И день прошёл, и день грядёт

Он продолжал вести переписку с другом и земляком Третеньевым Глебом. В восемьдесят шестом его перевели на тяжёлый участок в Таджикистане, а в восемьдесят седьмом капитан Третеньев в бою с диверсантами был серьёзно ранен в бедро. После госпиталя в Душанбе Глеб долечивался в Ленинграде. Его комиссовали, год он не работал, ходил с тростью, смог устроился в военкомат. В Ленинградском госпитале Сергей друга навещал, помогал его матери. Глеб жил с матерью, ходил в холостяках ещё долго. Уже в новом веке он женился в возрасте сорока шести лет на тридцатилетней женщине, муж которой погиб в первую чеченскую войну. У них родился сын Герман, названый в честь отца Глеба. Недолгим было счастье капитана: нога стала сохнуть, мучили боли, мышцы атрофировались, что-то с сосудами. Воспалительный процесс заставил лечь в больницу, из которой он не вернулся – умер на операционном столе.

Пока Глеб был жив, друзья дружили семьями, благо жили рядом, нужно было просто перейти площадь. Дочь Сергея Андреевича Вера окончила институт иностранных языков факультет испанского языка, осталась работать в университете, вышла замуж, жила с мужем в его квартире, некоторое время работала с ним в Венесуэле, с детьми у них что-то не сошлось, развелись, она вернулась в родительский дом.

Через некоторое время в семье случилось пополнение. Дочь сошлась с кубинцем, с ним они жили на съёмной квартире. Когда Вера родила мальчика, мулат уехал на Кубу, а дочери ничего другого не оставалось, как вернуться с ребёнком в родительский дом. Поскольку папу кучерявого мальчика звали Серхио, записали его Александром Сергеевичем, фамилию дочь вписала свою, девичью. Курчавого ребёнка Сергей Андреевич сразу прозвал «солнцем русской поэзии» и всем сердцем полюбил.

Ольга Николаевна и Сергей Андреевич обожали мальчика. Сейчас мальчику шёл четырнадцатый год, его все любили за весёлый нрав, говорливость и склонность к пылким дебатам с взрослыми. У Веры сейчас был немолодой поклонник, она, в основном проживала у него. Он имел какие-то дела с людьми имеющими недвижимость в Испании, так что, как говориться, деловой человек убил двух зайцев – нашёл и подругу и прекрасного переводчика.

Пришло, однако, время сказать и о самой «закавыке». Сергей Андреевич и его жена после смерти Глеба не оставили его супругу без внимания. К тому времени уже майор Голубятников вышел на пенсию и руководил ЧОПом с профилем охрана банков, этому поспособствовали и протекция отца к тому времени заслуженного полковника милиции на пенсии и послужной список самого Сергея Андреевича. Заработки у него были в то время солидными. Он помогал вдове продуктами, деньгами, помог устроиться на работу в банк, проведывал её и с женой и сам. Вот в одно из этих посещений и случилась эта «закавыка».

Татьяна в этот день была на больничном, Ге́ра в школе. Она накрыла стол, достала коньяк, они, болтали и незаметно выпили всю бутылку. Нет, Сергей Андреевич не делал никаких поползновений, она сама его обняла, стала целовать, говорить горячие слова и он не совладал с собой. Зачем она это сделала, остаётся только гадать: коньяк ли был виноват, почти четыре года жизни женщины без мужчины, порыв ли. Но Сергей Андреевич, ещё при живом Глебе, всегда испытывал симпатию и волнение при встречах с ней с первого дня их знакомства, между ними проскочила трепещущая живая искра.

