Из непечатного…

Начало свободного рынка.

Я тогда учился в обычном ПТУ, после всех передряг, связанных с не поступлением в «художку».

Поэтому в начале сентября выбрал первое попавшееся заведение, куда принимали всех, почти всех. Без разбору.

Отдал документы, меня приняли.

Там учили худо-бедно, кормили завтрак-обед, бесплатно.

Давали стипендию еще, рублей пять, или десять.

Выдавали вещи из склада, каждый год, в начале каждого курса: форменную одежду, пиджак с брюками, плащ на весну, ватник на зиму.

Кирзовые ботинки, тоже на каждый год.

Они были крепкими, из кирзы, со шнурками, подошва, подбитая латунными гвоздиками. Если их намазать гуталином, то их можно не отличить от обуви из натуральной кожи.

Я их носил осенью и зимой, за неимением ничего лучшего из обувного ассортимента, который у меня отсутствовал: кроссовок, ботинок, или сапожек.

Наступила весна, обувь всё же стала промокать от весеннего снега и луж.

Несколько раз простудился и болел, наконец, пожаловался маме, о никудышной обуви на такой сезон.

Она тогда в месяц март, получила зарплату, конечно копеечную, учительскую, на которую особо не разгуляешься.

Плюсом получил деньги от своей стипендии.

Часть денег, частично «стипуху», удерживала бухгалтерия и начальство.

(Об этом другой разговор, не сейчас)

То есть где-то рубля два или три, всего.

Но ничего, отдал их маме, и вот.

– Завтра мы идем на базар, покупать тебе обувь.

Заявила она безапелляционно.

У меня выбора не было, поэтому утром мы пошли на базар.

Базар, или рынок, раньше в 90-ых, он не был таким как сейчас: с торговыми центрами, с магазинами, с бутиками.

Он был попроще, гораздо проще.

Торговые палатки, торговые точки из столиков, или просто ящики на снегу.

В тот момент наш рынок заняли южане, «даги» по-моему, со своим привозным товаром: от одежды и разных вещей.

Ширпотреб называется.

Нет, вьетнамцы-китайцы придут потом, годом позже, закладывая торговые ряды из металла.

Нам нужна была обувь, сапожки или ботинки, которые не промокают.

– Эй, эй, сюда иди, дарагой.

– Мэрэй, абувька, слюшай, по дешевка атдам.

– Любой розмер, кажаный, натуральный мэх. Падхади близко, выбарай.

Мы обошли несколько раз те торговые точки, где нужно мерить обувь, стоя одной ногой на картонке.

Мать приценивалась, южане восхищенно цокали языками, глядя на нее и огорченно на меня. Ведь я стоял рядом с ней, куда мне деваться. От всего, от унижения тоже, от которого краснеют уши и лицо, несмотря на весенний мороз.

Это был типичный южанин.

Молодой, лет двадцати-тридцати, смуглое лицо, немного небритый, с норковой шапкой формовкой, которая лихо сидела на его голове, придавая ему вид эдакого диковинного купца из Персии.

– Падхади, дарагай. Всё харашее, натуралька как есть.

Мать купилась на его комплименты, на цену, на обещание скидок, взамен…

Тут купец многозначительно пощелкал пальцами с золотыми колечками.

– Какой розмер? Что нраватся, выбарай.

Мать купила у него сапожки с «молнией» на боку, как положено.

Но мне нравились другие, почти как у дяди, он давал мне их померить, кожаные сапожки, подбитые белым мехом, германской фирмы «Саламандра».

Но они были дороже, на добрых десяток рублей.

Хотя и за эти сапожки, мать отдала треть зарплаты, со всеми скидками, обещаниями согласиться на ужин в ресторане, как нибудь.

Сапожки были очень красивыми, на вид.

Я их проносил неделю. Всего, если не меньше.

Через дня два, стала отклеиваться «кожа» с кожаной поверхности, покрываясь пузырями, безжалостно обнажая обычный желтоватый картон, даже не дерматин или кожзаменитель.

Через три, отклеились подошвы, из дешевой пластмассы.

Даже не «китайской», а сделанной из какой-то херни.

Клей «момент», подклеивание подошв, мало помогали.

Сапожки от весенних луж и таяния снега, разваливались на глазах, превращаясь в нечто бесформенное и уродливое.

Мне надо было только протянуть до лета, там уже будет сухо и тепло, можно ходить хоть в тапочках.

