Вихрь переправ: 3. С собой проститься придётся

– Похоже на то, Алконост, – рассеяно выговорил полный задумчивости и предвкушения голос хозяина. – Похоже на то.

***

Если бы можно было спрятаться: отыскать крохотную, непроницаемую для любой твари норку и забиться в неё, надёжно закупорив выход, чтоб ничей чуткий нос или зоркий глаз не достал…

Все желания его свелись к единственному – исчезнуть.

Нет, не умереть, а пропасть для тех, точнее для того, кто без спроса вторгался в его мозг и подчинял своей воле, дёргая за верёвочки, словно бездушную марионетку. И ладно бы, если б все чувства умерли ещё в тот день, когда кровь впервые омыла его горло, так ведь нет. Отвратительная беспомощность, временами охватывавшая его тело и выставлявшая его на задворки разума, никогда не притупляла чувства. Каждый нерв в его теле и душе страдал от той тьмы, что наполняла его всё больше. И больше жаждалось крови.

Вопреки прямому приказу, Нил Хотин не покинул землю благословенных, затаившись в крысиной норе Дханпурских трущоб. Проще простого отозваться на мысленный призыв хозяина и, наняв переправщика, унестись обратно в Вирию. Это просто даже для него, хотя переправа давалась ему легко, в отличие от прежних друзей. И вернись он в Гориницы, ничто не мешало продолжить то, от чего его оторвал роковой день в Айвовом тупике: работать в мясном цехе гипермаркета «Атлас» и доучиваться на пищевого технолога.

Учёба дымным облаком виделась теперь его замутнённому взору, по ней он и тосковал и презирал себя за слабину. Его маленький шанс встать на ступень, которая могла возвысить над множеством других. Но как вернуться туда, где из него вынули душу?!

Тут же память не вовремя вытаскивала перед его мыслимым взором друзей. Дружеский круг родственных душ. Лицемеры! Ненависть удушливой волной вскипала, будоража желчь. Как? Как смели они зваться его друзьями? Ведь никто, ни один из тех гадёнышей ничегошеньки не сделал, чтобы помешать твари, прислуживавшей Астрогору. Никто не бросился за Волкодлаком и не отбил «друга» из жуткой собачьей пасти. А ведь ему было так больно и беспредельно страшно!

Когда Матфей и остальные удрали, а вурдалак отыскал своего прислужника, глядя в полные страха глаза Нила, тот с насмешкой заявил, что так всё, оказывается, было спланировано изначально. Конечно, лучше было бы, если б удалось схватить всеслуха, но запасной вариант на то и вариант, чтобы сработать на случай провала основного.

Нет, не сразу его подвергли инициации. Подготовка к ритуалу даже немного затянулась, кажется, ушло около дня или чуть дольше, – он плохо помнил, манипуляции с его сознанием не прошли без последствий, некоторые временные границы приняли зыбкие очертания.

Да и о самом «обращении» ему бы хотелось забыть, хотя в действе отсутствовал жертвенный камень, на который в жанре ужасов должны были его уложить. Не творились и иные священнодейства, будь то бормотание заклинаний главаря вурдалаков в тёмном балахоне с капюшоном и прославления Дьявола. Ничего подобного. Парня с аккуратно промытой, заштопанной и перевязанной рукой привели в кабинет Револьда Астрогора, где тот кратко прояснив ситуацию, поставил перед фактом Нила: или тот соглашается добровольно принять кровь, или это произойдёт против его воли. Нил отказался, и всё прошло по второму сценарию.

Двое подручных держали юношу, поставив того на колени и задрав голову, а Астрогор рассёк себе запястье серебряным кинжалом, после чего поднёс кровоточащей раной к губам пленника. Нилу зажали нос, и выбора не осталось. Тёплая, чуть солоноватая, с металлическим привкусом жидкость заструилась по языку в горло. Опять же, сколько ушло на то время, Нил не помнил – секунды, минуты, всё стёрлось, оставив неизгладимый отпечаток ощущения. Когда его опустили по приказу главного, сильный спазм скрутил живот и организм изверг чужую кровь с болезненной судорогой, обжигая пищевод желчью. Казалось, на этом всё.

