Лихолов

От этого зрелища даже у Лихолова похолодело тело, а ведь он насмотрелся всякого.

Дракон прижал добычу к земле передними лапами, а пастью принялся жадно отрывать куски плоти, глотая их большими порциями. Овца не вся была обуглена, только частично, видимо, дракон чуть подпалил ей голову, а заодно и спину, чтобы легче догнать, а потом просто схватил зубами и унес. Под тушей медленно растекалась лужа темной крови, и стервятники уже танцевали вверху в небе, дожидаясь когда придет их время. Но чудище было голодным, очень голодным! Оно вырывало все крупные куски мяса, потроха, и заглатывало – все это жадными дергаными движениями. Так едят молодые хищники, те, которым еще трудно охотиться, не каждый раз им удается раздобыть пищу.

Наконец дракон наелся, отошел от остатков добычив сторону и потупил окровавленную морду. Стая навязчивых мух давно облепила кости с недоеденным мясом, а сейчас уже и вовсе пировала. Одна особо наглая птица медленно спустилась вниз и присела сначала на камни. А потом легонько перепрыгнула на свежие остатки овечьих ребер. Дракон был сыт, но его раздражала наглость стервятников, и он тихо рыкнул на птицу. Не успела та сорваться с места, как вслед за ней дракон испустил длинную огненную струю. Пернатое существо обуглилось прямо налету и упало куда-то меж камней замертво. А ее сородичи расселись по горам и притихли, выжидая, когда дракон уснет. Но тварь не укладывалась спать. Она некоторое время сидела в какой-то задумчивости, а затем…

Начало происходить нечто еще более странное, чем все предшествующее. Лихолов и Елисей удивленно вытянули шеи и прищурились, стараясь понять, что это. Дракон начал словно таять. Он несколько мгновений превращался то ли в дым, то ли в туман, рассеивался. А потом его образ вовсе исчез, оставив вместо себя на земле маленькую фигурку человека. Казалось, все в мире должно было замереть, застыть, чтобы дать разведчикам хотя бы немного осмыслить только что увиденное. Но нет, жизнь вокруг продолжалась так, словно не произошло ничего необычного: посвистывал ветерок, чирикали птицы, светило солнце. Подумаешь, дракон оказался человеком! Много чудного видели пузатые облака!

Сколько разных выкидышей черной магии встречал за последние годы Лихолов, скольких из них он прикончил! Но такого, что бы хоть одна из этих тварей превращалась из тумана в человека – такого он никогда не видел. Не видел и никто другой во всей Зеленой Тверди. Меж тем человеческая фигурка утомленно прилегла на камни. Еще пара внимательных взглядов, – и стало понятно, что этим существом была девушка. Молодая, так как имела тело еще пока стройное, местами даже угловатое, девичья юность легко считывалась по острым плечам и коленкам, ярко выраженной талии. Девушка лежала с согнутыми коленями на своей белой спине и почему-то держалась ладонями за лицо, словно пыталась от чего-то прийти в себя. С того расстояния, на котором прятались разведчики, им не было достаточно четко видно, какое у нее лицо, тем более, что оно было испачкано все той же кровью. Но понятно, что, скорее всего, черты миловидные, ведь не было заметно каких-то ярко выраженных уродств. Зато бросались в глаза ее растрепанные длинные волосы, кудрявые и светлые, словно языки бушующего пламени. Лихолов бросил взгляд на Елисея. А тот выглядел совершенно смущенным. Во-первых, из-за неожиданности всего этого положения. А во-вторых, на вид стройного полностью обнаженного девичьего тела. И даже смешно стало Страннику над юностью своего спутника. Ох уж этот томящий жар внизу живота, когда впервые видишь голую девицу! Сам-то Лихолов тоже с удовольствием разглядывал незнакомку, но скорее как опытный сытый лев смотрит на добычу. А вот Елисей явно остолбенел.

