Палиндром

Но только на одно лишь мгновение, а то если слишком долго смотреть на это кресло, то можно слишком далеко зайти в своих мыслях; и не только всем своим весом усесться на это кресло, с которого теперь этого мечтателя и не сгонишь, а тут такое опасное дело, что дальнейшее поведение неподконтрольных никому мыслей всех этих, долго смотрящих на это кресло людей, начинает подпадать под множество статей уголовного права. И Капута вновь закрывает собой такой прекрасный и уже ставший таким близким и родным вид этого кресла, и продолжает занимать собой все мысли окружающих.

– Ну а перед тем, как приступить к самому торгу, – сказал Капута, вызвав внутреннее волнение в зале, – я обязан озвучить вам правила ведения торгов. – И в банкетном зале, если до этого момента и стояла тишина, которую всё же нарушал громкий ход настенных часов, которые уже давно порывался сорвать со своего места Мистер президент (он не любил следить за временем, которое всегда так на него хмурилось через стрелки во время банкетов), то сейчас все и всё вокруг обратилось вслух, и даже эти невыносимые часы прислушались к Капуте, перестав тикать (они, как оказывается, остановились – завод закончился). Что на тот момент было пропущено мимо ушей и мыслей, но потом, когда этот вечер всплывал в памяти всех присутствующих на этом вечере людей и самого президента, каждый думал одно и тоже – это произошло не случайно и это был некий знак. Но вот что это значило, то каждый думал по-своему.

– А правила, собственно говоря, самые простые – кто предложит большую цену, надеюсь что не выше вашего благоразумия или бюджета ваших стран, – усмехнулся Капута, – то тот и станет обладателем президентского кресла. – Сказал Капута, обвёл зал своим вниманием и, видимо увидев в нём неполное понимание, и возможно, что и немые вопросы, решил внести больше подробностей в своё объяснение правил торгов. – Принимаются ставки в наличных, так и в безналичном денежном эквиваленте, который для простоты обхождения назовём монетами. – Здесь Капута, явно имея свои перспективные виды на некоторых участников будущих торгов, бросил свой взгляд на ту часть банкетного зала, где находились приглашённые на банкет гости из дружественных стран (особое внимание он уделил представителям одной из стран, которые подчёркивали свою независимую отличительность своей одеждой в виде восточных одеяний).

– Ну а чтобы не смущать присутствующих на сегодняшнем банкете наших высокоуважаемых гостей недопониманием, – глядя на представителей одной из стран, всю сплошь одетых в восточные халаты, заговорил Капута, – и дать им возможность почувствовать себя полноценным членами нашего союзничества, то мы сделаем на сегодня для них исключение и разрешим им участвовать в торгах, используя свои денежные единицы. – А вот это заявление Капуты вызвало свой отклик (правда не тот, какой он ожидал увидеть – вместо благодарности на лицах, он увидел нескрываемое недоумение) не только у тех, на кого смотрел Капута, но и у тех, о ком Капута и забыл подумать, но они и не думали себя забывать, когда такие его заявления так напрямую их касались.

Так первым, кого вначале вздрогнуло от этих слов Капуты, оказался Брумберг, отвечающий за финансовую подоплёку хождения денежных средств в мире, да и что уж идти на поводу ложной скромности, за обоснование существования этого инструмента взаимообмена и воздействия на умы людей. А как только его вздрогнуло и холодом по спине взбодрило, то Брумберг поспешил снять с себя свои запотевшие от крайней степени волнения очки. Что не так-то просто сделать, когда твои руки исходят дрожью под воздействием твоего нервного состояния, в которое загнали Брумберга эти слова Капуты, столь кощунственные по отношению к единому на всём мировом пространстве, гегемонскому платёжному средству.

И теперь Брумберг спешил снять свои запотевшие очки, не только для того, чтобы не обжечь свои уши под воздействием раскалившихся душек, но и для того, чтобы протереть стёкла очков, так ему необходимых сейчас, чтобы воочию увидеть и зафиксировать свой взгляд на этом вызове гегемонии их платёжного средства.

