Эмпирическая психология. Часть первая. О человеческой душе в общем и способности познания в частности

Он не хотел скрывать это; напротив, он сам дал об этом знать гораздо раньше в своем «Ratio praelectionum».39 Из того, что было сказано выше о биографии, также ясно, что нельзя сравнивать ее, как это сделал Бидерманн, с записками Лейбница или Томазия об их образовании. 40Я задержался на этом обстоятельстве, которое само по себе не имеет большого значения, потому что оно свидетельствует об односторонности, с которой обычно относятся к Вольфу.

Как и Менке, Лейбниц сначала направил своего младшего друга в сторону углубленного изучения математики. В то время он стремился сделать свое открытие, дифференциальное исчисление, уже получившее широкое распространение во Франции и Англии, более популярным в Германии; для этого он собрал вокруг себя ряд талантливых молодых людей, на карьеру которых он охотно оказывал свое далеко идущее влияние и с которыми вел оживленную переписку о новом изобретении, его усовершенствовании и применении в математике. Первыми и главными среди этих учеников были Иоганн Бернулли и Якоб Герман; согласно плану Менке и желанию Лейбница, Вольф также должен был присоединиться к ним, что он и сделал на некоторое время. «Caeterum suadeo», – писал ему Лейбниц после того, как некоторое время переписывался с ним по поводу теологических и морально-философских проблем. «ut dum in vigore es aetatis, magis Physicis et Mathematicis quam philosophicis immoreris, praesertim cum ipsa Mathematica potissi mura juvent philosophantem, neque ego in Systema Harmonicum incidissem nisi leges motuum prius constituissem quae systema causarum occasionalium evertunt.

Quae camouflage.» Он добавляет: «Не ideo dico ut te deterream a philosophando, sed ut ad severiorem philosophiam excitem».41 И не раз он отсылает его к примеру Бернулли и Германа. Поэтому Вольф совершенно прав, когда говорит, что Лейбниц хотел привлечь его к высшей геометрии и что он отвлекся здесь от своих собственных юношеских планов.42 Он начал изучать математику только ради метода, и теперь он был втянут в нее гораздо глубже, чем планировал и хотел. Применение простого евклидова метода к философии было задачей, которую он когда-то поставил перед собой, а теперь ему предстояло принять участие в развитии высшего анализа, к которому он не чувствовал в себе призвания и, скажем спокойно, не был особенно квалифицирован. Лейбниц со временем сам осознал это и высказал Бернулли, но был достаточно беспристрастен, чтобы не ошибиться в оценке его ценности. 43Однако, поскольку главной задачей Вольфа было получить профессорское звание и тем самым улучшить свое неустойчивое и угнетающее внешнее положение, а Лейбниц считал, что легче всего достичь этого с помощью математики, он приложил все усилия, чтобы следовать по пути, намеченному для него его покровителем, не отказываясь полностью от своих собственных планов и желаний. Об этом свидетельствуют его лекции, его работы и содержание его писем.

Поскольку его кандидатура была отклонена на вакантное место в Лейпциге в пользу конкурента с лучшей репутацией при дворе, а шведское вторжение в Саксонию также внесло смуту и неопределенность в университет, он обратил свое внимание на другой университет. Лейбниц преданно поддерживал его в этих поисках. Первоначально рассматривались четыре вакансии. В Хельмштадте была вакантна должность профессора физики, но на это место уже рассматривался другой кандидат. В Геттингене, где в то время рассматривалось намерение превратить гимназию в университет, искали математика, но вопрос о зарплате все еще вызывал там большие трудности. В Цвайбрюккене, где король Швеции намеревался основать академию, шведский канцлер Грейфенкранц сообщил Лейбницу, что в профессоре математики ему уже отказано, но подыскивается представитель философии, на должность которого последний предложил также Вольфа. 44Однако самые надежные и, следовательно, самые заманчивые перспективы открывались в Гиссене, где освободилась кафедра математики. Пока Лейбниц рекомендовал его одному из советников ландграфа Гессен-Дармштадтского, Вольф отправился лично представиться тамошним профессорам. Его тепло приняли, и, хотя условия оказались не столь благоприятными, как он ожидал или надеялся, он, вероятно, принял бы предложение, если бы в это время не появилось новое, гораздо более заманчивое предложение.

