что у него родился сын, а жену зовут Валя. В свою жизнь Юрка никого не пускал, из Сибири уехал сразу после окончания института и пропал на целых пятнадцать лет. Общался только с Лехой, да и то только по телефону пару раз в год. Это все сейчас, а тогда Элла сделала Юрку счастливым. Его глаза горели, он смеялся, этот день, наверно, был самым лучшим в его пятнадцатилетней жизни.

Две счастливые парочки шли чуть позади, мы же, веселые и беззаботные, валялись в листве, катались на спинах наших парней, хохотали и отпускали шуточки в сторону влюбленных. Мне нравился Игорь. Честно говоря, Игорь нравился всем, ну или почти всем, он был высокий, светловолосый с выразительными зелеными глазами. Если присмотреться, на лице Игоря можно было заметить веснушки. Когда-то в шестом классе он признался, что я ему нравлюсь, вот прямо так при всех и заявил, растопив буквально мое сердце:

– Инга, ты знаешь, что ты мне нравишься? Нет? Знай.

Мы тогда убирали листву в школьном парке, был первомайский субботник, было ветрено и зябко, но в тот момент мне вдруг стало тепло. Правда, только на минуту.

– Мне, правда, еще Ирка из седьмого «А» нравится, но в нашем классе ты.

Сказано это было не случайно, я, подобно Элке, отвергала все попытки Игоря общаться, правда, Элла из вредности и кокетства, а я от стеснения. От одной мысли, что Игорь может взять меня за руку, у меня мурашки бежали по спине. Поэтому Игорь решил, что не стоит рисковать, выставляя себя смелым дураком, лучше сразу дать понять, что я не особенная. Самое забавное, что Ирка из седьмого была соседкой Игоря и школьной звездой среднего звена, потому что давно занималась танцами и на каждом школьном празднике солировала, неизменно принося своему классу призовые места, но ни в какой связи с Игорем замечена не была. Просто было очень удобно сослаться именно на нее: и соседка, и звезда школы в одном лице. Разве можно стыдиться того, что любишь звезду?

Левка Чубаров, главный балагур класса, тут же подхватил новость и во всеуслышание заявил:

– Черникова, даже не вздумай отвечать ему взаимностью, ты Ирке не

соперница: поматросит и бросит.

– Дурак ты, Чубаров, и не лечишься, – я предпочла вступить в диалог

шепелявым Левкой, чтобы не испытывать неловкости, глядя на Игоря.

– И ты, Игорек, тоже того, – покрутил у виска Левка, – кто ж так

подкатывает? Она ж женщина! Не простит никогда!

Картавый Чубатик оказался прав, все дальнейшие годы учебы мы так ни разу и не встречались с Игорем. Мне не нравилась та легкость, с которой Игорь кружил головы девчонкам, как легко он мог гулять сегодня с одной, завтра с другой. Это потом, через несколько лет после выпуска, Игорь Сергеев скажет мне на встрече одноклассников, как мечтал меня поцеловать тогда, в школе, и как ему казалось, что я непременно откажу в более близком, чем дружеское, общении, и был, по сути, прав. Кроме гордости у меня был еще один тормоз подростковой любви – мама. Она работала в этой же школе учителем музыки. Мама искренне считала, что самое главное в жизни девушки – учеба. Она мне так и говорила, что благодаря хорошему образованию я добьюсь большего, чем, например Женька, которая уже с шестого класса меняла парней, как перчатки. Кто только не хаживал в ухажерах Евгении, однажды, она даже умудрилась встречаться сразу с тремя парнями, двое из которых учились в нашей же школе. Правда длилось все это около двух недель и едва не закончилось плачевно для нашей Женьки. Восьмиклассница Женька тогда очень рисковала своей репутацией и страшно боялась получить хороший нагоняй от родителей. Эти двое Женькиных ухажеров, что учились в нашей школе, каким-то образом узнали друг о друге, да, собственно, все знали, каким именно образом, но ничего доказать не смогли, и отличница Сахарова, которая была соседкой и приятельницей одного из незадачливых кавалеров нашей Евгении, так и не получила заслуженного пендаля от разгневанной одноклассницы. Женька пыталась подговорить класс не общаться с Сахаровой, но, как бы мы не любили и уважали Женьку, ссориться с Сахаровой, которая буквально торговала домашним заданием ради дружбы, никто не захотел, тем более, что на носу были полугодовые контрольные. Болтливая Сахарова, раскрыв Женькин секрет, даже не подозревала, к каким мукам приговаривает одноклассницу: о Женьке поползли по школе самые невероятные слухи. Ну, тут уже без подробностей, фантазия каждому подскажет, кем была Женька в этих умопомрачительных историях с эротическим оттенком. Спас Женькину пошатнувшуюся репутацию третий ухажер, который очень кстати оказался старше возлюбленной на три года и уже успешно осваивал профессию в местном ПТУ. Уж не знаю, что заставило почти взрослого парня разбираться с сопливыми восьмиклашками, может, врожденное благородство, может, правильно поданная Женькой история, но горе – сочинители эротических историй были отловлены по дороге из школы, слегка потрепаны и совсем не слегка напуганы, и на следующей дискотеке эти двое, подбадриваемые улюлюкающей толпой, публично принесли извинения Евгении. На этом история очень благополучно закончилась. И это еще повезло Женьке, что никто из учителей не задумался о происходящем настолько глубоко, чтобы выяснять, почему Евгении приносят свои публичные извинения сразу двое мальчиков из очень приличных семей. Думаю, что учителей уже порадовал тот факт, что не дерутся и не курят, а извиняются, а это значит, что воспитательный момент в нашей школе не упущен.

