Из непечатного…

Из непечатного…

Игорь Райбан

© Игорь Райбан, 2025

ISBN 978-5-0065-4094-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Санька Бог и его счастье».

Памяти великого Мастера, Владимира Меньшова.

RIP 05.07.21 /uiescat in pace, riposa in pace, rest in peace – «покойся с миром».

Санька, правда, пытался. Но ничего не мог поделать.

Ноги и руки, а тем более язык, больше не слушались его злоумышленных приказов из мозга, после принятие на грудь двух стаканов крепкого самогона, почти без закуси.

Днем стояла адская жара: ничто от нее не спасало, кроме спасительной тени развесистых ив возле речки, на берегу, или даже купания в ней самой.

Санька очень хотел поговорить о чем-то важном для него, да хотя бы с самим собой, услышать какие-то простые слова, произнесенные вслух, но его рот издавал лишь одно неразборчивое мычание.

Санька силился найти своё счастье.

Только не дается оно самое, никак.

Бог, его тёзка, наверное, находящейся там, на загробных небесах, спросит его когда-нибудь: «ты знаешь, что такое счастье?»

Конечно, он ответит, что нет, не познал почему-то.

Где его заблудившееся счастье? В чем оно заключается?

Он не знал, теперь поговорить было не с кем, даже с самим собой не получалось.

Поэтому втыкал и втыкал лопату в каменистую землю по полному штыку, ощеряясь и озлобясь, не знамо на кого, благо силы и безотказной души у него было без меры.

Он копал чернозёмную почву жилистыми руками, как заведённый трактор, под посадку картофеля. По натуре Санька Логонув, был не злобный, не воинственный, а скорее наоборот.

Он добрый, будто бесхозная собака, потрепанная жизнью.

Седые волосы ежиком, точно белый пух с отшибленного тополя, теперь уже намертво приклеенный к макушке.

Глубокие морщины, точно борозды, лемехом пропахали на лице вековую сажень. Усы… да где они сейчас.

Сбритые по приказу сельского фельдфебеля, а ныне участкового полицая, оккупировавшего сельсовет.

Если только вкладчину собраться, да на помин достопочтимых усов.

Но этих крамольных мыслей давно не возникало в головушках смиренных сельчан.

Тем паче у Саньки Логонува.

Он чувствовал в себе Крик.

Да не такой крик, в котором можно высказать в залихватской песне под гармонь, а все, что есть на душе.

Ведь неосознанная агрессия ведет к последствиям.

От которых, уже трудно избавиться.

Просто «крик», да только он помалкивал до поры и до времени.

А то ведь психушка светит: не гляди что сельсовет, вмиг примчит из районной станции светлозадая «буханка» со шприцём в руке.

И точно примчится ни на секундочку не промедлив, стараниями соседских «доброжелателей» по одному звонку в соответствующие органы.

В горячечном бреду, когда он этой весной подхватил недомогание, ему казалось, что ангелы вторят ему вместе с ним.

Ведь он шибко верующий в бога, в рай и ад, носит потёртый крестик на груди, дружит с батюшкой, в церковь обязательно заглянет, когда тверезый, хоть без свечки, да без подаяния на нужды прихода.

Он метался в том сне, чтобы окутать себя теплом.

Только откуда его взять.

Если он ночевал под случайным забором, на чердаках заброшенных сараев, скрючившись в три погибели, или сложив под себя ноги, словно усталая цапля.

Он быстро старел, в младенчестве долго болел всеми хворями.

В школе он учился так себе, речь была не заикающейся, а напротив быстрой и непонятной, будто проглатывал на бегу некоторые буквы из слов.

Когда пришёл момент в школьную пору получать прозвища, то тем острым на язык заводилам, пришло на ум элементарное, сократить фамилию: Логонув – Лог.

Санька даже поначалу гордился кличкой, она ведь почти звучит как «Бог», если особо не прислушиваться.

Но потом ошибка исправилась сама.

Деревенские жители в основном не «гекали» в языковом произношении слов, а мягко в говоре, почти по-хохляцки «хекали».

Вот так из Саньки Бога, получился Санька Лох.

В юности, хотя он уже к тому времени, окреп малость и выправился речью, ростом и здоровьем, в армию его не взяли.

Поэтому молодые девки не давали, ехидно отшучиваясь на постельную тему.