Что делать? Не жалиться ведь снова маме, у нее были свои проблемы, как не было снова и денег на новую обувь.

Хотя, она потом сходила на рынок, дабы устроить скандал и вернуть деньги, но того южанина давно уже след простыл.

Тогда я решился: после выкидывания в мусорку этих злосчастных сапожек, от ушедшего отчима, как бы в наследство, достались резиновые болотные сапоги, черного цвета.

Они бесполезно хранились в кладовке.

Отрезал их ножницами по щиколотку, чуть выше.

Так и носил это самодельное изделие, до лета.

Представляя себе в уме, что они обычные туфли.

Хотя они выглядели как простецкие галоши.

Размер был великоват, приходилось одевать шерстяные носки.

В тепле всё потело и прело, на морозе скользило, как на коньках.

А летом я надел, родные кирзовые ботиночки.

Со шнурками, с латунными гвоздиками на подошве.

Которые вскоре стали малы.

*

Третье желание.

Он сломал окурок об пепельницу, которая ему служила опустошённая сигаретная пачка.

– И как тебе это? Последняя? – осведомился откуда-то невидимый голос.

Он снова почему-то окутался дымом, на этот раз от потушенной сигареты.

Она действительно оказалась последней в той пачке.

Во рту появился жесткий привкус, как от выпущенной пули в цель.

– Зачем?

– Так надо.

– Всё идёт на меня войной.

– Всё?

– Да, абсолютно всё. Я в этом уверен.

– Тогда хочешь сесть на электрический стул?

– Мне все равно.

– А ты вспомни; может три желания?

– Они помогут?

– Не знаю, только спросил. Так положено.

– Я хочу умереть, прямо и сейчас.

– Так-с, секундочку….

Пред его глазами промелькнула жизнь: когда кто-то приставил к виску ствол револьвера, как много не сделанного.

– Стойте! да подождите! мое второе желание – не умереть, сейчас.

– Так-так, что ж. Выполнено.

– А третье?

– Ничего. Пусть всё остается как есть.

– Как есть?

– Именно, как есть. Пускай оно всё остается.

– Что ж исполнено. Иди, гуляй, смотри: все как ты захотел, в третьем желании. Только немного изменил, для тебя.

*

– Наташа?!.. ты?

Девушка в нарядном сарафане шла ему навстречу.

– Это я. А что? Не узнал?

Она смешно сморщила носик, как умеют только делать одни женщины.

– Но я, ведь ты… кладбище, морг, поминки….

– Дурачок, но это же я! Ты что ли забыл, что мы женаты?

– Да, да, извини, наверно последствие той старой травмы.

Авто авария, помнишь…

– Ну да, помню, ведь ты попал в больницу с переломом ноги, тебе вкололи наркоз, поэтому дальше ты сам ничего не помнишь.

Уходя под руку с мужчиной, Наташа едва кивнула, кому-то из прохожих.

Третье желание, – оно такое…….

Сбывается раз, и навсегда.

Или загадывается кем-то другим.

С кем идешь, потом под руку.

*

Старый холодильник.

Старый холодильник, почти двухметрового роста, стоящий в холостяцкой комнате, бренчал и бренчал на тоненьких трубках, подведенных к оловянному компрессору.

Он как музыкант из оркестра, стреляный воробей, но будто сгоряча выгнанный из популярного джаз-бенда на улицу, из-за пустяковой ссоры, вечно игравший свою фальшивую партию на тромбоне из-за пары нот, но сполна поживший свою холодильную жизнь.

От срока, до срока.

Так указано в гарантийном талоне, выданном каким-то нервным перекупщиком.

У него еще косили глаза, поэтому он смотрел на меня, то ли вкривь, то сквозь. Прошло семь лет, и выкидывай.

Без гарантий, без ремонта, без ничего.

В путь на свалку.

Перегорели неоновые лампочки, не работают индикаторы, засорился канал, замерзли поддоны, но не беда.

Прошло уже два, или три срока, холодильник отмотал как настоящий сиделец в тюрьме, настал четвертый, а он будто новый, и не хочет на волю.

Старый конь борозды не портит, так говорит он по ночам, старческим потрескиванием трубок, шлангов, и бог знает чем еще.

Не хочет туда, там без возврата, и я его, слишком хорошо понимаю.