Он замечал, как она смотрит на него, как здоровается и прощается, как слушает его и смеётся его остротам. Они почти не говорили после этого, он ушёл от неё в ужасных муках стыда и раскаяния, но и с острым чувством, что такого счастья в постели с женщиной он не испытывал никогда. И ещё он был почти уверен, что его тихая, но глазастая и проницательная жена, которая всегда присутствовала на их совместных посиделках у Глеба, с её чутким локатором должна была заметить эти незримые отношения. Он некоторое время избегал встреч с Татьяной, приходил к ней, когда дома был её сын, но его продолжало тянуть к ней. Как-то он зашёл поздравить её с днём рождения и обратил внимание на выступающий арбузиком живот. Хорошо было видно, что время для аборта давно прошло. Спросил, с ужасом ожидая ответа, который напрашивался. Она коротко ответила «Да».

Ушёл в смятении, а о рождении ребёнка ему сказала жена, она увидела Татьяну с коляской на канале. Это было так неожиданно, что она не поверила своим глазам, растерялась, в голове быстро пронеслось резонное: что ж, она молодая женщина, Глеб умер почти пять лет назад. Она была в таком ступоре, что не решилась с Татьяной заговорить. Та в это время остановилась, нагнулась к коляске посмотреть на ребёнка, а она быстро бочком проскочила вперёд.

С волнением она рассказала о встрече мужу. Он выслушал её, побледнел и даже не смог для конспирации показать волнение и изумление, только крякал и ёрзал на стуле. Ничего этого не заметив, жена продолжала, захлёбываясь, говорить о том, как она растерялась, поразилась и не смогла подойти к Татьяне. Неожиданно она спросила: «А ты когда её в последний раз видел?» и, наконец, обратила внимание на то, что веко у мужа подёргивается и он бледен. Он что-то невразумительно ответил вроде, не помню даже, давно уже не видел. Тогда она посмотрела на него долгим пытливым взглядом, видимо сводя воедино неожиданные нити своих ассоциаций и мыслей, и ничего больше не сказав, ушла на кухню.

Мужчина часто не может вспомнить в каком платье была его жена на дне рождения, но женщина всегда запомнит, как она смахнула ниточку с плеча на его пиджаке в день его рождения, и как он при этом широко улыбнулся и нежно поцеловал её. Пытливо вглядевшись в глаза, она может увидеть и то, что мужчина пытается скрыть.

А Сергей Андреевич в тот же день, посланный в супермаркет за покупками, зашёл к Татьяне. Он долго сидел у кровати крохи, вглядываясь в странное сморщенное личико. Татьяна предложила ему кофе, он не отказался, пили молча. Он часто поглядывал на кроватку, где сладко посапывал ребёнок. «Твой, твой, Серёжа, – сказала она, угадав, что он не может подобрать слов, – и он не болен, но у него мозаичный синдром Дауна. «Что ж ты такую муку нам обоим оставила?!» – простонал, обхватив голову руками Сергей, Татьяна погладила его по голове и тихо сказала: «Он же живой был, Серёжа, бился у меня под сердцем».

Сергей Андреевич ушёл от неё в слезах. Странно, но жена эту тему больше не поднимала, но пошла к Татьяне с подарками для ребёнка, отношений не выясняла. Что могла сказать? Просто обняла её, они плакали обнявшись. Она и после часто забегала к Татьяне, помогала ей, нянчилась с ребёнком. Приходил и Сергей Андреевич, подолгу сидел с ребёнком на руках, со странным выражением на лице, в котором смикшировались нежность и горечь. Мальчика назвали Игорем, он ходил с пяти лет в детский сад, говорил медленно, но всё понимал, занимался дома с учителем и логопедом. Когда приходил Сергей Андреевич он первым горячо обнимал его, а ещё горячей его супругу, у которой всегда выступали на глазах слёзы. Никогда они с женой не говорили о сути этой «закавыки».

Когда Сергей Андреевич перешагнул рубеж шестидесяти лет, в ЧОПе его нагло «подсидели» молодые зубастые сотрудники новой саванной формации. Он уволился (отец скончался в этом году), год занимался тем, что обустраивал дачу, ещё полгода бил баклуши, а после устроился охранником на платную стоянку. Не потому, что денег не хватало, а чтобы быть на людях, любил он поговорить.