Пока Женька распутывала свои любовные клубки, я упорно пребывла в статусе одиночки. Но самым противным для меня был тот факт, что, невзирая на ту историю с признанием Игоря в любви ко мне и одновременно Ирке из седьмого «А», все почему-то считали, что в Сергеева по уши влюблена я, а не он в меня. К счастью, картавый Чубатик хорошо помнил, кто, когда, кому и в чем признался, поэтому иногда вспоминал тот случай и обхахатывал в очередной раз, добавляя все новые подробности. Но эффект был недолог, вскоре снова все становилось на прежние места, и снова кто-нибудь мне как бы случайно напоминал о моей безответной любви. Так было ровно до того момента, пока судьба не свела меня с одним очень популярным мальчиком из соседней школы. И только тогда, в девятом классе я вздохнула с облегчением: все как-то внезапно забыли о том, как безнадежно и безответно я люблю Сергеева.Но сейчас не об этом.

К десятому классу Игорек заметно остыл ко мне, не было больше откровенных заявлений, детских дразнилок, попыток проводить домой. Изредка, в общей компании, улучив удобный момент, Игорь подсаживался ко мне, иногда улыбался, чаще просто смотрел долго и пристально, когда был уверен, что я его не вижу. На этом все. Вот и сегодня в парке мне достался букетик опавших листьев и паук на плечо. Я сделала вид, что ужасно боюсь пауков, он смеялся и слегка обнял, будто успокаивая, я оттолкнула его. Больше он не подходил близко, но всю дорогу от парка к дому мы обменивались короткими взглядами. Трудно сказать, что мы тогда друг к другу испытывали. Была ли это первая любовь или всего лишь детская игра со своими правилами, которые менялись буквально на ходу. Например, для того, чтобы мне нравился Игорь, существовало определенное условие: он непременно должен был носить длинную челку. Точнее даже не челку, а прическу типа той, которую носил один очень симпатичный, но не очень талантливый, на мой взгляд, солист одной очень известной группы. Отсутствие великого таланта однако же совершенно не мешало ему покорять девичьи сердца одним взмахом этой самой челки. Однажды я почти на целую четверть разлюбила Сергеева: он сделал модную тогда стрижку, которая ему совершенно была не к лицу. Мне кажется, сейчас многие поняли, о чем речь. Кому пришло в голову, что красиво иметь почти лысую голову, из которой в районе лба топорщатся то ли усы моржа, то ли обувная щетка? Существует ли хоть один человек на земле, которого этот парикмахерский шедевр украсил? Я таких не знаю. Поэтому, когда Игорь постригся, я посмотрела на него, разочаровалась, фыркнула и разлюбила. Ровно до тех пор, пока Сергеев снова не оброс до привлекательного, на мой взгляд, состояния. В ту осень эта прогулка была последней. В нашем маленьком городишке произошло событие, которое еще совсем недавно невозможно было представить.