Холодильник мне как настоящий брат, живи, и будь живым, наверно тоже так прописано в том гарантийном талоне, это мой последний товарищ, когда он охлаждает слишком теплое пиво, словно оно грелось под боком у пышной продавщицы, взятое в местном маркете.

Иногда он мурчал, как кот, исчезнувший из моей жизни.

Время от времени громоподобно взрыкивал, будто бывшая жена, которая вот-вот даст мне заслуженную нахлобучку за пьянство, и за непутёвую жизнь.

Хотя он, или оно, почти всегда молчало: сурово и бесповоротно.

Когда открываю дверцу, оттуда смотрят на меня всевидящие глаза.

С укором.

Я смирился с этими выкрутасами, от бездушной железяки, ведь ничего против, не попишешь.

Холодное пиво всегда в тему, как замороженные пельмени.

А ведь даже имени его не знаю.

Нет, марка холодильника это понятно, по названию.

Но как-то мне говорил своё имя, правда в каком-то сне, когда он живой и общался человеческим, точнее машинным голосом.

Тут в дверь постучали. Аккуратно.

Шифрованным стуком: так, так-то, так.

Гостей не ждал никаких.

Наверно это бывает, когда недоверчиво распахиваю дверь перед стучавшимися пришельцами.

Они разные: то ли из банка, раздающие рекламные листовки, то ли из жилищной конторы, проверяющие дымоход, или домовую вентиляцию.

Наверно чтобы я, или кто нибудь другой из жильцов, ненароком не задохнулся от нехватки воздуха.

В общем разные.

– О, ты дома?

Поэтому для меня это было неожиданностью.

Сродни тому, как ребенок наделает в пеленки.

Или в памперсы, бог их разберет.

Я открыл дверь.

За порогом стоял он.

Мой демон, или разные демоны в его лице

Денни, Денни…

– Можно зайти?

Он улыбался, стоя там, за дверью.

– Заходи. Только обувь, сними. Недавно полы помыли.

– Я не гордый. Сниму. А не будет проблем, как в тот раз?…

В тот раз, это было лет двадцать назад, он также зашел, разулся, а потом, потом.

Потом ничего не помнил, только поутру обнаружил, что исчезли мои туфли из гардероба.

Они были очень дорогие, из натуральной кожи.

Я облазил все притоны, состоящие из нарков и бродяг.

Под вечер мы, наконец, встретились: опухшие, озлобленные.

Оказывается, он немного перепутал мои туфли, со своими.

Мои туфли ему чуть были не по размеру.

Как его туфли, мне на ногу.

Просто они были так похожи, да и так, когда становится всё пофигу, хрен разберешь.

Мы здорово посмеялись, когда разобрались в ситуации.

Но это только один случай.

Сколько еще было.. потом, таких…

– А давай к шлюхам?

– К таким, самым, отъявленным.

– Дорогим?

– Нет! но чтобы всё было по любви!

Мы были слишком молоды и разгорячены, чтобы сомневаться в наших поспешных поступках изощренной молодости.

В карманах ни гроша, но мы были воплощением самой неподдельной невинности и грешности во плоти.

Недоставало только маленькой искры, чтобы усомниться в этом.

Стояла глухая летняя ночь.

– Мы поедим на такси.

– Куда?

– Сначала к Санни. Он нам даст денег. Много денег. Хватит на всё!

Я согласился, что поделать, он главный в наших делах.

Баламут, барагуз, заводила, все такое.

Потом мы ехали на пойманном такси, куда-то, через весь город. Тачка дребезжала старыми колесами на рытвинах, играла музыка по радио, пасмурный таксист крутил рулем на скользких поворотах.

Я сидел на переднем сиденье.

Тоже такой, неразговорчивый, даже ремень не пристегнул.

Мне хотелось пристегнуть «кое-что», одной соблазнительной кобылке.

Неважно какая она будет: хромая, толстая, может староватая, может с париком, или без. Да без разницы.

Зато Денни не уставая, болтал, молотил языком, всякую ерунду, будто желал уговорить таксиста лечь с ним в постель.

Он нагнулся, придвинулся лицом к уху водителя и кричал, кричал, как заведенный, будто заранее со всеми соглашался;

Хотя условия можно переписать, чем он и пользовался.

Сначала так, а потом так.

– Да!

– Да!

– Да! Да!! Да!!!

