Полёт в ночи

– То есть, я сейчас разговариваю сама с собой? Я- Личность говорю с Я- Душой?

– Да. Мы и раньше, в более привычных для тебя обстоятельствах повседневности, говорили с тобой. Внутренний голос – это мой голос. И я очень рада тому, что ты часто ко мне прислушивалась. Большинство людей не слышат ни шёпота, ни крика своей Души. Так и маются их нераспознанные Души от инкарнации к инкарнации, меняя Личности и Тела в надежде, что вот, возможно, в этот раз Личность познает свою Душу. Они сольются и тогда Человек станет смотреть на мир с уровня Души, а не Личности, он станет цельным, и перед ним откроются все тайны бытия.

– А может это называется осознанность, когда живёшь на уровне Души?

– Да, ты права. При таком мировосприятии, когда человек целен, управляет всем именно Душа. Для такого человека становится естественным состояние счастья и умиротворённости. Ведь Душа подобна Богу, она не знает зла. Такая жизнь и называется духовной.

– У меня сейчас мозг взорвётся от избытка информации. – сказала (вернее, подумала) я. – Ой, это, слава богу, невозможно, в моём нынешнем состоянии…

– Давай создадим тебе какое-нибудь тело. Для удобства общения. Я научу тебя как.

– Тогда и себе создай, а то я как-то нелепо себя чувствую.

– Хорошо, – ответила Душа. Ты должна в мельчайших подробностях нарисовать в своём сознании то, что сейчас желаешь получить и сконцентрироваться на этом. Ты должна помнить, что ни у души, ни у личности в действительности нет формы. Отнесись к этому как к игре. От силы твоего намерения зависит, насколько быстро желаемое воплотится. Здесь, где мы находимся, всё случается почти моментально, так как земного понятия времени здесь нет. Оно статично. Не пытайся вникнуть в это, всё- равно не получится. Ты, как Личность, живёшь по законам физики материального мира. Загадывай себе тело, смелее!

– Меня, в целом, устраивает и моё родное тело, но только 10-тилетней давности. Только волосы должны быть длинными с мелкими кудряшками, как у латиноамериканки, а глаза зелёными.

– Отлично. А я, пожалуй, приму образ Айлы, рыжеволосой красавицы, одной Личности из моих прошлых воплощений. В той своей жизни, будучи прекрасной принцессой, я испытала множество приятных моментов, поэтому мне так дорог тот образ. Итак, сосредоточься.

– В смысле, в прошлой жизни я была принцессой?

– Не ты, а Я – Душа была. В одной из прошлых. Не забывай, ты, как Личность по имени Саша, живёшь впервые. Не отвлекайся.

Я сделала над собой усилие и переменила ход своих мыслей. Я вспомнила себя 28-летней. За год до свадьбы. Как же я была красива и стройна. Нравилась самой себе на все 100! К своему образу я добавила новую прическу и живые, изумрудного цвета глаза, вместо карих. Бах – я снова в теле! Я осматриваю себя обновлённую и невольно улыбаюсь. Я трогаю свою шелковистую кожу и она вполне осязаема, к моему удивлению. И я уже не парю под потолком своей спальни, а сижу (О Ужас!) на ветке дерева за окном моей квартиры. Сидеть невероятно удобно. На мне привычная одежда, напоминающая ту, в которой я раньше ходила: черные обтягивающие джинсы, белая трикотажная водолазка, кожаная куртка, кроссовки. Волосы, точь-в-точь, как в моей мечте, спадают чёрными вьющимися прядями на плечи. Жаль, нет зеркала, увидеть глаза.