О той действительно чудовищной истории, которая всколыхнула наш городок в один не самый прекрасный день, а потом долго еще заставляла оглядываться и ускорять шаг в вечернее время суток всех женщин вне зависимости от возраста и комплекции, а их мужей гнала встречать припозднившихся с работы супружниц, вооружившись молотком, напомнил мне разговор с Женькой, когда мы случайно зацепились языками в чате, созданном на волне обсуждения сначала похорон тети Нади, а потом уже оставленном для общения и подготовки к возможной встрече одноклассников.

На следующий день после своего первого звонка Элка постучалась ко мне в один из многочисленных мессенджеров унылым смайликом ( то ли это был Элкин фирменный смайл, отражающий всю загадочность ее души, то ли она просто ткнула пальцем в первый попавшийся.) Дальше, без каких-либо объяснений, Элла кинула мне приглашение в группу с лаконичным названием «Мы». Попытавшись выяснить, кто такие мы, я получила короткий и емкий ответ : «Мы». Ну, мы, так мы. А что мы там делаем? И снова коротко и емко: «Надо». Нет, я конечно понимала, что скорее всего группа создана по озвученному ранее поводу, но зачем? Что мы там будем обсуждать? И зачем это обсуждать? Но Элка – есть Элка. Надо, значит, надо. Перейдя по ссылке, я попала в абсолютно пустое виртуальное пространство. Помолчала. Потом поздоровалась. Тихо. Наверно, я была первой, кто принял приглашение. Я представила, как остальные приглашенные сейчас допрашивают Элку о том, кто такие мы, и зачем мы нам нужны. Удовлетворятся короткими и совершенно логичными ответами и скоро тоже начнут здесь здороваться. Я решила не ждать, тупо таращась в экран. Ушла на кухню и занялась приготовлением ужина. Несколько раз я слышала, как дзинькнул в оставленный в зале телефон, но, превозмогая любопытство, дочистила, а потом и дожарила картошку.

Когда я взяла в руки телефон и открыла чат, там уже шла оживленная беседа. Шестьдесят четыре сообщения. Ого.

Я пробежалась глазами. Потом вернулась, и, вглядываясь в аватарки, медленно, смакуя каждую фразу, начала читать.

– Всем привет!

– Привет…

– Привет!!!

– Хеллоу!

– О, Юран, здорово!

– Здорово, как сам?

– Мальчики, как я рада вас видеть?

– А девочек?

– И девочек!(чмок-чмок губастыми смайлами)

– Так, кто тут пришел? Отзовись!

– Юрий Николаевич Слободин)))

– Ребята, это же я, Леха!

– Юрчик, привет!

– Лешка , привет! Узнали?

– Женечка!

– Ага)))

–Ой, ребята! Помню, все как вчера! (это Женька).

–Пхахах, точно, Женек, можно сказать, что мы тут все вчерашние школьники! (это Юрка)

– Так уж и вчерашние? Позавчерашние, скорее (Лешкина ложка дегтя)

– Ну ты, как всегда (снова Женька), вечно все испортишь(((

– Не испортишь, а подкорректируешь.

Море смайлов, поцелуев, картинок. Ну и мне пора обозначиться:

– Добрый день!

– Ингуленька! Привет!

– О, Инга!

Привет, привет, привет…

Позавчерашние девчонки и мальчишки… Даже как-то грустно. Но Леха, как обычно, прав.

Заглянула в список контактов: двадцать человек, почти весь класс. Судя по номерам телефонов, нас раскидало по всей России. Интересно, кто тут? Фото красоток, букетов, закатов, рассветов. Ясно, что ничего не ясно. Видимо, придется знакомиться заново. Несколько человек благоразумно подписались: Стасян, Евгения, Ирина Бабенко, Сергей Федоров, Элла. На этом все. И никакой Иры в классе у нас не было. Был Стас Бабенко. Интересно.

В личные сообщения кто-то постучался. Евгения! Приятно, если честно.

– Ингуля, привет!

– Привет!

– Инга, ты видела Стаса и Иру?

– Видела. Но не понимаю, кто такая Ира, и почему у нее фамилия Стаса?

– Ну, это же наша Ира Кучерова, которая с нами в седьмом классе училась.