Поерзав несколько на земле, странная девушка приподнялась, глубоко вздохнула и аккуратно встала на ноги. Солнечные лучики вожделенно обняли нежное молодое тело. Казалось, незнакомку еще несколько мгновений пошатывало как хмельную. Она обхватила плечи руками, будто стесняясь собственной наготы, а затем стала крутиться и осматривать себя. Обнаружила, что испачкана: местами кровью только что съеденной жертвы, местами пылью камней. Затем она гордо вздернула подбородок и пошла медленным плавным шагом вглубь пещеры. Наклонилась куда-то к камням, и от этого ракурса наблюдателям стало совсем жарко в паху. Затем вышла наружу неся с собой сапоги и какую-то тряпку. И направилась по булыжникам вниз. Стервятники тут же обрадованно налетели на обглоданную тушу овцы.

Лихолов тыкнул Елисея в бок. Решил жестами подать ему знак, что нужно тихо следовать за странной девушкой. Разведчики покрались вниз. Это было непросто, так как охотники по-прежнему старались оставаться незамеченными, а, значит, нужно было передвигаться бесшумными перебежками: от дерева к дереву, от валуна к валуну.

Но идти пришлось недолго. Притаившись где-то за большими грубыми серыми камнями, они смотрели, как девица спустилась к горному ручейку и принялась ополаскиваться в чистой воде. Ручей явно нагревался от ее прикосновений, вокруг белого тела вился легкий туман пара. Она присела на одном из мокрых булыжников и умыла лицо, затем стала набирать в ладони воды и обливать то свои плечи, то мягкие груди, то ноги. Здесь незнакомку было видно уже лучше. Проглядывалось чистое, невероятно правильное лицо с нежными губами, хрупкая шея, стройная фигура. Капли воды игриво сбегали в ложбинку меж грудей, ниже, словно ласкали прекрасное тело. Вся девица была такая ладная – будто сгусток самой жизни, всего самого красивого на свете.

Девушка встала и накинула на себя ту самую льняную тряпку, оказавшуюся женским платьем, причем, нарядом явно недешевым – препоясанным и расшитым. Обула сапоги и медленно пошла назад в свое логово. Лихолов остался в той же засаде, Елисей тоже.

Когда незнакомка достаточно удалилась, юноша не выдержал и принялся приглушенно восклицать:

– Что это за чернь такая? То дракон, то вдруг дева? Да еще… такая… ох… красивая…

– М-да, это диво и мне ново, – задумчиво вздохнул Лихолов, поджал губу и затеребил свой амулет. – Я такого еще не видел. Знаю, что драконы – это уродливая ненормальная форма жизни, от природы такое не рождается. Появляются они только через дурные события. И еще для создания дракона нужна большая жертва, такая жертва, чтобы мир вздрогнул. Скажем, растлился резко праведный духом человек и, как в омут, пустился во все тяжкие. Вот только тогда и может на свете появиться подобная тварь. Но как так, чтобы получилась смесь? И дева, и дракон одновременно. Не знаю, – задумался Лихолов. – Никто из всех тех ведунов, которых я встречал, а их было много, не смог бы, например, сделать из себя самого крылатого змея… Ну, предположу, что эта девушка – не колдунья. Возможно, она жертва чьих-то злых чар. Вероятно и такое, что, например, какой-то черный ведун, положим, захотел создать дракона, а девицу решил возложить на алтарь как жертву. Но что-то пошло не так. И вышло ни то, ни се. Теперь это как два существа в одном.

Елисей выслушал рассуждения Странника и потупил взор. Оба мужчины просидели несколько мгновений с окаменелыми тяжелыми выражениями лиц. Первым тишину прервал юный Елисей:

– Девушка, такая молодая… Ты говоришь, жертва какого-то колдуна. Если она ни в чем не виновна, мы должны помочь ей?..