– Это! Этого!!. Мне этого не хватает!…

Кричал он будто помешенный, во весь голос, перебивая звуки старенького мотора и потрескивающего радио.

Хотя, на самом деле он таким и являлся.

Чего ему не хватало, тоже было непонятно.

Но я, понемногу догадывался.

– Жми на сандалии!.. тебя не папаша делал.

– Поддай газку! Усрись твоя мамаша.

– Включи музон погромче, остолоп! Ебанный рот твоей телки!

И все в таком духе.

– А дай-ка я сам сяду за руль! Да ты подвинься малость.

Не укушу!

Но таксист воспротивился наотрез, пересаживаться назад, и давать руль какому-то полоумному придурку.

– А у тебя, мил парень, есть права?

Задал он простой вопрос.

– Нету. Лишили.

– А если на дороге копы?!

Тут приятель и тот же мил парень, с огорчением осекся, переставая донимать насчет чутка порулить рулем.

Таксист оказался бывалым, поэтому сразу просек фишку, что мы, оба два, пассажира, – отпетые дебилы.

Умалишенные, или сумасшедшие, в общем сбрендившие на всю голову, на почве рок-поп-музыки, наркотиков, алкоголя, и молоденьких телок.

Конечно, он это узнал не сразу: пару минут Денни просто прикидывался порядочным человеком.

А потом ему надоело, хоп, раз, эгегей, и он стал самим собой в один момент.

Без башни, энергичный, деятельный, готовый всё сломать, сокрушить любые препятствия на своем нечаянном пути.

Но в другую злосчастную пору у него будто садились досуха батарейки:

Поза, взгляд, выражение лица, выдавало полнейшую обреченность, отстраненность от реальности, от мира, и дикую усталость.

Он тупо молчал и молчал, закрываясь как черепаха в своем непробиваемом панцире, не на что не реагируя.

Даже на меня, с предложениями: покурить классной травки, выпить пару виски, подраться с приблудившимися пидарасами с другого квартала, или трахнуть по-быстрому в рот зеленоглазую шатенку с короткими волосами в сортире пивного бара.

Полностью погруженный в себя, в какие-то бредовые идеи, или мыслительные процессы, которые творились в его бедовой головушке.

В те моменты он походил на большого ребенка, его всего пронизывало детскость и святость.

Да, именно так.

Будто он точно святой Иенуарий.

Кто он такой, я не знал, но где-то, вроде, слышал про такого старца из библий, или евангелий.

Он еще чудеса умел сотворять.

На голову приятеля исходило благословенное сияние, точно окружной нимб, невесомо светящийся над ним.

Я это четко ощущал, поэтому потихоньку завидовал.

При всем желании, у меня бы так ничего не вышло.

Даже если бы сильно старался, или притворялся.

Если бы я смог притворяться таким праведным.

То все равно бы не смог, по причине своего характера.

Хотя были многие вопросы про это: как же так, ведь он великий грешник. Своего рода.

Или что, ему всё-таки прощается?

Даже без отпущения многочисленных грехов на исповеди?

Не трахай родственниц, не соблазняй подружек друзей, не еби малолеток, не воруй, не укради, не обмани, прочее, прочее.

Но Денни умел так преподнести всем невольным слушателям все эти проделанные грешки, о которых он трещал на всех углах, будто это охеренные подвиги.

Ну не подвиги, а так, нормальные делишки.

Словно сходить в туалет, или выпить стакан воды, с какими-то невообразимыми скабрезными условиями.

– Ха-ха, хи-хи, эгегей, эта телка мне так отсосала….

– Да, да, это было так смешно!

– Она так выпучила глазищи, когда ей спрыснула в рот сперма.

– Я не выдержал, и заржал в голосину.

Она была пока в непонятках. Когда до нее дошло, то эта сучка чуть ли не откусила мой хер от злости.

Но зажала во рту, как клещами.

А у телок зубы во, как у акулы. Маленькие, но все острые.

Так-то, вот оно как бывает.

Что делать? я той сучке пальцами носик крепко зажал.

А куда ей деваться, дышать то надо.

Поэтому она открыла рот, и выпустила мой член…

– Учитесь, на моих ошибках.

– Да! да!

Потешался он над нами, то есть над всеми слушателями, от всей души, рассказывая все это в мельчайших деталях.

Прибавляя: «да, да, это было точно так, эгегей, хо-хо-хо….»

