Элион. Зеркало пепла

Юрий встал на колено – пальцы правой руки сами схватили бетон, а левой – пустоту, как будто там была рукоять. Глаз карнизника – зелёная луна – на миг встретился с его вертикальным зрачком. Внутри что-то сказало:

цель: ПОДПИТКА (МИРИЙ), ДИСТАНЦИЯ: 2.9 м

схема: СХВАТИТЬ КОРЕНЬ ПЛАЩА → ИНЖЕКТ/ОТТОК (0.8 с)

Он не понял, но знал. Побежал – не как человек, как пружина, короткими прыжками, и врезался плечом в мокрый шов под челюстью. Левая рука раскрылась – не пальцами, лепестками, и ввинтилась в корень плаща – там, где мембрана садится на мышцу.

Мир вспыхнул изумрудным. Кожу обдало холодным жаром, по шее прошли чёрно-зелёные капилляры. Каркас на спине загудел, как хищная пчела. Юрий тянул – не рукой, всем телом, и чувствовал, как песня из твари проваливается ему внутрь и гаснет.

– Держи! – Ласточка резанула связку, чтобы «плащ» отлип. Аркан дал ещё один – в ту же щель.

Карнизник сжался, как сдувающийся мешок, крик развалился на рваные звуки. Плащ сполз, липкость ушла. Грави-якорь удержал ногу, и чудище упало на бок, бьющимися крыльями по пыли.

– Назад! – Короста знал, как умирают такие – хвостовой удар. Пекарь рванул Пыжа дальше. Сажа наступила «Соломинкой» на нерв у сустава, чтобы дожечь. «Саламандра-9» дала короткий язык – достаточно, чтобы не заорать весь мост.

Тишина прибыла кусками: сперва вернулся гул моторов, потом шорох песка под обувью, потом дыхание в груди. Тина выключила «Сурка» – песни рядом не было.

Юрий отпустил. Из-под его левой руки капнуло – густая тёмно-изумрудная капля. Она впиталась в щебень, оставив холод. Внутри ощутилось больше, чем было минуту назад. Совсем чуть-чуть – но больше. Как будто кто-то поставил дополнительную ступеньку под его шаг.

Ласточка видела всё. Как по шее у него выступили чёрно-зелёные жилки и тут же ушли. Как взгляд на миг стал слишком долгим – оценивающим, нечеловеческим – а потом вернулся. Она коснулась медной скрепки в волосах. Запомнила.

– Живы? – ровно спросил Аркан.

– Живы, – ответили ему несколькими голосами. Пыж только матерился шёпотом – и плакал почему-то.

Сокол сверху провёл оптикой по рёбрам.

– Стая ушла, – сказал он. – Чисто.

– Пелены – перезаряд, стропы – проверить, – Короста уже считал, сколько ремонтных движений уйдёт. – Клетку – в кузов и привязать по-человечески, а не как… – он бросил взгляд на обломанную петлю.

Тина присела рядом с Юрием, вытащила из подсумка бинт, дерзко и осторожно перевязала его ладонь, хотя раны как будто и не было.

– Ты, – сказала она тихо, – музыкант, что ли?

– Нет, – сказал он. – Слышал. И держал.

– Тогда ты – Орф, – она улыбнулась сквозь дрожь. – Раз музыка в тебе слушается.

– Тина… – предупредил Аркан.

– Что? – она будто спохватилась. – Клички липнут, я проверяла. – И шёпотом, уже ему: – Орф… нравится?

Юрий вдохнул и кивнул. Где-то внутри голос отозвался:

Дополнительное Имя: ORF – ЗАДАНО (локально)

примечание: ИДЕНТИФИКАТОР НЕ ОФИЦИАЛЕН

– Вперёд, – сказал Аркан. – Здесь не стоим. Сажа – взрыв за нами, без фанфар. Идём до спуска. Там – перекур, воду – по глотку. Дальше – к городу.