– Это нормально, – услышал над своей головой он холодный голос мучителя. – Что нужно, уж впиталось.

И уже ночью впервые он почувствовал в полной мере ту каплю чуждой крови, что отныне, как микроб, завоёвывала и убивала его собственную кровь. Голос в голове разбудил среди ночи и потребовал делать всё так, как ему угодно. И к чудовищному изумлению Нила, тело с готовностью подчинилось приказу, игнорируя волю хозяина. Боль прожигала голову всякий раз, когда юноша предпринимал попытку вернуть себе контроль над телом. В какой-то миг безжалостный голос Астрогора в голове обратился напрямую, сухо и мрачно:

«Если ты продолжишь в том же духе, я взорву твой разум, и ты канешь в слабоумии, но тело твоё всё равно продолжит ходить, бегать и совершать всё, что требуется мне».

– А если я подчинюсь?! – в отчаянии воскликнул пленник, беспомощно озираясь вокруг себя, где кроме него никого не находилось.

«Тогда я позволю тебе сохранить разум и время от времени, когда в тебе не будет необходимости, я буду разрешать тебе жить, как хочешь ты».

Страх сыграл свою роль. Теперь, месяц спустя Нил сомневался, что тогда, заключив сделку с дьяволом, он сохранил свой разум. Астрогор по капле вытягивал из него сущность, всё больше оболванивая и обращая в пустышку. Те же сомнения будоражили и доводили до исступления: как чья-то кровь была способна на губительный эффект? Это точно не магия, да Нил и не верил в подобные бредни. Инфекция? Неизвестный медицине штамм болезни? А это уже попахивало из области фантастики.

Однажды он рискнул напрямую спросить у одного из подручных главаря: дескать, неужели господин через свою кровь повелевает всеми? Или так у всех вурдалаков – кто обращён, тот в подчинении. В ответ он услышал откровенный смешок. Рядовой «упырь» назвал новичка чудиком с богатой фантазией и заверил, что Револьд – не Дракула какой-то, но силой всё ж наделён, а повелевает не всеми, а лишь горсткой нужной ему людей и то, когда это ему нужно.

Кровь, поглощаемая впопыхах или растягиваемая долгими тягучими глотками, успокаивала Нила, заверяла его минутным покоем, отгораживая от хозяина зыбким барьером забытья. Благо доноров навалом – вопрос в цене. И никаких укусов в шею: бабкины сказки остались в книжках, пусть и дальше пугают малышню и легковеров, в жизни всё иначе, хотя без грязи не обойтись.

Иной раз он ловил себя на вопросе – а так ли уж ему хочется сорваться с крючка? Кровь объединяла всех вурдалаков в одну семью, в сеть, из которой уже не выбраться. И возносясь на пик сиюминутного удовольствия, его даже охватывала эйфория, пусть скоротечная, но сладкая и ярчайшая настолько, что подле мёд казался горьким ядом, а радуга – выцветшим шаблоном.

И если бы Нил Хотин обладал хоть мельчайшей крупицей дара Дельфийского Оракула, то заглянув за краешек будущего, содрогнулся бы. Ведь как бывает: горы падают, распадаясь на груды бесполезных камней, в то время как один камешек, угодив в глинистую массу, при удачном ускорении способен сотворить гору. Именно участь подобного камешка проглядывалась за занавесом близившегося грядущего.

«Нил! – требовательно и непререкаемо раздалось в голове у юноши. – Ты нужен и срочно».

Молодой человек, утратив волю над телом, упал на грязный пол подвала, где обитал последние два дня и закатил глаза. Цвет холодного моря сменили грозовые тучи неба. По лицу пробежала судорога, будто кто-то силился протиснуться наверх. Взгляд более глубокий, проницательный и оценивающий прошёлся вокруг, пухлые губы сжались в недовольстве. Веки сомкнулись и задрожали, а рот искривился.