Рыженькая такая? Вспомнила?

– Кучерова? Помню. Она жена Стаса?

– Да! Представляешь, я сама только что узнала. Элла сказала, что Стас

настоял, чтобы и его жену в группу приняли, типа, она училась с нами. Мы с Эллой вспоминали, а потом спросили. И знаешь что?

– Что?

– Стас сказал, что они год назад поженились! Представляешь.

– А где она была все это время?

– Не знаю, потом спрошу.

– Они же ведь уехали из города совсем после той истории.

– Ну. Это же ее сестру тогда…

– Точно. Интересно как. Теперь она жена Стаса.

– Да. А ведь тогда чуть не посадили двоюродного брата Стасика.

Странно даже. Ира Кучерова и Стас Бабенко- муж и жена. А ведь тогда, еще в середине девяностых, фамилии Кучеровых и Бабенко навсегда переплелись в памяти жителей нашего города.

Глава 2

Глава 2

Страх живет в городе

В 1996 в нашем городе объявился маньяк. Правда, в сентябре девяноста шестого никто еще не подозревал, что на протяжении полугода город будет пребывать в постоянном напряжении. Наряду со страхом, охватившим буквально каждого, городок переполнили слухи и сплетни. С каждым днем деталей становилось все больше, все больше нарастал гнев горожан, каждый считал своим долгом рассуждать о никчемности нашей доблестной милиции. Город паниковал.

Примерно через неделю после дня рождения Юрки на пустыре за гаражами в самом новом микрорайоне города нашли труп женщины. В городе поползли слухи, что тело было изуродовано настолько, что опознали только по одежде, которая валялась рядом. Говорили разное, болтали, что это проститутка, которую растерзали братки, которых в ту пору даже в нашем захолустье было полно, что это какая-то приезжая, которую убили где-то и подбросили в наш город, чтобы замести следы, что это дочь какого-то богатея, которому отомстили враги. Убийства в нашем городе в девяностые не были большой редкостью, правда это были жертвы разборок тех же бандюков, которые даже отстреливали друг друга в людных местах из окна автомобиля, или жертвы пьяных драк местных алкашей, но вот растерзанных женских тел на окраине города не находили. Эта была первой.

Отец нашего одноклассника Тольки Писарева был участковым. Не бог весть, какая должность, но благодаря отцу, Толька на время стал центральной фигурой в нашем классе. Все новости о деле мы узнавали от него.

– Он ей глаза выколол и кишки выпустил, – стращал нас Толян.

Подробности убийства из уст Тольки, конечно, были нехило приукрашены, но тем интереснее было его слушать. Писарев никогда не владел искусством красноречия настолько, чтобы суметь увлечь слушателей хотя бы на пару минут. Наша русичка Вера Анатольевна, слушая ответ Тольки, морщилась, словно от зубной боли, вздыхала и отрешенно смотрела в окно на серую ленту беговой дорожки нашего стадиона, расположенного прямо перед окном кабинета литературы. Толька мямлил, нукал, закатывал глаза, безбожно перевирал личные данные героев великих романов. Все это действие обычно длилось не больше пары минут, потом Верочка делала неопределенный жест рукой, который означал, что горе-оратору можно прекратить мучиться.

– Тройка, Писарев. Вымученная, хлипкая тройка.

Толик вздыхал, делал вид, что его прервали на самом интересном и важном месте, но покорно умолкал, занимал свое место за третьей партой и спокойно доживал до конца урока.

После обнаружения трупа несчастной неизвестной Писарев буквально бенефисил на каждой перемене в течение целой недели. Постепенно слухи распространились по городу, обросли подробностями, и Толькин поток красноречия снова иссяк.

Ту несчастную вскоре опознали как студентку местного колледжа. Дело как-то быстро замяли, и буквально через месяц все стихло. Собственные проблемы и заботы развернули тревожные мысли горожан в совершенно другое русло – финансовое. Но ненадолго.

В середине октября выпал первый снег. Крупные рыхлые снежинки медленно кружились в остывшем воздухе и обреченно валились в грязное месиво, образовавшееся из влажной земли, воды и листьев. Ничего привлекательного и романтичного в том первом октябрьском снегопаде не было. Но именно ему было суждено запомниться многим надолго. В то раннее утро, когда горожане тихо матерясь, спешили на работу, был обнаружен еще один труп. И снова женщина, молодая. Вот тогда-то и зазвучало со всех сторон это жуткое слово – маньяк.