Ну и, наконец, нужно сказать о том, что дети Сергея Андреевича – дочь Вера, сын Матвей и Саша – «солнце русской поэзии», сын Веры, учились в одной школе, в этой же школе учился сын Татьяны Герман. Он дружил с Сашей, был вхож в семью Голубятниковых и даже мужскую половину семьи стриг, так как работал в мужском салоне стилистом. И Саша ходил в гости к Герману, обожал маленького солнечного мальчика Игоря. В этом же доме когда-то жила семья Клавдии Дмитриевны Джавад-Заде, здесь родились их девочки, они учились в одной школе с детьми Голубятниковых. Старшая дочь Вера окончила школу на два года позже Матвея, именно она походатайствовала перед отцом за Матвея, который после института мыкался на побегушках по разным юридическим конторам. Надежда окончила школу ещё позже, а Люба в прошлом году. Так что все дети и их родители были между собой знакомы. Как все они гуляли по городу, гоняли на самокатах и велосипедах, плясали на школьных дискотеках, сходились во дворе и даже встречались летом на пляже реки Оредеж. Дача Голубятниковых на станции Красницы была всего в пяти километрах от Вырицы, а от станции Красницы до Вырицы был всего один прогон на электричке. Иногда Саша и Герман гоняли в Вырицу в гости к Головчиным на велосипедах.

* * *

Голубятниковы жили на первом этаже. Не успел Матвей нажать на кнопку звонка, как за дверью раздалось поскуливание и поскрёбывание. Дверь открыл мужчина в полосатой пижаме, правой рукой удерживающий за ошейник крупную овчарку, щёки его пылали, глаза весело блестели, по всему, он был изрядно навеселе. Пристально глянув на гостя, он сказал, сочным хрипловатым баском:

–Добро пожаловать в наши гостеприимные пенаты. Я, так сказать, глава большого семейства Голубятниковых, Сергей Андреевич Голубятников.

Протягивая руку гостю, он выпустил ошейник, а пёс мягко подступил к ногам Сафрона, присел, поднял голову, повиливая хвостом, изучающе уставившись на него. Сафрон рассмеялся:

– Извините, Сергей Андреевич, друг человека хочет познакомиться первым, нужно уважить.

– Тихо, тихо, фу, Карацюпа, свои, – приказал псу Сергей Андреевич.

Сафрон тихо опустил руку и ласково потрепал пса за ушами. Тот удивлённо повернул голову к Сергею Андреевичу, будто спрашивая: вы это нахальство видели?

Сафрон представился и протянул руку Сергею Андреевичу. На его, как показалось Сафрону намеренно жёсткое рукопожатие, он ответил не менее крепким.

– Папа, убери, пожалуйста, собаку, дай нам раздеться, – недовольно глянул на отца Матвей.

–Так, так, – отступил с собакой Сергей Андреевич, удовлетворённо потирая руки, – имя у гостя хорошее, исконно русское, рука крепкая, собака хорошего человека признала, Карацюпу не проведёшь. Смывайте, господа, с рук модный микроб и милости просим к столу, а я пока к супруге зайду, она, знаете ли, немного приболела, доложу о госте.

За столом сидели двое парнишек. Один лет четырнадцати, русоволосый, кучерявый, смуглый, со смуглостью хорошего летнего морского загара; второй был постарше, с детским девичьим лицом, худенький, с модной причёской и серьгой в ухе. Когда Сафрон с Матвеем вошли, они дружно привстали и поздоровались. Сафрон представился. Ребята одновременно произнесли свои имена и рассмеялись, глянув друг на друга.

На столе стояли холодные закуски, кетчуп, бутылка Кока-Колы, салаты, две коробки из KFC с куриными крылышками и картошкой, графин с остатками коньяка. Саша пулей метнулся за тарелками и приборами для Матвея и Сафрона. Вскоре появился и Сергей Андреевич. Он переоделся в спортивный костюм, за ним шла овчарка и улеглась у его ног. Сафрон смотрел на него и неожиданная мысль пришла ему в голову: «Уходящая натура прошлого века! Таких лиц уже почти не осталось – они из того советского вчера, из телевизионных передач, из фотографий в том ещё «Огоньке». Такими были друзья отчима моего отца и некоторые пожилые учителя в моей школе».

