Когда замирает время

Отец Георгий приостановился, чтобы допить остывающий чай.

– Ты наверно думаешь, Семен, что вот батюшка заговорил на отвлеченные темы, а на твой вопрос ответить забыл, так?

– Нет, не думаю. Мне кажется, что все, что вы сейчас рассказали, мне знать нужно, и это поможет мне легче понять и суть моего вопроса, – ответил Семен.

– Да, Семен, все верно! Но на самом деле, это даже не сотая доля того, что нужно знать о Церкви. И чтобы не утомлять твою больную голову вещами пока что сложными для тебя, я хочу попробовать уже «простыми словами» объяснить то самое «во-вторых», что тебя интересует.

Итак, представь такую ситуацию: ты поссорился с приятелем, дружбой с которым очень дорожишь, и даже более того: в чем-то зависим от него. Ты знаешь, что сам стал причиной этой ссоры, и на тебе лежит вина в ее возникновении. А еще понимаешь, что отныне лишился помощи приятеля во многих вещах. И что теперь? Напрашивается логичное решение: надо как-то мириться, ибо нынешняя ситуация крайне невыгодна, прежде всего, для тебя. Но тогда уж придется как-то объясниться с ним, и первым делом, признать свою неправоту, принести извинения и, чтобы окончательно загладить ссору, преподнести ему что-нибудь в подарок. И вполне возможно, что после этого появится шанс вернуть к себе расположение приятеля! Вот такая история. И что ты об этом думаешь? Тебе этого ничего не напоминает? – спросил отец Георгий.

– Вы хотите сказать, что когда я ставлю свечку, то пытаюсь этим «задобрить» Бога за какую-то свою провинность перед ним, так что ли? – спросил Семка. – Но, если я виноват в чем-то серьезном, может ли эта свечка удовлетворить Его? Допустим, что я взял у друга покататься скутер и разбил его, он что: удовлетворится тем, что я куплю ему вместо него пачку сигарет или бутылку «колы»?

– Ты правильно рассуждаешь, Семен. Однако забываешь, что в данном случае имеешь дело не с приятелем, а с Богом. Твой приятель в этом примере ограничен в силах и средствах. Разбитый тобой скутер для него – серьезная потеря. Для Бога любой материальный ущерб – ничто, даже если ты сожжешь огромный склад с самыми дорогими телефонами. Ибо вся материя на земле и вне ее – Его творение и, по большому счету, – Его собственность. Абсолютно «своего» у нас нет ничего. Нам только кажется, что мы что-то имеем и чем-то владеем. В реальности, мы получаем в пользование какую-либо вещь, как бы «по доверенности». Есть такая форма правового договора у людей. Слышал, надеюсь?

Семка утвердительно кивнул головой.

– Вот видишь, Семен, – в реальности оказывается все не так, как нам представляется. Сегодня кто-то думает, что владеет огромным состоянием и может купить половину мира, а уже завтра – мировая война, и деньги его – прах и пепел! Все в этом мире подвижно и крайне неустойчиво. Что может человек против Бога? Да ничего!.. Но давай-ка снова вернемся к нашим свечкам.

Понимаешь, Семен, общение с Богом – дело не простое. Мы, люди, в силу своего несовершенства говорить с Ним на его языке не можем. А потому, – Ему приходится общаться с нами на понятном для нас языке. Если ты читал Евангелие, то наверняка помнишь, что Господь Иисус часто говорил с иудеями языком притчей, то есть иносказательно. Потому что сказать напрямую часто не представляется возможным. Точно так бывает, когда родители пытаются что-то новое объяснить ребенку. Они находят понятные ему формы смыслового восприятия: через картинки, игрушки и так далее. Мы же для Бога всегда дети, и потому подобный образно-смысловой язык продолжает иметь место в Церкви. Наши богослужения глубоко символичны: каждый предмет, каждое действие ассоциируют в человеке определенный образ или событие. Особенно это касается Литургии. Ты, конечно, знаешь о том, как Господь Иисус Христос добровольно принес себя в жертву, и был распят на кресте? Эта тема, которая стоит отдельного серьезного разговора. Скажу лишь главное: Господь показал нам образ величайшей любви к людям, какой и представить нам невозможно! И как сказано в Евангелии: «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя» (Ин. 15: 13) Вот так! Сам Бог сошел с небес, чтобы принести себя в жертву за грехи человеческие. И сотворил это для того, чтобы научить нас любить. Ибо если в мире воцарится Любовь, то исчезнут все противоречия, ненависть и злоба. Уйдут в небытие кровопролития и войны!