Он ещё долго ездил и просился в районном военкомате, чтобы его призвали на армейскую срочную службу, да хоть копать траншеи или прислугой поваров чистить картошку, но ему всё равно отказывали раз за разом.

Пришлось с горя да по нужде мужчинской, брать в жёны бабу уже в цветущих годах, бьющую точно в глаз в случае малейшего скандала, сварливую потолстевшую вдову с тремя детьми.

Женился и обвенчался в церквушке, сыграли свадьбу скромную, как положено с пьянкой на три дня, беззлобной дракой между пьяными гостями.

Но вскоре, лет через пять, семейная лодка разлетелась вдрызг, из-за его начавшегося было пристрастия к чистейшему первачу.

Лодка разбилась, а страсть осталась, вместе с новым состарившимся прозвищем, Санька Бог.

Нередко он отшучивался подвернувшимся собутыльникам, что его мужицкое счастье в том, чтобы водка никуда не исчезла из деревни и дома.

А он то уж позаботится об этом, или не бывать ему Санькой Богом.

Дом… а что это такое.

У него давно не было дома, в общепринятом понятии.

И что из этого? такая ведь жизнь, как у вольного перекати—поле.

Наступил вечер, наскоро побросав все вещи в лабаз, Санька поплелся на отдых, где сразу накатил полстакана самогона, без мытья рук.

Он пощупал стол, чтобы удостовериться, что он на месте, потом стул, на котором сидел. Да нет, стул тоже не хотел пропадать.

Помутневшим взором он окинул домашнюю обстановку.

Сейчас он проживал во временном жилище, в почти достроенной бане шурина, одного из многочисленной родни из дальних кровей.

Разумеется, пожить, не просто так по доброте душевной, а за работу по фермерскому хозяйству в один гектар: участок под картошку, огурцы и помидоры в теплице, сажать, копать, поливать и прочая служба.

Крыша над головой, паленая водка или самогон, дешёвые сигареты, кормёшка и чуток деньжат на карманные расходы. Что ещё нужно для сносной жизни бродяги у которого ничего нет за душой?

Заскорузлыми пальцами с грязными оболочками ногтей, он взял с синей тарелки картошку в кожуре, которая к тому же оказалась чуть недоваренной.

Неосознанно он отметил, что эта синяя тарелка врезалась ему в память, будто осколок из детства.

Она как неразлучница судьба, будет преследовать его всегда.

Черное пианино… оно давно уже исчезло, проданное когда-то за бутылку самогона. А ведь будто оно проклято.

Под глазом самодельная повязка напиталась кровью.

Он не помнил, где это случилось, как получил травму, то ли в драке, то ли где-то ещё, то ли сам где-то упал, и кто потом наложил повязку.

А ещё в детстве он гонял породистых сизарей вместе с батей, заядлым голубятником.

В час погребения отца, эти голуби, выпущенные на волю, садились на его гроб, установленный возле могилы, словно прощаясь со своим голубиным королем.

Но теперь голубей нет, они улетели после этого, будто их и не было.

Опустевшую голубятню переделали под кладовку.

Потом и родимого дома не сталось для него.

Там всё сёстры с детишками заняли, он всё им оставил, да чтобы не судиться лишний раз.

Осталась одна забота – только свист, да крик, каким призывал батя голубей домой, временами переходящий в безграничную тоску по чему-то, в то необъяснимое, чего Санька не мог выразить ни словами, ни описать мыслями.

Хотя было ещё одно важное занятие: он любил ловить рыбу, но скорее всего не ради самой рыбы, а ради всевозможных наблюдениях за природой, от ряби на водной глади, до шевеления листочков на подтопленных деревьях в заводях речушек.

Он знал все способы ловли рыбы.

Ставил «морды» и жерлицы, донки и ветлицы.

Только давно уже пропил удочки с катушками, отцовский спиннинг.

А в бане, в одном закутке, он недавно обнаружил заброшенную сеть.

Хотя не сеть, а одно название от нее: она была китайской, из гнилой нейлоновой лески, надводные поплавки рассыпались, и почти вся она была спутанной в один неприглядный комок.

Вчера Санька от нечегоделанье вечером, взялся привести ее в порядок, даже преуспел в этом.

Нормальной сети из нее не получилось, но бредни или перемет, вполне удался.

