Полёт в ночи

– Давай помогу сестрица, – предложил мальчик и сел рядышком. Личико у Лидочки было грустным, уголки губ опустились вниз.

– Вань, я есть хочу, – простонала она.

– Держи ягодки. Я к обеду курятины приготовлю, потерпи, – сказал Ваня ободряюще и потрепал Лиду по голове. Выложил птицу на стол и вдруг подумал, что не сможет растопить печь. Дров не было.

– Это не кулица, а какая-то малявка, – сказала девочка, расстроившись окончательно.

– Это дикая куропатка. Ничего ты не знаешь, и куриц не видела. Не мешай мне, я думаю, как мне приготовить её, – раздражённо ответил Ванька. "Кстати, что это бабка Прасковья не пришла по утру?" – вдруг вспомнил он.

Ванька посмотрел на безжизненное тело птички и руки у него "опустились". Птичка была настолько крохотной и худой, что даже одному ребёнку сложно было бы наесться ею, даже если её сварить удалось бы. И тут его осенило: он пойдёт в овраг! Те ребята, он слышал, бездомные, добывают себе пищу сообща, вроде бы даже воруют. Он купит у них немного еды. Обменяет на свои стёганные портки. И птицу им отдаст. Идея была просто отличной, и у мальчика поднялось настроение.

Ванька обнял крепко Лидочку, поцеловал в осунувшиеся щёчки и велел сидеть в хате и ждать его. Скоро он вернётся с едой. Быстро вышел, надев на себя двое штанов, одни тёплые, другие из парусины, которые хотел оставить себе. За пазуху не забыл положить птицу. Лидочка прильнула к окну и помахала ручкой, но Ваня даже не оглянулся, так спешил. Он был полон решимости, даже не боялся. В голове прокручивал, что скажет беспризорникам. Шёл быстро, почти бежал. Голова кружилась от голода, но у него была цель. До оврага путь был долг, но вернуться планировал засветло. И вот, наконец, деревня кончилась и началась лесополоса. Ваня стал спускаться в овраг по протоптанной узкой дороже, которая показалась ему очень крутой и скользкой. Виной всему вчерашний дождь. Внизу были слышны голоса и смех. Перед самым дном оврага Ваня всё-таки поскользнулся и кубарем пролетел последние три метра. Голоса смолкли. Один из пацанов подошел и несильно пнул Ваньку в спину. Тот поднялся. Мальчишка подтолкнул его вперёд, и Ванька подошёл к кучке ребят разного роста и возраста, расположившихся возле маленького костерка на настиле из веток и травы. Ванька раньше не видел вблизи беспризорников. Оглядев их, решил, сто эти ребята находятся в гораздо более лучшем положении, чем он сам. Все они были надёжно тепло одеты. Конечно, вещи были на них оборванные и грязные, но на каждом зато по несколько кофт, штанов и платков. На большинстве – шапки. Лица у бездомных были грязные, но довольно упитанные, что свидетельствовало о том, что они с голоду не умирают. "Наверное, потому, что они воруют", – подумал Ванятка, но тут же усомнился: – " А у кого тут в округе воровать-то? Одна нищета".

– Ты зачем сюда пришёл? – спросил пацан лет десяти надменным тоном. Ванька рассказал, зачем пришёл. Сказал, что торопится к сестре, она маленькая и помирает с голоду. Вынул птицу и стянул с себя ватные штаны, в которых, кстати, изрядно вспотел.

– Нам самим еды мало, – пробурчал ещё один мальчик. Ваня ещё раз отметил про себя, что сильно истощенных детей здесь не было, все тринадцать-пятнадцать человек были одеты во много слоёв не то одежды, не то тряпья бесформенного, волосы у всех были взъерошены и сваляны, будто мочалка, лица перепачканы. Один пацан, как ему показалось, кинул заинтересованный взгляд на его штаны.