От святейшего медитативного состояния проходило минут десять, полчаса, час, ну или три отдыха, или перезарядки, и Денни снова превращался в безумного демона способного перевернуть мир, на поступки, которые любой человек в здравом уме и даже помыслить не сможет.

Он в свое время отлежал в местной психбольничке, там его накачали уколами, галопередолом, мефедроном, успокоительными таблетками, потом получил кучу справок и рецептов, и вот такой он, вышел оттуда.

К Санни мы приехали, кое-как, на тот злополучный адрес.

Наверно таксист весь изматерился у себя в душе, проклиная в сильных выражениях двух идиотов, которые могли бы нежиться у себя в постелях, ну или на диванах.

Но Денни был еще на заряженных батарейках:

Покуда мы ехали, он выкурил дерьмовый косячок, с половину мизинца, добытый откуда-то из необъятных карманов его штанов спущенных до трусов, выдувая сладковатый дымок в приоткрытое стекло.

Долго долбились в дверь двухэтажного дома, такси ждало рядом, наших денег за проезд, возле подъезда.

Зря что ли он ехал сюда? За бесплатно.

К тому же Денни заказал не отходя от кассы второй маршрут, то есть вторую поездку.

– Это вы, ублюдки?! Охренеть!!

Так нас встретил Санни, он вышел наружу, немного сонный, потягиваясь телом в майке обтягивающей плотным шаром выпирающий живот, обозревая наши фигуры, стоящее такси с горящими фарами, насупленного таксиста, скорее всего кавказской национальности, сжимающего монтировку в руке.

– А если меня не было бы дома?!

– Есть травка?

Тут же у него справился Денни, поддергивая спортивные штаны, сползающие вниз.

А я все спрашивал и спрашивал…

*

«У вас не будет сигаретки».

– У вас не будет сигаретки?

Это вопрос меня застал неожиданно, в тот же момент врасплох, заставляя очнутся, прийти в себя от размышлений.

Хотя, какие тут могут быть размышления, когда стоишь на светофоре, возле пешеходного перехода через улицу, через которую льется многочисленный поток разного автотранспорта в утренний час пик.

Вопрос повторился, именно для меня:

– Может сигарета найдется? Курить очень охота.

Он исходил от женской фигурки, немного стоявшей впереди меня, ожидая вместе со мной, когда погаснет красный свет светофора.

Ее с легкостью можно было принять за девчонку малолетку, одетую в черное обтягивающее трико, да в бесформенную толстовку с накинутым капюшоном на голову, которая выбежала утром из каких-то ближайших студенческих общаг. Возможно перехватить сигаретку, выгнал парень, или надо идти на пары, или домой к предкам, или же всё это накладывается вместе, в одну бедовую головушку по молодости.

Но голосок, который я бы хотел подсознательно услышать, на деле, прозвучал голосом, слишком прокуренным и грубым, для юной особы.

А когда фигурка обернулась с вопросом, в мелькнувшем проеме капюшона, показался образ той: одутловатое женское лицо, лет за сорок, конечно с морщинами. Небрежно подкрашенные плоские рыбьи губы, глазницы в протухшем макияже.

Не найдя ничего лучшего, я пожал плечами, заодно проговорил, что нету.

Загорелся зеленый свет светофора, она резко устремилась вперед, переходя улицу перед остановленным потоком.

Мне пришлось пойти за ней.

Закапал дождик, заморосил, неприятный, холодный и злой, словно клейкая слюна от божьего промысла.

Едва перейдя улицу, она пристала к парнишке: то ли студенту, то ли айтишнику, который торопился на работу, а из ушей торчали наушники.

Из-за этого он не услышал ее вопроса, – «а у вас не найдется сигаретки».

Она повторила, и нервно дернула его за рукав куртки.

Ему пришлось остановиться, вытащить один наушник из уха, чтобы поинтересоваться, к чему такие приставания.

Она снова повторила, он что-то ответил, засунул наушник, прошагал уже мимо меня, повторяя вслух, – «ну что за херня!»

Видимо он, как и я, тоже был погружен в размышления.

Хотя они могут быть разными.

Пять минут назад стал свидетелем драки.

Она произошла прямо дороге, опять же через которую переходил.

Два долбодятла водилы, не поделили четырехполосную улицу на повороте.

Он другому показал «фак», или подрезал, не знаю точно, что до этого произошло.

