Хазарский оборотень. Роман

– Матушка, да слышишь ли ты меня? – Ставр заметил, что Малуша почти не слушает его, отрешенно глядит в очаг. Закаменела. Одинокая слезинка замерла на ее щеке. Глаза пустые, скорбные.

– Матушка, что с тобой? – Ставр упал на колени перед матерью, поцеловал ее натруженные, сухие руки.

– Беда, сынок, беда вновь пришла, – шептала Малуша, – гнев богов преследует нас. За что?

Опустив плечи, то и дело сбиваясь, обрывая фразы, Малуша забормотала о своем, наболевшем. Как явился на подворье человек, космат и с виду черен, будто только что выбрался из нутра землицы родимой. Хрипел страшно, зверино. Ставр слышал прежде этот рассказ, мать часто повторяла его. Вот и теперь не говорила Малуша – бредила, предаваясь мучительным видениям…

И вот уже Ставру явственно слышался хриплый голос черного коваля, явившегося нежданно в семью Бояна.

– Кузнец я, Дубцом кличут. Аль запамятовала меня, старуха?

Малуша доверчиво глядела на хмурого и страшного вестника.

– Запамятовала. Прости, кузнец.

Без лишних слов, рывком развернул перед ней холстину.

– Твоё?

Котомка! Малуша сразу узнала вещь, которая принадлежала Бояну. Птицу с простертыми крылами она сама вышила на охотничьей суме, желая порадовать мужа. Боян любил рукодельство жены-мастерицы и просил украшать рубаху ли, шапку, рушник.

– Моё, – тихо ответила Малуша. – Откуда это у тебя, кузнец?

Дубец умолк. Он мял в узловатых кулаках котомку, будто не из холстины она была сотворена, а из невыделанной и неподатливой кожи, которую следовало хорошо размягчить.

Слёзы сами покатились по лицу Малуши. Женщина с трудом понимала, что говорит ей кузнец. А он тряс её за плечо и всё спрашивал:

– Это ведь Бояна твоего? Что, баба, не молчи…

Она не слышала коваля. Оцепенение, стиснувшее ее, превратилось тогда в сон, будто земля провалилась. Малуша впала в забытьё. Страшное виделось. Будто её Боян бежит от кого-то лохматого, рыкающего, сверкающие зубья торчат из мохнатых лапищ. Муж спотыкается, падает, поднимается, бежит и снова валится в мох. И тут на него набрасываются страшные звери с длинной клокастой шерстью. Один зверь отбежал в сторону, держа в пасти оторванную руку, другой терзает зубами горло Бояна. Кровь, кровь…

Сквозь сон Малуша услышала голос сына:

– Мама, очнись! Прошу, восстань, во имя богов пресветлых…

Малуша открыла глаза, над ней склонялись дети – Ставр и Снежана. Где была ее душа в тот миг? Может, думал Ставр, на небесной тропе среди облаков, что вела к предкам, веселившимся в зеленых кущах Сварога. Она видела места вечного счастья, где нет голода и хлада? Малуша тряслась, цепляясь за доски полатей. Видения недавнего прошлого не отпускали ее, заставляли шептать о том, что говорил ей страшный вестник.

– Недалёко от Воловьего озера это было, да… нашёл там котомку, – бормотал Дубец, – А ещё, ты веришь, следы там я видел диковинные, не наши лапотные. Пошёл я, было по ним, а они раз, да и кончились… человечьи следы, а вместо них звериные…

Прошлое и настоящее мешались в замутненном сознании Малуши. Грезила тяжко. Снежана поила отваром, хлопотала у очага. Малуша понемногу приходила в себя. Взор светлел. Ставр наконец увидел, как мать мягко отстранила от себя сына, вновь улыбнулась тихо.