Уже из Лейпцига Вольф выразил Лейбницу свое удивление тем, что математика совсем не представлена в таком университете, как Галле. Позже, после возвращения из Гиссена, когда он ожидал своего назначения туда, он познакомился с двумя профессорами, которые охотно откликнулись на его замечание и его планы. Профессор Хофманн, бывший в то время проректором университета, написал самому Лейбницу и попросил его о помощи, которая была с радостью оказана. С рекомендательными письмами от университета и от Лейбница к министру фон Данкейману, Вольф в октябре 1706 года отправился в Берлин, где его дела вскоре были улажены. В этот день, как уже говорилось, он впервые увидел и поговорил со своим покровителем. После краткого визита в родной город – первого и последнего после отъезда в университет – он вернулся в Галле, где в 1707 году начал читать свои математические лекции. И в дальнейшем Лейбниц охотно оказывал свое влияние на молодого профессора всякий раз, когда тот задумывался о смене места жительства, будь то из-за заманчивых перспектив или неприятных условий в Галле, пока честь и благоустройство 1715 года не положили конец всем этим планам на время.

Такому повороту событий был очень рад и Отто Менке, который, как уже говорилось, не хотел терять сотрудничество Вольфа со своим журналом. Учитывая небольшое расстояние и хорошие связи между Галле и Лейпцигом, последний смог сохранить математические обзоры и в будущем. Герхардт считает это новым доказательством «большой независимости Вольфа в научных вопросах».

Большая независимость Вольфа в научных вопросах»45, что он всегда представлял свои сообщения о последних достижениях в математической литературе Лейбницу для ознакомления, прежде чем отправить их в Лейпциг, который часто добавлял дополнительные комментарии. Он совершенно упускает из виду, что это делалось только по прямой просьбе Лейбница, 46который просил об этом и Вольфа, и Менке.47 Таким образом, целая серия рецензий, опубликованных Людовиком под именем Вольфа, является совместной работой обоих мыслителей, как показал сам Герхардт в отношении некоторых из них. Вслед за этим математические вопросы и споры теперь встречаются в переписке гораздо чаще, чем раньше, а письма Лейбница иногда носят поучительный характер, который Вольф, полностью признающий превосходство Лейбница в этой науке, оспаривает и всегда с благодарностью принимает своими просьбами о разъяснении. Однако он также часто имел возможность показать себя полезным своему покровителю своими известиями о новых явлениях во всех возможных областях, в которых Лейбниц особенно нуждался ввиду своей научной разносторонности и которые он в изобилии получал со всех сторон в своей обширной переписке. Однако помощь Вольфа была особенно ценна для Лейбница, когда в 1713 году разгорелся спор с последователями Ньютона, а сам он находился в Вене, откуда было почти невозможно быстро исправить чрезмерные искажения, появлявшиеся в авторитетных журналах.

Лейбниц, однако, получил первое известие о сочинении «Commercium epistolicum etc.»48 не от Вольфа, как утверждает Герхардт, а от Иоганна Бернулли,49 но первый ознакомил его с содержанием сочинения, сначала в виде кратких, а затем более подробных выписок, пока не нашел возможность в апреле 1714 года отправить в Вену все сочинение. Краткий отчет, который был напечатан в виде форзаца в 1713 году и разослан математикам в Германии и Франции, и который Герхардт напечатал в математических трудах Лейбница, 50был опубликован не им, по его собственному свидетельству, а Вольфом. «II est aise ä croire, – писал Лейбниц Конти 9 апреля 1716 года, – что я прожил некоторое время во Вьенне, до того, как в Париже была опубликована «Commercium Epistolicum deja», quoique j’en eusse des nouvelles. Один мой знакомый, который знает об этом, также написал для меня, что секунданты г-на Ньютона могли быть для него, опубликовали письмо, которое г-н Ньютон назвал Diffamatoire. Mais cette Piece n’etant pas plus forte que ce qu’on a publie contre moi, M. Newton n’a pas droit de s’en plaindre. Si l’on a pas marque l’Auteur nor le lieu de 1 Impression de cet Ecrit; on conuoit assez le nom et le lieu de l’Auteur de la Lettre y inseree d’un excellent Mathematicien que j’avois prie de dire son sentiment sur le Commercium; et cela suffit. 51Если, с другой стороны, сам Вольф говорит об этом сообщении как о полученном от Лейбница в письме, то это, по крайней мере, может относиться к отрывку из письма Иоганна Бернулли, которое Лейбниц, должно быть, послал ему.