– Вали отсюда подобру-поздорову. У тебя есть хата, сарай? Наскреби опилок, замочи в воде и ешь, как размякнут, – посоветовал один из них. Ванька не уступал:

– Мне не себе. Сестре. Немного любой еды, умоляю.

Тут поднялся самый взрослый парень, видимо, главарь. Подошёл к Ваньке, достал из кармана тряпку с каким-то куском, протянул Ване и сказал дружелюбно:

– Держи, пацан. Это моя доля. Я перебьюсь. Тебя как звать?

– Ваня.

– А меня Григорий, – он протянул Ваньке руку, которую тот пожал по взрослому.

– Спасибо. Я побегу, ладно? Меня Лида ждёт, сестра. Спасибо вам.

– Погоди, – сказал Гриша, который действительно был главным в шайке местных беспризорников, – я тебя провожу, а то ты на ногах еле стоишь.

Они пошли другой дорогой. Ваня старался не отставать, хотя чувствовал, что ещё немного, и упадёт. Вверху живота ныло от пустоты, а перед глазами кружились чёрные точки. Вскоре ребята вышли из лесополосы, Григорий снова пожал Ваньке руку и ушёл. Ванька счастливый побежал домой, даже "второе дыхание открылось". По дороге развернул тряпку и обомлел: в ней лежал настоящий кусман хлеба! Белого хлеба. Немного сухого, но хлеба! Боже, как обрадуется Лидочка! Ваня ликовал и предвкушал, как вложит в ручку сестре мягкий кусок настоящего хлеба. Деревня приближалась, мальчишка бежал всё быстрее, через силу. Он буквально влетел в хату и… никого не увидел. Хата была пуста. Ванька выбежал во двор и оббежал дом. Во дворе – никого. Ваньку обуял животный ужас. Нутро похолодело. Никогда в течение всей своей последующей жизни Ванька не испытывал такого страха и отчаяния, как в тот день, когда зашёл в дом, а сестры нет. Задыхаясь он побежал к дому бабки Прасковьи, она его уже ждала.

– Бабушка, Лида пропала! – закричал Ванька.

– Не кричи. Не пропала она, – сказала Прасковья, прижимая Ваньку к себе. – Инспектора приезжали, забрали её в приют.

Ваньку будто обухом по голове ударили. Он потерял дар речи, переосмысливая услышанное. Как? Такого он себе никак представить не мог. Что угодно, но не инспектора. Ваня ощутил себя преданным и растоптанным. Детская душа была не подготовлена к испытанию таких взрослых потрясений, и через минуту вся горечь, боль и отчаяние вперемешку со злобой и безысходностью выплеснулись из Ванькиного маленького существа на бабку. Он стал колотить её кулаками куда попало, в грудь и живот:

– Это всё Вы! Это Вы их к нам заслали! Что теперь с моей сестрой?! Как я буду жить без неё?! Ненавижу Вас всех! Ненавижу! – кричал Ванька, захлёбываясь в рыданьях.

Прасковья оттолкнула Ваньку и крикнула ему, убегающему, вслед:

– Глупый ты, Ванятка! Ей же там лучше будет. Накормлена, одета, обогрета будет. О ней Советская Власть позаботится! Спасибо ещё скажешь, дурачок!

Ванька уже не слышал бабку. Дома он рухнул на тюфяк и зарыдал с такой силой, что казалось, выплачет все внутренности. Он не мог остановиться. Тоска накрыла его с головой. Он потерял единственное родное создание, весь смысл своей жизни. Никогда он не забудет её, такую милую, тёплую, родную. Не забудет, как обнимал и согревал своим телом в холодной хате, как рассказывал сказки, как играл. Он знал, что её увезли в город. Если в городе детские дома переполнены, её перевезут в другой город и он никогда не узнает, где она. А могут отдать на попеченье какой- нибудь семье, и её удочерят. А вдруг, это окажутся злые люди и будут обижать её? Мысли путались в голове. Ванька незаметно уснул. Проснулся среди ночи и снова заплакал. Почему жизнь отобрала у него всех до единого близких людей? Почему он остался один? Лучше бы он умер. Кусок подаренного хлеба так и остался лежать за пазухой, сплющился и раскрошился. Ванька вытряхнул хлеб из одёжки и не смог есть. Не хотел. Хотел сидеть и не двигаться. А потом умереть и всё. Плакал и плакал.