– Прости, сынок, грезится миг тот… Лада напоминает о Бояне, посылает сны наяву… Нет сладу…

– Успокойся, матушка, выпей отвар, я с тобой, рядом…

Малуша отпила из чаши, щипала крошки от краюхи, но не ела. Думала, глядя в мерцавший, исходивший горьким чадом огонь:

– Пропал Боян. Нет с нами больше вашего отца. Убили… звери лютые…

Накрыв Малушу ветхим тулупом, Снежана убаюкивала мать и пела ей – тихо, душевно. Древней песне кривичей дочь научилась у матери, чтобы обучить потом своих детей словам, освящённым веками. Такие песни истекают прямо из сердца, а спевшая её впервые и сама не знала, как сложилась дивная музыка и откуда взялась.

Ставр вышел из убогого жилья. От едкого дыма шумело в висках. Но от дыма ли? Ветер мотал на кольях неубранные рыбачьи неводы. Ставр почувствовал, как болит в груди, будто в нутро кто-то злобный тыкал острым, прижигая. Он подумал, что не сможет быть здесь еще несколько дней, здесь каждая вещь, каждая мелочь напоминает об отце, укоряет: душа Бояна не отомщена, сверши возмездие!

Собирая невод, Ставр вспоминал такой же ядреный и свежий вечер. Тогда семья бывшего бортника еще только приживалась на новом месте у Двины. Боян привыкал к обязанностям ловчего, зависимого от боярской воли. Отец и сын споро трудились вдвоем, готовя невод. На заре Боян собирался плыть в челне на рыбные ловы у Экимани. Там собиралась артель, отдававшая боярину Радомеру до половины улова в счет оброка. Ключник Валент велел Бояну помогать рыбарям.

Закончив подготовку к будущей рыбной ловле, приведя в порядок челн и все снасти, отец и сын сидели на берегу, глядя на то, как сверкающие звезды покачивались на серебряных дорожках широкой Двины.

Боян не смог удержаться от воспоминаний о счастливых днях. Он учил сына, долго зачем-то рассказывал, как надо строить хозяйство, если надумал заняться бортническим промыслом. Эх, вернуть бы золотое времечко. Да где там! Остались угли – нет Бояна, только память о нём. Но сладко, хоть и больно было вспоминать Ставру об отце.

Лес, говорил Боян, сам подарит богатство тому, кто умеет с ним поладить. Вдоль Двины найдется и теперь немало дубрав, которые богаты хорошими медоносами. И деревья для бортника самые что ни есть кормильцы, ведь они дарят приют пчелам и даруют им нектар, пыльцу, когда покрываются ветки не только листвой, но и цветами. И нет лучше липовых лесов, в которых так хорошо и вольно дышится в начале лета, когда жизнь набирает силу и полнятся борти медом нового урожая.

Ухожья (так называли владения бортника) населять следовало десятками пчелиных семей, выдолбив для них удобные колоды, не пожалев труда и дерева. Разместить колоды в местах, куда просто добраться бортнику и непросто лесному зверю, особливо медведям, охочих до дармовых сластей.

– Дорого за борть нынче берут в Полоцке, – сокрушался Боян, – Сказывали, не меньше пяти кун просят. Ежели борть без пчел. А с пчелиной семьей и все полгривны не пожалеют оторвать. Совсем совести у людей не стало.

Отец часто вздыхал, вспоминая об участке, который лесной пожар испепелил на его глазах в тот злополучный летний день два года назад. Гроза прошла стороной. Над лесами боги перекинули для Ярилы многоцветный мост-радугу. Но Чернобог послал испытание. Внезапно полыхнули дальние дали и огонь стал наступать на прибрежный лес, уничтожая всё на своем пути. И бежали, спасаясь из огненного кольца звери и птицы. И лани искали спасения у многоводной Двины вместе с вепрями и волками.

Ночь вступала в свои права. Свежело. И звезды сверкали все ярче и ярче. Над Двиной плыли бледные полосы – ночной туман наползал из низины, смешиваясь с дымом, тянувшимся от костра, в который Ставр подбрасывал валежник. Шумели ивы на ночном ветру. И в их пение вплетался голос сестры Снежаны. Она шла по берегу и пела, славила светлую Ладу и ее подруг, богинь воды и леса, что водили хороводы на широких лугах в ночных туманах.

Отец умолк, прислушавшись к песне дочери. Отблески костра отбрасывали причудливые тени на его скуластых щеках. И в русой бороде гасли искорки, падавшие от трещавших в пламени ветвей сухостоя.