Караван пошёл. Под эстакадой остались обугленные перья, вмятина от «якоря», пятно изумрудного в щебне и мутная мысль у каждого: сегодня повезло. И музыка – на минуту – послушалась человека

Шиши́ги взяли ход, джипы – хвостом. В кабине пахло железом, старым маслом и «утром» от Котла – сладковатым супом в термосе. Орф сидел на лавке спиной к борту – связанный, но уже среди; рядом – Тина, напротив – Ласточка, по краям – Короста и Пекарь. По рации шёл сухой шум – Сокол держал горизонт.

– Ну что, Орф, – Тина кивнула ему, будто проверяя, прижилась ли кличка, – у нас на рынке каждый знает, чего хочет. Я – фильтры и сладкое. Клёп – резину и ругаться с продавцом. Монах – тоже сладкое, только для души – бумагу да книги.

– Бумагу? – переспросил он.

– Писать, – отозвалась Ласточка, не отрывая взгляда от дороги. – Иногда слово лечит лучше бинта.

– А я хочу напиться, – сообщил Пыж из передней, на радость всем. – И в бордель. С наукой обняться.

– С какой ещё наукой? – хмыкнул Гвоздь.

– С древней, – Пыж посерьёзнел. – Практической.

– Смотри, не отхватить опытный образец Хорна, – сказала Тина.

– Возьму Пелену – и в бой, – гордо ответил Пыж.

– В бой с кем? – уточнил Пекарь.

– С собой, – Пыж вздохнул. – Я себе не нравлюсь трезвый.

– Короста? – спросила Тина.

– Стропы, болты, мозги к винтовкам, – буркнул тот. – И если повезёт – ящик совести. На вас всех.

– Мелисса – в реактивах утонет, – подал голос Шнур. – Сивер на рынок ради чипов, а на самом деле глазами будет искать “Ломоносов”. Ему уже снится этот твой универ.

– А ты, Ласт? – Тина покосилась.

– Тишину, – коротко ответила Ласточка. И добавила, честнее, чем собиралась: – И снять долг. Если найдём кого-то, кто умеет.

Она тронула под ключицей – невидимый ИК-маркер жёг не кожу, а память.

– А Аркан? – спросил Орф.

– На аукцион идёт, – сказал Гвоздь, понижая голос на полтона. – Закрытый, элионский.

– И что он там… – Орф поискал слово, – купит?

– Не наше дело, – отрубил Короста. – Когда нужно, он сам скажет.

– Если скажет, – буркнул Пыж. – Там такое творится – музыка для богачей: чипы, бронь, иногда люди.

– Люди не товар, – глухо сказал Пекарь.

– Там – товар всё, – тихо вставила Ласточка.

Орф повернулся к ним:

– Кто такие элионцы? Что это за… Элион?

– Город, – сказала Тина. – В небе. Пузо серебряное, как рыба под облаками. Там всё ровно: свет – как по линейке, вода – без песка, ветер пахнет денегами. Они сверху смотрят и покупают. А мы снизу – работаем и умираем.

– Они люди, – уточнил Монах, – но ведут себя как богам велят.

– Нас там не считают людьми, – чётко добавила Ласточка. – Мы – инструменты. Зато платят Мирием и железом. Иногда – долгом.

Орф слушал и чувствовал, как внутри что-то холодеет не от страха, а от узнавания. Мир наверху, мир внизу, лестница между – и кто-то держит её ногой.

– Сокол, доклад, – попросил Аркан.

– Тишина, – ответил Сокол. – Ненормальная.

Моторы подняли тон. Дорога выровнялась на пару километров, будто кто-то выстриг её заново. Они успели обменяться ещё парой пустых фраз, когда свет фар лёг и потух – не сразу, как свечи – сдавился внутрь, как если бы воздух стал густым.

– Стоп— – начал Гвоздь, но не успел.

Впереди, на оси дороги, вырезалась фигура. Плащ – матовая мембрана. Полумаска. Линзы щёлкнули. Арбитр Пепла заполнил всё, что раньше называлось «расстояние».

– Кто ты? – спросил он. Голос ровный, как нож по льду.

– Аркан, – так же ровно. – Человек.

– Что несёшь?

– Инструменты, долги и усталость.

– Зачем пришёл?

– Купить завтра.