– Мы сегодня ужинаем современно, – потирая руки, сказал Сергей Андреевич, – юный друг России из Узбекистана по звонку доставил нам на велосипеде эти заморские яства.

Приподняв почти пустой графин, с сожалением в лице он цыкнул зубом:

– Горючее, однако, закончилось, извините. Запасов дома не держим, а в магазинах уже не дадут – комендантский час для пьющих.

– Я сейчас принесу. У меня в рюкзаке бутылка хорошего бакинского коньяка, – суетливо встал Сафрон. Матвей искоса недружелюбно глянул на него, хотел было что-то сказать, но сдержался. Сафрон принёс коньяк, Сергей Андреевич удовлетворённо потёр руки и приказал Саше:

– Сгоняй-ка, солнце русской поэзии, принеси рюмки для Матвея и Сафрона.

Глядя в тарелку, Матвей угрюмо бросил Саше:

– Мне не неси.

– Я тоже не хочу, – сказал Сафрон, – но символически поддержу.

– Ну, за встречу, – Сергей Андреевич разлил коньяк и торопливо выпил, Сафрон чуть пригубил, отставив рюмку, положил себе в тарелку картошки, а Матвей, выпив колы, встал.

– Сафрон, я постелю тебе в моей комнате на диване, Сашка тебя проводит. Я устал, завтра трудный день, – сказал он и ушёл.

Сергей Андреевич проводил взглядом спину сына, налил себе коньяка, буркнув: «Поздороваться трудно, не переломился бы. Нынешние юристы устают, как шахтёры, таская из шкафа в шкаф папки с юридическим шлаком». Выпив коньяк одним глотком, он задумчиво пожевал губами и крякнул.

– Извини, Сафрон, старого дегустатора за прямоту, но этот хороший коньяк, наверное, разлит в честь нерушимой армяно-азербайджанской дружбы. В нём, как и в их дружбе, соединились непримиримые разногласия обычного спирта и ароматических добавок с запахом коньяка.

–Привыкайте, Сафрон, дедушка ужасно любит выдавать глубокомысленные перлы такого рода, – рассмеялся Саша, а с ним и Ге́ра.

Сергей Андреевич усмехнулся и опять потянулся к бутылке.

– Дедушка, не пей больше, пожалуйста, – тронул его за руку Саша.

– Солнце русской поэзии, милейший Александр Сергеевич, даю слово, что это финальная рюмка. Я старый солдат и меру знаю, внучек, слово пограничника.

Он выпил. В этот раз кривясь, зажевал лимоном.

– Сафрон, рассудите нас, пожалуйста, мы тут с дедом спор затеяли по поводу последних протестов после ареста Алексея Навального, – поёрзав на стуле, обратился к Сафрону Саша, – Дед категорично утверждает, что в наше время протесты бессмысленны, что личности не могут сейчас появиться, что их не может быть в годы упадка и деградации. Он считает, что выдающиеся личности появляются только в годы энтузиазма и подъёма стран, а они вряд ли в ближайшее время появятся, так как сейчас время всеобщего помешательства. Дед любит говорить красиво со всякими прибаутками. Нет, говорит, теперь ни писателей, ни философов, ни политиков, не режиссёров, ни людей, которых можно было бы считать лидерами, их заменили дилеры и киллеры, а мы с Ге́рой…