– Я всегда знал, что разрушителями нашей денежной системы выступим мы сами. – Глядя на Капуту во все свои глаза, через опять запотевшие очки, загудел про себя прозрением Брумберг. – Но чтобы инициировал это разрушение сам президент, то это… – Здесь Брумберг оборвал свою мысль на домыслии и, посмотрев на президента, только сейчас увидел то, что ранее за ним не замечал – президент больше на него со всем своим вниманием не смотрит, а больше внимает к другим людям, называющих себя финансовыми аналитиками, а по принципиальному мнению создателя всей этой платёжной системы Брумберга, хиромантам, имеющим совершенно отдалённое отношение к экономике.

– Эти крючки типа Блюма, даже не доведут, а сведут президента … – И опять Брумберг оборвал свою мысль на полуслове. Но на этот раз по другой причине – такие страшные мысли, даже про себя не договариваются до конца. Что не мешает Брумбергу начать искать в зале взглядом тех, кто мог бы поддержать в плане осуществления эту его страшную мысль. И на кого первого посмотрел Брумберг, то это был глава самой центральной разведывательной службы, генерал Гилмор.

И, пожалуй, Брумберг, несмотря даже на то, что имел огромное влияние на любые, даже на окрепшие умы людей и заодно все рычаги для проведения в жизнь своих замыслов, то он также имел и все другие основания найти в Гилморе союзника – Гилмору, судя по стоящему недовольству на его лице, тоже не нравилась эта идея Капуты по торгу (а президент всего лишь идёт на поводу Капуты), даже не креслом президента, а его сакральным местом в этом мире. О чём даже не надо гадать, а все в этом зале догадываются, и оттого, скоро всех здесь ждёт эпическая битва за этот фигуральный элемент власти президента – чем основательней стоит или в данном случае сидит президент на своём месте, тем крепче его власть и слаженней работает сложившаяся система.

А так, если передать этот фигуральный элемент власти президента в чужие руки, то первое что предпримут все эти чужие руки, так это оповестят весь мир о том, что секрет президентской власти, а значит и сама власть, в их руках. И тут им никакие издержки, вплоть до потери последнего, не помешают повести себя так неразумно. После чего эти чужие руки, насидевшись вдоволь на кресле президента и, почувствовав себя в нём чуть ли не богом, – а Мистеру президенту хоть иногда и приходят в голову такие безумные мысли, но он умеет себя усмирять, – захотят разобрать кресло, чтобы детализировано выяснить причину его могущества.

– Помни, ты всего лишь человек. – Всегда повторял себе Мистер президент, чтобы так не забываться (так Мистер президент усмирял свою гордыню и как результат, много конфликтов было решено не на поле боя, а в кулуарах сената, мордобоем).

– А ведь на обивке кресла могут быть обнаружены микрочастицы самого Мистера президента. – Ахнул про себя Гилмор от пришедшего ему в голову озарения. – И тогда они по ним смогут создать не только психологический портрет нашего президента, а они, эти чужие и вороватые не на свои секреты руки и умы, смогут воссоздать полную картину образа нашего президента. И как итог всему этому кощунству, они смогут через клонирование создать точную копию Мистера президента. – Генерал Гилмор всё больше темнел от этих своих невероятно последовательных и логичных мыслей. – А затем на каком-нибудь совместном саммите, улучат подходящий момент, когда Мистер президент останется без наблюдения своих спецслужб, – да в том же туалете, – и в один момент подменят Мистера президента на своего клоуна. Тьфу, клона. Вот чёрт. – Сжав, что есть силы кулаки от закипания себя, Гилмор чуть было не озвучил вслух, эту свою, чертовски горячую взволнованность.

– Я непременно должен помешать проведению этого аукциона. – Бросив свой полный волнения взгляд по сторонам, пришёл к единственному возможному для себя решению Гилмор. Правда, когда его взгляд остановился на самом Мистере президенте, чей вид источал полное спокойствие, то тут Гилмора посетила куда как более страшная мысль. – А может быть уже поздно. – Гилмор аж вздрогнул и похолодел лицом, вдруг осознав, что эта его последняя мысль возникла не на пустом месте, и она имеет под собой куда как больше оснований для осуществления, чем первая – президентство Мистера президента, ни на одно из президентств, даже самых отвратительных президентов, не похоже.

