Кладбище забытых талантов

– Почему ты мне не рассказал?

– Забыл. Прости…

– Забыл о таком интересном событии?

– После побега от «Искателей» времени не было, а наутро уже забыл. К тому же разве тебе так интересно, что было с Сидни? Вы вроде не очень ладите.

– Это верно.

Пожалуй, три четверти Выжженного поля остались позади, и победитель обещал определиться в кратчайшие сроки.

По случаю усталости, сковавшей тело железной нитью, Сидни лишилась ловкости движений и ступала по скольким ветвям не так осторожно, как прежде, кисть нещадно ломило, выкручивало, словно некто невидимый насильно перетирал находившиеся там кости. А между тем черная мантия соперника впереди все увеличивалась в размерах. Призрачная девушка злилась не только от потери сил, затяжных боев с Наташей и Тамарой, пакостных мыслей о проигрыше, но и от каждого движения Некто-В-Балахоне.

Насколько просто было преодолевать препятствия ему, настолько трудно они давались ей.

Один лишь редкий дождь успокаивал Сидни: остужал горячую голову, которая чесалась от волнения и пота, стекал по лицу ледяными дорожками, приводил в чувство раскаленное от затяжного бега и гнева тело. Однако также приносил неприятность: водолазка медленно впитывала влагу, отчего несколько набирала в весе.

Дело было в том, что двигался Некто-В-Балахоне необычайно грациозно, он вальяжной походкой – подумаешь, древолазание! – переступал с дерева на дерево, держав руки вдоль туловища. Он так легко управлял центром тяжести, что ступня его, скрытая одеждой, всегда оказывалась в середине ветви, а неизвестная хитрость не позволяла скользить. Хотя мантия заметно сковывала движения и ее тонкая ткань еще более поглощала капли воды, противник не снял ее, как бы намекнув, что и в таком случае справится без усилий.

Трудно описать, в какое удивление пришел Некто-В-Балахоне, когда мимо него, с особой показательностью, проскакала по ветвям быстрее стрелы оппонентка, отдав все мыслительные силы на выбор наилучших путей и использование всего количества конечностей. Сидни рисковала: или она в считанные минуты достигнет победной полосы, или проскользит по влажной ветви и упадет с нее – третьего не намечалось.

От немереной наглости незнакомец застыл одной ногой на ветви, после чего усмехнулся в глубине капюшона и ринулся вдогонку. Даже сквозь шум дождя, стучавшего по листьям, тряска деревьев оповещала о его мощных шагах; тихий звук, что удивительно, походил скорее на шарканье, царапанье, будто серпом косили траву.

В один момент, когда ветвь под ногами без преувеличения колебалась, Сидни пришлось обернуться и увидеть, что гнавшееся за ней существо несколько преобразилось и стало меньше всего напоминать призрака (и человека вообще). Некто-В-Балахоне опустился на все четыре конечности или, стоит сказать, лапы, ведь бег его напоминал хищнический, звериный; этот образ подкреплялся чем-то длинным, извилистым, прицепившемся на балахон сзади, что можно было счесть за обломок ветви или лоскут ткани – самое действительное объяснение, – но разум не мог уничтожить мысль о том, что это напоминало пушистый и мягкий, но сейчас взлохмаченный и напряженный хвост. Неужто воображение насмехалось, надумав к образу извечное рычание, исходившее из глотки преследователя.

Признаться, призрачная девушка неохотно верила самой себе, но ситуация заставляла хвататься за любую возможность, которая могла приблизить ее к победе. Нащупав в кармане брюк выпуклость, она решилась на исполнение задуманной хитрости.

Сидни намеренно бежала навстречу тернистому пути, на котором ветви сплетались, как пряжа, оставляв лишь небольшие пространства, пролезть через которые будет трудно даже ей, отличавшейся миниатюрным телосложением. На ходу она достала из кармана стеклянный пузырек, часто путешествовавший с ней, и зубами откупорила крышку. В воздух брызнул известный травяной запах жидкости, и усиливался он с каждым мгновением, равно как и приближался тупик.

Примерно две ветви в секунду – с такой скоростью Некто-В-Балахоне настигал призрачную девушку. Она судорожно из-за накала страха в крови сгибала, ломала, отводила ветви в стороны; сначала сквозь тернистую преграду перебралась правая часть тела, отчего на черных брюках и водолазке завиднелись просветы смуглой кожи, а затем к ней присоединилась голова, с которой тернии вырвали несколько волосинок. Тогда уже завершить перелаз удалось без увечий.