Поплавки из пенопласта он заменил оструганными колышками, кое-чего отрезал, кое-чего аккуратно связал узелками.

Теперь она была подвешенной к потолку наискось, через весь предбанник.

Тотчас он поглядел на свою работу, удовлетворенно крякнул, у него возникла мысль, испробовать сеть в деле, прямо сейчас, не откладывая на завтра.

Сказано – сделано. Санька собрал сеть в пакет, в другой пакет сложил закусь и остаток самогона в бутылке.

Вскоре он уже неспешно брел к озеру, находящемуся неподалёку от теплицы.

Жара к вечеру спала, оставляя лишь ангельское тепло, на память о прошедшем дне, ласково ощущавшемся на измученном теле.

Неглубокое озеро было немного болотистым, кое-где затянутым ряской на поверхности и водорослями, но рыба, Санька знал, здесь водилась, даже довольно крупная. Караси с голавлями.

Санька подошел к озеру, отыскал местечко без водорослей и камыша, стал раскладывать сеть на бережку.

Вдруг ему сильно захотелось курить, прямо так что спасу нет, он отложил сеть в сторону, принялся закуривать помятую сигарету.

Потом усевшись на травку удобней, он отогнал жужжащих комаров, устремил глаза в небо, а потом, как всегда у него, бывало, принялся мечтать.

Стало быть наверно о счастье…

Затем улыбнулся своим светлым думам, пришедшим ему в пьяную, но свободную голову от разных хлопот, покряхтел, подтянул пакет, где был самогон с закуской, махнул рукой, выбрасывая окурок, ведь сеть и рыба от него никуда не денется, да и сумерки ещё не наступили вконец.

Стакана ему не потребовалась, он поднес горлышко к губам, запрокинул голову к безоблачному вечернему небу, в два жадных глотка осушил бутылку до дна, которую тут же положил в пакет, закинул сигареты тоже туда, от греха подальше. Он не любил мусорить зазря.

Нетвердо покачиваясь, он кое-как приподнялся на шаткие ноги, снял белесую майку, подвернул штанины до колен.

Взялся руками за одну размотанную сторону сети, потащил ее в озеро.

Он ступил в воду возле берега, она ему показалась чрезвычайно теплой.

Санька пошел дальше на середину озера, бесшабашно решил протащить эту сторону сети в место, где вода доставала ему по шею, закрепить длинный колышек ко дну, а другую сторону сети он размотает потом, возле берега.

Тут зыбкое дно под ногами подломилось обрывом большого пласта ила глубоко вниз. Санька успел издать непродолжительный крик, похожий на зов о помощи, но кому тут кричать, отбросил в сторону колышек, отчаянно забарахтался, но поплывшая сеть, как назло, опутала его ногу и руку.

***

Его долго искали по всей округе. Наконец родственники нашли пакеты возле берега, закуску растащили птицы, а пустая бутылка осталась вместе куревом внутри. Они догадались, что он наверно в озере. На третьи сутки его достали присланные городские водолазы из тины, потом труп свезли в городской морг, дальше случилось небогатое отпевание в церквушке стареньким попом.

Потом скромные похороны без поминок, где гроб из нетесаных досок, тихонько упокоился на деревенском кладбище.

***

Санька не понял, что произошло с ним, точнее он помнил, что будто он был в воде, а потом ему было нечем дышать.

Вдруг всё прошло как дурной приснившийся сон, исчезла всякая тяжесть с души и с тела. Он оказался на берегу также сидящим, в сухой одежде, только она ему казалась вовсе незнакомой: штаны и рубаха, совсем белые—белые, какие он сроду не нашивал. Ему хотелось летать птицей, быстрокрылым голубем, на каких он радовался в том далеком детстве.

Неожиданно он узрел мужика, точнее дедушку с бородой, который подступил к нему совершенно близко.

– А ты кто? – недоумевая, спросил его Санька.

– Я то бог, – веселенько ответил дедушка, покручивая прядь седой бороды.

– А ты?

– И я бог! – засмеялся Санька, ему никогда не было так хорошо, ведь веселье с самогона не шло ни в один ряд, с этим блаженством.

– Вот и хорошо, значит теперь, мы два бога, – резонно заметил старец.

– А ты, то бишь, бог, узнал, что такое счастье?

– Нет, не узнал, – уныло понурился Санька. – Получается я не бог, как ты?