Лейбниц также приложил некоторые заметки о том, как должен быть составлен ответ. Лишь позднее, когда ему стали известны выдержки Вольфа, он сам написал опровержение, которое, однако, вначале было направлено против искаженных сообщений во французских и голландских журналах, которые также были переданы из них в немецкие журналы.52 Вольф организовал отправку этого письма в Голландию, сам подготовил перевод для немецких журналов и включил его в них. 53Особенно если учесть, с какой тревогой Иоганн Бернулли избегал публичных заявлений по этому вопросу,54 открытое выступление Вольфа здесь должно быть признано вдвойне.

Математический спор Лейбница с последователями Ньютона постепенно перерос в философский. И здесь Вольф верно стоит на стороне Лейбница и знает, как сделать себя полезным для него. Одним из главных оружий немецкого философа против англичан была его концепция пространства как «sensorium dei», основанная на смелой метафоре, к которой он неоднократно обращался.55

Однако этим оружием он был обязан своему младшему другу, который обратил его внимание на соответствующий отрывок из «Латинской оптики» Ньютона в своем письме от 14 августа 1710 года.56 Тем временем эти два человека сблизились и лично. Лейбниц посетил Вольфа в Галле во время своего путешествия в Вену в начале 1713 года, и, вероятно, не следует считать простым внешним проявлением то, что в письмах последнего с этого момента уважительная форма обращения уступила место более конфиденциальной. Философ, по-видимому, оставался там в течение нескольких дней, а также общался с другими учеными университета, по крайней мере, в его письмах с тех пор мы часто встречаем расспросы о Томазиусе, Гундлинге и других.57

Позже Лейбниц еще раз посетил Вольфа в Галле незадолго до его смерти летом 1716 г. В это время, закончив работу над латинскими «Элементами математики» и по просьбе Менке опубликовав математический лексикон, Лейбниц на время закончил математические работы, и в центре его интересов и занятий стали научные исследования, особенно ботаника, тем более что в предыдущем году он получил также должность профессора физики, которая оставалась вакантной после переезда Шталя в Берлин. Лейбниц также интересовался этими исследованиями, и попытки добиться необычайно быстрого увеличения зерна с помощью особо рациональной обработки, которые Вольф подробно описал в двух специальных трактатах в последующие годы, уже занимают много места в переписке этого последнего года, не без того, что обсуждается и теория деторождения в целом. Однако на предложение Лейбница заняться медициной он ответил отрицательно, так как не считал пока возможным дальнейшее развитие этой дисциплины в отсутствие правильных основ для ее научного лечения, а именно подробных историй болезней.

С другой стороны, его давние планы по обновлению философии все больше выходят на первый план, и в своем последнем сохранившемся письме к Лейбницу он сообщает о своем намерении приступить к работе над немецкой метафизикой.58

В это время Вольфу также предстояло принять важное решение, касающееся его внешней судьбы. Это было не что иное, как план отправиться в Россию и помочь царю Петру в философском и научном образовании его народа, которое, как считал этот правитель, он мог бы осуществлять вполне систематически. Вольф уже однажды подумывал о переезде в Петербург, когда злобные интриги его врагов и завистников испортили ему пребывание в Галле; затем улучшение его положения в Галле примирило его с тамошними обстоятельствами. Теперь вопрос снова встал перед ним в гораздо более заманчивой форме. Два эмиссара царя, желавшие отправиться в Мерзебург, чтобы от имени своего государя договориться с известным в то время Орфи-Раеусом о покупке его изобретения, просили его оказать им поддержку в этом деле. Один из них, немец, убеждал его поступить на службу к российскому императору, и Вольф, как явствует из его письма Лейбницу, уже был очень склонен к этому.