Как только дерево было окроплено жидкостью из пузырька, воздух вмиг разнес запах по округе и преследователь усерднее заработал конечностями. Несколько раз он ударил мощным плечом ветви, но те благодаря своей эластичности не разлетелись в щепки, хотя и не исключали такого исхода. Вдруг ветер подхватил его капюшон, запрокинув на шею, чем еще больше запутал в общей древесной массе, а молния озарила длинный обрамленный четырьмя клыками язык, что простирался от круглой мохнатой головы. После попадания капли настойки на бугорки животного языка, существо принялось вылизывать каждое влажное пятно, присмирело и быстро позабыло о добыче.

Тихое мурлыканье означало конец погони.

Последние деревья Сидни прошла спокойно, дав себе возможность отдохнуть, пока перед ней не раскинулась дальняя от входа стена Выжженного поля. Поначалу призрачная девушка серьезно забеспокоилась по поводу бедности не только растительности, но и чего-либо другого подле ограды – узкое пространство между рощей и стеной представляло собой голую почву, привычную для Выжженного поля. Со смешанными чувства она принялась рыскать в поисках обещанной награды, но ничего похожего на таковую не находилось.

От испытания можно и нужно было ожидать подвоха, ведь на землю по правилам ступать не разрешалось, однако победительница решилась на этот отважный шаг, поскольку полоса деревьев обрывалась так резко, что оставалось лишь спрыгнуть с них. По левой стороне стены вдалеке показалось коричневое пятно, оказавшееся при приближении старинным сундуком – такой же Анжела видела в прошлом турнире.

Едва Сидни протянула руку к набухшей древесине с ржавыми металлическими вставками, позади послышалось частое дыхание, вмиг сменившееся криком:

– Стой! Пожалуйста!

На дереве, прильнув спиной к стволу, стояла Тамара. Усталость наводила дрожь на тонкие ноги, красила темным нижние веки, и, казалось, призрачная девушка вот-вот качнется сильнее обычного и упадет с ветви, но спрыгнула она удачно, хотя и припала на колено.

– Отдай мне амулет. Он нужен мне, – сказала она. – Ты, твои друзья и многие призраки постарались разрушить мой трактир. Вы уничтожили мою жизнь, которую я так усердно строила годами. И теперь я прошу вас попытаться исправить это – заметьте, вашу же вину. Даже не думай отказаться.

Прилив эмоций придал ей сил, и соперница поднялась во весь рост, незаметно сокращав расстояние.

– Тома, не будь такой совсем-совсем глупой! Ни Юра, ни эта рыжая не разливали по всему трактиру горючку и не бросали спичку. Это сделали гадкие монстры – вот кого очень-очень нужно винить. А мы цапаемся друг с другом, как собаки!

– Но зачем тебе эти двое? Ты же ищешь сестру, значит, желание тебе ни к чему. Так давай создадим нашу команду – ты и я – и уйдем от «Хранителей». Все будут счастливы.

– Нет-нет-нет! Я не могу так поступить даже с этой девчонкой, не то что с Юрой. Каждый из нас сильно-сильно постарался, чтоб достать амулеты и даже сейчас у нас их больше, чем у всех призраков вместе взятых. Но я только за вернуть тебе трактир, иди к нам в команду.

– Ты не понимаешь, что ли? Этот больной парень не упустит свой шанс. Он и слушать не будет, чтобы загадать мне трактир. Я не могу с вами.

– Так-так-так… Ты сама отказалась? Сама! Что я тогда могу сделать? Ничего! Ни шиша! Разве что могу пожелать удачи в других турнирах, но что тебе до моих слов.

Как только девичьи голоса стихли, Сидни обернулась, устремив пальцы к крышке сундука. В этот же момент за спиной раздался гневный рев: Тамара с камнем в ладони бежала на противницу, заметно налегав на усталую ногу. Много бы беды наделала призрачная девушка, поскольку ее цель остолбенела и отпрыгнула бы не сразу, но судьба распорядилась иначе: подставила ей под ноги кочку, прикрытую скользким слоем влажной почвы.