«В какой помойке ты живёшь? И ради этого я тебя сюда отсылал? – сетовал голос Астрогора в голове у Нила, тот же беспомощно слушал не в праве возразить или послать к чертям деспота. – Тебе следовало уже давно отбыть из Агнишандира, Нил. Какого Дьявола ты забился в это захолустье, словно крыса?!».

Как же желалось ему проклясть, послать на все буквы всех известных миру алфавитов живых и мёртвых языков того, кто так грубо и бесцеремонно позволял вторгаться в сознание и помыкать, повелевать и унижать, как ему вздумается! Но язык Нила молчал, точно под него вогнали шприц с анестезией. Нет, в мозг вогнали. Как бы хотелось проснуться и понять. Что это лишь длинный кошмарный сон, а впереди встреча с Юнкой и ребятами, и всё – как и прежде.

«И не мечтай, парень, – оборвал мысленную надежду вурдалак, словно яд, проникающий всё глубже в разум Нила, – пока ты мне хоть каплю полезен, мечты тебе не по карману. Вот выжму тебя до последней капли и – мечтай, сколько влезет, если будет чем».

Последовал неприятный холодный смешок, от которого заныло всё нутро.

«Итак, слушай внимательно: хватит прохлаждаться в Дханпуре, ты мне срочно нужен здесь. Найми переправщика и не мешкай».

Хватка ослабла и связь, столь тесно державшая хозяина и слугу, пропала, будто и не бывало её никогда. Постанывая и потирая виски от подступившей головной боли, Нил Хотин открыл глаза – зимнее море вновь бушевало в его больших круглых глазах.

Может, ему всё причудилось? Но тогда что он делает так далеко от дома? А если он просто напросто болен и всё – плод больного воображения…

Нет, так жаждать глотка крови даже больной человек не способен. А ему сильно хотелось, позарез, так, что хоть волком вой. Один глоток, а там хоть весь мир гори.

3. Горизонты расширяются

Когда-нибудь …

Когда-нибудь он привыкнет к этим бешенным скачкам, успокаивал себя Эрик Горденов, пока голова гудя, словно растревоженный осиный улей, понемногу возвращала себе из тошнотворного кружения цельность.

Утерев пот с лица носовым платком, молодой человек встал на слабые ноги. С волосами что-то нужно делать, за месяц заметно отрастя, те волнистыми каштановыми прядями сильно докучали лицу. К тому же так не доставало бриолина, которым Эр прежде каждодневно умащал шевелюру. Если так и дальше пойдёт, то единственным выходом останется повязать волосы в хвост. Бррр… от этого видения у него внутри всё дрогнуло.

Слезящимися глазами – остаточный эффект переправы – Эрик оценил состояние друзей, шумно отдувавшихся и всхлипывавших, также как и он. Все на месте, прислужники тут же. Снизу что-то легонько ткнулось в ногу – Сеера. Её идеальная чёрная шубка от переброски запылилась, поблекла, став седовато-тёмной. Потому юноша сперва не признал кошку, приняв её за постороннего прислужника. Но стоило нагнуться и пригладить грязный мех на кошачьей голове, как зверёк довольно замурчал, а пыль частично снятая пальцами, освежила былую черноту.

Галки-переправщики покинули их, как только сделка свершилась, остался филин Элигос. Этот факт несколько удивил всех, но протестовать особо никто не рвался, решив предоставить свободному переправщику право следовать с ними. И, кажется, филин был рад прибиться к разношерстной «стае», держась ближе Лукерьи Баранки.