На рассвете Ванька умыл лицо, надел на себя всё, что было, последний раз окинул взглядом родную хату, присел на дорожку и, пока село спало, вышел вон. Отправился в овраг. На это раз путь показался ему короче, и уверенной походкой он спустился к логову беспризорников. Их, на этот раз, было меньше, видно слонялись кто где в поисках еды. Григорий не удивился, увидев его. Ванька хотел поздороваться за руку, но тут его повело, потемнело в глазах и он рухнул на землю. Сколько пролежал без сознания Ванька не помнил. Очнулся на мягком настиле под куском рогожи. Горестные воспоминания заполнили сознание Ваньки и он снова отчаянно заплакал.

– Ну, ну, хватит, – тихо сказал Гришка. Он обнял Ваньку, точно старший брат. Гришка был похож на его Павла, старшего брата. Такой же уверенный и твёрдый голос, сильные руки, добрые глаза. Ванька попытался успокоиться. Григорий поднёс к его губам плошку с горячей водой и заставил выпить. Потом дал пожевать хлебную корку. Ванька съел её, не чувствуя вкуса. А потом рассказал как на духу ребятам всё, что с ним случилось вчера. Как потерял сестрёнку. А до этого мать и брата. А ещё раньше отца. И снова залился слезами.

Григорий сильнее прижал Ваньку к себе и начал успокаивать, как мог:

– Не боись. Найдём мы твою сестру. Вот только подрастёшь немного, сейчас ничего у нас не получится. Ты маленький, какие у тебя права? Нет у нас ничего, и её всё равно тебе не отдадут. Ну сам подумай, она сейчас в безопасности. И в приютах добрые воспитатели бывают. Я сам детдомовский. Я своих родных вообще не помню. Вот мне почти шестнадцать. А в годик я в приют попал. Воспитатели хорошие были, рассказали мне, что у меня большая семья была, десять нас у мамки было. И все умерли от тифа в 1919-м. Я один остался. Тогда такой голод был, ещё хуже, чем сейчас. Люди друг дружку ели в деревнях! А в тринадцать лет я сбежал.

– А чё сбежал, если там хорошо так было? – заинтересовался Ванька. Он понемногу стал успокаиваться. Здесь, среди этих незнакомых и, на первый взгляд, враждебных к нему пацанов, он чувствовал себя лучше, чем в собственном доме в деревне, где всех с детства знал. Его стали считать сыном врага народа уже давно, а что плохого он или другие члены его потерянной семьи сделали советскому народу, Ваня искренне не понимал.

– Я свободы хотел. Нас трое друзей было, мы бежали вместе. Стали жить сперва на вокзале, потом к местным примкнули. Жили по разным деревням, долго нигде не задерживались. Нельзя было. Могли арестовать или в приёмник-распределитель забрать, или на принудительные работы. А друганы мои… Митьку в драке зарезали, а Васька заболел какой-то заразой, его в больницу пристроили, да умер он там вскоре. Здесь за главного я. Скоро собираемся уходить отсюда. Хотим на правобережье переправиться, поближе к городу. А там поглядим.

Ваньке понравился сильный и смелый Григорий. Чувство уверенности на миг овладело им, и его осенило: "Спалить надо хату. Как батя тогда хлев спалил. Пусть думают, что я сгорел и искать не будут". Ваня вспомнил, как председатель колхоза глазел на его избу, одну из лучших в селе. Изба была бревенчатая, добротная. Не мог он представить, что его родной дом приберут к рукам эти гады, которые у него семью отняли и дом хотят отнять. Не бывать этому. Бабку Прасковью он презирал. Это она сдала Лидочку инспекторам. Она! Чтоб избавиться от них, чтоб не кормить. Пусть бабку совесть мучает, что из-за неё Ванька сгорел. Так им и надо! Пусть он ребёнок, пусть он слабый, но он не успокоится, пока не отомстит им!