А Снежана пела о суженом, что встретит ее когда-нибудь у околицы, на богатом коне и назовет девицу ладушкой.

– На выданье девка, – сказал отец, опустив голову.

Ставр молчал. Подбросил в костер суковатую валежину. К звездам взвился рой огненных мух. Боян смотрел на то, как искры растворялись в ночном мраке.

– Давеча к кузнецу наведывался крючья да ножи поправить, – проговорил старый бортник, поправляя хворост в костре.

– К Дубцу, стало быть?

– К нему, вестимо. И, знаешь, что поведал?

– Что же, отец?

– Я не поверил сначала, но Дубец лгать не станет. Зачем ему неправда? На днях получил он от Валента, эконома боярского, повеление. Отковать новые лемехи и топоры для смердов, что на боярина Радомера скоро работать станут.

– Откель смерды?

– Из новгородских пятин придут. Радомер уже послал за ними. А сядут те смерды на земле, знаешь, где?

– Неужто на нашем пожарище?

Боян не вымолвил ни слова – только кивнул, подтверждая догадку сына. Ставр нахмурился, ликом потемнел. На щеках вспыхнули алые пятна, погасли. Молчали, глядя в жаркое, гулящее пламя, рвущееся в черные звездные небеса.

– Ничего, батюшка, боги не оставят нас, – прошептал Ставр, – испытания только для того богами посланы, чтобы сделать нас сильнее.

– Откуда ты взял блажь такую?

– Не блажь, токмо истина. Жрец Светозар говорил в утешение боярину.

Песня Снежаны летела над рекой, будто птица, расправившая крылья после долгой неволи. Голос звучал высоко и чисто. И Ставру нравилось тогда слушать пение сестры, чувствовать рядом с собой могучее отцовское плечо, готовое всегда заслонить от напасти. Когда тебе семнадцать и ты уже успел хлебнуть лиха от горькой жизни, так важно, чтобы было на кого опереться и кому довериться всей душой.

Ладонь Бояна внезапно прикоснулась к плечу Ставра. Юноша увидел, как блеснули отцовские очи. Отец оправил окладистую бороду, будто собирался с духом перед молитвой пресветлым богам, проговорил тихо.

– Ты прости меня, сынко…

– За что, батюшка?

– За то, что отдал тебя боярину в рабство. Но у меня не было иного выхода. После пожара ни кола, ни двора не осталось, только пепел. Боярин на поправку ни резаны не дал, а оброк неимоверно возвысил. Что мне было делать? Придется тебе три года рабом быть.

– Ничего, отец, я сумею выстоять. А обидит Радомер или Валент, за мной не станет, отобьюсь!

Боян взмахнул руками, будто отгоняя тёмное. Затряслась русая борода. Решительность сына встревожила старика. И он, как мог, пытался предостеречь, защитить родную кровинушку от будущей невзгоды.

– Нет, сын, нет. И не думай даже. С боярином тягаться – слыхано ли дело? Кто мы такие, люди малые, безземельные… Простому бортнику сильные мужи не ровня. Утопят в болоте, им только кивнуть гридням. Тем только на потеху. И потом… давно хотел тебе сказать…

– Что, батюшка?

– Домана сторонись, Ставрушка. Попомни мое слово. Подведет он тебя, как срок придёт. Хоть и брат он тебе молочный, но душой слаб. Не к добру такой братец. Ох, не к добру.

Ставр молча ворошил в костре – вспыхивали синие огоньки на рубиновых углях. Пронеслась и растаяла в ночном мареве песня сестры Снежаны.

– Что же нам делать? Как выбраться из беды, отец? – спросил Ставр.

Боян не отвечал. Он молча сидел у костра, думал. Сильная рука стискивала костяную рукоятку ножа, подвешенного к широкому кожаному поясу.

– Вот и получается, сынок, – сказал после долгого раздумья отец, – не зря лесной пожар настиг нас. Раньше думал, чем прогневил богов, почему разозлился на наш род Перун? Может, дед или отец мой, что неблаговидное сотворили, за что нам с тобой расплатиться суждено. Ан нет. Все проще простого. Боярская воля на то. И пожар лесной той воле повинен.

