скачать книгу бесплатно
«Всё-таки надо выступить, – думала я, переходя Покровский бульвар. – В конце концов, учителя столько возились с детьми, что можно послушать и о наших проблемах. К тому же многие из родителей – люди со связями. Глядишь, наш голос до верхов долетит».
Я перебежала дорогу и начала внутренний монолог.
«Думаю, вы согласитесь: учить детей – это тяжёлый труд, – сделала я небольшое вступление. – Однако у каждого из вас один или два ребёнка, в крайнем случае – три. Теперь представьте, что их тридцать. Тут уже возникают проблемы не в первой степени, а, как говорит мой муж, в десятой и так далее. Именно поэтому очередей на наши должности не наблюдается. Здесь я даже не обсуждаю вопрос зарплаты, хотя иногда хочется сказать: “А на Западе учителя получают…” Попробуй такое сказать, и чиновник от образования тут же ответит: “Мы живём не на Западе, а в России, а учителя – часть передовой интеллигенции. Следовательно, должны работать за идею”. Не спорю. Однако всё чаще и чаще мы, российские учителя, думаем, что нас кинули. Другого слова не придумаешь. Всё равно как лягушку из старой притчи. Однако лягушку кинули в сливки. А нас куда? Я отвечу так: нас бросили в джунгли. А там, как известно, выживает сильнейший. Не мудрейший, позволю заметить, а сильнейший. Вот и приходится выживать: две ставки в школе, в свободное время – репетиторство, вечером – домашние дела».
Я вошла в роль и, остановившись посреди дороги, оглядела ряды снующих мимо машин. В этот момент я вся была там – на воображаемом родительском собрании: «И в то же время есть что-то неуловимо притягательное в нашей профессии. Она как запах хороших духов – есть первая нотка, вторая, а в памяти остаётся третья».
Я глубоко вдохнула и ринулась на другую сторону дороги.
– Ненормальная, – послышался возмущённый голос.
Прошмыгнув перед огромным джипом, я виновато махнула рукой.
– Ты что? – возмутился шофёр. – На кладбище торопишься?
– В школу, – ответила я и прыгнула на тротуар.
– Училка, значит. Все вы с прибабахом.
Джип взревел и умчался
– Точно, с прибабахом, – согласилась я и потрусила дальше.
До лицея оставалось пять минут ходьбы, и я поспешила закончить речь:
«Так вот. Те, кто чувствует третью нотку, из школы не уходят. Знаете почему? Они чувствуют другую энергетику и живут в молодой и здоровой среде».
В подтверждение этой мысли я кивнула, и шапка чуть не свалилась мне под ноги. Нахлобучив её до бровей, я продолжала:
– Вы никогда не обращали внимания, насколько моложе выглядят учителя, которых дети любят или уважают? Я не придумываю, это факт.
Я гордо подняла голову и замедлила шаг.
«Без любви выжить в нашей профессии невозможно. Поэтому по большому счёту в школах остаются лишь те, кто по-настоящему предан детям. И тогда… Тогда появляется удивительная гармония, награда за которую – некоторое неосязаемое нечто. Его не измеришь деньгами, его трудно объяснить, невозможно показать. Думаю, оно объединяет в себе то, что ни дети, ни мы, взрослые, недополучили дома.
Я остановилась у ворот лицея и посмотрела на высокую решётку.
Хорошо сказано. Но не поймут. Ещё подумают, как шофёр джипа: «А наша Маргарита Владимировна, оказывается, с прибабахом!» Лучше поговорю о предстоящих ЕГЭ.
Глава 4
Войдя в лицей, я встретила Нюту.
– Прикинь, Адамыч запретил новогоднюю дискотеку, – нервно сказала она. – Ну не козёл? Видите ли, приказ Департамента образования.
– При чём тут Департамент?
– Эпидемия гриппа, милочка. Нельзя проводить массовые мероприятия.
– Значит, новогодний концерт отменяется?