Нездоровый компот чувств разлился по телу Тамары – гнев, зависть, стыд – все они наполняли в равной степени, отчего, упав лицом в грязь, она перевернулась на бок, приобняв поджатые колени и горько зарыдала. Спина ее вздымалась, как морские волны, а стон, наполненный отчаянием, растрогал бы самое черствое, изрезанное ранами сердце.

Накрапывание дождя прекращалось, словно он весь излился из глаз побежденной. Извилистые стволы деревьев плавно устремлялись под землю, откуда они и появились, и вскоре не осталось ни зеленых листьев, ни ветвей, ни травинок.

Выжженное поле приняло облик, отражавшийся в названии.

Сунув деревянную коробочку в карман брюк, Сидни прошла мимо испачкавшейся бедолаги. Сначала она попыталась помочь той встать, но призрачная девушка решительно отмахнулась, оставшись мерзнуть на сырой земле.

– Прости… Прости-прости.

Во время дождя подле стен, которые к моменту выхода победительницы окончательно скрылись под землей, стоял один лишь Константин, верный своему делу. Определив исход турнира, он что-то сказал и даже пожал руку в знак гордости, но его слова не были услышаны.

Сидни резво вертела головой, искав товарищей, но не обнаружила никого. И призрачная девушка побрела к своей могиле.

В хвойной роще воздух был пропитан благовониями, какое рождали конусовидные пушистые ели, чьи короткие веточки загибались кверху, и высокие сосны, столь похожие на своих лиственных собратьев, и множество иных деревьев колючего семейства, в которых знаток отличил бы лиственницы, кедры и пихты; их кроны скрывали небо и несколько задерживали капли дождя. Между мириадами стволов земля была щедро усеяна осколками опавшей коры, иголками разной длины и шишками формы от сплюснутой малой до вытянутой острой.

Проходив полосу препятствий из вышеназванных даров природы Юрий горько познал всю тяжесть женских туфель, и Анжеле вновь пришлось схватить его за рукав. Он не привык глядеть под ноги, а потому под каблук норовили попасть плотные коричневые шары. И много раз на них он спотыкался – трудно было найти место, лишенное чешуйчатого чуда.

И вот на нескольких соснах, сближенных друг с другом, как сестры-тройняшки, завиднелась постройка из широких досок, привязанных к ветвям на манер ровной площадки и стен. Больше всего это напоминало домик без крыши, в каком можно было спрятаться, переждать ночь или нападение дикого зверя. Однако строитель не позаботился о лестнице, отчего попасть внутрь не представлялось легким занятием.

– Тебе тут точно не взобраться, – сказала Анжела, запрокинув голову назад. – Высоко, но чем труднее, тем веселее. Что стоишь? Хватайся за плечи.

– От такого балласта ветки могут сломаться.

– Если ты не заметил, ветвей тут нет. Нам придется подниматься по стволу.

– Тем более это тяжело.

– Ты и при жизни до кладбища весил, наверное, сорок килограммов, а, будучи призраком, превратился в пушинку. Давай скорее! Или ты хочешь пропустишь самое интересное?

Анжела хитро подмигнула, отчего любой бы понял: не хочет.

Призрачная девушка с товарищем на спине приобняла узкий ствол дерева всеми конечностями, скрыв ладони на закрытой взору стороне, скрестила ступни, сомкнув мощные бедренные мышцы. И медленными усилиями они начали путь наверх, напоминавший школьные уроки подтягивания по канату. К счастью, кора имела множество прочных выпячиваний и зазубрин, в которые можно было просунуть пальцы.

Приложив немыслимую на вид массу усилий, призраки достигли нижнего края домика, где располагался вход, сделанный простым и удобным образом: отсутствовала четвертая деревянная стена. На широкой подстилке из сухой травы с вплетениями клубов темной шерсти видно было углубление, означавшее длительное использование. У стены, кроме того, на полу лежали разные вещи: кожаный браслет с вырезанными знаками в форме крестов, загнутых дважды под прямым углом, и деревянной вставкой, на которой различить буквы не удавалось из-за губительного действия времени; гребень с частыми зубьями, между которыми виднелись темные волоски; написанный масляными красками холст, изображавший рыжеволосую девушку с черным котом на руках, так напоминавшую Анжелу, что та сама удивилась; и в завершении любопытным показался личный дневник неизвестного автора.

– Чувствуешь? – спросила призрачная девушка, привстав на колени перед подстилкой. – Знакомый запах. Где же он уже встречался мне?

