Как карта ляжет

В свадебной суете родные жениха думали, что он со стороны невесты, а те – наоборот.

⠀Красноармеец цепенел от удивления. Харчевня, кафе по их, прозрачная была. Девочка подсказала, что это «стекляшка», здесь праздники отмечают. Столы ломились. Ох, наелся Захар вкусняшек.

Жених с невестой, на его взгляд, немолоды, но выглядят прилично. У женщины чалма, платье в восточном стиле. Он у купцов такие наряды видел. Мужчина в морской форме. Взрослые дети рядом с ними. Женщина, которую Женей называли, кажется, дочь, долго речь толкала, обнимала их и прощения просила. Видать, обидела чем-то.

На танец Захара девушка пригласила. Она из его снов оказалась. Имя, как у паненки с приграничного хутора, Агнешка.

Говорила много, но тоже непонятно. Его вопрос, что такое диссер и как его защищают, вызвал приступ смеха. Отпускать Агнию не хотелось. К ней тянуло, как будто были век знакомы.

В дедовом пиджаке зажарился, снять постеснялся. Петька рубаху дал лежалую, в жёлтых пятнах. Пошёл на воздух.

Там опять старого знакомца колотили. Влез за клубника заступиться, получил в лоб и отключился.

…Холодная вода лилась за шиворот. Гордей матюкался, что полчаса добудиться не может. Захар вскочил, осмотрелся. Вот сад, бутыль пустая, остатки закуски. Вместо шинели пиджак, будёновки нет.

Сидели вчера знатно, но за жизнь повздорили до драки. Друзья извинялись, что его в саду оставили. Сами-то ночевали на сеновале. Поразились спинжаку невиданному, но быстренько у Шинкарихи шинельку раздобыли.

Захар рассказал им о путешествии. Дружки таращили глаза, гоготали, верили и не верили. Посоветовали молчать, чтоб в сумасшедший дом не упекли.

Через два года гражданская война закончилась. Захар поступил в военное училище, женился. Яринка родила ему пять девчонок. Старшую назвал Агнией.

Временами, особенно в мае, он вдруг начинал грустить, видеть непонятные сны, в которых танцевал с незнакомкой. Сердце тонуло в нежности. Но сны быстро забывались, а вот чувство причастности к какой-то тайне не покидало.

Карьера шла в гору. Служил на границе. Его батальон встретил врага 22 июня. Захару повезло: сам выжил и бойцов сохранил.

Наступая на деревню Берёзовая Слободка, испытал дежавю. Почти физически ощутил тонкие пальцы Агнешки на своём запястье, увидел девчонку с пёсиком и услышал её рассказ, про то, что война была страшная, тридцать миллионов погибло.

Видения исчезли, но остались тоска и печальное знание, что долог и труден будет путь к Победе.

Дурацкое зеркало

Ольга Шуравина

Дети спали. Аня закончила дела на кухне, приняла душ и вошла в спальню. Муж Серёга сидел в телефоне. Обычно он на неё реагировал поживее, а тут – ноль реакции.

– Серый, ты живой? – Ткнула его Аня. Сергей оторвался от экрана:

– Ань, что китайцы придумали! Зеркало, отражающее будущее!

– Это как?

– Смотришь в него и видишь себя через год. Или через три – как настроишь. До десяти лет показывает. Давай на «Алиэкспрессе» выпишем!

– Да ну! Не хочу я никакого будущего видеть.

– Давай, Ань! Пять тыщ всего!

– Ну выписывай…

Серёга с энтузиазмом запикал телефоном, а Аня уснула.

Зеркало пришло через месяц.

Придя с работы, Аня увидела в прихожей гору картона. Дети Сашка и Пашка увлечённо лопали пузыри упаковочного полиэтилена. Серега уже приладил зеркало на стену спальни. Аня подошла. Обычное зеркало.

– Надули тебя китайцы, Серый! Подсунули зеркало с крутилкой, и никакого будущего.

– Да подожди ты, – Серега изучал инструкцию. Аня ушла на кухню, и про зеркало забыла.

– Ань, пойдем, я разобрался! Дети! Идите сюда!

Прибежали Сашка с Пашкой:

– Что, пап?

– Будем в зеркало смотреть.

– А чего там смотреть?

– Какими вы будете через год. Вставайте! – Сергей щёлкнул выключателем и встал рядом с мальчишками.