Голова вышла из крутого пике и больше не грозила стремительным заносом к земле, теперь Эрик внимательнее осмотрелся. Не всем было так плохо после переброса из Дханпура, пожалуй, Луция и Матфей твёрдо стояли на земле и казались вполне себе довольными – ни следа, ни намёка на какой бы то ни было дискомфорт. Эрика озадачили взгляд и осанка Мафа: тот держался увереннее, чем когда-либо, а глаза (на мгновение показалось, что они сверкнули золотом) взирали высокомерно и дерзко. Но вот Матфей Катунь шевельнулся и наваждение, охватившее Эрика, прошло – перед ним вновь стоял его былой приятель и в глазах его, как и всегда, проглядывала светлая зелень.

– Ой, а солнце уже катится к горизонту, – донёсся чуток хрипловатый голос Юны Дивии с ноткой не то досады, не то удивления. – А в Дханпуре едва перевалило за полдень. Снова мы потеряли время.

Действительно, дневной светоч низко завис в безоблачной выси над черневшей линией горизонта, свету оставалось властвовать каких-то два часа от силы, а то и меньше.

Эрик, как и остальные участники путешествия, заметил, что воздух в этих местах суше, отдаёт запахом пыли и жарок, впрочем, дыхание зноя уже гасло вместе с дневным светом. Где же они оказались и что за диковинная страна Ситрич? Если они и рассчитывали на какое-то подобие живописности пейзажа, то тут их встретило разочарование.

Бескрайняя унылая степь простиралась во все концы, лишь на западе вливаясь в бугристый дымчатый песок. Будто мышиная орда, отправленная сказочным королём покорять свободные земли, неуклюже перекатывался хрупкий серый пергамент листьев по коричневато-жёлтой прилизанной, точно бриолином, траве. Осень сотворила с этим краем всё, что смогла, выжав все краски и соки жизни.

– М-да, то ещё местечко, – философски изрёк Эрик.

В поднебесье крохотными точками со стороны запада пронеслись два самолёта, оповестив своё пребывание в небесной гавани утробным рёвом. Царапины, оставленные ими на безоблачном небе, навели Эрика на обескураживающие думы: небеса рассекают машины, да что там, на дворе эра машин, а тут, под носом, творятся чудеса, место коим в книжках, но уж никак не в жизни.

– Гамаюн предлагает нам в спешном порядке переодеться в тёплую одежду, – оповестил всех Матфей, раскрывая рюкзак и вытаскивая из него в первую очередь саламандра, – ночи в этих местах холодные, несмотря на время года.

– И всё-то твой ворон знает обо всём, – усмехнулся Виктор Сухманов, наконец, и он очухался, правда, на отношении к Луции это не сказалось – он старательно обходил её взглядом.

– Так ему и более трёх сотен лет, – с долей иронии пояснил Матфей, – и ты бы знал обо всём за столько лет.

Ребята последовали совету ворона-долгожителя, облегчив спины от новеньких рюкзаков с одеждой. Ещё перед отправкой в Ситрич, по настоянию Гамаюна, Матфей попросил сыновей Миры купить Юне и Эрику тёплую одежду, взамен той, что они легкомысленно забыли у стен Белого храма. Старые вещи Виктора, Луции и Матфея остались при них. В средствах юноша не поскупился, благо, и одежда на Дханпурском рынке отличалась дешевизной, не падая в качестве. С размерами было угадано почти удачно, за исключением обуви – тут кроссовки обоим оказались великоваты. Но как сказала хихихающая от примерки Юна: лучше уж пусть пальцы шевелятся, чем упираются.

– Ну вот, поклажа легче, – подытожил Виктор, сложив легкую летнюю одежду в свой рюкзак. – Куда теперь двигать? Что-то тут не то чтобы городом, даже деревней не маячит.

– На запад, туда, где пески, – бегло указал рукой Матфей и шагнул первым, не дожидаясь остальных. – В северо-западную часть пустыни Данаки. Если поторопимся, успеем к полуночи.