И чем мы можем ответить Господу на такую его Любовь и заботу о нас? Конечно же, только взаимной любовью к Нему. И, как думаешь, каким образом мы можем выразить Ему свою любовь?

– Что? Свечка? – спросил Семен.

– Да, Семен, и свечка в том числе. Но это лишь, самое малое.

Отец Георгий допил чай и, быстро взглянув на часы, заметил:

– Ого, друг! Заговорились мы, однако, с тобой. Что нам делать? Мне уже пора идти по делам, давай-ка мы с тобой в другой раз договорим, идет?

– Хорошо, батюшка, – сказал Семка, – когда у вас найдется для меня время?

– А ты приходи так же, как сегодня, – после службы. Ты же свободен, как я понимаю: не учишься и не работаешь?

– Да, пока свободен.

– Вот и хорошо. Буду тебя ждать.

– Спасибо, отец Георгий за беседу. И за обед тоже.

– А это надо Бога благодарить и еще наших поваров. Давай-ка мы с тобой это и сделаем.

Отец Георгий встал, и, повернувшись лицом к большой иконе, висящей по центру трапезной, прочитал короткую молитву благодарения. Семка посмотрел, как крестился батюшка, и тоже, перекрестившись, поклонился в сторону иконы. Уходя, он поблагодарил поваров на кухне:

– Спасибо, вам за обед!

– Во Славу Божию! – донеслось с кухни.

* * *

Весь остаток дня из головы Семки не выходил разговор с отцом Георгием. Он узнавал совершенно новые для себя вещи и находился под впечатлением того, что услышал и увидел. Он не знал до этого церковной жизни, не представлял, что в ней вообще происходит, и лишь по слухам мог судить о людях, что посещают ее и служат в ней. Ему прежде представлялось, что в храм ходят исключительно темные, малограмотные люди, да еще обделенные телесно: разные калеки и инвалиды, которых он иногда встречал возле храма. Весьма нелестные имел по слухам представления и о священниках. В школе кто-то из ребят рассказывал анекдоты про батюшек, в которых попы – «жадные и тупые пьяницы», и что они только и делают, что обирают людей! Семен был поражен тем, что не увидел совершенно ничего из того, что рассказывали школьные «приятели». Ему даже стало неловко от того, что какое-то время носил в себе эту откровенную мерзость. Отец Георгий поразил его своей добротой, интересными и глубокими рассуждениями, какой-то своей внутренней строгостью, образованностью и организованностью. В церкви он увидел строгий порядок, какую-то особую дисциплину и, вместе с тем, простоту. Он вспоминал и продолжал размышлять о своем разговоре с батюшкой, и все больше обнаруживал в себе крайне низкий уровень познаний. Все, что он читал и изучал раньше, попадало в какой-то второстепенный разряд человеческих знаний, а на главное место в вопросе понимания мироустройства вставало теперь совсем другое: таинственное и неведомое. И что больше всего поражало Семку: он едва ли не нутром чувствовал правоту батюшки. Его душа и интуиция подсказывали ему, что истина находится где-то рядом.

Мама Семки готовила ужин, когда он зашел к ней в кухню. Он присел на стул. Мать ласково посмотрела на него и спросила:

– Что, проголодался, сын?

– Еще нет, – бодро ответил Семка, – меня отец Георгий в храме накормил весьма сытным обедом! Кстати, там очень прилично и вкусно готовят.

– Неужели? – удивленно взметнув брови, спросила мать. – А я думала, что ты считаешь, твоя мать готовит лучше всех!

В ее голосе едва заметно прозвучали ревнивые нотки.

– Мама! Конечно же, твоя еда лучшая, – спохватился сын, – ты у нас с папой «золотая» повариха, и мы очень любим тебя и всю твою еду! Ты просто непревзойденный кулинар и безумно вкусно всегда нас кормишь!

– Ладно, Семка, не подлизывайся, – примирительно сказала мать. – Скажи лучше, что у тебя нового?