⠀В зеркале отражались мальчишки – вытянувшиеся и почему-то обросшие. А рядом он сам, тоже обросший, бледный с каким-то затравленным взглядом. Сергей обалдело смотрел в зеркало.

⠀– Ух, ты, здорово, – завопили мальчишки. – А через два года что будет? Можно посмотреть?

Сергей переключил рычажок. Сашка и Пашка вытянулись ещё больше и были такими же лохматыми. Рукава рубашек были коротки обоим. Похудели. Сергей перевел глаза на своё отражение. Он выглядел ужасно. Худой, взъерошенный, с потухшим взглядом. Что там случилось через два года?

– Ну что тут у вас? – в спальню вошла Аня.

– Мам, мам, мы тут в будущее смотрим, иди сюда!

Аня подошла к зеркалу и заглянула в него. Она увидела своих лохматых мальчишек и бледного мужа. Но не увидела себя.

– Что за шутки? Я-то где? Эй, Серый, тебе китайцы зеркало точно бракованное подсунули!

И осеклась. На муже лица не было. Аня обернулась к зеркалу. Вот мальчишки. Вот муж. Её по-прежнему не было.

– Это когда? – Голос внезапно охрип.

– Через два года.

– А что там через год?

Сергей щёлкнул рычажком. Через год Аня была. Краше в гроб кладут. Под глазами синяки, исхудавшая, с землистым лицом. Все молчали, даже мальчишки затихли.

– Я заболела и умерла.

– Ань, ты что? Веришь дурацкому китайскому зеркалу.

Но по его лицу Аня поняла, что он тоже верит.

Аня решительно открыла шкаф и сняла с плечиков платье.

– Ты куда?

– К врачу!

⠀

Позади были месяцы обследований и полгода лечения. Сергей привез Аню из больницы домой. Её тощая кудлатая команда прыгала от радости в прихожей:

– Мам, ура!

– Мам, мы картошки пожарили, пойдем есть!

Аня вытерла слёзы:

– Подождите. Пойдем в спальню!

Они встали перед зеркалом.

– Серый, включай!

Сергей щёлкнул рычажок на цифру 1. Аня была.

– Дальше!

Через два года тоже была. Аня выдохнула и принялась разглядывать сыновей. Веселые румяные моськи. Перевела взгляд на мужа. Тоже хорош, ремень на джинсах на последней дырочке. Пора худеть, Серега!

Наконец, посмотрела на себя. На переносице морщинка наклёвывается. Больше никаких изменений.

– Ань, дальше смотрим?

– Нет, Серёж, выключай. Дальше как-нибудь потом, без вас посмотрю…

Аня обернулась к мужу и обняла его. Сашка-Пашка прилепились внизу, обхватили за ноги.

– Спасибо! – Слёзы снова хлынули по щекам.

Серёга бросился неловко вытирать их:

– Да ты что, Ань! За что спасибо-то?

– За дурацкое зеркало!

Собеседница

Александра Диордица

Рута, кряхтя встала с зелёного, оббитого тканью дивана, и шаркая тапочками направилась на кухню. Чайник давно закипел, и теперь обжигал горячим паром дно кухонной полки. Рута покачала головой, глядя на разбухшее дерево. Сделав себе чашку слабенького травяного чая, немолодая женщина вернулась в комнату и села в одно из двух стоящих рядом с диваном кресел. Телефон молчал. Рута вздохнув, покачала головой.

– И не позвонят. Не вздыхай. Дела у них, детки, работа…

Рута обернулась на голос и улыбнулась.

– Знаю, а все ж таки надеюсь.

Она поставила пустую чашку на стол, и снова уставилась на древний, дисковый аппарат.

…Рута и Йозеф познакомились сразу после войны. Она – семнадцатилетняя девчонка, настолько тощая, что казалась прозрачной. Он только вернулся в родную деревню, после победы. Почти сорокалетний мужчина, с орденами на груди и тремя тяжкими ранениями. Они как-то сразу приросли друг к другу, прикипели. И несмотря на разницу в возрасте, через год сыграли свадьбу.

Жизнь была тяжёлая, нищая, но влюблённые не унывали. Работали в колхозе, поднимали хозяйство. А затем и дети пошли, Риточка и Владик. Уж как счастлива была Рута в материнстве, да в семье, словами не передать! Мало таких женщин бывает, чтоб все дела домашние, бытовые, тяжёлые да выматывающие, с такой радостью выполнять. Утром встанут ребятишки, бывало, а мать им уж и калачей напекла, и пирог с бузиной сделала, а ведь солнце только-только над горизонтом объятия раскрыло, ещё и день толком не начался.