Ведь бог, мне батюшка на проповеди говорил, он всё—всё знает на свете.

– Ничего, это неважно. Главное ты веришь, что бог есть я, и ты сам.

А счастье… что оно есть счастье, для всех людей, ведь я и сам не знаю в точности. Его выискивать надо, для каждого отдельно.

– Хочешь, я помогу тебе искать твое счастье?

Санька Бог, теперь уже точно Бог, радостно обретая новый путь, пошел с ним, вдоль самых синих небес, какие бывают только в детских снах, или в сказках.

Вечно молодой Санька, вместе с многовековым старцем, у которых, не было, никогда счастья.

*

Джонни.

Я проходил по улице.

Жаркий день клонился к вечеру.

Это будет потом, а сейчас его звали Маратом.

Марат, мимо него не пройдёшь.

В школе он был всегда двоечником.

Иначе не был бы кормом для него, стряхивая завтраки и мелочь на проезд до «художки».

Ведь Марат, пуля в глаз, точнее, кулак.

Он был гораздо здоровее меня. Тогда.

А сейчас меня окликнул какой-то смурной, безрадостного вида, тип в замурзанной одежде:

– Угости сигаретой, уважаемый.

– Нету с собой, а это ты, что ли, Марат?!

– Ну я. Не узнал сразу? Короче: есть сотка, взаймы?

– Нет, всё на карте.

– Да пошёл ты!

Мы бы с ним поговорили дальше, вспоминая школьные деньки.

Я бы купил ему целую пачку дорогих сигарет, раз он так хочет.

Но обстановка, требовала иных действий.

Я проходил по улице, а в том магазине делался ремонт, производились отделочные работы. В том числе, отделка на улице.

Марат скребком что-то делал возле окна.

Поэтому мы заметили друг друга: я проходил мимо, а Марат скреб стену.

– Э-э, рабатай, рабатай давай.

Окликнул его человек явно не русской национальности:

– Рабатай!

Ещё прихлопнул руками, словно подгоняя овец.

– Цоб!

Сначала он стоял возле машины; крепкий, уверенный в себе мужчина.

Чистый, выбритый, наверно принял душ с утра, но все равно от него исходил терпкий запах самца.

В красивой рубашке, он двинулся к Марату.

Теперь мы стояли треугольником: Марат, я, и,…

Джонни, пусть будет так, называться тот мужчина.

Почему Джонни: музыка из припаркованной машины, по радио играла песню про Джонни.

Так вот, Джонни, подошел к Марату, отобрал скребок.

Стал показывать, как надо правильно работать.

Я стоял, смотрел на всю сцену.

Марат угрюмо покосился на меня: понятно, встретит, – убьет.

Почему так: да потому что, Марат отбил, у меня, мою любимую девчонку, Вику.

На выпускном вечере он пригласил её, на медленный танец под эту мелодию.

Она стала потом его женой. А не моей.

– Джонни, о-о, е-е, – снова донесся томный припев из тонированной «десятки».

Я ухмыльнулся, прошёл дальше.

Где мог наслаждаться своёй песней, и личной свободой.

«Джонни, о-о-о, е-е……»

***

Сто балерин.

Он шел по улице.

Стоял приятный весенний вечер.

Шёл, и шёл, никого не трогая, изредка посматривая по сторонам.

Издали, ведь улица длинная, он приметил двух молодых девчонок.

Они сидели на железной изгороди, напротив каких-то офисов.

Почему нет, вот подойду к ним, и познакомлюсь, – подумал он.

И, правда, почему нет, ведь он молодой, холост.

Пускай разведен после первого брака, что же такого?

Он затаил дыхание, стал проходить мимо девушек.

Тех самых. Которых он приметил.

Но какие же они страшненькие, оказались вблизи.

У одной ноги вообще кривые.

Другая усмехается.

Просто шаболды в возрасте, лет по тридцать.

Нет, точно им по 35 годков.

Он размышлял уже после, того как прошёл их.

Свернул на другую улицу, затем просто ушёл.

А что же они?

Одна подумала, с крашеными волосами в рыжий цвет, которая приветливо улыбнулась ему, когда проходил мимо молодой человек:

«Вот, ещё один нищеброд шляется, хотя, я бы с ним, возможно, закрутила.

Его бы приодеть, побрить, причесать как надо.