Он задумчиво и серьезно посмотрел на нее и неожиданно тихо спросил:

– Мама…. а вот, скажи мне: Ты когда ходила молиться за меня, что-то чувствовала возле икон в тот момент?

Она отошла от плиты, и села за стол напротив него. Лицо матери накрыла тень скорби от нахлынувших грустных воспоминаний.

– Что тебе сказать, Сема… тяжело нам тогда с отцом было. Я все время плакала и просила Господа, чтобы он оставил тебе жизнь. И в храме я тоже плакала и молилась, мысленно просила об этом Николая Чудотворца и Богородицу…

Ты спрашиваешь: что я чувствовала тогда? Я уже не помню, я ведь находилась в таком ужасном состоянии! Для меня тогда все перепуталось: день, ночь. Все словно плыло перед глазами… Хотя… постой! – она внезапно глубоко призадумалась, что-то вспоминая.

– Возможно, мне это просто показалось…

– Ну, что? Что тебе показалось, говори скорей, – нетерпеливо проговорил Семка.

– Вечером накануне твоего перевода из реанимации, – медленно и неуверенно продолжала она, – кажется, это было именно тогда… да! Я молилась у иконы Святителя Николая.

Ты знаешь, мне на миг показалось, что он улыбнулся мне, и я как бы даже услышала внутри себя голос: «Не бойся, все будет хорошо!» Я удивилась, но тогда подумала, что начинаю сходить от горя с ума, и постаралась поскорее забыть это, но вот, – ты мне снова напомнил.

Мать помолчала какое-то время и, печально улыбнувшись, произнесла:

– Вот видишь, так и случилось: ты поправился, и мы с отцом этому ужасно рады!

Мать встала, обняла Семку и, потрепав его за волосы, тихо сказала:

– Слава Богу, что Он услышал нас, и мы опять все вместе! Слава Богу!

* * *

Прошло примерно около года. За это время в жизни Семки случилось много перемен. Главное – он стал более реально смотреть на себя и на многие вещи, оценивать свои силы и возможности. Его знакомство с отцом Георгием переросло в нечто значительно большее, чем дружба. Фактически для Семена батюшка стал вторым отцом. Он стал трудиться в храме, поначалу изредка приходя и помогая, как доброволец. Вскоре это переросло уже в жизненную потребность, и отец Георгий благословил его на работу в храме, после чего Семен вполне официально был зачислен в штат сотрудников церкви. И хотя его должность, по мнению родителей, являлась довольно скромной – он числился чтецом и помощником завхоза, но сам Семен полагал, что занимается делом весьма важным и ответственным. Кроме того, что принимал активное участие в богослужениях, он следил за состоянием храмового имущества: за наличием в алтаре угля, ладана, свечей и всего прочего, что было необходимо для службы. Иногда приходилось вместе с завхозом выезжать в небольшие командировки, в основном в пределах города, где он уже действовал в качестве грузчика. Все эти труды занимали у него довольно много времени, и даже большинство воскресных дней для него оказывались рабочими. Из-за такого графика его работы сократилось общение с родителями, которые поначалу выражали свое недовольство, но позже смирились, понимая, что парень нашел свое место, где ему действительно хорошо. По мере того, как церковная жизнь мало-помалу становилась частью и его жизни, постепенно стали меняться и его привычки. В своей комнате он поместил маленький иконостас, перед которым постоянно горела лампадка. Ко всему этому он взял себе в правило чтение молитв по утрам и вечерам, и был недоволен, если его отвлекали от этого занятия. В целом, Семен не считал себя религиозным фанатиком, поскольку просто видел во всех этих действиях реальную пользу для себя. Так его научил мыслить отец Георгий. С тех пор, как он стал постоянно трудиться при храме, появилась возможность чаще встречаться и разговаривать с батюшкой. Отец Георгий как-то сказал:

– Все что мы здесь делаем: трудимся ли, молимся ли, – ничего особенного не совершаем. Так и должно быть. Молитвенное состояние человека – это всего лишь его нормальное состояние, точно такое же, когда человек дышит, ест, спит…