– Держи зеркало . Так-то лучше, – говорит мне моя Душа в образе Айлы. Она сидит рядом и болтает ножками. Красота этой девушки какая-то самобытная. Волосы огненно-рыжие, заплетены в диковинную косу. Пурпурное платье из бархата, расшитое золотыми и серебряными нитями развевается на ветру. Туфельки на ней какого-то старинного фасона, с невысоким каблучком, атласные на вид. На улице снегопад, но вся эта картина, я имею в виду мой дом, улица, перекрёсток и одинокие пешеходы видятся мне в каком-то полупрозрачном виде, размытыми и нечёткими, будто бы коснёшься любого предмета, а он рассыплется песком в руке или растает снежинкой. Я храню молчание. Не могу никак осознать в полной мере, что со мной происходит.

– Тебе страшно? – догадывается Айла, заглядывая в глаза.

– Есть немного. А я точно не умерла? – спросила я с тревогой.

– Ты права, милая подруженька, – вздохнула моя собеседница. – Для первого раза слишком много всего свалилось на твой бедный несчастный разум. Отправляйся-ка ты обратно. Поразмысли немного, прочувствуй всё, что ты видела и ощущала здесь. И главное, успокойся. Мне тоже надо отдохнуть. Я ведь со своей Личностью встречаюсь впервые. Ты, Александра Гордеева, одна единственная из всех, с кем я проводила долгие годы на Земле, по-настоящему захотела узнать меня, хоть это желание было неявным и зыбким. Пока! Я буду тебя ждать.

Айла – Душа продолжала сидеть рядом со мной, разглядывая носик своей изящной туфельки и напевала невнятно мотив старинной песни, похожий на колыбельную. Я закрыла глаза, на которые я так и забыла полюбоваться, и мысленно представила своё лежащее под одеялом такое родное и любимое тело, увидела внутренним взором каждую морщинку на лице, прикрывающую лоб неровную чёлку, маленькую выпуклую родинку над правой бровью, своё безмятежное во сне выражение лица. Затем я почувствовала сильный толчок в спину, от которого буквально влетела в окно своей спальни сквозь пластиковые стёкла, отчего слегка шевельнулась ажурная занавеска. Ко мне вновь вернулось то странное зрение, когда обозреваешь всё пространство одновременно, и я поняла, что снова зависла под потолком. Тем не менее, моё придуманное тело (Тело Личности, так я решила его обозначить) не исчезло, а стало лишь едва заметным, будто состоящим из тумана, как мираж. Прямо по курсу – я спящая. Делаю рывок вниз и словно вливаюсь в тело сквозь кожу и мышцы, ощущая приятное тепло. Каким-то краешком своего измученного сознания понимаю: всё в порядке, я жива. Затем провал.

Глава пятая

Будильник зазвонил в 6.00. Я вскочила, как ошпаренная, показалось, проспала. Да нет, успокаиваюсь я потихоньку. На часах шесть утра. Сейчас быстро разбужу и соберу детей, галопом в садик и школу, и на работу. Сегодня первая смена в поликлинике. Виктор просыпается позже, у него ненормированный рабочий день. Везёт же. Всё, что случилось со мной ночью постепенно всплывает в памяти, но думать об этом боюсь. До конца непонятно, приснилось или правда? В то, что это – правда мозг отказывается верить. Полноценно позавтракать как всегда не успеваю. Дети собраны и разведены мною по учреждениям. Вспотев в своей дублёнке от беготни туда-сюда, я заваливаюсь в маршрутку, где ни одного пустого места. Слава богу, успела. "Достало уже везде торопиться, бегать в мыле. Вот бы не работать! Вернулась бы сейчас домой и спать…" – подумала я уже не в первый раз.

Рабочий день тянется неумолимо долго, а я ощущаю себя разбитой. "На автомате" приняла двадцать три пациента по записи и ещё двоих с острой болью. Осталось десять минут до конца смены. Открываю Google и набираю в поисковой строке: "Как понять, не сошёл ли ты с ума". На первом же попавшемся сайте обнаруживаю статью профессора психиатрии на тему: "первые признаки помрачения сознания". Первым пунктом, как ни странно, идёт не слышанье голосов и галлюцинации, а манера вычурно, кричаще одеваться. Надо же, кто бы мог подумать. Курс психиатрии в институте совсем забылся. Слава богу, нормально я одеваюсь. Дочитать до конца статью не удалось, так как пришла моя сменщица. Я наскоро удалила историю браузера – ещё ни хватало, чтоб кто-то на работе заподозрил, что у меня едет крыша.

По дороге в школу за Владиком я всё вспоминала детали произошедшего со мной. Нет! Держать это в себе я больше не могу. С кем же поделиться? Уж точно не с мужем. Подруги? Нет, ещё хуже. Даже обидно: столько у меня друзей и родственников, а поведать о сокровенном и некому. О! Сыну расскажу. Точно. Ему – восемь. Он очень рассудительный мальчик. В случае чего, скажу, что пошутила и дело с концом. Он всё-таки ребёнок.

И вот мы уже идём из школы, сын деловито сам тащит четырёхкилограммовый ранец и коньки.

– Влад, – начинаю я таинственным голосом и немного заискивающим тоном, – а я летала сегодня ночью.

– Ну и чё.

– Ты оглох? Повторяю : я ле- та- ла!

– Ну и что? И я летал.

– В смысле? Каким образом? – опешила я.

– Ой, да просто. Взлетал под потолок и летал по нашей хате.

– И что ты видел?

– Ну тебя с батей, Дашку спящую, телек и всё остальное.

– И на улицу ты летал?

– Не, на улицу боялся.

– Но почему ты мне не рассказывал об этом, сынок?!

– На фиг надо, ты бы не поверила.

– И сейчас ты летаешь тоже?

– Я что, дурак по-твоему? Мне больше заняться не чем что ли? Да это давно было, когда я ещё в школу не ходил. Мам, пошли быстрее на каток, меня Равиль с Арсением ждут.

Мы подошли к стадиону, Владик резво побежал к друзьям, кинув тяжеленный рюкзак мне под ноги, чуть не завалив меня в снег. По-моему, в тот же момент он начисто забыл о нашем разговоре.

Всю вторую половину дня во мне боролись два чувства: страх, любопытство и недоверие к своему собственному разуму. Хочу ли я снова попасть в тот мир? Наверное, да. Но блин! Дал бы кто-то гарантию, что я вернусь живой и невредимой!

Для того, чтоб наконец определиться, что же мне делать дальше, я решила заняться самовнушением и написала на листочке четыре, на мой взгляд, подходящих в данной ситуации утверждения:

а) Чудеса случаются.

б) Чудо может случиться с каждым.

в) Дети – особый вид. Они необычное воспринимают как само собой разумеющееся.

г) Мне ничего не угрожает.

Весь остаток дня я твердила в уме эти фразы, делая упор на четвёртый пункт. Но ничего не получалось. Рассудок буквально кричал мне: "Остановись, глупая. Выкинь дурь из головы и живи как все нормальные люди. Ты не имеешь права рисковать, у тебя двое детей!" И я почти было согласилась с ним, как вдруг, перед отходом ко сну, муж, выходя из ванной говорит совершенно обыденным тоном:

– Милая, забыл тебе сказать. Я сегодня кровать заправлял и у тебя под подушкой одну вещь нашёл. Наверное, Дашенька из садика притащила, опять поменялась с подружкой. Я на верхнюю полку положил, возле фотоаппарата. Ты завтра, когда её поведёшь, возьми. Пусть обратно отнесёт, не нравится мне, когда она берёт чужое.

Меня пронзило молнией. Ничего особенного, всё естественно. Дочка часто под утро приходит поспать в нашу кровать, и часто с игрушкой. Поэтому Виктор не удивлён. Я подошла к шкафчику и протянула руку. Я знала, что сейчас увижу. В моей руке оказалось маленькое круглое зеркальце в деревянной оправе цвета слоновой кости. Сердце бешено колотилось. Я повертела зеркальце в руках, погладила и даже понюхала. Это оно, зеркальце Айлы. Теперь сомнения отпали. От судьбы не уйдёшь, и я приняла решение сегодня же ночью отправиться туда. На встречу с рыжеволосой красавицей, которая на самом деле была не где-то там, а здесь и сейчас со мной. Или я с ней.

Глава шестая

Под храп Виктора невозможно сосредоточиться на выполнении медитации. Я беру плед и ухожу в зал на диван. Вдумчиво повторяю текст древней медитации, выполняя расслабления каждой мышцы тела, представляю потоки праны вдоль позвоночника и концентрируюсь на дыхании. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох, вдох- выдох, вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох и вот оно: знакомое ощущение невесомости и парения. Я понимаю, что отделяюсь от своего тела и медленно лечу к потолку, принимая постепенно образ моего Тела-Личности, которое я создала в прошлый раз. Я опять обретаю необычное, удивительное свойство зрения, когда видишь одновременно то, что перед тобой, сзади и с боков. Тело, как и в тот раз, полупрозрачное, но вполне осязаемое. Я делаю рывок к полу и встаю на ноги. Подхожу к зеркальным дверцам шкафа и вижу себя во всей красе. Длинные, до пояса тёмно-каштановые волосы с завитушками блестят в свете полной луны, которая сквозь незанавешенное окно, единственная, наблюдает за моим превращением. "А что мне, собственно, мешает отрастить такие волосы по правде?" – вдруг подумала я.

– Айла, – позвала я шёпотом.

– Привет, – отозвалась спустя несколько секунд моя Душа. В какой момент и каким неведомым образом она отделяется от других двух моих ипостасей (Личности и Тела) – мне не понятно. Она, рыжеволосая стройная красавица явилась через дверь, как обычный человек. На этот раз, толстая её коса была закручена спиралью на макушке, платье было другое: нежно-бирюзового цвета, с пышной гипюровой юбкой чуть выше щиколотки, туфельки снова атласные, белые, чем-то напоминающие пуанты балерины. На её шее я увидела необыкновенной красоты ожерелье с крупными перламутровыми бусинами, отливающими синим и голубым оттенками.

– Это – голубой жемчуг. Восхитительно, да?

– Настоящее? – изумилась я.

Айла-Душа засмеялась и, не обращая внимания на мой вопрос, спросила с серьёзным выражением лица:

– Для чего ты явилась?

– Ну… – замялась я, – не знаю, как объяснить. Ты говорила, что в этом мире, духовном мире, можно всё узнать. По-моему, говорила. И что всё неясное проясняется здесь. В общем, у меня столько вопросов… Ещё ты говорила, что Личность должна познать свою Душу и слиться с ней, чтоб человек стал цельным. Но вот как мне познать тебя? Вот первый мой вопрос. И что я стану ощущать и как жить, если это случится. Как устроено мирозданье? Есть ли бог и управляет ли он нами? Почему моя жизнь сложилась так, а не иначе, и кем я, то есть ты – Душа была в прошлой жизни и всех остальных жизнях очень хочется мне узнать. Что такое карма, и повинна ли она в наших бедах? Почему случаются катастрофы и погибают невинные люди? Ещё…

– Подожди, – прервала меня Айла. – Половину из всего того, что тебе хочется узнать, твоё бедное, ограниченное пока сознание не сможет воспринять. Если я тебе просто скажу, что это происходит так, а то – вот так, ты просто подумаешь, что так не бывает. Просто потому, что твои органы чувств и твой мозг, как атрибуты Личности и Тела, настроены на определённую волну приёма информации. Ты не волнуйся, всё можно познать и узнать постепенно, по мере расширения твоего сознания, для чего тебе, Александра, придётся потрудиться в своей земной жизни. А теперь, я хочу тебе показать кое-что.

– Что?

– Кино.

– Ты здесь хозяйка, и лучше знаешь что мне нужно, – сказала я, вздохнув. – А о чём киношка?

И тут Айла достала из маленькой тряпичной сумочки, которую я раньше у неё не заметила, самые что ни на есть современные чёрные очки для просмотра кино в формате 3D.

– О! Кино будет объёмным! – удивилась я. – Вот уж не ожидала, что высокие технологии доберутся и на тот свет!

Айла улыбнулась и надела мне на глаза очки, которые мне были очень в пору, как влитые сидели на лице. Вторые такие же очки она нацепила на себя и стала выглядеть слегка комично в этих очках и своём средневековом наряде.

– Отбрось мысли и смотри. Не давай оценок увиденному. Считай всё игрой. И вообще помни, что наши с тобой нынешние тела лишь выдумка, иллюзия, что ты и я – одна сущность, – сказала Айла и придвинулась ко мне. Мы удобно уселись на моём диване и уставились в плазму. Она взяла меня за руку, и в этот момент мной овладела спокойная уверенность в том, что я сейчас именно там, где и должна быть, что всё, что со мной происходит – не зря.

Вдруг комната озарилась ярким светом, и я оказалась как бы внутри фильма, ну точь-в-точь как происходит в стереокинотеатре. Всё, что я видела и слышала, было со всех сторон от меня, сверху и внизу. Я будто бы была внутри происходящих событий и в то же время, меня не было, я не была их участником, лишь незримым свидетелем. Иногда мне приходилось отвлекаться, чтоб ущипнуть себя украдкой и напомнить себе, что я лишь смотрю кино, и меня там нет. Иногда мне хотелось сорвать с себя очки и прекратить смотреть, но в такие моменты моя Душа в образе средневековой принцессы Айлы сжимала с силой мою руку, давая понять, что я должна смотреть. И я повиновалась.

Глава седьмая

Комната озарилась ярким светом. Ванька проснулся в хорошем настроении, несмотря на то, что весь прошлый вечер маялся от боли в животе и долго не мог уснуть. Рядышком посапывала сестрёнка Лидочка четырёх лет от роду. Ванька боялся пошевельнуться, чтоб не разбудить свою любимую кровиночку, и молча любовался её сладеньким невинным личиком с ещё пока пухленькими щёчками. Лидочка во сне с неистовой силой чесала белокурую головку – полчища вошек сновали туда-сюда в спутанных волосиках, не давая малышке покоя. И у Ваньки были вши, но он к ним привык. Иногда мать мазала им и старшему пятнадцатилетнему Павлуше головы каким-то вонючим мылом, после чего вши пропадали, но не надолго.

Шёл 1933 год. В Поволжье свирепствовал голод. Из двух сотен домов в Ванькином селе Старецкое жилыми оставались не более тридцати. Остальные, почерневшие и покосившиеся деревянные хаты стояли с забитыми наглухо окнами, не привлекающие никого, кроме кучки беспризорников, обосновавшихся в глубоком овраге на краю села. Иногда кто-то из них, обычно группами по четверо-пятеро мальчишек совершали набеги на брошенные дома, и, не находя там ничего съестного, просто оставались на ночь погреться. Уходя по утру забирали оставшееся после хозяев тряпье, старую посуду и, если повезёт, лапти или калоши. Грабить своих, деревенских, боялись, потому что знали, в случае чего местные могут выдать, где находится их логово инспекторам ДСИ (Детской Социальной Инспекции), которые приезжали в село каждые два-три месяца. Эти самые инспектора устраивали облавы на беспризорников, арестовывали старших и отправляли в трудовые исправительные учреждения. Мелких – в приёмники распределители, затем в детские дома.

Ванька ужасно боялся остаться без дома, потому что дом у него был добротным, по сравнению с остальными в деревне. За то, что у них был такой хороший бревенчатый дом, скотина и пять гектаров земли в поле, где раньше мать с отцом и другие крестьяне сеяли пшеницу, его отца раскулачили. И отобрали всё. Правда перед этим отец собственноручно спалил скотину в хлеву. Огонь пожара видно было в соседней деревне, так рассказывали старожилы. Ваня часто слышал как родители с соседской бабкой Прасковьей и другими соседями говорили о какой-то коллективизации, раскулачивании и хлебозаготовках. Он не придавал значения этим непонятным словам, и уж никак не думал, что они знаменуют начало его горемычной жизни. Так вот, на следующий день после пожара, папку арестовали. Прям в хату зашли грозные дядьки в черных сапожищах и больше трёх часов допрашивали родителей. Все трое, Пашка, Ванька и Лида сидели в сенях и жались друг к другу. Потом отца увезли в город, и с той минуты они стали детьми врага народа. Больше отца они не видели, мать сказала, что его отправили в ГУЛАГ, это такое исправительное поселение, и там он будет трудиться на благо родины. С того самого 1930 года, когда они лишились отца, мама перестала улыбаться и вообще стала неразговорчивой и неласковой. Она запретила им упоминать имя отца и расспрашивать о нём. В пять утра мать, в числе прочих, уезжала на повозке на работу в колхоз – результат той самой коллективизации, и возвращалась к ночи. С Ванькой и Лидией оставался Павел, которому было тогда тринадцать лет. Павел заменял младшим отца. Ванька играл с сестрёнкой, в которой души не чаял. В селе осталось мало детей, и никто из них не играл с Ваней и старался не подходить без особой нужды. Ваня всё чаще и чаще ощущал себя голодным, еды почему-то было мало, не как при отце. В соседнем доме недавно умерла девочка, младше Лидочки. Бабка Прасковья, единственная, кто ещё захаживала к ним, сказала, что от голода. Что у неё был кровавый понос, а потом рвота. Говорят, её родители ели крыс и кошек. Ванька не верил, что так бывает. Потому что их мать доставала где-то еду. Потом Ванька подглядел, что мамка ночью, когда дети спали, отодвигала половицу в сенях, доставала ключ и ходила в погреб. Там имелся заваленный горелыми поленьями и всяким хламом вход в чулан, умело замаскированный и даже заросший паутиной. Мать доставала оттуда по четыре сморщенные картофелины, горсть манки. Готовила, плотно закрыв ставни. Мальчики ели картофель, а доченьке мать варила манную кашу на воде. Щёчки у Лидочки даже немножко румянились. Но запасы, заботливо схороненные когда-то отцом, кончались. Часто мать приносила гнилые овощи и варила их вместе с кожурой. Дети ели горькую мешанину, из-за чего мучились коликами и поносами.

Однажды осенью Ванина мать усадила детей на скамью в центре хаты, присев на край массивного дубового табурета и проговорила срывающимся голосом: "Завтра мы с Павлом уезжаем в город. Будем работать на фабрике. Отсылать деньги и провизию будем вам сюда. За вами присмотрит Прасковья". У Ваньки в горле застрял комок и он закричал:

– Вы что, нас бросаете? Все, кто из села в город уехали – никто не вернулся, маменька!

– У нас нет другого выхода. Погибает деревня, скоро развалится колхоз. Мы заберём вас с Лидией, как устроимся.

По измождённому маминому лицу, которое последние три года не выражало никаких эмоций и было точно окаменелым, потекли ручьём слёзы. Лидочка залезла к маме на колени, стала вытирать ручонками мамины глаза и щебетать быстро- быстро: "Мамочка моя миленькая, самая юбименькая на свете, не плачь, моя ты лодненькая, ладость моя!"

У Ваньки тоже подступили к горлу слёзы. В душу закралось дурное предчувствие.

– Отправляйтесь спать, – всхлипывая прошептала мама и задула лучину. Ванька увалился на тюфяк радом с братом и сестрёнкой и закрыл мокрые глаза. Мама затянула колыбельную, чего не делала три года. Звуки мелодичного матушкиного голоса ласкали слух, и Ваня заснул. Крепко и безмятежно. Но перед тем как провалиться в сон долго ощущал кожей нежные прощальные мамины поцелуи, которым, казалось, не было числа. Так семилетний Ванька потерял мать и старшего брата. И с той ночи перестал быть счастливым и беззаботным мальчишкой. Шёл 1933 год.

Глава восьмая

Утром Ваня проснулся от звуков балалайки за окном. Играл дед Егор, муж Прасковьи, которая уже хлопотала в сенях, гремела плошками. У Ваньки скрутило желудок от голода. Он растолкал спящую Лидочку и вышел из комнаты. Бабка (на самом деле ей было не больше сорока пяти лет, но выглядела лет на тридцать старше из-за тяжелого труда) разлила им по ковшу только что сваренного ею супа. Они с сестрой жадно ели, не замечая горечи этого варева из картофельных очистков и непонятно какой крупы. А бабка тем временем причитала с жалостливым выражением на лице:

– Бедненькие вы мои голубочки. Да на кого ж вас мать-то ваша нерадивая кинула? – ныла она нараспев. – Мы с дедом старые да больные…, Ох- ох- ох. Ну да ладно, Бог в помощь нам, чем можем подсобим, да взять вас к себе не смогём, бедняжки вы мои- и- и…

Через некоторое время Прасковья ушла, а Ваня с сестрой принялись за игры. После обеда заморосил дождь, и во двор не пошли. Из окна Ванька видел председателя колхоза (он узнал его по крупной богатырской фигуре и чёрным, как смоль, усам и бороде). С незнакомыми мужиками тот стоял напротив Ванькиного дома и всматривался в окна. Ванька даже отпрянул, когда взгляды их встретились. Сердце бешено заколотилось, предчувствуя недоброе.

Спать легли рано, крепко обнявшись, чтоб не замерзнуть. Топить было нечем, но в нынешнем октябре погода задалась не слишком холодная, к счастью. Ваня гладил волосики сестры, перебирал их и рассказывал без устали Лидочке сказки и разные истории, чтоб быстрее уснула. Лидочка просила есть, и Ваня пообещал, что завтра достанет еды. Потому что еду, что принесла Прасковья своим подопечным, невозможно было есть в принципе, вкуснее опилки.

Ночью ему приснились блины. Во сне Ванятка перенёсся в один из дней своей прошлой жизни до ареста отца, до раскулачивания то есть. Они всей семьёй сидели за большим дубовым столом, посреди которого стояло широкое плоское блюдо, рядом чашка жирной сметаны, другая, с абрикосовым вареньем и третья с топлёным маслицем. Мама наливала на большую чугунную сковороду тесто, ставила на печь, лихо переворачивала блин, а затем плюхала на блюдо зарумяненный горячущий кружок, который полагалось брать всем по очереди. Ванька смотрел на батю и удивлялся, как это он хватает свой блин и не обжигает пальцы и рот, закладывая в него такой здоровенный кусман, обмакнутый в сметану, целиком! Лидочке блинов не давали, мама говорила : "Рано ей ещё тесто мять, несварение будет". Поэтому полуторогодовалая сестрёнка грызла не менее аппетитные ржаные сухарики, обмакивая в варенье. По хате разносился умопомрачительный аромат, часто заходили соседи, и гостеприимная матушка всем предлагала присоединиться ко столу.

Ваня проснулся, обнял сестру крепче, поцеловал в лобик и с горечью подумал: "Бедная Лидочка! Не довелось тебе попробовать маминых блинчиков и оладьев. Как жаль". Пока сестра не проснулась мальчик вышел из избы и пошёл за околицу, искать пропитание. Земля не обсохла после вчерашнего дождя. Ванька залез в кусты дикой ежевики, которая уже в общем-то отцвела, и нашёл несколько завядших почерневших ягодок. Больше ничего подходящего вокруг не увидел и отправился домой. И тут, у калитки увидел… дохлую птицу. Как она сюда попала? Даже удивился. Птицы редко залетали в село, ни голубей, ни ворон, ни галок давно не было здесь, так как поживиться им было нечем. Оглянулся – вокруг никого. Засунул птицу за пазуху и зашёл в хату. Лидочка сидела на тюфяке поджав ноги и пыталась расчесать волосики маминым гребнем.