Если без лукавства, то мы, пятнадцатилетние полудети, находили в этой чудовищной истории какой-то особенный, нам только понятный интерес. Если наши мамы и бабушки испытывали неподдельный страх и совершенно искренне охали, слушая новые подробности из уст всезнающей соседки, то мы буквально смаковали подробности. Чем пикантнее и отвратительнее они были, тем дольше и громче мы обсуждали их, сбившись в разномастную орущую кучку на перемене. Вскоре эта история настолько захватила нас, что мы даже не могли найти других тем для общения. Кто-то даже высказал желание найти очередной труп первым.

Вскоре директор школы, наш бессменный Пал Палыч, издал негласный указ – разгонять на переменах обсуждающих маньяка, отвлекать, а с особо рьяными проводить воспитательные беседы, в крайнем случае вызывать родителей и разговаривать с ними тоже. Это сейчас я понимаю, что со стороны нашего наидобрейшего директора это была попытка оградить наши неокрепшие умы и души от всей этой грязи и пошлости, в которую превратилась история жизни покойной.

Кем была эта девушка, знал весь город. Студентка второго курса ПТУ Лена Шмарова до самой своей трагической кончины вела незаметную и очень невеселую жизнь. Мать Лены была дамой гулящей и пьющей, кем был родной отец Лены, никто не знал, а так называемых отчимов просто не успевали запомнить. До девятого класса Ленка носила очки и кличку Шмара, была тихой, молчаливой, забитой. Друзей у нее не было. Ее часто можно было видеть в коридоре школы у окна напротив библиотеки: прикрывшись тюлем, она молча смотрела на плывущие за окном облака. Тихая, незаметная девочка у окна. Так я ее и запомнила. В девятом вдруг Ленка неожиданно кардинально сменила имидж: все лето подрабатывала на местном рынке, перебирала овощи, а накануне первого сентября получила зарплату, купила себе джинсы и белые кроссовки, остригла косу и перекрасилась в ярко-рыжий цвет, и в таком виде заявилась второго сентября в школу, проигнорировав первосентябрьскую линейку. Шмарой Ленка, конечно, быть не перестала, но начала оправдывать свою дурацкую кличку по полной: прогуливала школу, курила, материлась, завязала сомнительные знакомства с парнями и девчонками из ПТУ и ШРМ. Кое-как сдала экзамены и отправилась осваивать профессию штукатура-маляра. Нельзя сказать, что школа облегченно вздохнула, проводив Ленку за ворота, скорее, никто не заметил ее отсутствия, а спустя месяц и вовсе забыли, что была в школе такая девчонка. Коротенькая Ленкина жизнь и такая страшная смерть, наверно, потрясла по-настоящему только несколько учителей и нашего директора. Нам же, честно сказать, новость о смерти Шмары казалась интересной только в связке с маньяком. Умри Ленка от ангины, никто бы и не заметил. Умный и добрый дядька, Пал Палыч, прекрасно понимал, что означают резкие перемены в Ленке. Ее рыжие волосы, красные губы и неумелые стрелки, подчеркивающие ее детские черты лица, на котором особенно ярко выделялись огромные детские глаза, ее неестественный смех и неуклюже вставленный в речь мат – крик о помощи, даже не крик, а писк, тонкий и протяжный, как поскуливание маленького замерзшего щенка, оторванного от теплой мамки, испугавшегося внезапного холода и одиночества. Только холод и одиночество в жизни Ленки не были внезапными, просто девчонка, привыкшая к всеобщему безразличию, вдруг попыталась взбунтоваться. Говорят, на похоронах директор плакал, держал под руки вдруг осознавшую всю горечь потери, вмиг постаревшую Ленкину мать, и утирал слезы со своего и ее лица.

Но это Палыч. Он такой. Но были и те, кто Ленкину историю начал использовать в воспитательных целях. Как-то ругая Женьку за слишком яркий макияж, наша завуч Анна Владимировна, подняв вверх тощий корявый палец, заявила:

– И вообще, Евгения, если не прекратишь разрисовываться, как папуас,