И не более того! Здесь нет никакого особого подвига, потому как мы это и должны делать. Богообщение крайне необходимо, и прежде всего, для самого человека. Оно наполняет его жизнью, и сама жизнь обретает смысл. Так было положено изначала, с момента сотворения мира. Наши древние прародители Адам и Ева жили в постоянном общении со своим Творцом. Оно было необходимо им, но крайне необходимо и нам! Когда человек живет с Богом, он подобен путешественнику, имеющему рядом опытного проводника, который знает все тонкости маршрута, все его опасные места, способен в любой момент прийти на помощь. И давай вообразим другую ситуацию. Нас высадили на маршрут без карты и проводника посреди пустынной саванны в окружение голодных и хищных зверей. И далеко ли в таком случае нам дадут уйти? Да нас тут же разорвут! И мы вполне отчетливо это видим в окружающей жизни, как подобные им звери – грехи и страсти, пожирают людей, калеча и убивая их. Мы привыкли видеть пользу и целесообразность в каких-то простых вещах, но почему-то не хотим замечать очевидную пользу от общения с Богом! Нам представляется крайне важным иметь научные знания в различных ее областях, но только не в богопознании! Эта сфера знаний не представляется важной в ее прикладном смысле и значении. Такая ситуация поистине парадоксальна. Человечество пытается постичь окружающий мир, заглянуть за горизонт в бесконечные просторы космоса, а получается, что в это же самое время не видит буквально перед собой! И причиной тому может быть только сам человек, а точнее его состояние…

– Батюшка, – перебил его Семка, – вот вы говорите, когда молимся, то ничего особенного при этом не совершаем, а как же тогда понимать подвижничество святых? Их молитвенный подвиг? Про это ведь так и пишут: «подвиг».

– Здесь, Семен, снова имеет место слияние смыслов.

В данном случае слово «подвиг» не означает какой-то геройский поступок или что-то из ряда вон выходящее. Ты верно заметил, что выражение «подвижничество» здесь подходит больше: смысл его – «подвизаться», то есть просто трудиться, и при этом – никакого геройства.

– Так это, что получается? Что святые ничего особенного и не сделали?!

– Точно так. Ничего особенного…. Они просто делали и поступали, как должны были сделать, то есть их действия и поступки были просто нормальны. Но нормальны они с точки зрения Бога, но не людей!

– И как это понимать? Что святые – это всего лишь нормальные люди?

– Конечно. Они те, кто Богу приятны, поскольку следуют божьим правилам и поступает, как должно. Они ему угодили своей праведной жизнью или поступком. Оттого и называются – «угодники Божии».

– А как же остальные люди? – спросил Семен.

– А остальные – грешники. И я думаю, что большинство из нас в их числе…

– Постойте, батюшка! Ну ладно, я-то может и грешник, но вы? Столько лет уже служите Богу! Как такое может быть?

– Ну а почему нет? Исцелять раковых больных не умею, из мертвых воскрешать – тоже, по-китайски не разумею, так кто же я тогда, как не грешник?

– А что святые все это могут?

– Ну, может не все и не всегда при жизни, но как показывает практика: им Господь дает то, что нам, грешным людям, обычно не дано. От того, как жил святой при жизни, в каких делах более всего преуспел и угодил Богу, часто зависит, какими дарами и способностями отметит его Господь после смерти.

– А почему лишь после смерти?

– Потому что «абсолютной святости» при жизни не бывает. Человек, какой бы праведной жизнью ни жил, неизбежно, так или иначе, согрешает. Мы просто не в состоянии не грешить. Вот к примеру, если автомобиль, работающий на бензине, движется, то за ним неизбежно тянется шлейф дыма из отработавших газов. А если дыма нет, то и машина не едет. Машины, ты знаешь, бывают разные: по типу, размеру, своему техническому состоянию. И одни дымят сильно, другие меньше. Так и люди: одни грешат больше, другие, может, совсем мало, но в любом случае, все равно грешат. И прекращается это только со смертью. А когда уже новые грехи перестают поступать на этот своеобразный «греховный баланс» человека, Господь уже может подвести итоги его прижизненной деятельности и определить степень праведности. Кстати, вот почему вопрос канонизации и прославления человека всегда рассматривается Церковью лишь после его смерти. Смерть останавливает в человеке живущий в нем грех. Точно так поступают врачи, когда изолируют заразных больных, помещая их на карантин. «Я хорошо помню, – сказал отец Георгий, – в детстве я заболел корью, и ко мне долго никого не пускали. Даже на двери нашей квартиры висела бумажка с предупреждением: «карантин: корь!» И это было очень правильно, поскольку сохраняло от заражения других людей. У древних иудеев, как мы знаем, тоже действовал карантин в отношении прокаженных (болеющих проказой) людей. Им под страхом смерти было запрещено приближаться к другим людям. Вспомним Евангелие о десяти прокаженных мужах (Лк:85). И получается, что смерть, как бы противна для нас она ни была, совершенно необходима, как инструмент, позволяющий прекратить в человеке действие греха. После воздействия на человека этого страшного скальпеля, Бог оценивает баланс добрых и худых его дел, и если первых окажется много больше, то Господь, как бы «доочищает» его всего, возвращая человеку его первообразную чистоту. В этом смысле наши прародители до своего грехопадения пребывали в святости, и это не было чем-то выдающимся: просто нормальное состояние человека. И точно так следует полагать и в отношении всех прочих святых.