– Сказала бы я…
Возмущённо махнув рукой, Нюта двинулась к своему кабинету. Её крутые бёдра угрожающе ходили из стороны в сторону, короткие ножки, казалось, вбивали в пол огромные гвозди.
Я взглянула на дверь директорского кабинета и тяжело вздохнула.
А как же быть с детьми – с теми, кто не болеет гриппом?
Звонок на урок подстегнул, и я резво взяла старт. Нога неожиданно подвернулась, и лежать бы мне на линолеуме, не окажись рядом… директора. Он подхватил меня за талию и елейным голосом сказал:
– Опаздываете, Маргарита Владимировна. Нехорошо.
– Уже бегу, Александр Адамович, бегу.
Я оттолкнулась от директора и затерялась в толпе детей, спешащих на урок.
И надо было нарваться на Адамыча! Сейчас напротив моей фамилии поставит изящную закорючку. Потом другую, третью… Через месяц вызовет в кабинет – и начнётся: «Маргарита Владимировна, надо принять участие в конкурсе “Учитель года”». Попробуй откажись. Директор постучит толстым пальцем по списку и… Тут ты и попалась. Считай, три месяца из жизни выкинуто. Уроки напоказ, куча бумажек, масса ненужных разговоров, улыбки дамам и господам из Департамента образования. А результат? Для работы – ноль, а может, и минус. Для Адамыча – плюс. Учителя принимают участие в престижных профессиональных конкурсах. Для дам и господ из Департамента – тоже плюс: они провели очередное мероприятие. А детям сорвали новогодний праздник. И ничего, всем комфортно.
С четвёртого по шестой уроки я работала в девятых классах. На седьмом уроке был объединённый семинар 11 «Б». Сочинения проверять было лень, поэтому я решила разобрать тему «Судьба человека в произведениях Шолохова и Солженицына» устно. Те, кто знаком с преподавательской деятельностью, знают: такие семинары с бухты-барахты не проводят. Лицей у нас гуманитарный, дети отобранные, поэтому уже за неделю до предполагаемого семинара я попросила ребят перечитать «Судьбу человека», «Матрёнин двор» и «Один день Ивана Денисовича», а заодно составить краткий план-конспект.
Надо сказать, 11 «Б» – это мой класс. В нём я преподаю литературу и выполняю кураторские обязанности. Кураторами в лицее называют классных руководителей. В наши задачи входят поездки, выступления, трудовая практика, родительские собрания и прочие внеклассные мероприятия. Реально это означает, что денно и нощно мы отвечаем за своих учеников, помогаем им адаптироваться не только в лицее, но и в жизни. Подобные обязанности приводят кураторов «в полный восторг». То, чего не делают родители для своего единственного ребёнка, мы, профессионалы, должны сделать для тридцати человек за четыре года. В результате такой работы учителя, вложившие в «зайчиков» собственную душу, к концу учебного года чувствуют себя совершенно разбитыми. В настоящий момент я подходила к этому рубежу, и всякий раз, когда смотрела на своих ребят, сердце сжималось, а в голове пульсировала лихорадочная мысль: «Скоро уйдут, уйдут, уйдут…»
Эта пульсация походила на стук колёс поезда: «Тук-тук, уйдут… тук-тук, уйдут». В такие минуты я сжимала виски и закрывала глаза. Мне виделась одна и та же картинка. По блестящим рельсам несётся длинный поезд. В поезде много-много красивых вагонов. В каждом из вагонов около тридцати детей и один взрослый. Поезд мчится вперёд. За окнами проносятся леса, поля, города, мосты. В вагонах кипит бурная и весёлая жизнь, всем хорошо и комфортно. В какой-то момент поезд начинает замедлять ход, и его обитатели, чувствуя близкую остановку, настораживаются. Смех становится тише, разговоров всё меньше. Наконец поезд останавливается и пара-тройка вагонов пустеет. Выпускники выходят на перрон, а те, кто остаётся в поезде, грустно смотрят вслед. Раздаётся гудок, вышедшие на перрон вытирают слёзы и долго смотрят вслед уходящему составу. Они понимают: поезд увозит их детство.