Юрий не ответил. Его увлекла испещренная знаками книга, которая могла рассказать о жильце больше, чем любая другая вещь. Несмотря на слабые тонкие пальцы призрачного юноши, страницы выпадали из переплета и рвались от малейшего прикосновения, потому призракам пришлось положить дневник на пол и аккуратно переворачивать каждую страницу.

Вначале записи походили на каракули, словно расписывали карандаш, как бывает у малых детей, обучавшихся письму, но, стоит сказать, неожиданно быстро они превратились в осознанные буквы, а после и в чудные слова.

– Какая же старая книга. Но почему все слова понятны?

– Я бы так не сказала. Буквы, конечно, есть похожие – вот наша «В», например, – но большинство непонятные, да и черточки почти над каждой буквой.

– Ты шутишь?

Призрачный юноша уставился на подругу испуганным взглядом, какой совсем не подобает для осознания уникальной способности: как и в дневнике внутри дуба, он понимал древний язык. И только он один, как выяснилось.

– Хорошо. И что это за слово? – с недоверчивостью в голове сказала Анжела и указала пальцем на страницу.

– Секунду… Почерк извилистый. Это слово «дерево», а вот «человек», «животное», «солнце» и много других, не связанных друг с другом. Похоже на… обучение, как учат писать маленьких детей с общих понятий.

Дрожь извилистых букв постепенно исчезала, они выравнивались, приобретав собственный, уникальный наклон. Слова писались уже не беспорядочно по всему полю страницы, а в строку. Серьезным прорывом в изучении языка стало сочетание разных частей речи, которые были предвестниками предложений и, как увидится, грамотной речи. На изучение письменности ушла добрая часть дневника.

– Наконец-то текст! А то я думал, что ничего интересного не будет.

– Да, текст… Это понимается и без особых знаний. Тогда вслух читай, что ли, если у тебя открылся талант понимания древних языков.

И рассказ начался.

«Спустя ровно год изучения языка человеческой самки, которая гневится всякий раз, когда я ее так называю, я могу вольно общаться с ней и записывать на эти деревянные пластинки все, что пожелаю. Например, рыба. Та, что плавает в воде. Много рыб, стаи, косяки. Жирная, запашистая.

Стоит рассказать все, что случилось за этот год, чтобы самому расставить все события и еще раз удивиться тому, как резко изменилась моя жизнь. Мы жили всем выводком спокойно: мать кормила нас, оберегала от незваных гостей, отец охотился на мясных животных, а десяток их детенышей, моих братьев и сестер, носились по всей пещере, дрались. Кто-то учился защищать слабого брата, как мать, другие пробовали охотиться на слабых братьев, как отец. В общем, мы жили, как обычные котлунги.

Однажды ночью я почувствовал дух человека за пределами пещеры. Я вышел, чтобы поглядеть и наткнулся на человеческую самку, которая метила в меня стрелой. Замер, не мог пошатнуться и только уставился на нее. Сейчас точно выстрелит, думал я, убьет, как намеревались многие люди. Сейчас точно… Нет, глаза ее были другими: они слезились.

Затем я услышал шорохи неподалеку и ощутил мерзкий запах жажды убийства, отражавшийся в обильном людском поту. Внезапно один из людей закричал, отчего отец мгновенно выскочил и, несмотря на остатки сна, кончил его. Второй обнаружился наутро, когда отец притащил его в пещеру. Вообще людьми мы не питались: почти все их мясо пропитано отвратительной горечью. Тогда мы сделали исключение, но отец, не выдержав ужасного вкуса, отправился на охоту.

Когда отец ушел, на нашу территорию заявилась та же человеческая самка, то есть юная женщина, или девушка. Приди она на минуты раньше, все сложилось бы печально для нее. Вспомнилось, что она бывала неподалеку и раньше, у старого дуба с бородатым мужчиной, приходившимся ей отцом, но сегодня подобралась слишком близко. Она тщательно осматривала всю местность и вскоре нашла вход в нашу пещеру. Мать оскалилась, вздыбив белоснежную, редкую для котлунгов шерсть. Девушка застыла, моя мать тоже – так длилось некоторое время, мне удалось наблюдать за этим у входа в пещеру. Человек против котлунга.

