Время. Книга первая. Империя

Официально моя задача звучала просто: зафиксировать аномалию, оценить нарушение Потока, при риске – отсоединиться и ждать эвакуации. Но по факту – меня бросают в мёртвую зону, машут платочком и надеются, что не исчезну.

Проблема была не в группе, исчезала сама причина. В отчётах зияли дыры, словно кто-то вырвал страницы. Время замыкалось, маршруты рвались, потом наступала тишина с припиской: «аномалия локализована».

Я знал инструкции лучше любого архивиста. Моя задача – вписаться в маршрут, не выделяясь. Записать структуру Потока, до выброса и после. Найти момент, когда линия времени соскальзывает, и понять почему. Главное – чтобы Сиринда не сложила меня в узел реальности вместе с полученной информацией. Указаний, что делать, если город решит утащить меня за собой, как хлеб за скатертью, мне не давали.

Я выпрямился в кресле. Пальцы коснулись хроноиндикатора и стабилизатора на костюме – моей надстройки, включённой в снаряжение после успешного применения на выпускном экзамене. Проверил аварийную пластину отката – мой последний резерв. Личный маяк молчал и ждал активации, аккуратно уложенный в рюкзаке.

Сиринда вырастала передо мной: улицы стягивались в узлы, площадь внизу пульсировала, как сердце аномалии. На миг я заметил огромный полуразрушенный фонтан в её центре.

Если мне повезёт – увижу, что прячет Сиринда, если нет – стану ещё одной строчкой в отчёте. Добро пожаловать, Тарен Мальд. Хотел узнать, как время рассыпается? Тогда шагай вперёд.

ГЛАВА II Остаток

Quidquid agis, prudenter agas et respice finem

«Действуй мудро, держи в поле зрения исход»

Я высадился в безмолвном секторе на закате Квартал В‑42 встретил гнетущей, давящей тишиной – внутри сжималось ощущение обманчивого покоя. В былые времена его звали Путеводным: здесь сходились маршруты от жилых зон к портовым докам и деловым центрам.

Глайдер замер, двигатели ушли в глубокий сон. Я спустился по трапу, почувствовал под ногами неровное потрескавшееся покрытие. Шагнул вперёд – вокруг царила глухая тишина, прерываемая только моими шагами по асфальту.

Весь городской пейзаж сигнализировал о запустении: потухшие фонари, пустые оконные проёмы, следы когда-то живых маршрутов. Небо над головой размывалось пепельной пеленой, скрывающей созвездия столицы. Я вздрогнул от неожиданного звука, разорвавшего тишину. В двадцати метрах на высоте около пятнадцати, воздух вспыхнул, автоматически активировался голографический модуль. Световые линии, сплетаясь в спираль формировали древний девиз Империи – Moribus antiquis res stat Romana virisque.

Слова разгорались ровным, голубым сиянием, проникая сквозь сумрак слоя и вибрируя в пространстве, как эхо ушедших эпох. На древнем имперском языке: «Держава стоит силой древних обычаев и доблести граждан».

В такие минуты даже воздух казался насыщенным памятью: приветствие, застывшее между слоями времени, встречало каждого, кто входил в этот сектор – и в прошлом, и в настоящем. Здесь всё ещё работали системы оповещения, хронотехнологии фиксировали каждое появление чужого сигнала – город сохранял свои ритуалы, даже когда улицы пустели.

Это напоминание о том, что Империя всегда оставляет свой след – даже в покинутых кварталах её дыхание ощущается через свет, текст, структуру Потока.

Я задержался у глайдера на мгновение, огляделся. Линия улицы вела сквозь пелену сумерек к размытым силуэтам зданий впереди. Развернул ладонь, сжал пальцы – рефлекс, отточенный за хроны работы с модифицированным кронолиском. Для большинства он – лишь средство связи, для меня – ключ к схеме Потока и аналитическим функциям.

Достаточно двух быстрых касаний подушечками к центру, затем лёгкое разведение – будто раздвигаю пространство перед собой. Манжета едва ощутимо вздрогнула, по внутренней стороне пробежал холодок. В этот момент кронолиск уловил команду.

Слои света собрались между пальцами, сначала тонкой полосой, потом вспыхнули голографическим кругом – чётким, с правильной структурой. По окружности разошлись сегменты, центр заполнился схемой Потока. Я подвёл палец к краю, активировал внутренние меню и в ответ картинка наполнилась динамикой: потоки, флуктуации, скрытые ядра. Всё происходило почти бесшумно – только лёгкое жужжание в запястье, словно реакция собственной крови.

Я всегда запускал этот круг одним и тем же движением – жест закрепился в памяти, стал частью привычного алгоритма. Теперь он снова вспыхнул передо мной: проекция кронолиска, ключ к анализу реальности, встроенная в каждый мой день.