«Тук-тук, вперёд, – стучат колёса. – Тук-тук, ушли». Некоторое время в вагонах царит тишина, но вот уже новая остановка, и в поезд входят другие ребята. Начинаются иные разговоры. То там, то тут раздаётся смех, и жизнь в поезде налаживается. И так из года в год. Дети меняются, а мы, взрослые, остаёмся. Кажется, учителя – вечные пленники этого поезда, кажется, мы ему служим. У нас нет личной жизни, нет постоянного общения со взрослым миром. Наша задача особая – мы сопровождаем детей в будущее.
Вот и сегодня, посмотрев на свой 11 «Б», я услышала стук и зажмурилась. Простояв так несколько минут, я почувствовала тёплое дыхание возле уха.
– Маргарита Владимировна-а-а!
Я вздрогнула. Тридцать пар глаз смотрели на меня и ждали.
– Ждали? Чего ждали? – спросите вы меня.
– Когда я вернусь в реальную жизнь.
– Вы же учитель. Должны, голубушка, держать себя в руках.
– Верно. Со стороны это выглядит ужасно нелепо. Учитель стоит перед классом зажмурившись и вздрагивает.
– Да, зрелище ещё то. Так и хочется пригласить вас к директору.
– А вот этого делать не надо, – быстро реагирую я. – Директор – это чиновник. Поэтому ничего не поймёт.
– А кто же поймёт?
– Мои ребята, – отвечаю я и смотрю на обращённые ко мне лица. – Они знают, время от времени я уношусь в фантазии и начинаю разговаривать сама с собой.
– Это не лицей, а дурдом какой-то.
– Маргарита Владимировна-а-а! – слышу я опять густой баритон. – Всё тип-топ?
– Тип-топ, – говорю я и улыбаюсь высокому парню, стоящему прямо предо мной. – Я уже с вами. Спасибо, Петя.
– Мои мысли – мои скакуны, – громко говорит Петя.
– Это цитата?
– Строчка из песни Газманова, – кричит Пуся.
Её пухлые щёчки дёргаются, и две ямочки на щеках весело подпрыгивают.
– Хорошая строчка. «Мои мысли – мои скакуны». Это как раз про меня.
Ребята смеются, начинают разговорчики-междусобойчики и на время обо мне забывают.
– Пожалуй, начнём, – говорю я.
Ребята замолкают. Я делаю паузу и иду между рядами. Опытные учителя, как и хорошие актёры, умеют делать долгие паузы. После таких пауз, как правило, внимание детей собирается в нужный фокус.
– Начнём с того, что коротко вспомним о судьбе главных героев воображаемого сочинения.
Я останавливаюсь у доски и, вытянувшись в струнку, становлюсь будто бы выше ростом. Мои ноги, в туфлях на высоком каблуке, напрягаются, и я чувствую себя скаковой лошадью, стоящей в ожидании выстрела стартёра.
– Пожалуй, начну, – раздаётся голос Саши Гламурова.
– Поехали, – отвечаю я и отхожу к двери.
Стоять сейчас рядом с Шуриком значит нарушить правила игры. Теперь центром внимания должен быть только он. Откинув назад длинные волосы, Шурик гасит улыбку, обычно не сходящую с его лица, и начинает:
– Надо сказать, судьба героев рассматриваемых произведений не вызывает ни малейшего желания ёрничать или шутить. Более того, перечитывая Шолохова и Солженицына, я ловил себя на мысли, что жизни Соколова, Шухова, Матрёны во многом похожи. Лишения, страдания, потери, борьба за выживание. Какие чувства могут возникнуть у нормального человека, следящего за их судьбой? По-моему, очевидно – щемящая грусть и жалость. Возьмём, например, судьбу Андрея Соколова. Русский мужик. Добрый и порядочный. Всю жизнь трудился не покладая рук. И что дальше? А дальше война. Сначала погибает его семья. Затем плен, далее гибель последнего остававшегося в живых сына. Кажется, после таких ударов не встать, а если и встанешь, то или ожесточишься, или сопьёшься.