Он считал, что там он сможет лучше реализовать дело своей жизни по созданию и распространению основательного философского образования, чем в Германии, где он в то время еще отчаялся в его осуществлении; оптимизм, который можно объяснить его незнанием условий, царивших там в то время, которые, вероятно, жестоко отомстили бы ему, если бы он действительно осуществил свое намерение. Лейбниц выразил свои сомнения, хотя и осторожно, и призвал его тщательно обдумать причины и контрпричины. В таких случаях, по его мнению, «ubi alea jacenda est», каждый может лучше всего посоветоваться с самим собой.59 В то время Вольф не последовал призыву Петра I; в качестве причины этого он сам называет отговорки Лейбница; 60однако главную причину в то время, как и позднее, в 1723 году61, следует искать в заботе о семье. Он женился 30 сентября 1716 года. В письме, в котором он сообщает об этом Лейбницу, больше не упоминается о русской плеяде, но уже говорится о другом человеке, который, по слухам, был назначен царем профессором математики.62 Письмо, о котором здесь идет речь, было последним в этой переписке. Лейбниц умер 14 ноября того же года.

В своем предисловии Герхардт в самых мрачных тонах описывает поведение немецких ученых после смерти великого человека и обличает их в самых суровых выражениях. В частности, он упомянул Иоганна Бернулли и Вольфа, которые приложили немало усилий, чтобы «намеренно предать его забвению», дабы украсить себя его перьями тем более безнаказанно.63

Однако даже если несколько странное поведение первого и заслуживает такого упрека, по отношению к Вольфу он, конечно, несправедлив. Ведь он единственный из немецких ученых посвятил Лейбницу подробный некролог в «Acta eruditorum»,64 который отметил заслуги покойного раньше и не менее достойно, чем упоминавшийся панегирик француза Фонтенеля. В том же томе того же журнала, основываясь на сообщениях Экхардта, он представил ученому миру краткий отчет о большом историческом труде, которому были посвящены последние занятия этого разностороннего человека.65 Его ученик Тюммиг, по крайней мере вдохновленный им, ответил на последние полемические сочинения Кларка, а сам Вольф представил немецкой публике эти последние философские признания своего великого предшественника с предисловием, которое, конечно, не производит впечатления, что он хотел замолчать его заслуги. Однако, помимо этого, он так часто упоминал имя философа во всех своих работах, говорил о своем согласии с его мыслями, подчеркивал их влияние на свои собственные, что со временем возникло мнение, будто он поставил целью своей жизни объединить разрозненные мысли Лейбница в единую систему, и его даже упрекали, когда он ссылался на свое право на это совершенно незаслуженное мнение.

Биографическое содержание переписки, которое уже было ясно представлено выше, должно было показать, что мнение о том, что это переписка с целью познакомить Вольфа с философскими взглядами Лейбница, является односторонним и предвзятым. Это становится еще более очевидным, если внимательнее присмотреться к трактовке в ней философских вопросов.

Как всегда, Лейбниц развивал здесь свои мысли лишь от случая к случаю, да и то лишь фрагментарно. На первых порах такую возможность ему давали диссертации, которые регулярно присылал молодой лейпцигский лектор, а позднее – запросы, с которыми профессор в Галле обращался к нему всякий раз, когда в своих философских или математических лекциях или занятиях он сталкивался с вопросом, который, как ему казалось, еще не был достаточно рассмотрен. Следует подчеркнуть, что целью этих расспросов никогда не была просьба об одностороннем обучении, а лишь инициация совместного обсуждения сомнительного вопроса.

В поддержку своей точки зрения Герхардт делает особый акцент на письмах первых трех лет, и поэтому он представил достаточно полный отчет о переписке в этот период. Из двенадцати писем Лейбница этого периода два почти чисто биографические, 66пять почти чисто математические67 и только в пяти остались68 философские вопросы. Первое из них, ответ философа на первое письмо Вольфа, в котором, как уже говорилось ранее, помимо благодарности за посвященную ему математическую диссертацию, содержится подробное обсуждение первого трактата Вольфа, полностью состоит из комментариев к отдельным фрагментам последнего, которые, по словам самого Лейбница, направлены скорее на продолжение содержащихся в нем идей, чем на их улучшение.