Ванька выдал на духу то, что думал. Ребятам понравилась эта идея. Он заметил, как главарь Григорий смотрел на него с уважением, когда тот рассказывал о том, что пришло ему в голову. Видно было, что одобряет. И Ване приятно было, что здесь к нему прислушиваются.

На дело решили пойти немедленно, тянуть было нельзя. Утром может быть поздно. Григорий велел мальчику оставаться в овраге и ждать, никакие протесты не принимаются. Мал ещё. Ближе к полуночи, когда Старецкое погрузилось в кромешную тьму, трое самых взрослых парней бесшумно вошли в Ванькину хату. Григорий зажёг три лучины. Пацаны пошарили по углам, поняли, что брать было нечего. Под лавкой Григорий заметил небольшой жёлтый предмет. Это была куколка. Старенькая, потрёпанная тряпичная кукла в желтом платьеце. Две чёрные бусины на месте глаз. Гришка бережно поднял её и припрятал в карман. Затем мальчишки сгребли солому и сухую траву, на которой в доме спали, в центре комнаты. Тряпьё порвали на лоскуты и с пучками травы рассовали в щели между брёвен по стенам и под крышей. Развели два костерка. Подождали. Когда огонь занялся и перекинулся на стену, быстро покинули избу и бегом вернулись к своим. Алое зарево поглотило родную Ванькину хату уже через пять минут целиком, но этого ребята-беспризорники уже не увидели. Каждая минута была на счету. Ванька вскоре почувствовал запах дыма. До боли жалко было свой дом, место, где родился и рос, где когда-то был счастлив. Будто половина сердца осталась там. Теперь это – прошлое, которое навсегда останется в памяти. Григорий сказал:

– Уходим сейчас же. Все готовы?

Ребята засуетились. В несколько больших мешков из дерюги уже был сложен нехитрый скарб. Ребята похватали мешки, тот, что с провизией взял Григорий. Затушили костёр и отправились в путь. Больше четырёх часов шли по просёлочной дороге до бывшей Покровской слободы, которая разрасталась и развивалась быстрыми темпами и недавно стала именоваться городом. Большую часть пути, Григорий нёс Ваньку на спине, лишь изредка снимая, чтоб отдохнуть. Ванька был самым младшим в группе. На руках у Гришки он чувствовал себя как за каменной стеной и так крепко ухватился за его шею, что тот аж закашлялся. Шли тихо, слышно лишь было, как шелестит кое-где пожухлая листва под ногами. Когда забрезжил рассвет вышли к берегу Волги. Григорий знал эти места. На пустынном деревянном причале стояла одинокая хлипкая лодка. Гришка спустил Ваньку с затёкшей спины и скрылся в посадках. Вернулся через минуту с мужиком в высоких резиновых сапогах. Лодочник окинул взглядом всю компанию и сказал, что лодка мала. Почесал репу. Исчез снова в густых зарослях, затем свистнул. Гришка метнулся в кусты, и вскоре оба парня волокли ещё одну лодку, настолько захудалую с виду, что Ванька очень засомневался, что на ней можно плыть. Друзья- беспризорники залезли в лодки, устроились кто на сиденьях, кто на полу, тесно прижавшись друг к другу. Холодный осенний ветер продувал насквозь, и худые детские тела сотрясались от мелкой дрожи. Одну лодку подтолкнул лодочник, другую, ту, что с Ванькой – Григорий. Гришка, в отличие от лодочника, который был в резиновых сапогах, промочил ноги по колено, так и текло с его штанин пока плыли. Но он не обращал на это внимания, интенсивно работая вёслами. А вот у Ваньки сжалось сердце, от этого. Он запереживал, что тот заболеет, и что тогда? Понимал, что жизнь его сейчас от него, Григория, зависит. Немного погодя за вёсла сел Фёдор, а Гришка подсел к Ваньке, обнял его и сказал: "Я тебе вот это взял…", и отдал найденную у него в хате сестрёнкину куколку – всё, что у Ваньки осталось от Лидочки. Любимой, милой сестрёнки. Мальчик тихо заплакал, и так и уснул на коленях у Гришки, всхлипывая и тяжко вздыхая.