– А теперь этот и не пойми он кто такой, ищет для себя пути отхода. – Пронзительным взглядом уставился на президента или может быть всего лишь клона или клоуна, Гилмор. Но Мистер президент, даже если он и клон, то он очень хорошо изготовленный клон, и он так отлично вжился в роль президента, что ни единым проблеском предательской мысли на своём лице не выдаёт себя. И Гилмору, так ничего в нём не усмотревшего для себя, пока им не получено достаточных доказательств для обвинения президента в клонировании самого себя, ничего другого не остаётся, как вернуться к себе и попытаться найти другой подход к решению задачи с президентом-клоном.

– В любом случае, будь Мистер президент настоящим или засланным клоном, я не должен дать провести этот аукцион. – Сделал итоговый вывод Гилмор из всего собой надуманного.

Между тем и этими государственными лицами, в банкетном зале также прибывали в своём недоумении и страшном волнении лица из числа делегаций и приглашённых гостей, которые может и по разному отнеслись к объявлению Капутой аукциона, – и, конечно, они внешне никак не выказывали своего отношения к предстоящему аукциону, – но было итак понятно, что они были крайне заинтригованы, и вполне вероятно, что чрезвычайно заинтересованы в судьбе выставленного на торг лота. Так что вполне понятна крайне негативная реакция людей в восточных одеяниях – части тех взволнованных лиц – в ответ на предложение Капуты использовать в торгах в качестве платёжных средств, свои национальные валюты.

– Моя монета, может быть стоит все десять тугрианских монет, – в нервном раздумье и с непримиримым вопросом в глазах, принц Небаба посмотрел на своего министра финансов, который скрывался под такой же как и он восточной накидкой. И получив от него согласный кивок, перевёл свой полный ненависти взгляд на правителя страны «Собака-ком» Тутси, который, во-первых, был нищ по сравнению с ним, а значит, он ничего в его глазах не значит, и, во-вторых, он, сволочь, хочет его обокрасть на этой круглой разнице валют. Ну а такого безосновательного безобразия ни один уважающий себя восточный правитель стерпеть не может и не станет терпеть.

И, конечно, принц Небаба, как только ему перевели на ухо это предложение Капуты об использовании в торгах национальных монет, при одном едином курсе, сразу же воспылал страстью к справедливости – ему до потери аппетита (а этот Капута выходит, что соврал, обещая поднятие аппетита за счёт проведения торга) стало обидно за свой народ, хоть и не бедный, но при таких резких падениях стоимости их монеты, он уже не столь уверен в этом, и который столько своих сил положил, чтобы их национальная монета так дорого им стоила. – Наш реал, реальная денежная единица, она подкреплена чёрным золотом, а их и не выговоришь, что за песо, чем обеспечен? Бананами или песком? Тьфу. – Нет уже сил сдерживать свой гнев Небабе. И принц Небаба, а в такие яростные моменты, и весь прынц, не позволяя себе унижаться, хотя бы при этом Капуте, чьего звания и род деятельности ему до сих пор неизвестны, не ставая, с места обращается к нему через своего переводчика:

– Я бы не хотел быть заподозрен в скупости своего разума, – насчёт всего другого, ни у кого никогда в здравом смысле не возникало сомнений, – а также в своём неуважении к вашему предложению, но всё же оно вызывает у нас недопонимание. – Проговорил переводчик, после чего он по мановению указательного пальца принца Небабы, с огромным перстнем на нём, то ли наклоняется, то ли преклоняется перед принцем. Где получает от него в своё ухо ещё одно предложение, требующее своего перевода.

Ну, а судя по тому, что лицо переводчика как-то странно видоизменилось, – одна половина его лица как будто замерла в своей жизни, – то предложение принца, требующее своего перевода, было не из простых. А оно, скорей всего, было из разряда тех предложений, которые включали в себя иносказательную восточную мудрость или хитрость, что ошибись переводчик на одну запятую или слово, то высказанное принцем предложение, потеряет или же приобретёт для себя новый смысл. И тогда переводчику точно не избежать встречи с придворным палачом Мафусаилом. Так что вполне становится понятно, почему переводчик так преобразился в лице – он видеть не хотел этого страшного Мафусаила. Но выхода у него другого нет, как только перевести всё сказанное принцем.