Пауза. Плащ шевельнулся, как зверь под шкурой. Линзы перещёлкнулись – мельче – и остановились… на Орфе. Он не шевелился, но по спине уже ползли маленькие холодные искры.

канал: СКАН / ИДЕНТ

статус: ЗАПРОС ОТКЛОНЁН

примечание: СИГНАТУРА – НЕЯВНА, НО СХОДНА

– Проход, – сказал Арбитр. И шагнул не вперёд, а вдоль борта, как режут по коже – сбоку.

– Не мельтешим, – сказал Аркан. – Сурок – пульсом.

– Пульс – включён, – Тина крутанула регулятор. Воздух засушило.

Арбитр в этот момент двинул запястьем. Коготь-Осмий выпал как буква. Два глухих «данк» – и стропы преобразователя перерезаны, груз кренится.

– Стоп! – Пекарь упёрся плечом в борт, взял вес; Короста уже считает новые углы.

– Гвоздь, держи левый! – Аркан поднимает Смарт-.50 и бьёт в корень плаща. Искорка. Плащ слёг – но не отлип.

Арбитр второй рукой дал короткую очередь кинет-стежков: у Гвоздя вырвало оружие, «Саламандре» Сажи сломало крепление. Плащ шевельнулся, и Грави-гривна прижала сразу троих к бортам – как давка, только без людей.

– Ласт, – выдохнула Тина.

– Ключица, левый шов, – отрезала Ласточка и ушла в правую дугу. Один шаг – рез – отрыв. Её вибро-клинок прошил фастекс подвеса, щелчок – и грави-модуль просел на долю силы.

– Живы? – проверил Монах.

– Живы, – из разных мест.

Стая-мушки Арбитра разом осела на радиатор и на корпус Сурка – блестящие «мушиные глазки» пилили тепло и ток. Сурок завыл тоненько – перегрев через десять секунд.

– Держу пульс, – Тина.

– Держи голову, – Ласточка, и на третьем шаге – укол ещё раз – по резервной скобе подвеса. Арбитр на секунду сел на одно колено – не упал, упёрся.

И тут в небе насвистел Глас-Хора – коротко, равно в разные уши. У Ласточки стало узко в лбу, как будто туда ввинтили ледяной гвоздь. Рысь, шедшая флангом у насыпи, дёрнулась: звук был похож на рвущуюся верёвку. Она сделала шаг в пустоту.

– Рысь! – крикнул Пекарь. Поздно. Она ушла вниз – между плит, на арматуру. Крик не случился – воздух его не взял.

В Орфе что-то распахнулось и встало.

канал: ВЕСТИБ / ПЕСНЬ

уровень: ПИК

опция: АНТИФАЗА (1.6 с) – АКТИВИРОВАТЬ?

Он даже не сказал. Просто сделал. Мир сровнялся на полтора удара сердца. «Глас» потускнел, уши вышли на воздух.

– Сейчас! – Тина на этот просвет поддала «Сурка» и выжгла полосу между Ласточкой и Арбитром. И – из-за интерференции – на миг вспыхнула чистая сигнатура Орфа.

Линзы Арбитра щёлкнули, как замки.

– Memento, – сказал он, почти ласково. – Зеркало.

– Клёп! – гаркнул Аркан.

– Пошло! – Клёп дёрнул рычаг. ЛЭП справа вздохнула, кабели пошли вниз, как чёрный дождь. Сажа подорвала нижнюю связку – и между ними и Арбитром свалилась стена из проводов, железных лап и пыли.

– Коридор! – Тина.

– Пелены! – Короста.

– Выход! – Аркан.

Они прошили завесу, как нож через мокрую ткань. Арбитр не стал лезть сквозь искры и железо вслепую – встал и смотрел, пока караван проходил сквозь собственный дым.

– Живы? – спросил Аркан на ходу.

– Живы, – ответили.

– Рысь, – сказал Сокол сухо. – Нет.

На секунду никто не сказал ничего. Только Саламандра Сажи полыхнула полосой – ритуальный огонь в пустоту.