Так и жили дети да Йозеф, любовью Рутиной обласканные, обстиранные да наглаженные, вниманием с избытком зацелованные. Да только по всему вышло, что счастье недолгим было. По осени заболел Йозеф. Сельский доктор только руками разводил, не мог распознать, что за хворь с мужиком приключилась. Все на ранения списывал, травки советовал. А только угас муж Руты за два месяца, почернел и высох.

Рута как мужа похоронила, так и сама будто высохла. Сильно по родному человеку убивалась, думала сама с тоски зачахнет, да дети не дали, отвлекли. Сначала Рита, характером совсем повредилась, всё мать винила в смерти папы, мол недоглядела. А затем и Владик с компанией дурной связался, самогон пить научился с ребятами, и это в четырнадцать-то лет!

Рута взяла себя в руки. Все время, что после колхоза оставалось, с детьми проводила, разговоры разговаривала. Объясняла, втолковывала. Баловала, как могла. Одной, да без мужа в те времена остаться, ой как тяжко, а Рута сдюжила. И хозяйство вела, и детей чем могла радовала. То из платья своего единственного, в котором замуж за Йозефа пошла, костюмчик Рите перешьет, на дискотеки с подружками бегать. То корову продаст, чтоб мотоцикл сыну купить. Уж больно просил.

А потом, деревню сносить задумали, и дали семье, за дом пятистенок, да участок с садом, квартиру двухкомнатную, в новом доме. Клетушку почти.

Руте тяжко было в бетонной каморке, после хозяйства своего, – зато дети рады. Город, возможности! По комнате разобрали, а матери на кухне раскладушку поставили. Так и жила. И все старалась по утрам вкусненьким всех побаловать, шила да вязала, заботилась, как и прежде о своих подросших детях. А потом Рита замуж выскочила, и к мужу на другой конец города жить перебралась, и Владик жену будущую встретил на отдыхе, так там у неё и остался. И Рута оказалась совсем одна в своей старой квартирке. Удивительно, какой маленькой, она казалась ей тогда, после деревенского дома, и какой огромной и пустой была теперь, когда дети разъехались.

Сначала Рита и Владик звонили матери, чтоб с внучатами приехала посидеть, «Мы в гости на выходные, посиди со спиногрызами, устали сил нет!». Просили деньжат подкинуть с пенсии. «У тебя ж отложено, мам!» А потом и вовсе перестали. Будто и нет матери. Нет, на дни рождения, конечно, созванивались, да и то, отделывались сухими фразами, и стремились поскорей попрощаться. А Рута потом ещё долго перебирала в памяти фрагменты коротких разговоров. Каким голосом говорили дети, что там на заднем плане в трубке слышно, смех детский, или звон бокалов и шум гостей…

– Ну возьми сама позвони. – сказала Руте женщина в соседнем кресле. Она была такая странная, будто неживая. Бледная и высохшая.

– Мешать буду. – покачала головой Рута. – Чего-то я им не додала… – сокрушается она.

– Или передала. – язвит собеседница. – Эгоистов вырастила. Всё им. Всё для них. Вот и результат. Что хотела, то и получила.

– Да разве ж можно любовью испортить?

– Можно, когда о себе забываешь. Детей ведь не только самой любить надо, ещё и их любви научить нужно.

Рута вздыхала, и вновь, и вновь рассказывала собеседнице свою жизнь. Эти разговоры, словно помогали Руте не чувствовать себя брошенной. Они возвращали её туда, в то время, в которым она была кому-то нужна. А потом Рута заболела. И было ясно, что ей осталось совсем немного.

– Позвони. Чего тянешь? – спрашивала женщина в кресле. – Неужели попрощаться не хочешь?

– А может так и лучше, – рассуждала Рута, с трудом садясь на диване, служившем ей постелью, чтобы попить воды. – Отойду тихо, никому мешать не стану, дверь вот только открыть надо…чтоб не ломали.

Женщина в кресле лишь качала головой, поджимая и без того тонкие губы. Телефонный звонок, прозвучал как колокол, в сонной тишине маленькой квартирки.

– Мам привет! Приезжай к нам, с девчонками посидишь, мы… – Ритин тонкий голосок звучал радостно и взволнованно.