Люди вели на нас охоту, чтобы набить брюхо городских гурманов, приукрасить страшные лысые плечи морщинистых старых человеческих самок и, наконец, ради забавы как домашних питомцев. Потому мать не желала лишаться своего первого и единственного в жизни выводка и предупреждающе начала наступать.

Девушка медленно потянулась к мешочкам на поясе, а мать сочла это за враждебность и бросилась во все лапы. Но из рук девушки вылетела не острая палка и не тяжелый камень, а снотворный песок, от которого моя мать провалилась в сон, еще будучи в прыжке, и грузно повалилась на землю, не успев накинуться на противника.

Она осматривала пасть, шерстку и живот обездвиженного котлунга. И тогда я вырвался из пещеры и, как учил отец, помчался на девушку со спины и вцепился ей в руку. Получить палкой по голове было больно, пришлось ослабить челюсти и убегать. Рыжеволосая тут же принялась наносить что-то на место укуса и обтянула его тряпкой. Несмотря на лицо, гневное от боли, которой, впрочем, ей не удалось узнать в полной мере из-за моего возраста, она не убила меня, как и не убила мою мать. Наоборот, братья мои, зажавшиеся в дальний угол пещеры, удивились, когда девушка, снова посыпав мою мать песком, внесла ее на руках, словно котенка, хотя пушистое тело едва умещалось на тонких ее руках.

Ближе к вечеру в пещеру зашел отец, таща зубами оленью тушу. Каково было его недоумение, когда он увидел, что человек играется с его детенышами, словно с ручными зверьками, отчего мои братья, попривыкнув к девушке, облепили ее всю и мурчали во все дышла. Матерый котлунг не пожелал мириться с этим, увидев лежавшую в мертвой позе свою самку, но та учуяла запах и оживилась, а девять пушистых комков ринулись встречать главу семейства. Я все же остался возле девушки.

Отец успокоил свой нрав. Мы стали поедать оленя в другом углу пещеры, а девушка уставилась на нас и собиралась уходить. Я откусил немного мяса с ноги и принес ей. Она приняла и удалилась из пещеры, вернулась только через половину часа, когда все были сыты и добры. Пещеру наполнил необычный запах, какой доносился от костров людей. Это было паленое мясо. Никто к рыжеволосой не подходил, поскольку все боялись гнева отца, да и она не смелела враждовать со взрослым котлунгом, поглядывая на косые взгляды в свою сторону. На собрании семьи велось обсуждение этой девицы, и на возгласы детенышей, молящие оставить человека в пещере, отец лишь отвечал лапой или укусом в шею.

Тем временем я один держался рядом с ней, несмотря на рычание отца, которое вскоре успокоилось. Девушка поедала мясо и, видя, что я наблюдаю за ней, отломила мне кусок. От запаха пасть была полна слюней, но на вкус мясо мне не понравилось, хотя я гордо принял его и проглотил. Пока все обсуждали незваного гостя, проблема решилась сама: он ушел.

На следующий день почти в то же время человеческая самка явилась снова. Целый день она сбивала деревья блестящей на конце палкой и делала это необычайно быстро, наверное, снова используя свой песок, перетаскивала их так же легко, как и мою мать вчера. Складывала она их над нашей пещерой! Все семейство было в ужасе, особенно мать, не знавшая, что делать во время отсутствия ее самца. Что же делала там эта странная девица? Деревья она ставила друг на друга, даже когда высота их стала больше, чем ее рост. Тогда я не знал, что это называется дом, но догадывался: пещера.

Несколько дней я вместе с братьями успокаивал отца и мать, которые полагали, что своими действиями она раскроет нас или, чего хуже, приведет больше людей. Я помогал ей строить жилище: наносил, как мог, земли и подсушенной на солнце травы, развлекал ее, прыгая сверху с построенных ею маленьких деревянных домиков, называемых шкафами и тумбами, и к концу каждого дня приносил кусок мяса, видя, что она ни разу не принимала пищу. Она терпела меня, и с каждым взглядом на нее мне казалось, что я привязываюсь к ней. Я меньше времени стал проводить с братьями, а больше наблюдать за ее трудом.

И спустя долгую для моей семьи неделю, когда дом был построен, девушка взяла меня на руки и отвела на сотню шагов от пещеры. Мы перешли через какой-то барьер, я это почувствовал, и позади не было наших жилищ. Но вот она пошла обратно – и появились. Я сразу понял, что девушка обезопасила таким образом не только себя, но и нас всех. Отец и мать не поверили, но, убедившись, стали терпимее относиться к шумам сверху, которые прекратились только неделю спустя. Теперь над нашей пещерой возвышался достроенный дом.