Данные слоёв казались ровными: уровень Потока держался стабильно, лишь на дальних границах проскакивали короткие помехи. Я перевёл взгляд на окружающие детали – размытые контуры маячных стоек, редкие отблески глифов на стенах, приглушённые сигналы синхронизации.

Двинулся по пустынной улице, шаги глухо отзывались в асфальте. По мере приближения к центру квартала плотность искажений нарастала, голографическая проекция мигала, фиксируя призрачные скачки поля. Хроноиндикатор горел зелёным.

Так, осторожно, через череду разрушенных арок и брошенных модулей, я подошёл к границе центральной площади – той, что в хронопроекции Хреда бурлила жизнью.

Она раскинулась передо мной, бесшумная, застывшая во времени: обломки маячных стоек, ржавый каркас транспортной платформы. Я выбрал этот остов ориентиром, установил и зафиксировал рядом сигма‑якорь. Присел рядом, ощущая себя стражем покинутого мира.

Сигма‑якорь – портативное устройство, стабилизирующее Поток в радиусе десяти метров. В зоне нестабильности работает триста секунд, затем требует перезарядки, активируется через кронолиск.

Я встал, продолжая осматривать пространство. Создавалось впечатление, что с момента первого выброса и последующей локализации города прошло не двенадцать хронов, а все сто двадцать. От прежнего величия и сияния Империи не осталось и следа. Я сделал несколько шагов по улице, внимательно осматриваясь.

В окне одного из зданий сохранился невыцветший плакат: «Сиринде – 200 хронов стабильности и процветания!» Праздник намечался на 8 июня 890‑го в 11:35.

У Потока жестокое чувство юмора. Под плакатом стояла пустая детская коляска, покрытая пылью. Сердце дрогнуло. Представил, как по этим улицам ходили люди, спешили на работу, на встречу с близкими. Слышал в голове эхо смеха, отголоски шагов, разговоров.

Один день – и всё это стало пылью. Почему Институт и Ordo Nexus так долго молчали? Или никто не хотел замечать правду, пока она не ударила по самой Империи?

Все провинции – некогда независимые регионы – при вхождении в состав Империи Nexora преображались. Они встраивались в единый синхронизированный Поток и получали доступ ко всем технологиям. Сиринда, столица провинции Локсен, не была исключением: цветущий портовый город, где караваны кораблей приходили с Восточного материка.

Из южных районов Луз‑Ане и долин Мараиса шли партии зерновых модулей – культур, устойчивых к искажениям Потока, их выращивали ради стабильности: эфирные растения помогали удерживать баланс в пограничных секторах, где обычная биология распадалась.

По древнейшим записям, первые Острова Стабильности возникали там, где эфир, вырываясь из глубин планеты, встречался с формами жизни, способными его принять. Растения этих зон впитывали необузданный Поток, преобразовывали его в упорядоченные структуры, формируя вокруг себя устойчивые фрагменты реальности. Так жизнь стала первым архитектором Времени.

Особенно ценились снопы лузарианского жёлтоцвета: его корневая система резонировала с эфиром, усиливая защиту от хроносдвигов почвы. Даже независимость Империи имела цену – внешние агросистемы вплетались в её симметрию, добавляя оттенки чужого к общему Потоку.

Мы называем это Империей, потому что вся система подчиняется единой архитектуре и единым принципам, а не потому, что кто-то кого-то силой подчинил. Что-то я увлёкся историей и размышлениями. Обстановка давила сильнее, чем хотелось бы, нервы натягивались, нужно было продолжать наблюдение и не отвлекаться.

За низкими стенами домов затаилась застывшая жизнь. Поток здесь едва дышал, словно само Время забыло, как течь. Хроноиндикатор на запястье показывал ровную линию – ни всплесков, ни отклонений. Слишком спокойно для Сиринды.

Пожалуй, пора пройтись и обойти главную улицу. Воздух сгустился, словно Поток натянул невидимые струны. Во всех предыдущих миссиях такие моменты предвещали сбои в синхроузлах, но здесь тишина была иной – она давила, как перед штормом. Хроноиндикатор светился зелёным, меня не отпускало ощущение чужого взгляда. Я шагнул осторожнее, ожидая, что реальность вот-вот треснет. Была в одной книге такая строчка: «Если у вас мания преследования, это не значит, что вас не преследуют». Автора и книгу забыл напрочь, а вот строчка нашла укромный уголок в памяти и сумела сохраниться.

Асфальт хрустел под сапогами, трещины змеились под ногами. Через несколько минут я замер: знакомая линия, тот же рисунок. Улица замкнулась. Свернул в переулок – и снова я упёрся в знакомый скол, контур замкнулся, как ловушка.

Город закручивал меня по кольцу, скрывая реальность повторяющимся пейзажем. Я сходу попал в аномалию – геометрия пространства здесь уже не имела значения. Отчёты не соврали. Айвалурцы, с их рекурсивными спиралями, могли бы назвать это мелодией, но здесь она звучала как диссонанс.

Остановившись, достал кронолиск и запустил Verum – приложение Института, фиксирующее только подтверждённые наблюдения. Миора шутила, называя это приложение протоколом правды.

Можно было диктовать, можно писать. В обычных миссиях, к числу которых моя не относилась, записи синхронизировались с отделом поддержки Института Потока. Сейчас всё хранилось локально. Только мой кронолиск.

Я надиктовал в журнал:

«Уровень отклонения – отсутствует. Температура – стабильна. Поток – молчит, сопротивления нет. Время по хрону: 21:03».

В голове у меня проносились строчки из одной старой, но очень красивой песни:

Я брёл совсем один, по Дороге Истинных Причин,

Со мной не по пути, я его обязан сам пройти,

Здесь больше нет души, лишь осколки брошенной мечты,

Город мирно спит, паутина улиц не дрожит

Бреду один, бреду один,

Давно один в бреду я.

Эту песню, мне дал послушать Марк. Вечером мы лежали в своей комнате, и брат рассказывал мне о звёздах, чёрных дырах, планетах и спутниках. Помню никак не удавалось понять, как же спутники не падают на планету. Марк отвечал, что они на самом деле падают постоянно, просто планета уходит от них, смещается.

Воспоминания о Марке резали сердце, как осколки стекла. Я не могу вернуть его или предупредить о миссии в Сиринду, но способен узнать, что произошло и главное – нейтрализовать эту аномалию навсегда.

Припев в этой песне очень мощный, слушая его, всегда представлял себя на месте этого героя и восхищался им, зная, что в конце потеряет всё, в том числе и себя, но продолжал идти вперёд, без страха. Я, конечно, не верю в приметы, но то, что вспомнил именно эту песню с таким припевом, подкинуло дров в топку, разгорающегося беспокойства.

И тени, лишь меня сопровождают,

И сердце, звонко бьётся в пустоте,

В конце пути, себя я потеряю,

Но страха, нет во мне.

Внезапно воздух стал вязким, будто я шагнул в жидкое, неподатливое пространство. Шорох подошвы отдавался в глухом тумане, звуки растягивались, тянулись за мной, словно город цеплялся за каждый мой шаг.

Пальцы на миг потеряли чувствительность – сквозь них скользнул холодок, короткий, почти электрический. Во рту разливался металлический привкус, едкий, липкий, язык прирос к нёбу.

Пространство вокруг сдвинулось, привычные линии поплыли – и вдруг на стене напротив тень вздрогнула, как будто старалась вырваться из-под контроля этого слоя. Сердце сжалось, хроноиндикатор мигнул жёлтым.

По лезвию ножа я иду спокойно, не дыша,

Солнце бьёт в глаза, я усталый Путник в никуда

Эти строки встали между настоящим и прошлым, задержались на секунду, чтобы смениться привычной аналитической мыслью. Сектор локализован. Отрезан от общего Потока. Здесь не было жизни – ни в этом слое, ни в этом моменте. Сиринда оставалась зоной, где время и реальность ломались под чуждыми углами, где всё принимало формы, не поддающиеся прогнозу. Холод распустился внутри, заполняя каждую паузу между ударами сердца.

Напряжение росло, густело, когда из бокового проулка выступила фигура. В этой тишине любое появление становилось событием, которое невозможно не заметить. Это был не фантом, не житель, а нечто другое – живая, но лишённая человеческого отклика форма. Поток будто выдохнул прямо мне в лицо.

Я остановился, ощущая, как жест активации глифа защиты проходит по мышечной памяти, почти без участия сознания. Фигура стояла в стандартном комбинезоне наблюдателя, эмблема Института Потока – гексагон со спиралью – мерцала на груди. Рост, походка, наклон головы – силуэт отзывался болью узнавания.

Я поднял руку, фигура не двигалась, потом чуть качнула головой – жест, полный странной насмешки. Я шагнул к тени – и в тот же миг она растворилась. В воздухе осталось лишь лёгкое золотое мерцание, а в камне проступил вдавленный след, будто слой не выдержал чужой тяжести.

Грудь сжало. Фантом двигался, в точности повторяя походку Марка, тот же наклон головы, ту же уверенность в каждом шаге. Перед глазами всплыл детский зал Института: Марк учит меня настраивать стабилизатор, его пальцы скользят по глифам, ни одной лишней паузы.

«Тарен, Поток – это река, но ты должен быть её тенью, а не камнем», – смеялся он.

Озарение пришло внезапно: почему на фантоме костюм Института Потока? Это не образ Марка: он был агентом Ordo Nexus. Моё воображение ни при чём: сработал искажённый след в слое Потока. Значит, Марк со своей группой проходил тут двенадцать хронов назад.