– Прости моя хорошая, – Рута покачала головой, еле держа трубку, дрожащими руками. – Не смогу. Никак не смогу.

Рита и Влад приехали к матери на следующее утро. Сын вылетел первым же рейсом, Рита ждала его приезда, боясь одна ехать к маме.

– Мам, ты как? Скорую надо, врача, почему же ты не позвонила? – Рита плакала, держа женщину за руку.

– Мы тебя вылечим мам! Ты прости! – Влад нахмурил брови, глядя в пол. – Прости что … забыли … что ты одна.

Рута открыла мутные, покрасневшие глаза.

– Детки вы мои любимые, родные. Всё не так. Я не одна. Не одна.

Рита и Влад переглянулись, решая, что мать бредит.

– А …с кем, мам? – осторожно спросила Рита.

– С ней, – Рута кивнула на кресло.

Кресло было абсолютно пустым. Лишь зелёная обивка кое-где поистерлась, превратившись в уродливые серые пятна.

– Они меня не видят. Не старайся. – женщина в кресле в упор посмотрела на Руту, и та слабо подняла брови, не в силах задать вопрос. Тогда женщина усмехнулась. – Рано им ещё. Но думаю встретимся. Всё ведь возвращается…Да только, беседы я с ними вести не буду, как с тобой. К ним другой приду, совсем другой.

Женщина вздохнула.

– Я ж для всех кто? Обуза, страх, непонимание, боль наверно даже… И бегут от меня все, как от огня. Что угодно сделать готовы, лишь бы со мной один на один не остаться. Не выдерживают. Кто с ума сходит, кто пить начинает, подбирая под стать совершенно чужих людей, стараясь заполнить пустоту. Не принимают как есть. А ты вот приняла. Полюбила. Вот я твои дни и скрасила, как могла.

Рута кивнула, закрывая глаза. Сил не было.

Рита громко всхлипнула, выбегая из комнаты, чтобы принести сердечные капли.

Влад сосредоточенно набирал номер, пытаясь дозвонится в скорую. Женщина в кресле встала, и подошла к Руте, положив ей руку на лоб. Рука была холодной, но какой-то успокаивающей. Рута собрала остатки сил, и открыла глаза:

– Разве можно полюбить одиночество? – шёпотом спросила умирающая женщина.

– Можно, да больно сложно. Но ты справилась. – тихо ответила собеседница.

… Рита плакала, отвернувшись к окну кухни. Влад молча курил.

– Это мы виноваты. Мы! Надо было ездить, чаще звонить! И тогда… – Рита покосилась на дверь комнаты, где недавно скончалась мать.

– Что тогда? – зло рявкнул Влад. – Тогда она не померла бы от рака? Да что теперь гадать, кому что надо… она сама могла бы звонить чаще, попросить, если что надо…Мы тут причём! Она сама выбрала одиночество!

Рита промолчала, снова разрыдавшись.

А худая, длинноволосая женщина, ухмыльнулась, стоя у дверного косяка.

– Зато теперь Одиночество знает, кого выбрать следующим… – покачала она головой, и внимательно посмотрела на Влада.

Стивен

Ирина Ломакина

Англия, конец XIX века

Мне повезло родиться в небедной семье. Мой отец Эдвард Кларк был землевладельцем. Матушка Джейн Кларк, урождённая Тейлор, происходила из аристократической, но обедневшей семьи. Ей суждено было родить семерых детей, из которых двое умерли при рождении, ещё трое в младенчестве. Выжить было суждено только мне и моей сестре Энн, которая старше меня на два года.

У нас было счастливое детство. Любовь родителей, забота нянек, полный достаток, игрушки и путешествия. Если у меня когда-нибудь родятся дети, то я не мог бы пожелать им лучших условий, как те, что имел я в свои ранние годы. С пяти лет ко мне приставлен был месье Дюпон – француз, который учил меня языку своей страны, гимнастике и верховой езде. Английский, математику и манеры нам преподавала гувернантка сестры Мэри Смит. Она была из бедной семьи, но имела манеры и внешность настоящей леди. Мою сестру она обучала ещё и игре на клавикордах.

Проживание в сельской местности имело множество плюсов. Чудесный дом, сад с любимыми матушкой розами и гортензиями. Прекрасная природа, здоровое питание, много развлечений типа пряток, салочек и игры в ножички с другими детьми, рыбной ловли, купания в реке, плавания на лодке, общения с кошками и собаками.