– Доклад: «Сурок» – на волоске, стропы – минус два, преобразователь – гуляет, – Короста уже шил расчётами дырки в воздухе. – Если он пойдёт с нами, мы ляжем на повороте.

– Он идёт, – сказал Сокол. – Справа, по кромке. Не спешит.

Аркан побледнел – не лицом, решением. Посмотрел на людей – на живых.

– Мы спасаем живых, – сказал он ровно. – Клетку – снаружи. Воды оставить. Кто против – назовите имя того, кто пойдёт вместо.

Тина вскинулась, как кошка – и опустила глаза. Пекарь молча стянул ремень, Гвоздь отвёл взгляд к небу. Монах сложил пальцы лодочкой:

– Пусть путь судит. Мы – не боги.

Клетку сняли аккуратно – насколько умели. Поставили у поломанного щита с выцветшими буквами «ГОРО…». Котёл поставил канистру воды сбоку, как у постели больного. Тина сунула через прутья плед и кусок сахара:

– Не умирай, – сказала она. – Я… ненавижу похороны.

– Постараюсь, – ответил Орф, и голос у него был ровный – так ровно бывает только у тех, кому очень холодно внутри.

Ласточка подошла последней. Она вынула из плоской жестяной коробочки тонкую алюминиевую пластинку – процарапанная фраза легла в её ладонь, как лезвие.

– Возьми, – сказала она. – «Выбирай, что считать правильным». – Сенека.

Он пальцами – неловкими, наполовину железными – принял пластинку, как принимают чьё-то тепло.

– Держись того, что внутри, – добавила она. И вполголоса, словно самому ветру: – И не улыбайся злу.

– По машинам, – сказал Аркан. Никакой драматургии. Техника любит простые слова.

Караван пошёл. Не оглядываясь – иначе идти было бы некуда. Последним задержался Пекарь. Он кивнул Орфу – коротко, как носильщик, выносящий тяжёлое:

– Дыши. Живой – это кто дышит.

И ушёл.

Пустошь вдохнула. Ветер тронул обрывки плакатов, столб ЛЭП простонал кабелем. На гребне рельефа стоял Арбитр. Он не приближался. Смотрел. Плащ шипел ветром. Линзы щёлкнули.

– Зеркало, – сказал он тихо. И повернул туда, где уходили его люди.

Орф остался один. Клетка, прутья, пластинка с царапанной строкой в ладони. Внутри ИИ заговорил шёпотом, почти по-человечески:

режим: ВЫЖИВАНИЕ

ресурс: НИЗКИЙ

совет: МИНИМАЛЬНЫЙ ХОД К УКРЫТИЮ; ИСПОЛЬЗОВАТЬ ДЕФОРМАЦИЮ СВЯЗЕЙ (ЦЕПЬ)

Он посмотрел на звено. Вдох – вдох – долгий выдох. Спинной каркас отозвался изумрудной болью.

опция: МИКРОВСПЛЕСК (МИРИЙ) – 0.4 с

– Да, – сказал он тихо – не кому-то, себе.

Жар шипнул в железе. Звено лопнуло – чисто, как лёд. Он выбрался, взял обломок, встал. Небо было низким, как крышка. Но где-то далеко светлело – линия, похожая на дорогу.

– Я – человек, – произнёс он вслух. – А люди – живут.

И сделал первый шаг.

Глава 2

2 Акт

Встал я не сразу. Сидел на холодном бетоне и тупо смотрел в никуда. Мир не просто перевернулся – как будто кто-то смахнул со стола мою прежнюю реальность и поставил другую, с трещинами и ржавчиной. Посидел так минут пять. Может, десять – время в таких местах липнет.

Головой понимал: теперь я один. И это, как ни странно, даже к лучшему. Эти ребята не были мне ни друзьями, ни товарищами – везли в клетке, как мясо на торг. Сколько бы ни улыбались, на ценнике у меня были нули. Ладно. Тяжёлые мысли – потом. Сейчас нужен воздух в лёгкие и план покороче.

Я поднялся, размял плечи, колени, шею – суставы хрустнули, будто кто-то в них всю ночь спал. (Голос: пульс 104. Дыхание прерывистое. Рекомендую движение.)