– И нам бы хотелось, чтобы вы довели до ума ваше предложение. – Делает свой перевод переводчик и с замиранием сердца смотрит на Капуту, чьё лицо первым выразило непонимание того, как можно сметь так дерзко отвечать. Что естественно не проходит мимо всех, кто в данный момент смотрел на Капуту, а в их числе само собой были переводчик и принц со всей своей свитой. И если переводчику при виде Капуты, до бледноты в лице стало плохо, то принц и его свита руками машинально потянулись к своим поясам, где всегда висели кровожадные кинжалы, но сейчас их там не было по причине цивилизованного подхода принца к чужому гостеприимству. В общем, его оружие не пустили вместе с ним стены президентского дома. И слава его богу, что так вышло, а иначе бы переводчику не дождаться встречи с палачом Мафусаилом, так вспыльчив был принц.

Ну а эта отсрочка благоприятно сказалась на будущей судьбе переводчика, и всё потому, что Капута вдруг (хотя не вдруг, а после того как он пересмотрел все обращённые на себя взгляды присутствующих здесь людей, где особенно выделялся красный до помутнения взгляд мистера Брумберга, ну и остервенелый взгляд Гилмора тоже немалого стоил) решил пересмотреть своё прежнее предложение об участии в торгах национальных валют.

– А знаете, принц, пожалуй, сделал верное замечание. Будет лучше и куда как понятней, если мы проведём торги, основываясь на прежних правилах, с привязкой к одному платёжному средству. А так только выйдет один хаос и дисбаланс отношений. Мы пока что ещё не готовы так разрываться наши союзные отношения. – Капута с каждым своим словом всё больше успокаивал всех тех, кто ещё недавно так взволновался. А в конце своего предисловия даже подарил некоторым представителям финансового сектора надежду на то, что все слухи о том, что всех ждут до крайней степени потрясения, совершенно беспочвенны – Капута, как и в прежние времена, использовал деловой подход к проведению торгов.

– Ну и самое последнее, – сказал Капута, – тем из участников торгов, кому понадобится консультация по экономическим вопросам, то её готовы оказать присутствующие здесь господа… Ну вы и без меня их всех знаете. – Усмехнулся Капута, бросив свой взгляд в сторону господ, представляющих собой экономические рычаги государства и как часть их, банки. Куда вслед за ним, да на того же мистера Моргана, у которого от бюджета до бюджета перебивались траншами многие из здесь присутствующих главы стран, независимых от всего, кроме разве что только от финансов, посмотрели все эти, такие независимые господа.

Ну а как только все вокруг в чём-то насчёт себя и насчёт всех окружающих убедились, например в том, что кредит для них на время торгов будет открыт без всяких ограничений, то после объявления Капутой начала торгов, в головах всех участников торгов и просто зрителей, всё так резко в рассудочном помутнении и сумбуре завертелось, что мало кто из находящихся здесь в банкетном зале людей, в том числе и сам Мистер президент, – а здесь между прочим, находились самые разумные и благоразумные умы чуть ли не всего человечества, – мог бы без потери качества картинки, последовательно и полно составить картину всего произошедшего в этот вечер.

И стоило только Капуте объявить начало торгов, назначив самую первую цену (ясно, что он взял её с потолка) за этот, сами всё о нём знаете, что за лот, как тут-то всё это немыслимое в своём умопомрачении и началось. – Дамы и господа! – обратился Капута к замеревшим в немом напряжении всё тем же господам и дамам, которые не сводили своего взгляда одновременно с трёх вещей – с Капуты вместе с выставленным на торг лотом, со своих вероятных конкурентов и с тех банкиров, у которых у них была открыта кредитная линия.

– Вы понимаете, что озвученная мною цифра, сама по себе не является настоящим предложением, а она есть всего лишь первая ступенька, столь необходимая нам для того чтобы было отчего отталкиваться в наших торгах. Ну а то, что в ней присутствует столько много нулей, то должны же мы отдать дань уважения представленному этим лотом предмету. – Сказал Капута, обвёл зал внимательным ко всем взглядом и обратился к залу со своим дополнительным предложением. – Кто первым даст больше? – вопросил Капута, посмотрел в сторону принца Небабы, в коем прямо чувствовался потенциал.