Мне было восемь лет, когда моему счастью настал конец. Я люто завидовал своей сестре, которая оставалась на домашнем обучении. Так было принято в нашей среде. Мальчиков отправляли в закрытые школы. Там я жил и учился, приезжая домой только на каникулы. Поначалу, более старшие и сильные ученики пытались меня обижать. Но я с детства обладал изрядной смелостью, граничащей порою с безрассудством. Без страха отвечал я на подначивания, удары, щипки, даже один против троих. Дети часто бывают жестоки, но после пары месяцев, проведённых в драках и с синяками, меня стали уважать.

Задиристые мальчишки переключились на других новеньких, а среди остальных мне даже удалось найти товарищей.

Несмотря на то, что я скучал по дому, а за малейшее нарушение нас наказывали розгами, школа дала мне очень многое. Здесь давали очень приличные знания. Я очень увлёкся такими предметами, как естествознание, анатомия, химия.

Мне было шестнадцать, когда отец впервые заговорил со мною о будущем, о том, что я планирую делать в жизни. Он с воодушевлением водил меня по полям и фермам, пытаясь увлечь сельским хозяйством. Но уже тогда я твёрдо знал о своём предназначении, и сказал отцу, что планирую изучать медицину. Он посмотрел на меня с некоторой печалью, но вслух сказал о том, что я сделал достойный выбор. Я благодарен судьбе за то, что мне достался такой отец, который дал мне возможность самому выбрать жизненный путь. Он оплачивал все годы моего обучения в университете, всячески поддерживал и морально, и материально.

Отец ушёл из жизни в тот год, когда я окончил университет и получил назначение в небольшой городок, расположенный в двенадцати милях от родительского поместья. Он был смертельно ранен во время охоты. Несчастный случай забрал у меня отца, ещё нестарого и полного сил мужчину. Матушка осталась одна. К тому времени моя сестра Энн вышла замуж за владельца табачной фабрики. Оставшись одна, матушка настояла на том, чтобы отныне я проживал вместе с ней.

В нашей стране тем временем полным ходом шла промышленная революция. Всё больше людей уезжало в города в поисках лучшей доли. Некому было обрабатывать землю. Мы были вынуждены отказаться от части пахотных земель. Доходы от ферм тоже резко упали. Мы с матушкой попытались вникнуть: почему так происходит, и, хотя мы мало в этом разбирались, но смогли обнаружить, что нашему хозяйству вредят два кровососа, безжалостно нас обманывая. Среди воров оказался брат матушки Эндрю Тейлор и наш управляющий Пол Хопкинс. Мы наняли другого управляющего, но нам с трудом удавалось держаться на плаву. Такие настали времена.

Однажды вечером мы сидели в саду, рядом с цветущими гортензиями. Щебетали птицы, садилось солнце, и это было так прекрасно!

– Стивен, возможно, нам придётся продать дом и подыскать себе что-то поменьше, – сказала мне моя родительница.

– Матушка, мы будем стараться всеми силами избежать этого, – ответил я.

Я не мог себе представить, что в моей жизни не будет этого дома, сада, всего того, что я так любил и к чему привык с детства.

– Дорогой Стивен, мы всё-таки будем вынуждены отказаться от экипажа. Это никак не отразится на мне, я ведь почти не выезжаю, но содержать конюшню, лошадей, платить конюху и кучеру, – в нашем положении это совершенно невозможно.

– Согласен целиком и полностью, – ответил я ей.

Удивительно, но я почти не потерял пациентов. Те, кто побогаче, присылали за мною свои экипажи, к бедным я добирался пешком или на велосипеде. Летом это было даже приятно. Осенью и зимой – гораздо сложнее, но и количество вызовов, особенно зимою, падало в разы. Люди обращались к доктору лишь в самом крайнем случае. С тех пор появилось у меня пристрастие к коричневым костюмам – они гораздо легче других очищаются от грязи.

Быть семейным врачом в глубинке непросто. Я специализировался на терапии, но здесь приходилось лечить и детей, принимать роды, вскрывать гнойные нарывы. Я долго не решался заняться хирургией, но когда в окрестностях умерло несколько человек от аппендицита, то стал изучать эту операцию по книгам. Во время отпуска, на свои средства, поехал на стажировку к своему университетскому приятелю и освоил эту операцию, сначала ассистируя ему, а потом и самостоятельно.

Мне даже пришлось ампутировать ногу одному рабочему с лесопилки. У него была гангрена, и времени для того, чтобы отвезти его в город не было совсем. Меня любили и уважали в округе.