– Но над боярином есть князь Рогволод. Мать его – старая княгиня, справедлив суд её. Челобитную представим Предславе. Неужто не заступится княжий суд? Неужто боги обидят нас?

– К князьям через тиуна пробиваться надо. А тиун серебро любит. У нас, сам видишь, Ставрушка, даже жита нет. И где взять, голым да убогим? Не на большую же дорогу с кистенём?

– Что ты, отец, что ты… Сварог накажет.

– Вот и я о том же, сынок. Будем богов молить. Может, заступятся за нас пресветлые, вернут милость свою и попечение.

Ставр хотел подбросить еще валежника в начавшее слабеть пламя костра. Но отец остановил его.

– Не надо, сынок. Пусть утихнет огонь. Пора и ко сну отойти, мне на рассвете на ловы уходить. Тебе же на двор боярский возвращаться. Служи боярину, два года еще потерпеть осталось, а там видно будет.

– Хорошо, отец, воля твоя.

– Вот и ладно.

Той летней ночью на пути к ночлегу, что был приготовлен Ставру на гумне у рыбацкой избушки, Боян остановился и снял с себя мешочек, сшитый из оленьей кожи и украшенный стеклянным бисером. Протянул вещицу Ставру.

– Возьми.

– Что это? Зачем?

– Надо, – голос отца звучал решительно и неожиданно сурово, – Ты должен взять. Тебе семнадцать. Я убил его, когда мне было столько же. Это случилось на Воловьем озере. Медведь напал на меня, когда мы с твоим дедом Тудором расставляли борти на ухожье. Зверь ударил Тудора и сбил его наземь, сломал рогатину, зацепил когтем. Кровь залила лицо твоего деда. Он звал меня. Я не опоздал. Когда медведь встал на задние лапы, чтобы обрушиться на меня, я ударил его ножом в сердце.

Поверженный зверь долго помирал, бился в агонии, смерть никак не брала окаянного, вспоминал Боян. Пришлось размозжить его череп камнем. Только тогда хищник испустил дух. Череп хозяина чащобы бортники принесли в жертву богам, а медвежьи клыки стали с того дня защищать тех, кто сокрушил лесного великана. Боян утверждал, что именно этот амулет помог ему в день страшного пожара, испепелившего придвинское ухожье бортников.

Передав амулет, Боян спросил сына, задумчиво глядя на сверкающие звезды.

– Береги себя, Ставр.

– Хорошо, отец. Но почему…

– Не спрашивай ни о чем. Просто обещай.

– Хорошо. Но что мне обещать тебе?

– Что будешь жить. Во что бы то ни стало. Чтобы сберечь не только себя, но мать и сестру.

– Да, отец. Клянусь.

В прошлом остались та летняя ночь, Боян, заветы его. Незадолго до рассвета, мокрый от осенней росы, Ставр проснулся на бугре у Двины, будто кто-то толкнул его в плечо. Он оглянулся. Никого рядом с ним не было. Над рекой колыхалась молочная стена. Туман, плотный и вязкий, окутал землю, ожидая, когда Ярило растопит его своими золотыми лучами.

Из молочной стены вышла, пошатываясь, Малуша. Подала сыну холстину.

– Лепешки. Тебе пора, сынок. Скоро светает.

– Отец… я говорил с ним, матушка. Тогда, летом…

– Я знаю. Помни о том, что он сказал. Но берегись и будь осторожен. На боярском дворе много врагов. Сильные люди погубили Бояна. Трудно тебе будет. А теперь ступай, найди супостата…

– Но кто он? Радомер? А, может, жрец Светозар? Ведовством напустил на нас лесной пожар? Скажи, матушка! Он?

– Не знаю, сынок. Молись о душе Бояна. Светлые боги помогут найти убийц. Ступай.