Эрик нагнал его и вновь содрогнулся: глаза друга снова полыхнули золотом, отчего взгляд казался чужим, с долей надменности. Нет, это закатное солнце сыграло такую недобрую шутку с обликом Мафа, безусловно. И всё же нехорошее предчувствие чего-то тягостного пробежалось морозцем по спине Эрика, тот поёжился и сунул руки в карманы куртки, мысленно послав все свои ощущения. Через несколько шагов уже все пятеро шли нога в ногу, а прислужники сопутствовали им чуть впереди.

Матфей Катунь боролся. Конечно, сделка обязывала его, но так просто сдать людину своё тело, а самому встать в тень, он не мог позволить. Всегда есть лазейка, и он её нашёл сразу. Вернее, трещинку в чёрном зеркале.

Ещё в раздувшемся от переправы вихре, когда тело ему не подчинялось, подпав во власть круговерти, Матфей расслышал отчётливый треск зеркала, за которым томился двойник. Это было так странно: рёв урагана, сминавшего и трепавшего тело, как безвольную куклу, бил по ушам – тут себя-то не услышишь, а вот как пошла трещинами аспидная гладь зеркального потусторонья – так, пожалуйста, во всех подробностях. Победный возглас людина не то чтобы оглушил, сотряс Матфея изнутри, до чудовищной жути.

Самое скверное последовало после.

Видение окружающего его мира и все ощущения резко принялись сужаться, а сам Матфей будто погружаться внутри себя же, как если бы его вдруг с силой бросили в тёмный чулан. Вскоре вокруг и была тьма, жидкая, вязкая и гнетуще бездушная. Кажется, единственным дозволенным ощущением ему оставили холод, пронизывавший разум, ведь тела он лишился. И всё же руки и ноги были при нём, ими он нащупал стеклянную стену, за которой в маленьком круглом окошке он мог подглядывать то, что происходило наяву.

Эта метаморфоза так напугала его, что он принялся колотить руками и ногами по стеклу: движения выходили замедленными и смазанными, а удары хлипкими и беззвучными. Никаких трещин, даже намёка на их образование на зеркальной поверхности. Как же тогда антиподу удалось её разбить?

«Угомонись, копия, – раздалось вокруг него утробным эхом. – Всё же честно. Я тебе вон сколько раз помогал: и на озере, и в доме вурдалака спас. Без меня ни ты, ни твои дружки бы не протянули так долго. Теперь моя очередь рулить, а твоя – смотреть в замочную скважину. Пардон, в зеркальную. Имей совесть. Даже у демонов она имеется».

На последней фразе жидкая тьма пошла крупной рябью и волновой дрожью.

«Это моё тело! Моё! Не смей так поступать со мной!».

«А ты думаешь, у меня прежде не было телесной оболочки? – вдруг с мрачной злобностью изрекла темнота. – Миллионы лет назад я щеголял по вселенной в таком ослепительном наряде, что тебе и не вообразить, копия. Твоя шкурка – лишь жалкий отголосок того великолепия, коим я был наделён… Но что ворошить ушедшее. Твоё тело мне вполне подходит, немного внешней коррекции и никто ничего не заметит. Так-то».

« Не выйдет! Я всё сделаю, чтобы у тебя ничего не вышло! Я верну себе своё!».

Но тьма ничем не отозвалась, будто он уже канул в её глубинах, прочно увязнув за чёрным зеркалом на веки веков.

И всё ж Матфею удалось отыскать на бесконечно протяжённой вширь и в высоту стене крохотную, едва приметную трещинку.

Это произошло как раз в тот момент, когда переправа завершилась, и все вокруг очухивались после посадки. Матфей устремил всё своё сознание тонким искрящимся лучиком в излучину той трещинки, воображая, что она увеличивается и разрастается в сеть кривых и глубоких расколов. И ему это удалось. Чёрное зеркало задрожало, покрываясь бегущим во все стороны узором расселин и вдруг замерев на долю мига, взорвалось, разлетевшись на миллиарды осколков. И тут же виденное вдали окошко стремительно налетело на Матфея, и в то же мгновение всё было по-прежнему. Мир снова обтекал его, а тело принадлежало ему, но где-то на задворках разума он явственно чувствовал, как за ним подглядывает зеркальный подменыш, скрежещет от ярости зубами и льёт проклятия в его адрес.