– А мы, что, получается «не нормальны», что ли?

– Да, Сема, чего уж тут нормального, когда люди творят то, что подчас и зверю в голову не придет. Ты сам видишь, что происходит в мире, да и вокруг нас. А если сказать больше, и внутри нас. И это абсолютно так и есть!.. Но ситуация не безнадежна, как это было до пришествия в мир Господа Иисуса Христа. После Его воплощения и животворящей жертвы на Кресте, мир получил долгожданную надежду. Люди услышали благую весть об избавлении от смерти, этого многовекового проклятия! Ты уже знаешь, что Святое Евангелие, которое мы все время читаем на службах, это и есть та самая «Благая весть».

– Да, батюшка, знаю. Только не понимаю одного: отчего люди, услышав ее, не торопятся поступать, как им предписывает Господь?

– А это, опять же, по причине греховности человека. Из-за его внутреннего повреждения. Ведь это такая страшная болезнь – грех, что поражает всего его полностью. И первым делом страдает разум. А поскольку он непосредственно управляет человеком, что можно от него ожидать? Все становится понятным, если взглянуть на пьяного или больного умом человека, что почти одно и то же. Человек теряет контроль над собой, он не понимает, что происходит вокруг, не может адекватно реагировать на внешние воздействия. И можно ли ожидать от него разумных действий? Ответ очевидный. Вот поэтому люди и не спешат обращаться к Богу, поскольку просто не замечают нависшей над ними опасности. Ведь пьяному – море по колено! Слышал такую поговорку?

– Да, отец Георгий, – задумчиво ответил Семен.

Получив ответ на свой очередной вопрос, Семка еще долго «переваривал» содержимое разговора с батюшкой и даже пытался обсуждать это в кругу семьи. Мама с живостью откликалась, но часто затронутые темы оказывались для нее уже слишком сложными, и тогда она апеллировала к отцу, чтобы тот помог ему разобраться. Но у отца Семки часто не доставало времени и необходимых познаний в духовной сфере, и он все чаще отсылал его за ответом к отцу Георгию.

После одной из таких бесед, в которых батюшка затронул тему смерти, Семке вдруг отчетливо представилась и своя собственная кончина. Еще в недавнем времени он решительно бы отверг саму эту мысль, но здесь в храме он привык видеть, как привозят покойных для отпевания, видел их застывшие безучастные маски лиц, и это уже не вызывало в нем чувства страха и трепета, как прежде. Семка стал принимать человеческую кончину, как обыденность и неизбежность, что позволило высвободить разум от лишних и ненужных эмоций. Батюшка при случае всегда говорил:

– Ну, что тут такого особенного? Умер человек… ну так что из того? Все мы когда-нибудь умрем! Вы вот говорите: «Преждевременно» или «мог бы пожить еще…» А я вот считаю, что напрасно так говорите! Откуда вы можете знать, что преждевременно? А может, вполне своевременно да и скорее всего, – что так и есть! И вообще, какие у нас есть основания, чтобы так нелепо рассуждать, кроме того, что это лишь наше желание. Мы всегда хотим, чтоб человек жил, ибо смерть всегда ненавистна, поскольку противоестественна ему! Что ж, это можно вполне понять. Однако можно с таким же успехом иметь желание получить в руки с неба Луну! Чем, спросим себя, это желание хуже нашего? А как вы полагаете: неужели пойманная мышка не хотела бы скушать поймавшую ее кошку? Думаю, наверняка. Только кто ей это позволит сделать? Давайте на миг представим, что бы случилось, если исполнились наши абсурдные, или подобные этим, безумные желания. Мир бы просто перестал существовать. А продолжает свое существование лишь потому, что все без исключения сферы бытия контролирует всезнающий Бог. Вопрос жизни и смерти конкретного человека, как и всех прочих людей, – исключительно в Его власти, и нам остается только принимать Его решение, как данность.