Поклонившись матери, Ставр пошел над Двиной. Оглянулся. Малуша стояла у реки на тропе, по которой однажды ушел в предрассветный сумрак отец. У берега колыхался на волне привязанный к колышку челн. Боян выдолбил его из цельного дуба давным-давно своими руками. Вечером прошлого дня Ставр сложил в него собранный невод.

– Невод продай, матушка, рыбарям в Экимань, – сказал сын бортника. Малуша согласно кивнула, махнув рукой.

Белую рубаху Малуши рвал предрассветный ветер. Её тело казалось Ставру невесомым, сотканным из тумана, из тонкого марева, что плыло над темной водой. Вихрь, внезапный, сильный, озорной, вот-вот мог подхватить её, легкую, ранимую. И ему стало страшно оттого, что он может потерять мать навсегда. Так, как и отца. Нет, он, Ставр, сын бортника Бояна, не позволит не унести ветрам зыбкое туманное видение прочь, в дальние дали, туда, где темнели за Двиной черные леса.

Сестра северянина

– Никак варяги пожаловали, – Белян, работник Пеласгия, разогнул усталую спину. Ставр увидел, как над Полотой по тропе к мельнице мчались всадники. Впереди на вороном скакал бородатый вершник.

– Агмунд, конь у него приметный, как ночь чёрен, – сказал Велига, второй работник мельника. Он опасливо покосился на бревенчатое строение, примостившееся у бурного потока. – А вы, ребята, не отлынивайте. Пеласгий нутром чует, потом наверстывай. Неровен час без похлёбки оставит.

Белян нехотя взвалил на спину тяжелый куль с зерном, чтобы волочить ношу к жерновам, где заправлял придирчивый Пеласгий. Работать начали рано, задолго до рассвета. Беляну и Велиге хотелось отдохнуть после вчерашней гульбы, ведь браги давеча перебрали они порядочно.

– И ты б, Ставр, заканчивал с колесом-то, да нам подсоблял, – проворчал Велига, – Нечего на девок пялиться.

Мимо Ставра пронеслась рядом с боярским сыном Доманом, стремя о стремя, белокурая дева. В седле держалась по-мужски, привычно, прямо. Ставр опустил ведро с дегтем, которым мазал колесо. Залюбовался красавицей.

– Держись дальше от берега, Элин! – крикнул, обернувшись к деве чернобородый варяг.

Неподалёку от плотины плакучие ивы склонились к Полоте на самом краю обрывистого берега. Когда до мельницы оставалось совсем немного, под копытом лошади Элин обвалилась глыба. Лошадь оступилась, рванулась вперёд. Элин не удержалась в седле. Заскользив по глинистому берегу, девушка упала в воду. Она пыталась выплыть, но ей помешал водоворот – отбросил на самую стремнину.

Агмунд спрыгнул с коня, сорвал на ходу пояс с мечом и бросился к берегу, но течение уже подхватило и понесло Элин. Девушка старалась подплыть к мельничному колесу, но река властно увлекала ее прочь.

На крики Агмунда выбежал из мельницы Пеласгий, а вслед за ним и его подручные. Мельник отчаянно кричал и махал руками, а Велига и Белян только охали да суетились. Не раздумывая, Ставр прыгнул в реку, проплыл вперёд, подхватил девицу за волосы и стал выгребать одной рукой к берегу. Элин что-то гневно кричала по-варяжски, но Ставр упорно стремился к суше, пока ноги не нащупали твердое дно.

Элин пластом лежала на мокрой глине, её бил озноб. Ставр с трудом отдышался.

– Меч ко дну тянул…, – задыхаясь, произнесла Элин.

– Что ж не отстегнула?

– Не смогла…

К ним бежали Агмунд и Доман, а следом и Пеласгий с работниками – Беляном да Велигой. Старик отчаянно ругался на нерадивых холопов, потрясая кулаками.

– Дурачье, что стояли, как дубины! А ежели б пропала девка? Погодите, уж обломаю дубье о морды ваши проклятые! Кабы не Ставр, так… И подумать страх!

– Пропади ты пропадом, Пеласгий, – негодовал Агмунд, – Сколь раз тебе говорил, чтобы срубил эти окаянные ивы… Там коню не пройти! Чтоб тебе провалиться!