Целый месяц я ходил за рыжеволосой собирать травы, которые она вскоре расставляла по тем самым деревянным домикам. Я лежал с ней на кровати и охранял ее сон – настолько она мне доверяла. Временами она приносила домой связанных животных, живых, то раненых, то больных, от которых исходил недобрый запах хвори. Через время она отпускала их, говоря, что их время еще не пришло. Порой мне казалось, что отец приносил вылеченного ею оленя, и меня посещали такие мысли, после которых мясо не лезло в горло.

Наконец девушка прочитала где-нибудь или узнала от кого-нибудь, что котлунги понимают человеческую речь, и принялась часто разговаривать со мной. Назвалась она Анной и так смешно говорила это «Ан-на», что мне хотелось кататься по полу от веселья. У котлунгов не водилось имен. Мы звали друг друга особым звуком, который у каждого зверя свой, и человек уж точно его не различит. Тогда она назвала меня. Думала долго, понимая, что дает имя не глупой корове, которая и вовсе не услышит ее. Уголек, Чарныш, Тямный, Мырак – каких только нелепостей я от нее не слышал. Но одно все-таки понравилось – Хэйрон. Это из какой-то книги, как я догадался. Оно было созвучно и даже своим шипением я мог примерно произнести его.

Почему-то, раз я смышленый по человеческим меркам зверь, Анна взяла с себя слово – так люди называют долг, как, например, оберегать потомство – обучить меня человеческому языку. Эта затея не понравилась ни мне, ни моим матери и отцу, когда я сказал им несколько человеческих слов, ведь учиться речи недруга, значит, примкнуть к нему. Но она не была врагом, и я примкнул к ней задолго до обучения, возможно, с первого дня, когда я поделился с ней куском мяса, а она – со мной.

Тогда она и дала мне эти деревянные воздушные листы и черную жидкость внутри стеклянной формы с птичьим пером. Она показала, как люди пишут, проговаривала в слух самые разные слова. Для того, чтобы держать перо в руке и макать его в вязкую жидкость, нужно было принять двуногий облик. Сначала она показала мне большой лист, на котором написала много разных знаков, из которых складывались человеческие слова, и стала их произносить. Я повторял, но она лишь смеялась с меня, после чего я предлагал ей поиграть. Получалось с каждым разом все лучше, поскольку она смеялась меньше, а может, ей просто надоело, и со временем я знал, как произнести, все больше и больше знаков, а некоторые шипел или рычал очень похоже.

Зная все знаки, оставалось лишь запоминать слова. Да я и так многие слышал, пока она разговаривала со мной, так что очень скоро мог указывать на все предметы в ее пещере и в лесу. Человеческий язык труден, много сил я потратил, пока дождался ее одобрительного взгляда. Вместе с этим писать знаки на бумаги было гораздо проще: каждый много-мало отличался друг от друга, а я отличался прекрасной глазной памятью.

Часто я ночевал в пещере Анны, на ее деревянном лежбище, называемом кроватью. Мне очень нравились ее ручные огни, озарявшие комнаты, когда она перед сном читала книги. Котлунги хорошо видят в темноте, а луна в этом лесу в летние периоды превосходно освещала местность. Но от ее коробок с огнями под стеклом создавалось какое-то странное чувство, какое я не испытывал дома. Рядом с ней я чувствовал себя хорошо.

За этот год моей учебы случалось многое. Как-то одного из моих братьев, который, заигравшись, отошел от пещеры, схватили люди. Анна вместе с моим отцом кинулись вдогонку: он шел по следу, а она стреляла острыми палками. Вскоре отец принес, сжимая холку зубами, моего брата, а Анна вернулась с одним из охотников на руках, у которого нога ниже колена была пробита стрелой. Несмотря на мое негодование, проявлявшееся в яростном шипении и рычании, она одним песком усыпила его, другой насыпала в рану, вытащив стрелу, и потащила его вглубь леса, объяснив: повезет – выживет. С тех пор я стал звать ее госпожой, как только узнал это слово из книги, и каждую ночь охранял ее покой и пещеру от злых духов, выучил добрую часть трав, которые она собирала, чтобы помогать ей, и не просил мяса раненых животных.