* * *

Поступая на работу в храм, Семен не предполагал, что ему придется заниматься самыми различными делами. Должность помощника завхоза подразумевала собой помощь с его стороны, где только требовалось. Везде, где была нужна мало-мальски мужская сноровка и сила, всегда приглашали Семку. Он никогда не отказывался и не вступал в словесные перепалки, а шел и помогал. Шла ли речь о помощи при облачении храма или загрузке продуктов в трапезную, или требовалось просто установить подставку для гроба. Наблюдая за людьми, которые приходили на отпевания, Семен постепенно стал подмечать для себя много интересного. Поначалу он видел лишь траурную толпу людей, покойника в гробу, окруженного цветами и прочими атрибутами похорон. На него какое-то время сильно действовал эмоциональный фон подобных мероприятий, но, с другой стороны, служебные обязанности, как работника, требовали его присутствия. Поначалу Семке было нелегко находиться на погребальных службах, и он всячески старался отойти в сторонку, особенно когда наступало время прощания с покойным. Его душу донимали вопли «убитых» горем вдов и матерей, которых иногда приходилось чуть ли не оттаскивать от гроба. Батюшка при этом всячески старался успокоить таких людей, но порой, и ему это не всегда удавалось. Перед процедурой прощания он всегда старался сказать краткую проповедь, в которой делал основной акцент на милости Божией, которая не оставляет человека и после смерти, а живущим подает надежду на встречу с покойным в жизни вечной. Говорил батюшка и о грехах, которые являются главной причиной смерти, о необходимости покаяния и молитвы, о поминовении покойных и прочих важных вещах. Проповеди отца Георгия, вероятно, доходили до людей, и некоторых из них «задевали за живое», поскольку спустя какое-то время они стали появляться в церкви. Это, пожалуй, первое, что отметил для себя Семка. У него была неплохая память на лица, и данный момент не ускользнул от его внимания. А еще он отметил некое воздействие храма на людей, даже если оно оказывалось весьма непродолжительным. Ему казалось, что человек и за малое время, проведенное в храме, успевал внутренне измениться настолько, что перемены эти становились заметны и отражались на его внешности. Но самое поразительное было в том, что перемены эти касались не только живых, но и мертвых. Семка был поражен, заметив это однажды, и никогда бы не взял на себя смелость такое предполагать, и уж тем более, утверждать, если бы после очередного отпевания случайно не подслушал разговор двух молоденьких женщин, по всей видимости, близких подруг. Они уже покидали храм, когда одна из них взволнованно сказала своей подруге:

– Слушай, Вера! А тебе не показалось, что он улыбается?

– Кто улыбается? – переспросила та самая Вера.

– Кто-кто? Покойник! Вот кто. Ты что, не заметила, что ли?

Ведь, когда его только в церковь привезли, я подходила посмотреть и видела: у него другое было лицо. Последнюю фразу она даже выделила громким шепотом.

– Какое у покойника может быть лицо? Мертвое! Как у всех покойников, – попыталась съязвить Вера. – Почему оно должно измениться?! Слушай, дорогая, не делай из меня дурочку! Я еще в своем уме, а ты вот, кажется, не совсем.

– Да точно тебе говорю, – не обращая внимания на колкость подруги, продолжала первая. – Он улыбался, я в этом уверена!

– Хорошо, – уже более спокойно сказала Вера. – Расскажи мне более подробно: почему ты решила, что он улыбался?

– Знаешь, Вера, – задумчиво рассуждала первая из подруг, – улыбки они ведь бывают разные. Можно улыбаться выразительно и откровенно, как говорят: «рот до ушей», а можно и совсем чуть-чуть, ну как Мона Лиза на известном всем портрете, одними уголочками губ…