Пеласгий сопел в бороду, косился на разгневанного варяга. Но старик знал, что тот покричит, да скоро успокоится, а выпьет, так и вовсе быстро обо всём позабудет.

– Тотчас пошлю людей, чтобы срубили. Там все лесом едут, недалече, – начал было Пеласгий, да глянул на варяга, запнулся и подозвал к себе Беляна. Зашептал холопу.

– Мёду неси, мёду крепкого, варяга успокаивать надо. Вишь, какие гости сегодня… да кликни, чтоб Голуба на стол собирала.

Когда Белян принёс мёд, Агмунд налил кружку доверху для Элин.

– Пей, сестра. Хороший мёд – лучшее снадобье.

Элин отпила несколько глотков, светло взглянула на Ставра и протянула кружку ему. Ставр выпил, поклонился Элин.

– Молодец, Ставрушка, не растерялся, – похвалил Пеласгий кривича, – Сегодня шёл бы ты в лес, травки пособирал, родимец. Спину нешто ломит…

– Ага, знаем твои травки. На привороты все, – подмигнул Доман мельнику, – небось сам варишь, а потом в слободе девкам продаешь тайком. Радомер не дозволял тебе сей промысел, ворожей…

Пеласгий будто и не слышал, что молвил боярич. Ставр уселся на траву, чтоб перемотать онучи в сторонке. Он искоса наблюдал за мельником и Доманом.

– Ой, у меня ж квасок припасен, – хлопнул себя по лбу мельник, – Заборист, ядрен! У батюшки Радомера в клетях не сыскать!

Подхватив портки, Пеласгий затрусил прочь.

– Старый лешак. Мягко стелет, жестко спать. Небось знатно нагрел тебе загривок, а, братец? – озорно процедил вдогонку мельнику Доман, подмигнув Ставру. Кривич промолчал. Негоже холопу супротив хозяина выступать.

Селяне из близких деревень боялись Пеласгия. Многие видели, как он сыплет зерно в реку, чтоб сговориться на заре с водяным. Говорили, что зимой, при заморозках, кладёт мельник под деревянное мельничное колесо кусок сала, чтоб водяной не слизывал смазку и оно крутилось.

– Пойдём, поешь малость с господской кухни, – хлопнул Ставра по плечу Доман.

Доман и Ставр направились по следам мельника. Жилая изба Пеласгия, рубленная из брёвен и крытая дранкой, одна стояла посреди поляны за крепким тыном. Рядом с ней помещались сарай и столб, на котором торчал побелевший, выжженный солнцем и омытый дождями, конский череп. Неподалёку работники сложили шалаши из камыша, веток и хвороста.

– Хлеб да соль, боярич, – пропела румяная и разбитная девка в полотняной рубахе, шитой красными петухами.

– А что, Голуба, не надоел тебе лешак? Не уморил тебя на своей перине часом? – прищурился Доман.

– Ох, и прискучил, Доманушка, да ведь ты меня к себе не берешь, – игриво улыбнулась Голуба, сдвинув как бы нарочно с голого плеча рубаху.

– Да ты место знай, гулёна, – строго оборвал Голубу Доман, присаживаясь на лавку. Служанка схватила жбан и скрылась в погребе.

Скоро стол наполнился яствами да питвом из запасов Пеласгия. Голуба знала толк не только в любовных утехах, но и в угощениях. Мельник суетился, старался услужить варягам Агмунду и Элин, но прежде всего сыну боярина Радомера – Доману.

– Такого дорогого гостя, как боярич Доман, я завсегда рад видеть, – говорил мельник.

Доман чувствовал на мельнице почти хозяином. В его воле было убрать Пеласгия с хлебного места. Хитрый мельник понимал, потому и угождал бояричу, как мог.

Доман сунул в руку Ставра большой ломоть настоящего ржаного, без мякины и лебеды, хлеба да кусок славно прожаренной говядины, кивнул в сторону. Ставр отошел, расположился невдалеке от господского стола. Покидать место трапезы совсем посчитал зазорным – холопа никто не отпускал. А воля Домана, сына боярского, была для раба законом.