По пути Тимофей, людин с золотистыми глазами, которые приметил Эрик Горденов, вновь атаковал его, на миг это удалось ему, но Матфей усилием воли изгнал за чёрную гладь зеркала нечисть. Людин взывал к нему, умолял, уговаривал, угрожал. В конце концов, его речи свелись к философскому монологу, отвечать и потворствовать коему Матфей не собирался, напрочь игнорируя вкрадчивые слова.

«Кто-то давно придумал, что нечисть – это зло, что-то скверное и плохое. Но на свете нет ничего чистого и совершенного. Даже озеро, в котором прекрасно просматривается дно и кажется, что воды́ его ничем не замутнены, на самом деле полно множеством жизней. Чистота в действительности – это смерть. Только там, где нечему расти и дышать, истинная чистота. А нечисть – просто жизнь, затейливая, замысловатая в своих разнобоких ипостасях, но уж какая есть. И нет в ней ничего ужасного. Ужас в голове. Как ты не поймёшь, что и я хочу жить, а не висеть в этой пустоте?!».

То ли Тимофею наскучило говорить с самим собой, то ли и у людинов есть предел силы, но вскоре голос его ослабел и иссяк, как истончается дым угасшего костра. Матфей Катунь с наслаждением шагал по земле, которая облысела и незаметно перешла в жёлто-серый песок, обещая впереди песчаную пустошь, а то и пустыню. Он не знал, как долго продлится тишь в его разуме, но собирался наслаждаться каждой её секундой в полной мере. И сдаваться он так же не собирался, готовясь бороться за самоконтроль хотя бы до смерти.

Проклятый мальчишка. Проклятый трижды! Обдурил меня – меня, которому в подмётки не годишься. Да как ты посмел нарушить сделку?! Неужто ты помыслил, что я так легко сдамся? Ха! Что ж, легковер, считай так и дальше. Любое зеркало, хоть какой ничтожный водоём, да пусть даже плошка с водой – и я выйду. А тебя упеку за сотню зеркальных преград – оттуда ты не то что видеть, слышать перестанешь. И никакая трещина тебе не поможет! Слышишь, копия? Всего один ничтожный шанс…

– Куда же мы идём? Просто хотелось бы внести хоть немного ясности в стремительно утрачивающий ясный свет день, – не вынес долгого молчания Эрик Горденов.

Топанье по песчаному настилу его начинало раздражать, к тому же новая обувь (на то она и новая) уже начинала натирать стопы. В разговоре юноша видел единственный выход отвлечься от неудобства, да и природное любопытство не думало впадать в спячку даже посреди пустыни, в кою их угораздило притащиться.

– К вулкану Шаммал, – кратко ответил Матфей таким тоном, будто всему и вся известно про то место.

Оказалось, что один человек всё же кое-что знал. Лукерья Баранка напряглась и впервые осмелилась заговорить за часовой поход. Солнце плавно входило в распахнутую пасть горизонта, отчего небо на востоке сгустилось пасмурными сумерками, а закатная высь над головами спутников и перед их лицами истлевала розоватыми сполохами и переливами, всё больше слабея и чахнув.

– Уж не к киранлалам мы идём? Это крайне опасно и необдуманно, – тревожно заметила она.