– Это бывает чаще всего, – тихо заметила я.
– И их можно понять, – горячо продолжает Шурик. – Война войной, но именно ты потерял всё. Как жить? Ради кого? Ведь, согласитесь, это не праздные вопросы. В жизни любого человека должен быть смысл.
Шурик обвёл класс горящими глазами и замолчал. Все ждали продолжения. На лицах ребят я видела не равнодушие, не мысль, что Шурик старается за отметку, а настоящее человеческое понимание. Каждый примеривал ситуацию на себя.
«Молодец, зацепил», – подумала я.
Шурик подошёл к доске и взял мел. Нарисовал кружок, затем палочку, ещё одну… Ребята следили за прыгающей рукой, в их глазах появился знакомый блеск.
– Вот Андрей Соколов, – сказал Шурик.
Он показал на кружок, нарисованный на доске.
– А вот – тысячи других людей. По их судьбам тоже проехалась война. Девушки не вышли замуж – не хватило женихов; кто-то потерял дом; кто-то…
Шурик замолчал и тряхнул волосами.
– Что говорить, у каждого своё. Но мы говорим не обо всех, а об Андрее Соколове. Он как в фокусе фотоаппарата. И среди тысяч людей – он один. Со своими мыслями, проблемами, со своим одиночеством. Кому он нужен?
Шурик постучал по кружку.
– Щетина на небритых щеках, растерянная улыбка, грустные глаза. Андрей Соколов мог бы жениться, иметь собственных детей…
– То есть приспособиться к жизни, – заметила Пуся.
– А хоть бы и так. Никто бы не осудил. Мало того, именно это, с точки зрения обывателя, было бы правильным.
– А он себе хомут на шею, – продолжала Пуся.
– По-другому не скажешь, – согласился Шурик. – Одно дело ты один, другое – пригреть беспризорника. Сколько их, таких мальчишек? Попробуйте перекинуть мост в наше время. Я читал, в нынешней России миллион беспризорников. И что-то не слышно, чтобы их кто-то пригрел.
Шурик замолчал и провёл рукой по лбу. Меловая полоса прорезала лоб, и лицо Шурика стало растерянным и беспомощным.
– Какое же надо иметь сострадание, – тихо сказал Шурик, – чтобы забыть про собственные беды ради желания доставить радость незнакомому мальчику! Я бы так не смог.
– Смог бы, – воскликнула Пуся и вскочила со своего места.
Шурик благодарно посмотрел на маленькую пухлую девушку и пошёл на своё место.
– Я продолжу, – решительно сказала Пуся. – Теперь поговорим о Матрёне.
Она обвела класс круглыми чёрными глазами и заговорила:
– Судьба героини Солженицына тоже не сахар. Хотела выйти замуж по любви, но где там… Довоенная деревня, работа с рассвета до заката. Какая тут любовь!
– При чём тут деревня? Думаешь, в деревне не бывает любви? – язвительно спросила красавица Лера.
Пуся запнулась и посмотрела на третью парту около окна. Остальные последовали её примеру. Лера повернулась на стуле и, выставив в проход красивые длинные ноги, заметила:
– Любовь, Пуся, может быть везде. И в деревне тоже.
– Не спорю.
– Любовь может возникнуть и среди каторжных, – продолжала первая красавица класса. – Было бы только желание…
Она сделала паузу и многозначительно посмотрела на Петю.
– Немного отвлеклись, – вклинилась я. – Продолжай, Пуся.
«Лера как всегда, – подумала я. – Что называется, показала себя. Жаль, за красивым личиком маловато мыслей».
Я оторвалась от двери и переместилась в дальний угол класса.
– Короче, Матрёна вышла замуж за нелюбимого человека, – продолжала Пуся. – Родила шестерых детей, спустя некоторое время их похоронила. Решила, что на ней порча.