То, что небольшое замечание из этого письма, как уже говорилось ранее, стало значимым для позиции Вольфа в отношении школьной логики, не оправдывает нашего желания увидеть основу его моральной философии и в других. Более важными являются письма, которые следуют за передачей более поздней диссертации de loquela. В первых параграфах этой работы автор развивает ряд метафизических идей, которые, по его собственному утверждению, почерпнуты из изучения Декарта, картезианцев де ла Форжа и Малебранша, а также мистика Пуаре, который, однако, в рассматриваемой здесь работе все еще полностью находится под картезианским влиянием. Это пока еще неразрешенное смешение психологии Декарта с теологией окказионализма ставит Лейбница перед необходимостью противоречить ему. В противовес первому он намекает на свою точку зрения о всеобщей заложенности и бессознательном в нашей имагинативной жизни,69 которую он в то время еще не опубликовал, но подробно рассмотрел; против окказионализма он выдвигает свою гипотезу о предстабильной гармонии, которая уже была очень распространена в то время из-за полемики с Бейлем. 70Первая идея не произвела на Вольфа никакого впечатления, и хотя Лейбниц возвращается к ней, мы не находим никаких следов того, что он использовал эти открытия ни в своих письмах, ни в своих работах. Он сразу же обращается к другой идее и требует рассказать о ней подробнее.71 Лейбниц отсылает его к «Словарю» Бейля и в своем письме от 9 ноября 1705 года дает ему более подробный обзор упомянутой гипотезы, 72которую, кстати, он в то время снова публично развивал и защищал от нападок Жакло. 73Вольф сразу же соглашается с ним в этом, но не видя в этом ничего, кроме гипотезы, как будет объяснено позже. Краткие замечания о философской грамматике Декарта и о божественном сознании можно здесь пропустить, поскольку никто не захочет и не сможет прочесть в них далеко идущее влияние. В конце 1706 года Лейбниц прервал обмен мнениями по философским вопросам упомянутым ранее замечанием и обратил его преимущественно к математическим вопросам.

Споры о понятиях тела и материи, а также о происхождении и передаче движения, возникшие позднее в переписке после рецензий на физические работы и аэрометрию Вольфа и, по-видимому, обсуждавшиеся также в берлинской беседе, дали Лейбницу возможность обратиться к своей теории монад и кратко намекнуть на ее обоснование и значение для динамики. Но Вольф, как ни странно, не проявил к этому ни понимания, ни интереса. Цепь недоразумений относительно сути вопроса проходит через всю переписку, пока Вольф не прерывает дальнейшее рассмотрение этого вопроса замечанием, что, прежде чем углубляться в подобные проблемы и решать оставшиеся вопросы, он должен попытаться согласовать их со своими философскими взглядами в целом.74

И эта уклончивость в письме характерна и для всей его последующей позиции по учению о монадах, которая будет затронута в другом месте.

После своих лекций о морали зимой 1714/15 года Вольф и в этот последний период стремился инициировать обмен мнениями по смежным вопросам. Прежде всего, он хотел таким образом определить понятие совершенства, и результатом дискуссии стало определение, изложенное в письме Лейбница от 18 мая 1715 года, которое Вольф впоследствии сохранил.

Кроме бессвязных отдельных идей и неудачных попыток изложить свои догадки, осталась лишь гипотеза Лейбница о предустановленной гармонии, которую он посоветовал и объяснил Вольфу в письме. Однако использование этой идеи в системе Вольфа покажет, что она не оказала на него никакого влияния.

Однако, с другой стороны, из изложенного здесь легко понять, что письма Лейбница к Вольфу имеют немаловажное значение для познания мыслей первого и, по крайней мере частично, заслуживали бы места в философских трудах мыслителя. В целом, разделить его переписку на политическую, философскую и математическую части без значительных пробелов и многочисленных повторений не представляется возможным. Поэтому достаточное ее издание – задача будущего.