– Как? – пожал плечами Лихолов. – Допустим, мы пустимся в долгие опасные поиски за сильным белым ведуном, каким-нибудь «хранителем всея гребанного света Матери Судьбы». Сколько мы будем искать такого? Получим ли помощь? А за время этих безнадежных странствований дракон разрастется, станет жирной непобедимой гадиной. Сколько тогда жизней он унесет? Сколько семей разорит?! – Тяжелый вопрос словно придавил собою.

Солнце зашло за тучу. Будто бы помрачнело все кругом. Лихолов тихо и хрипло выразил тот единственный вывод, который и так был очевиден:

– Это существо нужно убить! И как можно скорее. Помочь ей уже нечем…

Елисей опрокинул голову в ладони:

– Убить молодую девушку? Она только жить начала. Такая красивая… Как… как ты будешь ей в глаза смотреть? Нет, не могу, не могу…

– А тебе и не надо, тебя никто и не просит. Это я охотник на тварей, а ты просто мой провожатый! – отрезал Лихолов. – Но только сначала доедем до короля, разузнаем, сколько он мне заплатит за ее драконью башку. А потом вернусь и прикончу.

– Не верю, – не сдавалось праведное сердце. – Матушка Судьба добра, она о каждой травинке заботится, о каждом червячке! Если так случилось, что девица выжила, как ты говоришь, то значит… Что сама Судьба повелела ей жить! Нельзя убивать ее, надо помочь!

– Тьфу ты, дурень королобый! – закатил глаза Лихолов. – Я тоже люблю красивых баб, ни одну ни разу не обидел. Но это уже не человек, это лишь тень женщины! И не неси ты мне бредни всякие про судьбу, червячков, и травинки! В чернь их! Давно я с вашей Матерью Судьбой поругался, иду против нее. И ничего – жив, сыт, прославлен!

– Лихолов, всякое может мерещиться тебе в гордыне! Да не значит, что оно так и есть, – грустно возразил юноша. – Учили меня, что у Матушки Судьбы два крыла: Правда (закон, справедливость) и Ладна (стремление мира к красоте и гармонии). Не все справедливое гармонично. Но и не все ладное справедливо. Жизнь держится на этом… Ну на равновесии этих двух крыльев. Может… может, чтобы уравновесить мир, тебе в чем-то не воздалось по правде.

– Клэтва! Опять ты за свое, ядрена тебя ель! Где ж ты вообще так шпарить научился на всеобщем языке?

– В Северном Лесном нашем государстве почти в каждой деревне есть храмы Матушки Судьбы. Там иногда учат жрецы крестьянскую детвору. Ну, так, ради доброго дела. Вот и меня немного. Знанию священного писания больше всего, конечно. Всеобщему языку тоже. Ну… еще пытался я обучиться читать и считать… Но это туго шло, хотя немного освоил.

– Ясно! Эти «хранители света», гори они в небыли, знают, как сызмальства свою пургу в людские головы вбивать! – съехидничал Лихолов. – А все лишь красивые слова, чтоб побольше податей содрать с таких как ты!

Тут Елисей разозлено вскочил на ноги и затараторил:

– Хватит так гнусно выражаться про мою веру! Я за то и убить могу, коли потребуется!

– Тихо ты, тихо, – даже не дернулся Лихолов. – Не буду я с молодчиком драться – есть куда силы потратить. Ладно, не бери обиду в душу! Постараюсь не задевать тебя больше. А вообще так, давай уж, не болтай, а вот что. Надо нам как-то поохотиться тихо, неприметно, меж скал. Может, птицу какую подстрелим. Проследим за драконихой. Как уснет – разведем наскоро костерок и дичь свою зажарим. Хоть поедим. Просидим в засаде еще ночь, понаблюдаем за ней, глядишь, чего еще полезного разведаем. Мало ли какие еще интересные привычки подметим. А поутру на рассвете пойдем прочь в сторону столицы.