Но принц Небаба, как и многие другие значимые и знаковые люди в этом зале, кто непременно для себя решил участвовать в торгах, и в случае победы, даже попытаться в будущем возложить на плечи своего избирателя новую достаточно затратную нагрузку, не спешат вступать в торги, а всё потому, что они опасаются реакции Мистера президента на такую их поспешность в участии торгов за его президентское место. – Ещё тепло моего тела не остыло на этом моём месте, а они уже готовы на куски рвать друг друга, чтобы своим теплом перебить моё несравненное тепло. – Вполне возможно, что так за себя и за своё президентское место переживал про себя Мистер президент, глядя на всех вокруг из под своего насупившего взгляда, который принял такое предубеждённое значение, стоило только Капуте начать торги.

Ну, а понимая то, что на первого человека, кто выразит желание участвовать в торгах, в будущем падут все кары президента, – он даже больше запомниться, нежели победивший в торгах последний человек в этом мире, – никто не торопился быть этим выскочкой. Которого, даже не важно как дальше всё сложиться в отношениях с Мистером президентом, в случае неудач всегда будут в первую очередь припоминать, и за счёт него решать все свои внутренние споры и противоречия.

– А не преподать ли нам ещё один урок тому выскочке. – Даже уже не вопросительно, а так, за между прочим, предложит советник по нацбезопасности президенту, в ответ на то, что одна уж больно агрессивная держава, вдруг решила себя вести точно так, как о ней всегда предпочитали говорить с высоких трибун конгресса.

– Не помешает. – Согласится Мистер президент и всем сразу же в его кабинете становится легко, и особенно генералу Браславу, уже заскучавшему без побед и без дела.

Ну а в другой раз, когда на биржах вдруг объявится даже не тренд, а большая волотильность к всеобщему смятению и панике, то ответом на всё это возмущение и умственное помешательство, послужит всё тот же ответ. Правда, с некоторым дополнением. Ведь при данных обстоятельствах в первую очередь необходимо привести к порядку совсем уж распоясывавшихся банкиров, которых как всегда обуяло упадническое настроение, которое начинает заставлять их посматривать в сторону окон своих кабинетов, откуда открывается такой прекрасный вид из окна – и они, чтобы как тот же биржевой пузырь не лопнуть от возмущения на такую несправедливость, начинают открывать все эти окна, чтобы полной грудью вздохнуть свежего воздуха. Но его всё равно не хватает, и тогда они встают на подоконник и, посмотрев вниз из окна, вдруг вспоминают, что кто-то им говорил, что при падении дышится свободней и легче.

– Посмотрим. – С улыбкой глядя внутрь себя, говорят вставшие на подоконник банкиры и, сделав шаг вперёд, вскоре смотрят уже все из себя.

– Эти банкиры ведут себя не просто возмутительно, а прямо как тот, всем известный выскочка. – Выступил с покаянным заявлением Брумберг, которого вовремя успели выхватить из окна своего лимузина, на котором он пытался скрыться в неизвестном направлении. – Думают, что выскочили из окна и тем самым решили все свои проблемы. – С горестным видом потирая свой весь синий подбородок от падения им на мостовую, проговорил Брумберг.

– И что вы предлагаете? – сурово спросил его Мистер президент, держа в кармане наготове стэплер, которым он решил, если предложения Брумберга не будут соответствовать его ожиданиям, пригвоздить Брумберга к своему столу за его самое больное место – за его язык. – А нечего было обещать нам манну небесную, которая свалится на нас, когда мы примем его план оздоровления экономики. – Так и побуждал себя к непримиримым к языку Брумберга действиям, Мистер президент.

– Схватить всех выскочек за то же место, за которое мы в своё время взяли того самого выскочку. – Заявил Брумберг, побледнев от представления того, что с ним будет, если об этом его предложении узнают все те, кого коснётся это его предложение – его единокровные братья по кредитной линии, банкиры.

– Продолжайте. – Сказал оздоровившийся лицом Мистер президент, которому показалось очень перспективным предложение Брумберга. И Брумберг продолжил, как продолжил Капута разогревать публику, ища среди неё первого, кто по своей недальновидности посмеет так открыто выказать свои притязания на президентское место.

И скорей всего подобного рода опасения со стороны желающих принять участие в торгах знаковых людей, функций и фигур речи (здесь были и такие персоны), имели своё право быть, и службой психологического контроля были предсказаны и вложены в уши Капуты. Так что ведущий аукциона Капута, вполне себе осознавал, почему торги так и не сдвинулись с мёртвой точки. И хотя такое начало торгов, с такого рода паузой похожей на замешательство, вполне устраивало Капуту, – эта пауза подчёркивала дисциплинированность гостей Мистера президента, – но только до первой до поры до времени, которая отмеряет внутренний временной счётчик мистера Капуты. Когда же он посчитал, что вполне достаточно прошло времени, чтобы понять всё что нужно, то он решает подстегнуть к торгам эту колеблющуюся публику.

– Господа, я вижу, что вас мучают сомнения и нерешительность. Вдруг тут есть какой-то подвох или какая-нибудь недосказанность. – Растянув улыбку на лице, заговорил Капута. – Что ж, не буду вас разубеждать пламенными речами, а самолично покажу пример. – Капута сказав это, лезет в один из внутренних карманов своего пиджака. И судя по его лицу, на котором вдруг выразилось удивления, то первая его попытка что-то там обнаружить, была признана неудачной – кто был повнимательней к Капуте, то тот сумел увидеть проскочившую в его глазах грозу, что было нехорошим признаком для некоторых людей из ближайшего окружения Капуты – его семьи, особенно сына-оболтуса, который сегодня с утра подозрительно долго крутился в прихожей (капут будет сегодня вечером этому младшему Капуту, который решил пустить свою жизнь под откос, не в Оксфорде на юридическом факультете, а в гареме, тьфу, в гарлеме).

Тем временем Капута не останавливается на достигнутом – на недостигнутом, и перемещает руку в другой карман, где к его еле скрываемому сожалению, его ждёт всё тот же, не устраивающий его никак результат. И даже на одно мгновение становится по Капуте видно, что такого неожиданного препятствия он точно не ожидал обнаружить. Но Капута не сдаётся, ведь у него есть ещё немалый шанс отыскать у себя то, что он хочет отыскать, и который включает в себя: два непроверенных боковых кармана в пиджаке, два в брюках, один сзади брюк и ещё один в одном из потайных мест, в глубине брюк, куда он бывает, что прячет заначку от своей уж больно скрупулёзно относящейся к его заработку супруге. Правда после первых неудач, уверенность в себе уже не такая демонстративная, и видно, что Капута, как бы полегче сказать, в общем, его грызут сомнения, которые и проявляются в его неуверенности, с которой он пару раз промахнувшись мимо бокового кармана пиджака, только с третьей попытки попадает туда рукой.

Там рука замирает на мгновение, да так захватывающе волнительно, что все присутствующие в зале люди, обо всём забыв и в том числе о своём в полную грудь дыхании, застыв в одном не сдвигаемом положении, принялись понимать выразительность лица Капуты. И если в первое мгновение его лицо несло в себе одну лишь нервную озабоченность, из-за чего его, эту скотину, прибить всем было мало. – Вах, как он меня расстраивает, – принц Небаба даже схватился за сердце при виде такого своего расстройства. То спустя мгновение, когда лицо Капуты подало признаки жизни и на нём даже появились признаки улыбки, то многие в зале – в их число в основном входили лица из числа обслуживающего персонала – смогли вздохнуть более свободно, когда они были выпущены из стальных тисков рук и ног своих возбуждённых начальников и боссов, которые в своём волнении несколько забылись и переступили некоторые границы правил и приличий.

Так кто-то схватил своего адъютанта за то, за что браться не всегда стоит, за …скажем так, за его ум, что само по себе подразумевает очень многое, ну а кто-то другой, взял и вступил своей крепкой ногой в запретные области тьмы – там, под столом, ничего не было видно, в том числе и на чью ногу наступил, и только по внешним контурам лиц рядом находящихся людей, можно было примерно определить, кому досталось такое счастье быть отмеченным вашей ногой.