Незаметно песок под ногами исчерпал вкрапления дыма и пепла, его бежевая желтизна набухала всё сильнее сочными оттенками охры и бурой рыжины, сам же песок более не рыхлился под ногами – его песчинки смешавшись с куда мелким по фракции, порошкообразным веществом, образовали твёрдую и шершавую корку настила. Идти стало сравнительно легче. Но вскоре земля уже бугрилась и вздыбивалась целыми мегаполисами губчатых наростов-холмиков, отчего у людей возникло отчётливое ощущение нахождения на иной планете – на Марсе или Луне. Протяженные тени неотрывными двойниками следовали за союзниками, среди же пустынного рифа – набухали, тяжелели, множа чудаковатые наросты. Воздух тяжелел от нараставшего запаха серы, дышалось всё труднее.

– Не своих ли боишься там встретить? – едко подметил Виктор Сухманов. Лука, осёкшись, промолчала.

– Что ещё за ки… э-э, что за черти такие? – навострился Эрик, приготовившись послушать познавательную лекцию.

Очевидно, прислужникам о новом диковинном слове было известно куда больше, и восторга от своего знания никто не торопился выказывать.

– Господин, лучше развернуться обратно, – первым высказался Лиандр, обратившись к Виктору. – Рыжая права: это безумно плохая затея.

Виктор нахмурился и замедлил шаг, упрямство не позволяло так скоро и прямо согласиться с той, кто надломил его доверие. Поэтому юноша решил действовать косвенно, обратившись к тому, кто мог вызнать у любого из прислужников:

– Маф, что тебе известно? И чего так боятся они?

Матфей и сам не знал; всё, что ему посоветовал у стен Белого храма старый саламандр Мардук – походило на слабые намётки: два кочевых народа в разных концах Терриуса, которые что-то могли знать о всеслухах. Но кто эти кочевники, парень знать не знал, а у прислужников расспросить, как-то не удосужился. На выручку как обычно пришёл Гамаюн, ворон устал кружить в воздухе, соперничая с большекрылым филином, и предпочёл частично пешую прогулку с перепрыгиванием по желтоватым башенкам холмиков.

– Место, куда шли и, собственно, уже добрались, – вулкан Шаммал, – наскоро переводил всеслух спутникам хриплое карканье прислужника. – Шаммал – единственный вулкан в мире с кратером ниже уровня моря. Его лава, кстати, мы как раз стоим на ней, то есть, на остывшей её смеси, состоит из серы и андезита. А окружающие вулкан соляные террасы с желтоватыми горками образовались из-за вымывания на поверхность марганца и железа. Причём, вулкан по земным меркам молод – он образовался в середине 20-х годов прошлого века после мощного фреатического взрыва.

– Так вот откуда здесь такое специфическое амбре, – заметил с долей иронии Эрик, прижимая к носу платок.

– Это, конечно, познавательно, но нас больше интересует другое, то, что начинается на букву «К», – вмешался в ознакомительный курс истории Виктор Сухманов с нажимом на упомянутую букву.

– А это как раз следует после, – усмехнулся Матфей спешке друга.

Виктор редко кого подгонял, но уж если начинал, то лучше было его слушать – упёртый парень в таком вопросе. Конкуренцию ему мог составить разве только Рарог. Саламандр уже извёлся, накручивая круги вокруг Матфея и Юны, ящеру не терпелось выложить всё, что он знал, незамедлительно (а знал он, безусловно, больше всех), но пристальный и суровый взор ворона сдерживал пылкость, вот и оставалось – мельтешить под ногами, оставляя на охряной корке цепочки из следов. А когда Гамаюн отводил взгляд – едко показывать язык.

– В окрестностях Шаммала обитает разновидность демонов-кочевников, они зовут себя киранлалами, что означает на их языке «живущие солнцем», – возобновил познавательную лекцию Матфей. – Киранлалы противоположны вурдалакам в некоторой степени: они не могут существовать без солнца буквально. Без солнечного света они бледнеют и увядают. Ночами, дабы поддерживать жизнь, эти люди разжигают огромные костры. Смуглые и загорелые, эти люди не склонны к обгоранию на солнце – оно просто не причиняет им вреда, питая тела. Но кроме солнечного света киранлалы питаются огромным количеством белка, как растительного, так и животного. Склонны к каннибализму.