Но, нет, нет…»

Другая, блондинка, ее незамужняя подружка, тоже подумала.

А о чём, неизвестно.

«Салон-парикмахерская», так написано на рекламной вывеске, тех офисов, расположенных на улице

А в его голове почему-то заиграла песня:

«Сто балерин, сто балерин…»

Точнее ему казалось, да хоть одна из тех ста балерин, окажется нормальной девушкой, с которой можно познакомиться.

*

Новый год.

На дворе был зимний вечер с небольшим снежком в преддверии уже, первого января.

Находился возле остановки, там, где останавливаются «бусики» разные.

Такси, для простого народа.

Стою, никого не трогаю, тут подваливает один, с ходу заводит разговор.

– Узнал меня, али нет?!

– Ну как, не признаешь, ты, – Дед Мороз.

Конечно, решил тоже пошутить, немного.

Над каким-то незнакомцем.

– Он самый и есть.

При этом он гордо стукнул об землю покрытую коркою льда, тряхнул бороденкой, запорошенной снежком и инеем, от морозца.

– Это-то начится, не так просто, вот был случай: захожу недавно, начится в автобус. Ниче так, теплынь, светлынь, благодать.

Знаешь ль, скидываю мешок, заодно плюхаюсь, да нет, добротно усаживаюсь на свое законное место, где не дует, вообще можно ноги раскинуть, да и посох присунуть в уголке.

Лепота, одним словом.

Тут глядь, девица одна ходит туда-сюда, туда-сюда.

Хорошенькая, аки бля,…. Как моя внученька Снегурочка.

Губки алые, брови влетные, косы золотые да подвязанные лентою несусветную.

Но молчком.

А людишки те залетные, в автобусе, тоже молчком, все какие-то смурные.

Она проходит к ним, сует ящик презабавный, коробочку, а те, прикладывают к ней какую-то картонку.

Чик, из той коробочки, вылазиет бумажка.

Проездной билет, называется, это потом узнал.

Слушай дальше: короче, эта девица подходит ко мне, сует под нос ту коробочку.

Ну я не будь дураком, стукнул посохом, подобрал мешок, да вывалился в дверцы, благо они были открытыми…

– Угости сигареткой, братка, Новый Год ведь!

Я дал ему сигарету, немного денег.

Чтобы он ездил в автобусе по-людски.

Дед мороз еще называется, седая борода, только не из ваты, мешок: вроде не с подарками, а в которых вещи носят с обжитого места на другое.

Да вообще не сказочная история.

Ни разу и никак, я хотел бы, забыть всё это, больше не вспоминать.

Это было тогда.

«Мама», моя жена в то время, поручила одно дело: свозить ребенка на городскую елку. Это такое мероприятие для детишек.

Власти организовали, бесплатно, для школьников.

С коробками подарков, игрушек, сладостей, и прочими угощениями.

Но тоже разных: кто из родителей сдавал деньги, то такому ребенку полагался подарок, гораздо больше и гораздо красивей, чем у того чьи родители не сдали денег в кассу.

Так пояснила нам, родителям, «классная» учительница на родительском собрании.

А денег нет, у нас вообще, в семье.

Время случилось такое незавидное: я без работы, она без работы, только на пособии каком-то существовали.

Поэтому мы и не сдали, понадеявшись получить бесплатный подарок из бюджета.

Сынишка был так рад, что получит его, хоть какой-то подарок или игрушку, из рук лично, самого Деда Мороза.

В тот день, или утро, мы сильно опаздывали, на тот утренник.

Видимо из-за меня, я был с жуткого похмелья, ну правильно: вчера пребывал у тещи, там налили, ну и нахерачились, как всегда.

Оделись, вышли на улицу, побрели по снегу.

Я тогда подумал что мы, пешком, ну никак ни успеем к началу утренника, и это будет вообще жопа, нет, не с маленькой буквы, а так – ЖОПА.

Сын готовился за две недели назад, учил стишок про Деда Мороза, разучивал песенку про «бедную елочку, которая росла зимой», «мама» готовилась, а что я?

Я как всегда просрал. Всё на свете.

Подошли к автобусной остановке.

В тот же момент подъехал автобус.

Дверцы распахнулись, мы вошли.

Автобус был просторный, мы забились где-то позади, стоя, хотя ехать было далеко, до «Дворца», огромного здания, где проводится новогодний утренник.