Научное влияние Лейбница на Вольфа

«Ex quo quidem tempore Wolfius, manu quasi ductus a Leibnitio, perquisitius fundamenta, quibus harmonia praestabilita nititur, considerabat suo quamque positionem Leibnitianam momento ponderabat, et tandem facta in Leibnitii sententiam discessione, perpetuam sibi suscipiebat propugnationem pro philosophia Leibnitiana.»75 Так ректор Баумейстер описал научную позицию Вольфа по отношению к Лейбницу в 1739 году, после обмена мнениями между ними о предстабилизированной гармонии. Последний, однако, не согласившись с этим, сделал следующее замечание: «В то время я еще не думал ни о какой философии Лейбница, ибо не знал ничего, кроме „Схизиса о нотации субстанции“ и „О верном познании и понятии“ господина фон Лейбница, о чем я упоминал в предисловии к „Логике“, и того, что можно было найти в Лейпцигских актах и в „Диктио-нарио о престабилизированной гармонии“ Бейля. Но когда во время написания „Немецкой метафизики“ была опубликована „Теодицея“ Лейбница, а также его споры с Кларком, я принял некоторые из его концепций в онтологии и космологии, а также в Psychologia rationali и объединил их с моей „Систематикой“, и это привело к тому, что, поскольку Г. Бюльфингер назвал мою „Метафизику“ философией Лейбница-вольфианца, моя философия стала называться Лейбницем-вольфианцем».

Это кратко и точно описывает суть недоразумения, которое стало столь губительным для всей репутации Вольфа в истории философии. В первые два десятилетия прошлого века еще нельзя было говорить о лейбницевской философии или даже о лейбницевской системе, да никто и не делал этого. Его немногочисленные метафизические эссе, в основном короткие и разбросанные по различным журналам, были малоизвестны и уважаемы даже в научных кругах Германии того времени. Исключение составляют лишь те работы, которые были посвящены созданию, обоснованию и защите его новой гипотезы объяснения единства души и тела, до-стабилизированной гармонии. Метафизические вопросы вызывали всеобщий интерес в то время – если, конечно, не принимать во внимание Англию, – только тогда, когда они переходили и в область теологии. Чисто теологическое решение, которое картезианская школа дала этому старому спорному вопросу в «Окказионализме», вполне подходило для того, чтобы выдвинуть его на передний план более общего интереса. Теперь Лейбниц противопоставил им, а также аристотеликам, совершенно новый взгляд. Его гипотеза о предстабилизированной гармонии обязана своим названием бенедиктинскому священнику Лами, своим быстрым распространением – полемике с Бейлем и включению в широко читаемый «Словарь». Это фактически утвердило его репутацию как философа. И когда в первые десятилетия XVIII века его основные работы позволили более детально разобраться в его мыслях, в основном по предложению княжеских покровителей, гипотеза оставалась главной идеей его умозрений по мнению подавляющего большинства как его сторонников, так и противников. Да и Вольф, сначала в своем предисловии к переводу спорных с Кларком сочинений, а затем в своей «Немецкой метафизике», внес в нее больше, чем ему хотелось бы впоследствии.

Ибо – и здесь возникает новое недоразумение – во втором споре о предстабильной гармонии, который велся в основном в Германии после смерти Лейбница и сигналом к которому послужило последнее из упомянутых сочинений Вольфа, речь шла уже не о гипотезе, а о «системе», то есть о всей лейбницевской метафизике, защищаемой Вольфом, основой и догмой которой должна была стать эта мысль. Изначально недоразумение было лишь внешним. В XVII и первой половине XVIII века слово «система» не всегда имело то значение или, по крайней мере, только то, в котором мы обычно употребляем его сегодня. Данцель однажды в совершенно другом контексте указал на путаницу, которую может вызвать двойное употребление этого слова 76Система – это, как он утверждает в цитируемом отрывке, согласно употреблению языка предыдущих веков, прежде всего «научный способ мышления относительно одного пункта», т.е. мысль, мнение, гипотеза.