– Рекомменд… да знаю я, – буркнул я в пустоту.

Окраина города тянулась серыми ребрами: пустыри, редкие коробки гаражей, обрывки заборов. До первых спальных домов – метров триста, не больше. Но карманы пустые, а без железки в руке эти триста легко превращаются в последнюю прогулку. Нужна палка, труба, что угодно с острым концом. Хоть гвоздь.

Я на секунду вспомнил, как рвал ту тварь под мостом. Голыми руками, как в дурном сне. Имя вылетело – да мне сейчас и не до имён. Голова гудела – будто в черепе завели старую трансформаторную будку. Сто пятьдесят лет в морозилке, привет новому миру. Или это миру привет от меня?

Слева за пустырём маячил пригородный посёлок – когда-то дорогие домики, одинаковые как шпроты в банке. Там может быть еда. Или неприятности. Скорее – второе.

– Решено. Туда, – сказал я сам себе. Слышать собственный голос иногда полезно: напоминает, что ещё жив.

Перед тем как идти, я ещё раз глянул на руку. Под кожей – тонкие металлические жилки, словно кто-то вплёл в меня провода. В глубине ладони лениво пульсировало зелёное – как дыхание под льдом. Нравится мне это или нет – теперь это тоже «я».

Пошёл. Сначала медленно, по неровной обочине. Полкилометра дались странно легко – ни шороха, ни лай, ни привычного скрипа, который ночью стекает с фасадов. Даже крысюки не показались. Я невольно насторожился: слишком пусто.

(Голос: аномально низкая активность. Гипотезы: недавняя зачистка; хищник поблизости; зона избегания.)

– Спасибо, доктор Очевидность, – выдохнул я. – Будем считать, здесь кто-то уже пострелял.

С корытом тишины лучше не спорить. Я свернул к первому дому – кирпич, облезлая штукатурка, дверь на перекос. На пороге валялась палка-швабра с железной насадкой. «Не меч, но честно», – подумал я и поднял. В руке сразу полегчало. Любая железка – как паспорт в чужой стране: с ней разговаривают охотнее.

На краю посёлка я увидел дом. Когда-то – хороший: широкое крыльцо, добротная кладка, планировалось жить «в достатке». Даже через сто пятьдесят лет коробка держалась – только трещины пошли паутинкой, да стекла не уцелели.

Я вошёл аккуратно. Ну как аккуратно – дотронулся до ручки, и дверь заскрипела так, что мне показалось, это слышно в соседней стране. Замер. Слышал, как ветер дергает обрывок баннера где-то во дворе. Больше – ничего. Тишина – иногда лучший пароль.

Кухня была прямо. Я сделал три шага – и совершил глупость: по привычке дёрнул дверцу холодильника. Мир ответил мгновенно. Вонь ударила, как удар ботинком в диафрагму: помойка всех времён и народов, настоянная на тухлом масле. Глаза заслезились. Я захлопнул, вбил себе в память: холодильники не открывать. Никогда.

Запах в доме был странный. Серой – ясно. И ещё что-то резкое, щиплющее – похоже на аммиак. Неприятная смесь. Пахнет так там, где долго жили и быстро умирали.

Я облазил шкафы, дверцы, полки – везде пусто, как будто дом заранее обобрали. (Голос: справа – аномалия пустоты. Полость в стене.)

– Сначала – съестное, – буркнул я, но заметку запомнил.

И всё-таки нашёл – не глазами, а интонацией дерева. В одном шкафу двойное дно. Под ним – кладовка «На черный день»: две банки горошка, тушёнка, кукуруза и рыбья банка в томате. Про «свежесть» гадать бессмысленно. Желудок тем временем объявил забастовку – стянул живот в узел, в глазах на миг потемнело.

Нож с полки – ржавый, но остриё ещё живёт. Надрезал крышку, понюхал – вроде терпимо. Ем. По чуть-чуть, не торопясь, чтобы не поругаться с организмом. Горошек ушёл, тушёнка – тоже. Рыба в томате открылась запахом такого ада, что я, кажется, стал немного святее. В окно – без разговоров.