Я сказал сыну, чтобы он стоял, не привлекая лишнего внимания, пошел вперед по салону, там, где маячила плотная женская фигура кондукторши.

Это были последние копейки, на которые хотел взять пиво, но без сожаления отдал в руку той самой кондукторше, дабы взять по-честному билет.

– За одного?

Недоверчиво спросила кондукторша, оглядывая салон автобуса и конечно примечая моего сына.

– Да, за взрослого. А это мой сын, ему всего четыре года

(тут соврал, ему тогда было семь, или восемь лет)

– Им же бесплатно, полагается, так ведь?!

– Разберемся с вами.

Кондукторша ссыпала мою мелочь в кондукторскую сумку, отдала пару желтых монеток на сдачу, оторвала билет и протянула мне.

После поднялась с насиженного высокого сиденья, затопала к месту, где стоял сын, я за ней, сжимая в руке оплаченный билет.

– Ему уже нет четырех годов, это уже взрослый.

Платите еще за одного человека.

Тут вывалил все, что у меня на душе.

– Послушай, тетя: у меня, правда, нет денег.

Да он почти взрослый, у нас утренник с Дедом Морозом, там будет елка и подарки.

Но у меня нет денег, заплатить за него.

– Я же заплатил за свой проезд, вам какая разница, ну пожалуйста!

– Михалыч. Тут у нас безбилетники. Тормози.

Кондукторша своей тушей в меховой шубе шла от нас, цепляясь за поручни, крича водителю грозное требование.

Автобус послушно остановился, посреди улицы.

Задняя дверь, где мы с сыном стояли, открылась.

– Плати, или оба выметайтесь.

Снова перла кондукторша на нас.

Люди, немногочисленные пассажиры, которые были в тот момент автобусе:

Они все смотрели на нас с каким-то недоумением, или с осуждением, мол, вот пошли люди, даже не могут заплатить за проезд, зачем тогда плодили детей, или я тут ни причем, моя хата с краю, короче с полным безразличием.

Новый год, что поделаешь, у всех дела, у всех проблемы.

Сын заплакал и потянул за рукав куртки.

– Пойдем пап.

Если бы не это, видимо я бы сотворил нечто «тяжкое».

Но тогда послушался сына, вылез из автобуса, вместе с ним.

Конечно, прокричал пару матерных выражений.

Этой кондукторше, автобусу и водителю.

Никого не стесняясь, ни сына, ни безразличных прохожих, просто орал на улице проклятья, им вслед.

Потом шли пешком, долго.

Конечно, мы опоздали.

Поспели к закрытию той самой «елки».

Когда радостные детишки выбегали уже на улицу одетые, обутые к мамам-папам, которые грели тачки, или к дедушкам-бабушкам, с подарками наперевес и хвастаясь, друг перед другом.

Мы кое-как прошли внутрь сквозь эту набегающую толпу детворы.

Возле гардероба находилась наша учительница, то есть не моя, а сына, «классная» называется.

– Что ж вы опоздали?

– Так получилось.

– Понятно, так. Вот твой подарок, бери.

Учительница дала сыну в руки неказистую картонную упаковку, перевязанную узеньким бантом.

– С новым годом вас.

– Ага.

Ответил училке, мы молча ушли обратно домой, продираясь через толпу радостных и веселых людей.

Сын плакал, утирая слезы рукавом курточки, он растоптал возле выхода маленькими ботиночками эту картонную упаковку, где были возможно конфеты, шоколадки, и сладости.

– Я больше не верю в Деда Мороза, пап.

– Я тоже, сынок. Я тоже.

Снова повторил, меся пропотевший горький черный снег, от песка, под ногами.

Ах да, не становитесь пожалста, такими, как та кондукторша.

Да и вообще: хотя чудес не бывает на свете, как и нет никакого Деда Мороза, просто будьте людьми, нормальными, хорошими, радушными.

Всегда. А не только под Новый Год.

*

«У меня не было никогда хорошей обуви».

А хотите историю, из жизни, моей.

Конечно, совершенно бесплатно.

К чему мне это. Нет, ну да. Хотя, мне без разницы.

Она называется, к примеру;

«У меня не было никогда хорошей обуви».

Это было тогда.

Конец перестройки, дефицит продуктов, вещей.