Глава девятая

Обосновались в городе недалеко от железнодорожного вокзала. Половина группы сразу отпочковалось, и их осталось шестеро пацанов и одна девчонка. Нашли место за железнодорожным вокзалом в заброшенных конюшнях. Буквально в пятидесяти метрах на запад от конюшен находилась извилистая дорога, ведущая на холмы, гордо именуемые здешним городским населением горами. Беспризорники, после обустройства своего нового пристанища, принялись за дело. Трое взрослых ребят нанимались грузчиками на вокзале, работали за еду, которую приносили младшим. Те, в свою очередь, попрошайничали на улицах города. Ванька догадывался, что Григорий с Фёдором и Василием иногда промышляли грабежами, но точно этого не знал. Просто бывало, что у старших иногда появлялись деньги, на которые тут же закупались тёплые вещи на зиму. Старшие ребята, как Ваньке казалось, даже выглядели более или менее прилично в новой одежде. Каждый раз, когда взрослые парни уходили на два-три дня, мальчишка места себе не находил. Он предполагал, что те отправлялись на "дело" куда-нибудь подальше, возможно за город. Боялся, что их поймают, и их, малышей, заберут в детские дома. Слава богу, парни всегда возвращались. Приносили иногда сладости даже. А спросить, откуда у них появляются деньги, Ванька стеснялся. Сам он ежедневно занимал своё место у входа в вокзал и попрошайничал. Он слышал, что Гришка кому-то дорого заплатил, чтоб ему разрешили тут "работать". Ведь вокзал, как и другие людные места имели своих "хозяев" из местных бандитов. Ванька ужасно стеснялся стенать и плакать перед прохожими, вымаливая копеечку. Просто стоял с шапкой, опустив глаза. И зарабатывал он, естественно, меньше всех. Ну не мог он себя пересилить, не мог. Когда приносил свой заработок, ребята лишь вздыхали, а он извинялся и обещал, что в следующий раз у него получится заработать больше. С утра выходил снова на перрон и опять молча протягивал шапку приезжим и отъезжающим в надежде, что над ним сжалятся. Так и продолжал приносить друзьям жалкие крохи и не знал, что ему противнее: просить деньги у людей или смотреть потом в глаза ребятам, которые приютили его и спасли…

Зиму пережили очень тяжело. Ванька и Алёнка много болели и кашляли, как сумасшедшие. Гришка покупал какие-то микстуры и лечил их. Когда у девочки был сильный жар, Гришка укутал её в дырявый ватник и ночью отнёс к дверям местной больницы, позвонил в звонок и убежал. Больше Алёну никто не видел. Часто в сильные морозы грелись в здании вокзала или в подъездах домов. Однако, Ванька заметил, что в городе всё же легче прожить, чем в деревне. Каждый вечер Ванькой с товарищами тщательно проверялись мусорные баки на их территории (все мусорки были поделены между разными сообществами бездомных, к чужим нельзя было подходить), там находили объедки. Изредка возле баков добрые люди оставляли старую или дырявую обувку и одёжу. Так и держались. Главное не попасть в поле зрения социальной инспекции, иначе – всё. Приёмник-распределитель или трудовая колония для старших. А там порядки, как в тюрьме. Это рассказывали ребята, которые периодически примыкали к ним после побегов из разных исправительных учреждений города. Со временем Ванька научился за километр чуять опасность, и, завидев подозрительных людей из числа тех, кто устраивал на них облавы, уносил ноги.