Ставр наблюдал за гостями мельника со стороны. Степенный Агмунд жевал сушёное мясо, пил мёд, поглядывал на мельника и загадочно улыбался. Элин едва пригубила чашу забористого кваску, а затем взяла лук, колчан со стрелами и пошла в лес. Из дома Пеласгия вышла Голуба, принесла блюдо с рыбой, посмотрела вслед сестре варяга, юркнула в дом. Доман отставил чашу, пригладил вихры да поспешил в избу.

– Повадился волк на скотный двор, подымай городьбу выше. – Так у вас говорят, а, Пеласгий? – сказал, улыбаясь Агмунд.

– Зачем же подымать, от Голубы небось не убудет. Она и сама рада, – лукаво усмехнулся в бороду Пеласгий. Он подложил варягу кусок получше да испытующе глянул в глаза.

– Всё возьмёшь?

Агмунд кивнул головой.

– Всё. Кто знает, когда ещё вернусь. Это ты, старик, живёшь на одном месте, а я уж и не помню, из скольких рек пил воду, сколько гор перевалил, да сколь морей видел.

– Воевать любишь…

– Все воюют, старик, – перебил его Агмунд, – одни нападают с голоду, другие от жадности, третьи – чтоб невольников захватить.

– Войну звери дикие любят. Да вы – варяги. Покудова дух чужинцев не повеял среди кривичей, деды и прадеды землю пахали, песни пели и мирно славили богов. В оружии нам нужды не было, разве что зверя охотить.

– Теперь и вашим людям нравится воевать, – сказал Агмунд, – научились.

– Княжество велико, земли много, – проворчал Пеласгий, – войти просто, выйти – нелегко.

– Серебро в избе держишь? – спросил Агмунд.

– Тебе-то что с того, варяг? Тебе до моего серебра воли не иметь. Зарок на нем. Чужаку не дается, Хорс видит, – ответил Пеласгий.

– Скор ты на язык. Даром что стар. И хитер. Налей мёду, старый лис, – рассмеялся варяг. – Смотри, что дашь за такую красоту?

Агмунд развернул тряпицу. Ставр заметил, как сверкнуло золото на солнце. Пеласгий вертел в корявых пальцах усыпанную самоцветами драгоценную панагию.

– Сторгуемся, – наконец буркнул Пеласгий. – Вещь редкая. Неужто греческой работы? Откуда к нам попала?

– А про то тебе дела нет? Меняй на серебро – все дела.

Агмунд выразительно поглядел на сестру. Элин поняла брата с полуслова. Она встала из-за стола, кивнула кривичу.

– Эй, спаситель, – усмехнулась северянка, – а в бору дичь у вас не перевелась?

В руках Элин оказался лук, склеенный из роговых пластин. Он был достаточно крепок и гибок, с хорошей тетивой. Но согнуть его могла и девушка. Это было оружие для забавы, не для боя. Настоящий воин лишь усмехнулся бы, увидев такой лук.

Ставр повел Элин в сосновый бор.

В лесу, шагая рядом с красавицей, Ставр не мог успокоить себя. Мысли путались. Девица с русыми косами взволновала. Он всё ещё чувствовал, как держал её в руках ее гибкое тело, когда вытаскивал из воды. Эх, свершилось бы чудо, полюбила бы его сестра варяга – назвал бы навеки своей Ладой, Любушкой. Вовек бы не отринула.

Хрустнул валежник. Элин остановилась у сосны, вскинув лук со стрелой наготове. Ставр указал девице на цель – на ветвях сосны порхала пичуга.

Стрела, заметил Ставр, была особенная – украшали древко черные вороньи перья. Вынужденное купание, бурная река, подумал Ставр, распалили варяжскую девицу. Элин, возможно, хотелось бежать, гнать, стрелять из лука, видеть кровь и смерть лесного зверья. Вот сейчас взять ее да привлечь к себе, стиснуть в объятиях. Это так просто. Неужто откажет тому, кто сорвался ради нее в опасную пучину, без раздумий бросил на весы судьбы свою жизнь?