– Нет даже хороших токарей, фрезеровщиков и портных, – не дал ему договорить Сергей Андреевич, обгрызая куриное крылышко крепкими зубами. – Блохеры, юристы, кассиры, комики и доставщики жрачки самые рабочие специальности, ещё, как это… консуматорши, хе-хе, и сутенёры. Кто-то из римских мудрецов говорил, что чем ближе крах империи, тем безумнее её законы – то сейчас и у нас. Каждый новый закон хуже и злонамеренней прежнего. Утверждаю, мы идём к краху, у нас дутые злонамеренные законы, дутые писатели, дутые политики, дутый патриотизм, фальшивая буржуазная мораль, дутые цифры рейтингов, дутая экономика, дутое равенство социальных прав людей, дутое право равенства возможностей, пожалуй, даже деньги дутые, Сашок. Как Ильич говорил? «Никакое право не стоит ни гроша, если это право нельзя реализовать». Точка. Самое благодатное время для рождения тирании или войны, а она, утверждаю, не за горами. Впрочем, это везде так сейчас, во всём мире… всё злонамеренно, некомпетентно, импотентно и вроде для прикола, хиханьки да хахоньки и сиски-масиськи.

Сафрон рассмеялся.

– По поводу злонамеренности один писатель фантаст сказал, что не нужно приписывать злонамеренности, тому, что вполне объясняется глупостью…

– Так это самая взрывоопасный коктейль – смесь глупости и злонамеренности, – перебил его Сергей Андреевич. – Салтыков-Щедрин про это прописал ещё в девятнадцатом веке. Ничего не изменилось, продолжают Волгу замешивать толокном. командуют и плодятся фаршированные глупостями головы, а сказано ведь: несть глупости горшия, яко глупость. И ещё из старости, из летописей русских: выбирали достойнейшего, а выбрали полезнейшего.

Сергей Андреевич многозначительно поднял палец вверх.

– В летописи, Сашок, в летописи, ферштейн? Неглупый был у нас народ.

–Это правда, – рассмеялся Сафрон, – но я не докончил высказывание писателя о глупости, а он заключил, что при этом нельзя исключить и злонамеренности.

– Умно, – довольно качнул головой Сергей Андреевич. – Стоит хоть раз внимательно посмотреть в глаза наших чиновников, депутатов – пустота! Космическая пустота, заполненная глупостью, алчностью и страхом расплаты, чёрт бы их побрал Наполеонов в костюмах от конфитюр, тьфу от кутюр. Ну, право слово, у них в глазах цифры вертятся, как у кота Тома в мультике.

– Дед, разве Навальный похож на этих депутатов? – возразил Саша, – он молодой, борется со всеми этими дутыми вещами. Молодёжь считает его лидером, человеком способным повести за собой. В конце концов, поколение советских пенсионеров вымирает, им не до митингов, дожить бы спокойно, кто-то должен же изменить этот порядок, кто, как не молодые…

– Навальный, – хмыкнул Сергей Андреевич. —Запальный, Провальный, Хлебальный, – Поп Гапон болтливый. Выводит пацанов на митинг под дубинки славных росгвардейцев, а они с удовольствием исправляют сколиозы их хребтов, искривлённые долгим сидением за компьютерами, упаковывают в автозаки, а самые гуманные наши судьи с удовольствием штрафуют мелюзгу, причём расплачиваются за них несчастные родители. Ну, не отличный ли метод пополнять бюджет?! Сытая, хорошо одетая толпа протестантов с телефонами орёт: позор, позор, позор, он нам не царь, обнулёныш… вы, где нибудь видели или слышали, чтобы от криков десяти-двадцати тысяч человек рухнули б стены здания или хотя бы телефонная будка, что б от тысячи телефонных фонариков загорелся автозак? А тут страна от Калининграда до Владивостока, а власть… дутая-то она дутая, но какая никакая власть и церемониться с Навальными и навальнятами, когда у неё подгорает, не станет. Грубовато? Да. Некрасиво? Да, с обычными гебистскими замашками. Погодите, окончательно зажмут всех рублём, дутыми законами, дубинками и кредитами…или в войнушку ввяжутся, по законам жанра, когда дела совсем плохо пойдут. Вот этого Гапона зелёнкой пометили народные мстители, чёрт возьми, да всех его соратников и мазать не нужно, на рожах написано – предатели.