Григорий привязался к Ваньке. Тот часто тихо плакал, вспоминая мать, сестру и брата. Григорий несколько раз по-честному пробовал что-то узнать про Ванькиных родственников. В городе было порядка тридцати крупных предприятий, ещё фабрики и заводы поменьше. Он караулил возле этих учреждений, после окончания смены подходил к некоторым из возвращавшихся домой рабочих и расспрашивал о Ваниных матери и брате. Мало кто желал разговаривать с бездомным. Несмотря на то, что Гришка был одет получше, чем другие беспризорники-оборванцы, и был как минимум умыт, люди каким-то образом узнавали в нём бездомного, и сторонились. Но те, кто осмеливались поговорить, ничем помочь не могли. Никто таких женщину и молодого парня, которых описывал Гришка, не встречал. Сам он понимал, что они могли перебраться и в любой другой город, но он обещал Ваньке, что будет искать, и искал. Даже подходил к трём городским приютам и приёмникам-распределителям, отирался рядом, пытаясь хоть что-то узнать о Лидии, спрашивал дворников, местных жителей. Но тоже безрезультатно. Узнать что-либо у руководства этих учреждений он не мог, боялся сам попасть в поле зрения органов. Через 2 месяца бесполезных хождений Григорий прекратил поиски Ванькиной родни. Понимал, что скорее всего нет их в городе. Иначе, хоть кто-нибудь нашёлся, кто слышал бы о них. А какой смысл искать Ванину сестру? Только травить мальчишке душу. Не факт, что его самого определят в тот же приют, что и сестру. А если и определят, то разлучить могут в любой момент. "Пусть он лучше один раз переболеет. Сейчас. Потом будет тяжелее. Да и она маленькая. Забудет его, возможно у неё ещё и семья настоящая появится", – рассуждал про себя Гриша. А Ванька всё спрашивал и спрашивал каждый день у него, с надеждой заглядывая в глаза, не узнал ли он где его родные. Ну что оставалось делать? Григорий отводил взгляд в сторону, а Ванька убегал в слезах и долго потом молча лежал лицом к стене. У Гришки сердце кровью обливалось от переживаний за мальчишку, и однажды он усадил Ваньку напротив, велел слушать внимательно и твёрдо сказал:

– Иван! С этой минуты ты – мой названный брат. У меня никого кроме тебя нет. Обещаю, что буду оберегать тебя и заботиться о тебе, как родной брат. И любить тебя буду, пока жив. – Гришка обнял Ваньку и долго не отпускал, давая ему время вникнуть в услышанное.

– А я тебя никому не отдам! – ответил Ванька, просияв.

Так и уснули новоиспечённые братья обнявшись и накрывшись с головами старой рогожей. Сейчас они оба были счастливы и улыбались во сне.

Глава десятая

Прошло три года. Город разрастался всё больше и быстрее, Григорий с Ваней и другими ребятами не раз меняли место обитания, всё новые дети появлялись в их рядах, иные уходили или погибали от голода и болезней. Кого-то арестовывали, кого-то забирала инспекция. Ванька вырос. В отличие от статного Григория, обладающего атлетическим телосложением, Ванька был долговязым, худым, да и роста небольшого, для своих десяти лет. Кожа у него была смуглая, но часто покрытая мелкой зудящей сыпью. Он расчёсывал её, от чего на сгибах рук и под коленками, на животе видны были множественные царапины. Некоторые из них воспалялись от грязи и даже гноились. Тогда мальчик прикладывал к ранкам листы подорожника, и это помогало. Иногда, очень редко, когда волосы на голове отрастали и шея сильно потела, брат водил его к цирюльнику стричься. Тот обрабатывал голову от вшей и всё уговаривал бриться наголо. Но Ванька не давался, потому что лысым он выглядел смешно и некрасиво, как настоящий глист! Так он сам себя окрестил, когда однажды был побрит, и увидел семя в зеркале с большой блестящей головой, неестественно крупной для его худого тела. От природы у мальчика был лёгкий характер, и чувство юмора было ему свойственно. Обожал изображать всех и вся, говорить чужими голосами, точно актёр. "Ему бы в театр!" – поговаривали ребята.