Мы с матушкой решили, что неплохо обзавестись автомобилем с бензиновым двигателем. Изначально это требовало приличных финансовых расходов, но впоследствии содержать его было бы легче, чем конюшню. В выходные я ездил в соседний городок и учился вождению.

Потом мне попалось в газете объявление. Вдова, потерявшая недавно мужа, продавала почти новый автомобиль по доступной цене. Я встретился с этой дамой, и мы обо всём договорились. Я не мог нарадоваться на свою машину, ездил на ней к пациентам, возил матушку за покупками и в гости. Но однажды, кроме обычных рычагов, я обратил внимание на ещё один, непонятного назначения. Я нажал на него и…  не понял что случилось.

Машина завибрировала, загромыхала, задрожала, и, летя в кювет, я мысленно прощался с жизнью.

Открыв глаза, я не сразу понял, что произошло. Надо мною склонилась какая-то незнакомая женщина. Я попытался встать, но удалось только сесть, и то с трудом. В ушах звенело, перед глазами летали золотистые искорки.

Я тупо уставился на лежащую справа груду металла. «Неужели это всё, что осталось от моей прекрасной новенькой машины?» – эта мысль не укладывалась в голове.

Незнакомая дама о чём-то обеспокоенно спрашивала меня на неизвестном мне языке. Она помогла мне подняться на ноги. Я осмотрелся, совершенно не узнавая местность. До аварии слева от дороги, по которой я ехал, простиралось бескрайнее поле, засеянное пшеницей. Она уже созрела, и взгляд на поле вызвал у меня чувство сильной зависти. «Прекрасный урожай. Принесёт большую прибыль его владельцу», – подумал я. А справа была река, в ней деревенские мальчики ловили рыбу. Картина напомнила мне счастливые дни моего раннего детства.

Местность, которую я видел сейчас, никак не напоминала то, что я помнил. Это была лесная поляна, со всех сторон окружённая лесом. У меня сильно болели голова и нога, я с трудом передвигался и был вынужден принять помощь женщины, которую встретил возле своей разбитой машины.

Украдкой я рассматривал её. Дама была немолода, явно старше моей матушки. Седые волосы собраны в аккуратный пучок. Она была бедно, но чисто одета, у неё был добрый взгляд. Эта дама внушала доверие.

Я шёл за нею по лесу. Она куда-то вела меня, я полностью вверился её воле, чувствуя, что она не причинит мне вреда. Мне приходилось опираться на её руку.

Вскоре мы вышли к небольшому домику, одиноко стоявшему среди леса. Силы совсем покинули меня. С трудом дотянув до порога, я перешагнул его, и потерял сознание.

Очнулся я от сильного жжения в раненой ноге. Женщина обрабатывала мне рану, лила на неё какую-то жидкость.

– Где я? – спросил я на своём родном наречии.

– Вы просто свалились с неба, я еле успела отскочить в сторону, спрятавшись под разлапистой елью, – отвечала дама, встрепенувшись и подняв  голову. Изъяснялась она на довольно приличном английском.

– Кто вы? И откуда? – Спросила она.

– Меня зовут Стивен, я из графства Девоншир, прошу извинить меня за причинённые неудобства.

– А я – Августа Семёновна. Сейчас я соображу что-нибудь на ужин.

– Позвольте всё-таки узнать: куда занёс меня случай?

– Это – Россия.

– Вы очень неплохо говорите по-английски. Несмотря на акцент, я хорошо вас понимаю.

– Тридцать лет я проработала в школе учителем английского языка.

Мне очень повезло с Августой Семёновной. Она отнеслась ко мне как к родственнику. Лечила, кормила, учила своему странному языку. Я выучился говорить простые русские слова. «Доброе утро», «спасибо», «борщ», «курица» были первыми из них.

Я проживал в её уютном домике в лесу уже около недели, когда случилось нечто страшное. Хозяюшка моя поехала в соседний городок, привезла продукты и свежую прессу. Она любила быть в курсе всех новостей, поэтому купила несколько журналов и газет. Августа Семёновна любила читать о жизни известных людей, путешествиях и политике. Я пролистал журналы, люди в них были в непривычной для меня одежде, волосы у некоторых были непонятных цветов – розового, абрикосового, никогда такого не видел. В одном были дома высотою в двадцать этажей, никогда не видел таких огромных.