– Так это что же, ночь в горах проведем что ли? Говорю же – опасно тут! Здесь духи по ночам пляшут! Здесь тьма гуляет, как на пиру! Не мудро нам ночевать в этих краях! Найдет нас мразь какая – сгинем.

– Не думаю. Я читал когда-то о драконах. Говорят, эти чудовища настолько ужасны, что отпугивают даже иных магических тварей. Всякая шушера их боится. Так что, не трясись ты так из-за сказочек про горы. Подберемся вечером поближе к ее логову, укроемся незаметно, в плащи укутаемся и поспим по очереди. А будут твои духи где поодаль шуметь – не слушай, они сами к дракону не пойдут. Одного запаха испугаются. Одним словом, я тут остаюсь.

Некуда Елисею деваться, так и порешили в горах остаться. Двум охотникам всегда пища сыщется. Быстро они приметили подходящую птицу – жирную, пузатую. Одной тихой стрелой сразили. Наполнили фляги из горного ручья, омыли лица. И прокрались в свое прежнее укрытие чуть повыше драконьего гнезда. Там снова стали наблюдать за незнакомой девушкой. Но ничего не происходило. Она насобирала охапку полевых цветов и стала убивать скуку плетением венка. Тосковала. То пела старые северные песни и сама же кружилась и прихлопывала. То лежала на спине и смотрела в небо. Брала горсточку веток и пыталась что-то сплести из них. Скидывала кости и мусор вниз на горы, пытаясь навести подобие чистоты. Усаживалась на пятки и монотонно раскачивалась с закрытыми глазами, что-то напевая под нос, наверное, песенную требу к Матушке Судьбе. Обычная девушка. Никакая не колдунья или нежить.

Путники меж те маялись. В засаде-то сидеть оба привыкли, могли так провести и весь день. Не телами томились, но сердцами. Смотрели на молодую девушку и все больше исполнялись жалости. Она не колдовала, не танцевала безумные танцы в честь Владычицы Тьмы, не тараторила никаких дурных нашептываний – нет, ни горстки черни. Обычная юная, грустная девица. Невинная, никак не подозревающая, что за ней наблюдают ее будущие убийцы. Лихолов заглядывал иногда в глаза к Елисею и видел тоску. Оба надеялись увидеть что-нибудь ужасное, непозволительное, отталкивающее. Так было бы легче, тогда смятение отступило бы, и рука стала бы твердой. Но нет. Ничего. Только нежная цветущая жизнь была здесь.

Лихолов старался быть холоден. Он набродился по свету, повидал многое. Насмотрелся на боль, отчаяние и ужас. Он много раз видел, как мрак воплощается в разных тварях. Знал, как рождаются дети сумерек. Как деревенеют сердца людей перед трудным выбором. Слышал, как собственные отцы продают невинных дочерей в бордели, чтобы спасти им жизнь от голода. Встречал, как среди солнечного дня налетает тьма и все вокруг чернеет. И все это много и много раз. Лихолов знал, что любой дракон нес боль в этот мир, и без того истерзанный. Оттого понимал Странник, что нельзя жалеть дракониху. Нельзя давать ей много времени. Надо, чернь побери, надо оборвать эту жизнь, пока она сама не оборвала сотню других. Пока ее еще можно победить.