Жизнь текла своим чередом, и Ваньку, в принципе, всё устраивало. Он был не один, одет, и чаще сыт, чем голоден. Григорий же, напротив, стал озабоченным и молчаливым. Ванька не понимал, в чём дело. Боль от утраты родных потихоньку стихла, к нему постепенно вернулся весёлый нрав и естественное детское озорство. Он пытался как-то растормошить брата, шутил и веселил его, как мог, но всё напрасно. Неведомая никому тоска поедом ела дорогого ему человека.

На улице был разгар лета. Лето в среднем Поволжье обычно жаркое и засушливое, точно в Азии. Почти каждый день дули жаркие ветра, от чего город был покрыт серой пылью, которая оседала на листьях деревьев, крышах и стенах домов. Она была на дорогах, тротуарах, везде. Ноги через пять минут после выхода из дому становились пыльными по колено, в волосах оседал песок, разносимый ветрами с берега Волги. Постоянно хотелось пить. Люди старались не выходить без надобности из своих домов, где хоть и не было прохлады, но была хотя бы тень.

И в этот жаркий полдень погода была такой же. Над головой бирюзовое небо без облачка. Мальчишки искупались в тёплой бирюзовой воде неподалёку от городского пляжа и разлеглись на мягком сером песке. Июльский ветерок ненавязчиво обдувал их мокрые худые тела. Ванька интенсивно закапывал в песок свои ноги, чтоб потом с силой вырывать их из песочного плена.

– Глупо всё это, – сказал вдруг Григорий задумчиво.

– Почему? Я же так, для смеха, – откликнулся Ваня. Он выглядел обескуражено.

– Да я не об этом, – продолжал Гришка. – Будущего у нас с тобой нет, братишка. Надоело мне бродяжничать. Надоело. Не считают нас за людей. Да и правильно. Какую мы пользу приносим? Для чего землю топчем? Каждый раз ем эту невкусную несвежую пищу из помоек и думаю: "Ради чего свою жалкую жизнь поддерживаю?" За тебя тревожусь. Тебе учиться надо. А в школу тебя не возьмут. Жизни достойной, сытой нам не видать, если будем продолжать бродяжничать. Документы нам нужны. Понимаешь?

– Ты ж сам говорил, что свобода – важнее всего. Мы с тобой, брат, как птицы вольные. Сами себе хозяева!

– Так-то оно так. Но дурак я был, когда думал, что свобода – это на улице жить, куда хочешь ходить и ничего не делать. Думал, свобода – это когда над тобой никто не командует, и ты сам по себе. Однако ж другие люди смотрят на нас, как на отбросы. Сторонятся. Я сам себе становлюсь противен, когда замечаю брезгливые взгляды прохожих. И не только в этом дело. Вот скажи, у тебя есть мечта?

– Конечно. Мамку найти, Павла и Лидочку. И чтоб дом у нас был большой, и чтоб отец из лагеря вернулся. И ты бы с нами жил. И всё бы у нас было.

– Вот именно. Дом сам по себе с неба бездомному не свалится. А моя мечта…, – начал объяснять Григорий, уставившись в одну точку, – стать моряком! На корабле служить на Черноморском флоте.

– Что за флот такой? – заинтересовался Ванька.

– Великий Черноморский флот. Я о нём в газете читал. И фотографии кораблей видел. Эта газета у меня в мешке лежит, я тебе покажу. На море я хочу, каждую ночь во сне его вижу.

– Братец! Зачем тебе это море? Разве наша Волга хуже? И корабли есть! – выпалил мальчишка, вскакивая на ноги.

– Да какие это корабли? Так, баржи да судёнышки торговые. А на флоте настоящие корабли. Военные!