Сергей Андреевич поднял руку. Кому-то с глубокомысленным видом погрозил в воздухе пальцем, усмехнулся:

– Не то чудо из чудес, как мужик на небо влез, а то чудо из чудес, как мужик оттуда слез.

Саша с Герой расхохотались.

–Дед, на протестах не только молодёжь была, мы с Ге́рой видели. И, вообще, тебе совсем не жалко его, как человека? —упрямился Саша.

– По-человечески жалко, тюрьма не дом отдыха. Как-то по-топорному травили, если конечно это правда, что травили. Отпустили к немцам лечиться, чтобы надолго получить головную боль, а самовлюблённый и отважный Робин Гуд подлечился и назад вернулся. Пришлось вылеченного посадить. Выглядит, как плохой мексиканский телесериал. Да и борец этот, по всему, капитализм отменять не собирался, думал строить хороший и честный капитализм. Основа этого словечка-то, хе-хе, капитал, а этот господин в цилиндре и сигарой в крепких зубах давно известен своими хищными повадками.

–Дедушка, ты конспиролог, у тебя в голове одни мировые заговоры. По мне это подло, сажать за смелость, отвагу и правду, – покачал головой Саша.

Сергей Андреевич отмахнулся.

– Через год про него забудут, а его кореша, все эти говоруны из «Дождя», труселя подмочат и слиняют куда подальше от беды. Всем прижмут хвосты, другого выхода у власти нет, чтобы остаться у кормила.

Саша ехидно вставил:

– А поднятый с колен народ дружно проголосует за власть на пеньках и в багажниках?

– Проголосует, вцепившись в тележку с просроченным товаром в супермаркетах, – согласно кивнул Сергей Андреевич, усмехаясь, – сто лет назад Ярослав Гашек прикалывался к выборам в Чехии, обещая после его избрания создать «Партию умеренного прогресса в рамках законности», национализацию дворников и защиту Чехии от землетрясения, хе-хе, в Мексике…

– А каждому отдавшему свой голос за «Партию умеренного прогресса в рамках законности», обещал маленький карманный аквариум, – рассмеялся Сафрон.

Сергей Андреевич посмотрел на него одобрительно прищурившись

– Точно, наши сказочники ещё не то придумают к выборам, мастаки. Формула Иосифа Виссарионыча – «неважно, как проголосовали, важно, как подсчитали», работает. А там (он показал большим пальцем за плечо), давно уже с этим согласились. Ну, а мы…опыт перенимаем – демократия.

– Сейчас, сомневаются, говорил ли он это, – сказал Сафрон, – но формула в самом деле работает.

Саша скептически усмехнулся.

– Сто лет назад даже дома телефоны не у всех были, дед. Национализировать дворников… смешно.

– Среднеазиатских, – лукаво сверкнули глаза Сергея Андреевича.

– А вы, Сафрон, что об этом думаете? – спросил Саша

– Издалека мне трудно об этом судить. Конечно я слежу за российскими новостями, но в России я впервые, мне здесь всё внове, верчу усиленно головой, смотрю, слушаю, – начал Сафрон, с удовольствием глядя на раскрасневшееся лицо мальчика. – Я думаю, что власть вынуждена была зачистить Навального, даже понимая, что этим создаёт себе головную боль, соглашусь и с Сергеем Андреевичем, что зачистят и других. Ожидать, что он повторит путь Нельсона Манделы не приходится, на такие длинные расстояния власть не думает. Здесь и сейчас – вот её принцип, а дальше, так сказать, по ситуации…

Сергей Андреевич опять не дал Сафрону окончить, рассмеялся.

– Мандела! С ним-то белая власть в итоге решила говорить, когда выхода у неё уже не было, сели за один стол, да и то – сколько лет мариновали в тюрьме? Хоть с кем-то из тех наших сытых российских Мандел, что выводят людей на площади, наша власть захотела говорить? Вот так, как с Манделой – за большим столом тет а тет? Посчитала нужным это? Хе-хе, на чужой каравай – рот не разевай.

– Вот так да! И из какой же вы страны, Сафрон, так хорошо по-русски говорите? – спросил Саша.

– Из Азербайджана, из Баку.

– Из Азербайджана? – подскочил на стуле Сергей Андреевич, – за это нужно хлопнуть! Я же в чёртовой вашей Астаре в по́том пропитанной робе и полной выкладке, гонялся за нарушителями советско-иранской границы, а оказалось, что чужую границу охранял.

Он наполнил рюмку, быстро выпил под испепеляющим взглядом Саши и ласково погладил его по плечу.

– Кажется, в коньяке, друзья, произошло примирение враждующих сторон – уже лучше пошёл.

– Это прежний с новым в международный коктейль превратился, – подколол его Саша.

Сергей Андреевич отмахнулся.

– Ах, Астара, Астара, край китайской мимозы, медовой шелковицы, её там тутовником зовут, инжира, самых вкусных помидоров, жирнющей каспийской селёдки зало́м, невыносимого летнего зноя и … и молодости. Эх…

–Там и сейчас есть пропускной пункт в Иран, для местных жителей он свободный, – сказал Сафрон.

– Представляю, какой у тамошних азербайджанских и иранских погранцов прибыльный бизнес на таком доходном переходе. В тех краях и при Союзе-то всё на взятках было, Восток, – махнул рукой Сергей Андреевич.

Сафрон в знак согласия с ним кивнул.

–Это правда.

– И всё же, Сафрон, вы же молодой человек, пользуетесь интернетом, скажите своё мнение, о том, что у нас происходит, – опять заговорил Саша. – Вы же не будете отрицать, что бороться с дутыми законами, коррупцией и за справедливость благородно и смело, интересно послушать не россиянина.

Сафрон ненадолго задумался.

– Противодействие – двигатель изменений, – начал он тихо, – стоячая вода всегда становится болотом. Но к чему изменения приведут, вернее, каким способом они будут происходить обычно людям изначально неведомо. Они вполне могут загнать людей в новое болото, кровавое. Как в Баку в январе-феврале 1990-того года, когда вооружённых боевиков «Народного фронта Азербайджана» стали считать чуть ли не национальными героями. Погромы, убийства, грабежи квартир, страх, террор – вакханалия безвластия. Я маленьким тогда был, мы тогда почти не выходили из квартиры, прятались, слава Богу, что рядом с нами, тогда жили порядочные люди, помогали.

– Тогда же эти ваши народные герои и государственную границу СССР громили и убивали наших солдат, – вставил Сергей Андреевич,

–Да, жертв было много, – кивнул головой Сафрон, – сейчас у нас тоже есть оппозиция и с ней власть не особо церемонится, примерно теми же методами, что и у вас, но может быть с некоторым восточным колоритом. Государства без законов быть не может, в основе его должна быть мораль, а целью поддержка общественного блага. Закон должен решить на чьей он стороне. Когда же он на стороне меньшинства, то большинство, раньше или позже перестанет его соблюдать, а власть будет принуждать к их выполнению, закручивать гайки. Но резьба может сорваться и привести к крови, что происходило в истории многократно.

– И происходит, – поднял палец вверх, внимательно слушавший Сергей Андреевич.

– Да, – кивнул Сафрон, – сильные мира сего, не желают терять власть, а прогресс породил новейшие технические средства, способы и технологии манипулирования сознанием людей для удержания их власти – это модель под названием глобализм. Об этом написано так много, что жизни не хватит прочесть. А всё просто: несколько десятков людей владеют половиной богатств человечества, и этот клуб мерзавцев расстаться с властью не желает. Будущее, описанное многими писателями в антиутопиях, сбывается на наших глазах. Замечательный английский писатель Олдос Хаксли, написавший роман «Дивный новый мир, предположил, что в будущем изобретут препарат, который заставит людей полюбить неволю, отберут все свободы, а люди будут этому рады. Наш гений Фёдор Михайлович Достоевский, ещё раньше Хаксли, в «Бесах», писал об этом. Читали книгу, ребята?