Незадолго до заката девушке явно стало не по себе. Она принялась расхаживать в разные стороны. Двигать руками, словно справляясь с чем-то внутри. Иногда останавливалась, сжимала ладони в кулак у самого сердца и что-то шептала, мерно покачиваясь – так обычно тихими песнями молятся Матушке Судьбе. В конце концов ее тревога стала напоминать безумие. Девица принялась нервно раздеваться, словно торопилась куда-то. Сложила кое-как вещи. И тогда разведчики увидели превращение. Образ человека стал размываться, обрастать туманом, из кожи вырастали шипы, грудь бешено вздымалась от яростного дыхания, сзади появился хвост. Изменилась ее тень, приняв форму дракона, опережая превращение плоти. Девушка разбежалась и выпрыгнула из своего логова куда-то в горы: резко, размашисто, распрямляясь в полете и окончательно превращаясь в дракониху. Воздух тут же подхватил ее, и тварь в полете издала свой рык. Звук, казалось, резал воздух, как нож режет масло, пробирал до костей, вытаскивал трепет с изнанки души. Это было и ужасно и как-то неописуемо красиво одновременно. Словно бы юной невинной девушке удалось вложить в дракона свою красоту. Чудище летало по сиреневому вечернему небу. Было заметно, что оно наслаждается само собой, свободой полета, собственной мощью и силой. Покружив немного над горами, дракон улетел навстречу падающем солнцу. Надолго ли – не известно. Охотникам оставалось только тихо ждать возвращения.

Едва опустился вечер, как дракон вернулся, спокойный, одинокий, без добычи. Видимо, не был голодным, а просто захотел зачерпнуть свежего воздуха своими размашистыми крыльями. Погонять на пару с горным ветром, подразнить облака. Тварь приземлилась на скалу и приняла прежний девичий образ. Оделась, улеглась в пещере со своими ветками и снова начала их переплетать от скуки. А еще через какое-то время мирно уснула прямо с недоделанной вязью прутиков на животе.

……………………………..

Звезды рассыпались по небу. Темные облака приластились к луне, день задремал. Охотники решили подкрасться к драконьему логову поближе, так как в ночи могли только там рассчитывать на некую сомнительную безопасность. Нашли за очередными кусками горы уютную котловину и молча накидали хвороста, развели небольшой костерок, быстро поджарили заранее подготовленную птицу. Затоптали костер, укрыли угольки папоротником. Наскоро съели дичь и отпили воды из фляг. Для двух рослых мужей, еще и не обедавших, то был весьма скромный ужин. Но пришлось снова перетерпеть. Они успокаивали себя мыслями о том, что завтра отойдут подальше от дракона в лес, и там уже поохотятся основательнее. А в столице вообще отъедятся наславу. Но сейчас нужно было все делать тихо, быстро и незаметно. Елисей караулил первым. Лихолов же дал на всякий случай своему спутнику большой, остро наточенный кинжал, а сам свернулся в клубок в своем плаще и быстро уснул.

Ночь начиналась неплохо. Но со временем в горах все настойчивее начали раздаваться странные звуки. Темнота выпустила на простор горный ветер и было неясно: он ли воет тоскливым плачем, или духи ночи беснуются меж скал. Холодало, свежесть воздуха щекотала щеки. На воющих звуках странная мелодия тьмы не прекратилась, какофония только нарастала, становилась объемнее. Вскоре поплыли вокруг уже и самого Елисея странные шорохи, и юноша напряженно сжал рукоять кинжала, а лук со стрелами положил поближе прямо перед собой.

Молодой охотник начал уже заметно промерзать. Не помогал и плащ. По телу пошла плясать легкая дрожь. Елисею начало чудиться, что по горам вверх-вниз бегает шепот. Будто разбросаны повсюду осколки тьмы, весь день они спали, и вот сейчас проснулись и начали друг с другом перекликаться. А потом принялись бродить, что-то выискивать, сбиваться в стаи и все время перешептывались каким-то шипением. Вдруг померещилось юноше, что какая-то тень, по форме человеческая, только сгорбленная, худощавая стоит в двадцати шагах. И смотрит прямо на разведчиков! Смотреть в ответ было жутко. Казалось, вместо глаз у тени какие-то жуткие дырки. Елисей помотал головой. Тело плохо слушалось от холода. Моргнул. И вроде бы наваждение исчезло.

– Тфу! Померещится со страху!