Поднялся на второй этаж. Спальня – ещё цела; рядом – гардеробная. Приодеться не помешает: идти по миру в пледе, завязанном «на греческий манер», – это либо смех, либо выстрел. В вещах нашлось приличное: чёрная водолазка добротного трикотажа, плотные чёрные джинсы – помню такие до фронта, «околовоенная» фирма хвасталась. Сели плотно и не мешают. Сверху – кожаный плащ, старый, но живучий: карманы, полы широкие, и главное – закрывает моё «уродство». Нашлись ножницы – отрезал свою косу: два метра волос, росших в анабиозе, улетели в мусор. Подравнял до плеч, в зеркале стало менее чудищно. В углу – шляпа с широкими полями, чисто двадцатый век и кино про мафию. Примерил.

– Мда. Всё ещё урод, – сказал отражению. – Но издалека, глядишь, не сразу пристрелят. Маску бы.

(Голос: аномалия в стене остаётся. Вероятен тайник.)

– Идём смотреть.

На глаз – пустая панель. На ощупь – гуляет. Я не стал играть в часовщика: вогнал кулак, потом плечо, и ниша сдалась. Повезло – как будто дом решил извиниться за холодильник. Внутри лежал револьвер – тяжёлый, классический. Калибр .44 Magnum, судя по клейму. Рядом – кобура, три пачки патронов, конверт с наличкой, немного золота: цепочка, кольца, серьга.

Деньги я сразу отбросил – бумага здесь слабая валюта. Золото запихнул в карман: уроки истории учили, что металл переживает режимы и обещания. Револьвер взвесил в руке – честная железяка. Ломаться нечему. Минусы тоже честные: шумный как авария, отдача как у злого мула, да и патронам сто лет в обед – могут отсыреть, осечки обеспечены.

– Проверим позже, – сказал я Молоху с шестью каморами и приладил кобуру на пояс. – Сейчас стрелять – как к ужину приглашения рассылать.

Я вернулся на первый этаж – взглянуть на коридор и «аммиачную» зону. Пол у косяка был посеревший, в пыли – вытянутый бороздкой след, как когтем провели. Рядом – пара тёмных точек, где дерево подгорело: кислота. Тут были плевуны. Недавно.

(Голос: вероятность повторного контакта – средняя. Рекомендую покинуть дом двором. Периметр осматривать на растяжки.)

– Принято.

Я затянул плащ, убрал волосы под шляпу, перехватил железную швабру поудобнее и шагнул в коридор. Снизу, из подвала, донёсся короткий, неуверенный шорох – как будто кто-то тянет по бетону мокрую тряпку. Затем – тишина, в которой слышно, как скрипит ветром сорванная вывеска.

Я поднял ладонь, чувствуя, как под кожей лениво шевельнулось зелёное. Не время. Сначала – ухо к дверной щели, глаз – во двор, шаг – на носках. Дальше – по плану: вода, воздух, выход.

И двинулся, не давая дому договорить.

За два с лишним часа я облазил два дома. В первом – ничего путного: тряпьё, пыль, холодильник-убийца. Во втором, похоже, когда-то жил либо военный, либо охотник: в шкафу нашлись берцы – простые, армейские, без понтов, зато шипами не пробьёшь и подошва как броня. Сели на ногу как влитые – один сплошной плюс. Там же откопал добротную сумку через плечо: не рюкзак – именно сумка, которую мгновенно скинуть можно и при этом не болтается. В неё сразу ушли две уцелевшие консервы и пачка риса из предыдущего дома. Ещё – охотничий нож и кожаная кобура на бедро: повесил на правую ляжку – доставать удобно, мешаться не будет.

К вечеру я добрался до четвёртого дома; третий был пустой, даже паутина устала. Снаружи – обычная добротная коробка из кирпича и блока, один этаж. Внутри поначалу – скука: пара примитивных растяжек, уже рассыпавшихся в труху. Ничего живого.

(Голос: в одной из комнат – падение давления. Сквозняк неестественный. Вероятна полость.)

– Ведёшь, веди, – шепнул я.