Но они остановились на красный свет светофора, возле которого в тот момент проходил я.

Мужчина вылез из тачки, открыл дверцу другой машины, вытащил за шкирку обидчика. Похоже он был таксист, которых еще по объявлениям набирают, на одном известном сайте.

Сначала они говорили, потом тот от слов перешел к действиям.

Раз, раз, раз, – кулаками по голове, по лицу.

Рукой в печень, коленом в живот.

Потом припечатал тело к дверце машины, так что посыпалось осколками боковое стекло, отломилось зеркало.

Затем они переместились на тротуар, бросив открытые машины прямо на светофоре.

Я не буду тут приводить маты, крики, проклятия.

Представьте картинку: светофор, перекресток, две машины перегородившие путь, а позади куча машин стоявших после них.

Но никто.

Никто из них не вылез, не просигналил, ничего.

Все молча, стояли и ждали, чем окончится избиение бедняги таксиста.

Я тоже стоял и ждал, хотя никто не держал на месте.

У меня был выбор: непосредственно вмешаться в драку, или вызвать ментов.

Как и у сидевших людей в тачках, тоже.

Я же, как бы со стороны, оценивал ситуацию, – наверно, как и те люди, сидевшие в тачках, – угрозы жизни, вроде бы нет.

Пару фингалов получит, ну зуб упадет, или почка будет отбита, но это не совсем не критично. Так зачем вмешиваться?!

Поэтому поступил, да ничего я не поступил, как и те люди, сидевшие в тачках.

Я не сделал ни-че-го. Как и они.

Отомщенный водила уехал, резко дав по газам.

За ним потянулись другие тачки, ведь проезд освободился для них.

Избитый таксист утер кровавые сопли, смахнул стекло, тоже куда-то уехал.

Дорога опустела, наверно тоже без меня, ведь торопился к перекрестку, где будет ожидать вопрос, – «а у вас не будет сигаретки».

Девочка-женщина, меж тем, подошла к молодому мужчине, который только вылез из маршрутки. Видимо он был на позитиве, так, как он ответил ей что-то с широкой улыбкой.

Потом он прошел мимо неё, мимо меня.

Она спрашивала еще, еще и еще: да почти у всех прохожих, кто проходил мимо нас по тротуару.

Разве что не окликала молодых мамаш, с колясками, спешащими в детскую клинику, или в детсад.

Угрюмый дождь не переставал сочиться гноем судьбы.

Женщина в бесформенной толстовке, она зябко сжималась от холода, обнимая саму себя руками, пытаясь спрятаться, свернуться калачиком как в детстве, или же, уже теперь залезть в свою крохотную уютную конуру от пронизывающей непогоды.

С каждым вопросом «а у вас не будет сигаретки», обращенному к каждому человеку, а с полученным нулевым результатом, она все больше уменьшалась, принижалась в размерах, сжимаясь в толстовке, будто побитая собачонка.

Наверно для нее это тоже являлось совершать унизительное действо, – попросить одну сигарету.

Я, шел, следуя за ней. Так получается.

Иногда притормаживая шаг, иногда убыстряя, чтобы не потерять ее из вида.

Мне было интересно и непонятно: что с ней не так, вообще в жизни.

Ведь она еще молодая, может ей всего тридцатьник стукнул, отмыть, причесать, нормальную одежду взять.

Вот почему в обыденное утро, когда все спешат на работу, она тут с идиотским вопросом. Может у нее нет работы? Выгнал муж из дома?

Кто его, черт возьми, знает.

Нет, хотя не так: стало интересно, произошедшая драка пока вышла из головы, так кто-то из прохожих, ответит на вопрос утвердительно, хоть кивком головы, или нет.

Она спрашивала еще и еще, она подходила ко многим.

Задавала потребным вопрос к другим людям, показавшимся ей, и мне, такими жизнерадостными и веселыми.

Возможно у неё имелись какие-то копейки, чтобы купить сигареты, но магазины стояли еще закрытыми

На каждый отрицательный ответ, она всё больше сжимала плечики руками, словно защищаясь от удара плетью, походившая всё больше на собачку, выгнанную злым хозяином из дома, защищавшая свою свободу.

Кстати вот и он. Или нет.

Высокий молодой красавец мужчина, хорошо одетый, выгуливающий своего упитанного барбоса среди промежутка с кустарниками и деревьями, между тротуаром и асфальтом.