Но только еще через пару мгновений показалось на том месте уже больше подобных чудищ. И все словно слетались в круг смотреть на незваных гостей. Елисей хотел было потрясти за плечи Лихолова и разбудить. Да вдруг понял, что теперь уже не мог двинуть ни рукой, ни хоть ногой, ни даже крикнуть. Всю его плоть будто сковал изнутри могильный холод, оцепенение. «Морок!» – мелькнуло в сознании.

Темные тучи высвободили из объятий луну, стало чуток светлее. Только и увидел Елисей, как сидит он рядом со своим спящим спутником, а вокруг них кольцом стоят странные исковерканные тени с дырками вместо глаз. Пялятся на разведчиков и что-то обсуждают. Нужно бежать, нужно сражаться! Но тело окоченело. Тогда нужно быть тревогу, будить Лихолова! Сил у юноши хватило лишь на то, чтобы еле слышно пропеть старую требу к Свету Матушки Судьбы. Здесь, на Северо-Востоке, верили, что одно лишь упоминание о ней обжигает тьму. Стоило Елисею чуть прошептать, как сил немного прибавилось, он громко заорал:

– Лихолов! Морок напал!

Но не мог он даже обернуться, посмотреть, удалось ли разбудить Странника. Зато в ответ на его возглас одна из жутких теней выступила вперед, подняла в его сторону руку и что-то проговорила на незнакомом, шуршащем языке. В то же мгновение туман застелил глаза Елисея, и стал юноша ни жив, ни мертв, ни бодр, ни в дреме. А будто опьяненный, что-то понимал, что-то смутно чувствовал, но вырваться не мог. И теперь уже даже на шепот не было сил. Туман проскользнул в самую глубину тела, гася там последние остатки тепла. Ощущал Елисей только как он летит куда-то. Будто он – низкое-низкое облако, и его привязали за веревочку да тащат прочь. Лихолов очнулся от крика Елисея, потому как сон бывалого охотника всегда чуткий. Только поздно. Он тоже уже был скован весь могильным холодом, каким-то глубоким отчаянием. «Туга», – вспомнилось северное словечко. И так же на него налетел туман, застлал глаза, прополз внутрь, превратил в облако и унес.

Сколько их тащили и куда – неясно, чувства времени и пространства стирается, если ты – всего лишь сгусток тумана. В том состоянии ощущали они только одно – тоску. Были самой тоской. Тоской дышали. Тоску несли за собой и вились туманом по земле.

В какое-то мгновение мир вернулся в прежнее состояние. Лихолов и Елисей снова оказались людьми, не туманами, но все так же полностью скованными могильным холодом. Тела их, усадили рядом друг с другом, а вокруг происходило что-то вроде собрания. То была плоская ветряная вершина одного из холмов, внизу обрамленная кольцом сосен. Луна освещала это открытое лысое горное плато. Кругом хороводом стояли мерзкие скрюченные сизые тени, словно выкидыши ночного тумана, с ломанными горбатыми фигурами. Напротив пленников же стояла самая крупная тень, кто-то вроде местного предводителя, короля или вождя. Все остальные, скорченные и убогие, что-то шептали тому, главному, на непонятном наречии. А вождь внимательно слушал. «Шур-шур!» – только и можно было расслышать.

Странники же по-прежнему не могли ни шевелиться, ни даже говорить, только безвольно сидели как тряпичные куклы. Вдруг главная тень взмахнула рукой, и все смолкли. Вождь сделал два шага в направлении пленников и стал властно медленно говорить с ужасным акцентом на всеобщем человеческом языке. Шипящим сдавленным голосом. Это звучало так, словно бы пыль по горам зашуршала от ветра:

– Гости незваные. Гости нежданные. Забрели в мои края… Посмели шагать. Посмели топать. Своими грязными сапогами. По моим Горбатым Горам! – раздалось поддерживающее шипение жуткой призрачной толпы. – Я – Версипал. Я – хозяин. Хозяин горбатых гор. Царь духов. Сила мрака. Жуть тумана.