В гардеробной постоял, поглядел, потыкал – пусто. Пока Голос не подсветил мне стену. На ощупь – гуляет. В этот раз грубая сила не понадобилась: чуть нажал – и панель откинулась сама. За ней – лестница вниз. Спустился. Глубина метра четыре, может, пять – не всякая тварь такое раскопает.

Внизу упёрся в тяжёлую железную дверь с кодовым замком – механический «сейф». Электричества здесь нет, а механика любит прямые руки. Голос быстро выдал с десяток вероятных комбинаций, я покрутил по его подсказке – и через двадцать минут щёлкнуло. Пароль похож на дату: 2001-12-04. День рождения хозяина? Похоже.

Внутри оказалась комната – и не «комнатка», а целые метры семьдесят, как минимум. Запасы еды, стойки с оружием, стеллажи с снаряжением. В углу – мастерская: наковальня, горн, кузнечный инструмент, печь. На другой стене – полки с книгами, стопка DVD, старый телевизор. Всё цело, будто хозяин только отошёл за хлебом на полторы сотни лет.

– Вот это рай, – сказал я вслух и даже не постеснялся.

Начал с оружейки. На стойке – два автомата: АК-47 и АК-74, рядом – два помповых дробовика. В ящике – два револьвера «магнум»: тяжёлый .500 S&W и классический .44 Magnum – аргументы весомые даже здесь, против серьёзной твари. На крюке – мачете, не игрушка – толстый обух, правильная геометрия.

А в самом углу – СВД. В полном обвесе: резьбовой глушитель, дорогая по довоенным меркам оптика, усиленный возвратный узел, регулируемый приклад. Патроны – россыпью и в обоймах, часть – бронебойные. На этом месте я поймал себя на улыбке всеми сорока… тремя зубами. Ну да, плюс-минус клык.

Перед тем как лечь, устроил инвентаризацию – что брать сейчас, что оставить на потом. Сил у меня больше, чем у среднего человека, но таскать склад на себе – удел идиотов. Дробовики и автоматы оставляю – шум, вес, расход боезапаса. Магнумы – да: надёжные, простые, ломаться нечему; к ним – по горсти исправных патронов (отсеял «зелёнку», ржавчину). СВД – тоже да: дальняя рука. Проверять стрельбой – позже: выстрел тут – приглашение на общий ужин.

С ближним боем хуже. Железную швабру я пристроил у выхода, но нужна нормальная штука для «в упор» мачете тоже неплохо, но вот хочется мне что-то поувесистее. Посидел, посчитал. Мастерская – как раз под меня: в прошлой жизни баловался ковкой, знаю, как металл закалять и отпускать, как вести кромку, как точить режущую грань. Сделаю себе завтра. Сейчас – без ритуалов.

Я подвинул стол к двери, повесил на ручку шнур с болтами – чтобы дребезжали при движении, на вход уложил пару пустых банок – простая сигнализация. Воду поставил рядом с койкой из паллет. Понемногу поел (без героизма, желудок у нас злопамятный), затянул плащ вместо одеяла, револьвер положил под ладонь, нож – к бедру.

Сверху, где-то на уровне кухни, что-то коротко клацнуло – то ли проволока повела себя на ветру, то ли дом вспомнил про старость. Я прислушался. Тишина. Только вентшахта шепчет.

(Голос: уровень шума – минимальный. Режим отдыха рекомендован. Переход на чередование, 20 минут дрема / 5 минут контроль.)

– Поехали по умному, – выдохнул я и прикрыл глаза. Без права расслабляться: каждые двадцать минут будильник в голове.

В темноте зелёное под кожей чуть шевельнулось – как дыхание под льдом. Не время. Завтра будет время. И огонь.

Спал я плохо. Не просто плохо – тяжело: будильник по схеме «двадцать минут дрема – пять минут контроль» не давал провалиться. Под утро, когда мрак густеет напоследок, сверху шевельнулось. Я дверь бункера не запирал – кто его знает, откроется ли она изнутри – просто прикрыл. Умереть от голода за запертой дверью – сомнительная романтика.