Тут толпа буквально взорвалась визгами и воем, прославляя своего царя. По душе Елисея разлился жгущий ужас, словно в его живот залили кипящее железо.

– Жгу я голубые костры здесь. Каждую ночь жгу. Костры из душ. Умерших здесь душ. Зверей, птиц – все мои. И на огонь той жертвы живу. Мы все тут живем. И так уже века. А еще высоко жгу. Там, где видно издалека. Чтобы никто чужой не влез в мои горы без спроса. А вы – наглые. Смертные. Песчинки пыли. Вы убили мою птицу. Стрелой. Сожрали сами. А дух ее был МОЙ! Он должен был. Гореть в моем синем огнище! Без спроса. Без дозволения моего. Ограбили!!!

Гул топы снова зашипел. Было похоже, что пленников осыпали проклятьями и угрозами. Махали призрачными ручищами и скалились рваными пастями. Черные сосны по краям плато торчали вверх острыми верхушками, и, казалось, что это копья невидимой армии. А царь духов продолжал:

– Плата за грабеж. Будет взята с вас. Вывернем наизнанку. Выпотрошим души. И туманом сделаем. В эту ночь в голубое кострище тьмы. Бросим первую душу. А вторую на третий день. Жизнь ваша. Время ваше. Нашими станут. Сожрем их. Да такие костры. Разожжем с вас. Что на всю округу. Видно будет. Век еще никто. Не полезет в мои горы. И не украдет моих душ.

С последними словами царь резко отвернулся от пленников и направился обратно внутрь своей толпы. Другие же призраки засмеялись, пошипывая, будто им перепало невиданное лакомство. Лихолов и Елисей изо всех сил пытались справиться с оцепенением, как-то вырваться, хоть шепот осилить – но все тщетно. Будто их замуровали в куски льда, оставив только зрение и слух. Елисей силился достать из сердца хоть капельку света, чтоб хватило на шепот молитвы Матушке Судьбе, уж тогда бы тьма испугалась. Да не тут-то было. Намертво могильный холод связал пленников. Казалось мужчинам, что они даже не дышат – до того не властвовали над своими телами. Меж тем, призраки, явно довольные и возбужденные, закружили хоровод вокруг жертв. Уже тянули свои подобия рук к их сердцам, чтобы сделать что-то кровожадное. Мужчины же мысленно извивались и противились. Это мгновение длилось мерзкую вечность. Столько всего сейчас чувствовали пойманные жертвы.

Как вдруг все замерло. Десятки дырок вместо глаз уставились куда-то в одну точку позади мужчин, но ни Лихолову, ни Елисею не было видно, куда именно. Потом тени взвизгнули как испуганные псы, отскочили в стороны, нашли своего царя и сбились за его спиной в жалкую кучку. Что – -то сильно их испугало. Стало теплее как-то резко. Лихолов и Елисей почувствовали себя кусочками льда под первыми весенними лучами солнца. И тут за спинами мужчин из мрака раздался голос. Нежный, девичий, журчаще-бархатный. Но строгий, повелительный:

– Версипал! Не свою добычу ты поймал! Отпусти их!

Медленно, по правую руку, из-за спин пленников вышла девушка. Теперь ее стало видно. В теплом кафтане и с длинными кучерявыми золотистыми волосами. От нее исходило жарящее тепло, будто от печки. «Дракониха!», – подумал Елисей, оттаивая от оцепенения. Мужчины уже чувствовали свои лица, шеи, плечи и руки, позволяя драконьему жару отогнать прочь туманный холод. А девушка гордой властной походкой с прямой спиной и вздернутым подбородком вышла еще вперед. И встала между пленниками и Версипалом. Тот же весь в отвращении сморщился, будто отчаянно сопротивляясь какой-то внутренней ломке. А потом уже не таким гордым, как раньше, голосом, но больше даже визгом, царь духов выпалил как обиженный старичок: