Самоубийство Пушкина. Том первый

В случае с этим таинственным перстнем мы имеем дело с арабским вариантом суеверия, перекочевавшим на русскую почву. Отличается это суеверие тем, что чудодейственным на Востоке считается не сам камень, а заговоренная надпись на нём. В которой и заключается вся тайная сила.

Тут сама собой приходит вполне естественная мысль о том, как хорошо было бы прочесть эту надпись. Может, она и в самом деле скрывает в себе великий смысл? Али-баба, запомнивши два слова заклинания, научился открывать пещеру, полную сокровищ. Что могла бы открыть надпись на пушкинском перстне?

К сожалению, взяться за расшифровку этой строчки сегодня нет никакой возможности, поскольку перстень был украден из Пушкинского музея, помещавшегося в здании Александровского лицея. Об этом сообщила газета «Русское слово» 23 марта 1917 года.

Сейчас единственный способ докопаться до смысла таинственных слов – это попытаться узнать, не догадался ли кто-нибудь добиться разгадки этой строчки прежде нас, до пропажи талисмана.

Жуковский, к которому попал перстень сразу же после гибели Пушкина, ничего не знает о значении надписи: «Печать моя есть так называемый талисман; надпись арабская, что значит, не знаю. Это Пушкина Перстень, им воспетый и снятый мною с мёртвой руки его».

После смерти Василия Жуковского перстень по праву наследования переходит к его сыну Павлу Васильевичу. А тот подарил его в Париж, Ивану Тургеневу.

«Я очень горжусь обладанием пушкинского перстня, – писал тот, – и придаю ему так же, как Пушкин, большое значение. После моей смерти я бы желал, чтоб перстень был передан графу Л.Н. Толстому, когда настанет час, граф передал бы этот перстень по своему выбору достойному последователю пушкинских традиций между новейшими писателями».

Не был ли Тургенев настолько любопытным человеком, чтобы доискаться до смысла таинственного изречения? Оказалось, что да, Тургенев был таким любознательным человеком.

Получив в 1878 году диплом почётного доктора Оксфордского университета и отбыв в Англию по этому поводу, он взял с собой и перстень, чтобы показать его какому-нибудь знаменитому ориенталисту.

13 августа 1880 года он пишет из городка Кобура в Нормандии исследователю В. Гаевскому:

«Посылаю вам при сём два свидетельства (о кольце и волосах) и пришлю вам в переводе мнение оксфордского учёного о надписи на кольце».

Гаевский, надо думать, с нетерпением ждал следующего письма, но, по какой-то причине, так его и не дождался.

«Мнение это, – сетует он, – так и не было доставлено, и даже впоследствии не отыскано Тургеневым. Разбирая в 1885 г., по поручению г-жи Виардо, вместе с Анненковым бумаги Тургенева, я вспомнил о записке оксфордского учёного, но в бумагах покойного ее не оказалось».

В уголовной хронике, сообщившей о краже в Александровском лицее, надпись эта оказывается уже и не арабской даже:

«Среди похищенных вещей находится золотой перстень, на камне которого надпись на древнееврейском языке».

И всё-таки надпись успели расшифровать. Причём, наверное, к всеобщему разочарованию. Сужу об этом по тому, что мне, начавшему эти поиски разгадки маленькой тайны и прошедшему, не без труда, до её конца, стало жаль собственных обманутых ожиданий. Мне даже кажется, что лучше бы эта тайна не открывалась вовсе. Она оставляла и составляла повод для игры воображения, которое могло прорасти великолепным цветком. И вот он увял.

В музей Пушкина при Александровском лицее перстень с сердоликом передала Полина Виардо. Тут и началась довольно кропотливая для столь маленького текста работа над ним.

Надпись переводил «московский старший раввин» З. Минор, потом – «академик и профессор» Д.А. Хвольсон, ещё раз свели воедино все переводы О.И. Боннет, А.Я. Гаркави и Д.А. Хвольсон. Пришли, наконец, к окончательному мнению. Пушкин, вероятно, был бы несколько сконфужен, когда узнал бы, что долгое время оттискивал на отправляемых конвертах следующий невольный свой псевдоним: «Симха, сын почётного рабби Иосифа-старца, да будет благословенна его память».

Надпись на перстне по-русски была опубликована в «Альбоме московской Пушкинской выставки» в год смерти княгини Воронцовой. Перевод был сделан гораздо раньше и вполне мог дойти до неё. Смутила ли её эта давняя ошибка? Во всяком случае, она могла вполне утешить себя тем, что память об этой истории навечно осталась в прекрасных стихах, заодно обессмертивших и её, молодую и прекрасную.

Но, если вернуться к чисто русскому суеверию, то никакой ошибки и не было. Русское чародейство определяло силу заговорённой вещи не в надписи, а в самом камне. Название «сердолик», как нетрудно догадаться, славянского происхождения и одним из корней своих имеет слово «сердце». Уже и поэтому можно судить, что камень этот в русской символике ориентирован на сердечные дела. Так оно и отмечено в одном из средневековых «азбуковников». Камень сердолик в самом деле был талисманом любви. Красным цветом своим он отображает пламень страсти. Тот, кто носит его, тот храбр в делах любви и гарантирован от поражений на запутанных путях её.

У Пушкина были ещё перстни. Всего, кажется, четыре. Один был с изумрудом.

«Если на изумруд глядеть долго, тогда зрачок человека укрепляется, и глаза от возможных недугов в здравии сохраняет, и тому, кто носит его, веселье придаёт».

Это опять из русского лечебника шестнадцатого века.

* * *

Рассказы о необычайном. Странная эпидемия обнаружилась однажды недалеко от российской столицы. Туда послан был весьма просвещенный для своего времени лекарь Рампау. Рапорт его, направленный в медицинскую коллегию, стоит прочесть:

«По прибытности моей сюда, в Шатскую провинцию, приходит ко мне много из деревенских обывателей мужеска и женска полу, объявляя о себе нутренныя порчи, но токмо какия оныя порчи – в медицине и науке признать невозможно, ибо уповательно как через одно еретичество.

Нынешнего году, во 2-й день, призван я был в город Темников, в дом воеводский, для пользования у сожительницы его перста; и будучи в тракте, стал ночевать в деревне Буднех-Майданех, у крестьянина Алексея Иванова. Оного Иванова мать стала мне жалобы приносить, что сноха её, Алексеева жена Алёна, уже двадцать лет с мужем живет, а детей не родит и всё сохнет, – которая ей признаётся в порче. Того же вечера после свекрови пустила (в избу) помянутая Алёна трёх видов овец и спустила из коробья одного ненка и загасила огонь, – в которых овец, погодя через час, стал великий стук, и с хозяйкою стали человеческим голосом сквернословить, тихо говорить более двух часов, – которых я признаваю – одного еретичества; отчего я, от великого страха и ужасти, принужден из избы выбежать и разбудить имеющего(ся) при мне города Темникова солдата Петра Животина, который спал в возке моём для аптеки; и велел ему огонь вздуть, и послал за старостою Фёдором Слёзкиным. И промеж того время, при огне, стали те овцы паче человеческим голосом репетировать с тех слов, что без огня говорили. И по приходе старосты объявил я ему оные недостатки, чтоб он тех овец держал и в деревне осмотрится – кого в той деревне в домех не имеется. Но токмо оный староста с великим (страхом?) ответствовал мне: “Этаких овец у нас много, и оне надобны, ты не фискалом ли сюды приехал?”. А когда он услышал об моём имени, откуда я, то он стал покорен и просил, чтобы я это уничтожил и за то хотел, с народом собрався, мне поклон отдать; на что я ему сказал, что ни его поклон, ни тысяча мне не надобна, а присяги своей не нарушу. И староста пошёл; и овцы паки стали, при помянутом солдате, человеческим голосом говорить: меня по имени, отчеству и фамилии называют, тако ж и о себе имена человеческие сказывают; один из них – Фёдор, а двое – Гаврилы; и называющийся Фёдором показался с затылку в виде дьявольском, весь чёрного лица, из левого уха высунул большой красный язык. Тако ж много крат при оном солдате моё имя, отчество и прозвание называли и просили: “Выпусти нас!” Напротив того, я говорил: “Староста отступился; как хочет хозяйка, а я вас не выпущу”. И объявил я этой хозяйке: “Егда ты их хочешь?”. А хозяйка мне объявила: “Как мне суседов не знать!..”. По которому ея ответу овцы зачали многократно при солдате человеческим голосом говорить: “Алёна, выпусти нас!”. И тогда она, хозяйка, про прежнюю свою утайку и, стыда ради, вся в лице покраснела и зачала плакать… В чём по присяжной моей должности и по евангельской заповеди, провинциальной канцелярии для ведома рапортую…».

* * *

…Перечитал то, что написано, и заметил один большой недостаток в записях. Маленькая занимательность как будто присутствует, а порядка нет. Нет стержня, который литератор с опытом находит сразу и на который потом нанизывает содержание, чтоб не рассыпалось.

Попытаюсь возвратиться к той схеме, о которой говорил. Буду составлять как бы энциклопедию. Энциклопедию пушкинского суеверия, которая, мне это ясно уже окончательно, вобрала в себя едва ли не всё русское суеверие. Тут мне необходимо повторить начальную свою цель. Пушкин, как русский человек и русский характер, был настолько объёмен и широк, что вместил в себя всё русское. В том числе и предрассудки, которые являются ярчайшей краской народной натуры. Вот с такой стороны хотелось бы подойти к теме и возвысить её, хотя бы в собственных глазах, непосредственным касательством к душе человека, воплотившего в себе в наибольшей полноте разнообразные стороны национального духа.

Когда мы, люди средних достоинств, судим о гениальности, мы унижаем её, пытаясь мерить собственным аршином. Отсекая от глыбы гранитные наросты, которые, как нам кажется, её не украшают, мы впадаем в типичную ошибку посредственности, не умеющей охватить великое единым взглядом. Мы видим всё по отдельности, и это мешает видеть красоту и законченность целого. Так я хочу думать о Пушкине. Бывают такие скульптуры, которые надо рассматривать под разными углами зрения и запоминать линию любого ее поворота, потому что в каждой линии скрыта неожиданность, доказывающая, что перед вами именно великое произведение. Так пушкинское суеверие показывает нам эту натуру с иной стороны и только довершает полноту и законченность его гениальной сути.

Странная привязанность к вытравляемым просвещенным веком чертам старой наивной мудрости нашего народа для меня лично является знаком изысканности его внутренней культуры, его духовного облика… Он сам это выразил в таких словах: «…заметьте, что неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности». Добавить бы только, что неуважение к предкам проявляется в любых формах непростительной нашей забывчивости, в том числе и к трогательному опыту связывать малое в своей душе с необъятной жизнью Вселенной, угадывать и видеть влияние каждого мгновения своей жизни на весь ход земного уклада, крепить так нужное и сегодня стремление жить в ладу с природой и миром.

Заблуждения эти, если продолжать их так называть, чище, красивее, а, может быть, и нужней, во всяком случае безобиднее многих истин, которыми мы, не стесняясь, жили многие годы напрасной жизни…

Начнем с того, что небесполезность его суеверных знаний выразилась в том, что в русскую словесную культуру навечно вошли многие строки и целые стихи, ими навеянные. Можно сказать больше – лучшие его произведения задуманы так, что стержнем их является какая-нибудь значительная деталь русского суеверия.

Предсказания волхвов в «Песне о Вещем Олеге», полный чудовищных подробностей сон Татьяны в «Онегине», пророческий сон Петруши в «Капитанской дочке», опять же сон Германна в «Пиковой даме», и ещё один сон – Григория в «Борисе Годунове». Пушкина можно было бы винить в однообразии приёмов, если бы не великолепная поэтическая изобретательность, проявленная им в каждом отдельном случае, когда ему понадобилось описывать сон, например.

Раз уж речь пошла о снах, доведём мысль до конца.

«Все тот же сон! возможно ль? Проклятый сон», – восклицает Григорий Отрепьев, проснувшись в келье Пимена.

Надо думать, что Пушкин знал способы толкования сновидений, поскольку сон Григория он построил так, что его достаточно легко разгадать и без специальной подготовки:

Мне снилося, что лестница крутая

Меня вела на башню; с высоты

Мне виделась Москва, что муравейник;

Внизу народ на площади кипел

И на меня указывал со смехом,

И стыдно мне и страшно становилось —

И, падая стремглав, я просыпался…

Собственно, здесь гадание – наоборот. Пушкину известен результат, к которому надо привести трагедию, и он строит и конструирует сон так, чтобы он соответствовал этому результату. Он подтасовывает сон Григория под дальнейший ход повествования, и, разумеется, под известный ему ход всамделишных событий. Выходит так, что вся трагедия «Борис Годунов» есть великолепнейшее из когда-либо исполненных гаданий о сне.

И по сну Петруши Гринева можно предугадать дальнейшее развитие сюжета «Капитанской дочки».

«Мне приснился сон, которого никогда не мог я позабыть и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные обстоятельства моей жизни. Читатель извинит меня: ибо вероятно знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам. (Тут, мне кажется, в некотором роде очень важное именно для нашего повествования признание самого Пушкина. – Е.Г.)

Я находился в том состоянии чувств и души, когда существенность, уступая мечтаниям, сливается с ними в неясных видениях первосония. Мне казалось, буран ещё свирепствовал, и мы ещё блуждали по снежной пустыне… Вдруг увидал я ворота и въехал в барский двор нашей усадьбы. Первой мыслью моей было опасение, чтоб батюшка не прогневался на меня за невольное возвращение под кровлю родительскую и не почёл бы его умышленным ослушанием. С беспокойством выпрыгнул из кибитки и вижу: матушка встречает меня на крыльце с видом глубокого огорчения. “Тише, – говорит она мне, – отец болен, при смерти и желает с тобою проститься”. Поражённый страхом, я иду за нею в спальню. Вижу, комната слабо освещена; у постели стоят люди с печальными лицами. Я тихонько подхожу к постеле, матушка приподымает полог и говорит: “Андрей Петрович, Петруша приехал; он воротился, узнав о твоей болезни; благослови его”. Я стал на колени и устремил глаза мои на больного. Что ж?.. Вместо отца моего, вижу – в постеле лежит мужик с чёрною бородою, весело на меня поглядывая. Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: “Что это значит? Это не батюшка. И с какой мне стати просить благословения у мужика?” “Все равно, Петруша, – отвечала мне матушка, – это твой посаженный отец; поцелуй у него ручку, и пусть он тебя благословит…” Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и стал махать во все стороны. Я хотел бежать и не мог; комната наполнилась мёртвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах… Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: “Не бойсь, подойди под мое благословение…”. Ужас и недоумение овладели мною…».

Страшный мужик Пугачёв и в самом деле скоро сделает Петруше такие одолжения, на которые и отец родной не был бы способен. И в самом деле благословит важнейшие его шаги по жизни. Сон Петруши настолько символичен, что является почти готовым планом всей «Капитанской дочки».

Сны в пушкинских произведениях подсказывают некие символы, которые обязательно наводят нас на более или менее верные догадки о содержании и дальнейшем течении действительной или художнически воссозданной жизни. Из этого, собственно, исходят и все профессиональные гадатели. Нет сомнения, что в русских способах снотолкования отразилась давняя языческая традиция, восходящая к бесконечно далеким временам.

Коль мы постановили доискиваться, вослед Пушкину, до исторических корней суеверия, попробуем по-своему реконструировать и эту традицию.

Древнейшим и, как отмечается, выдающимся толкователем снов был одиннадцатый сын библейского Иакова – Иосиф. Как утверждает авторитетнейший этнограф Э. Тайлор, его можно считать и основателем символических объяснений виденного во сне.

«Нельзя выбрать лучшие образцы, – утверждает он, – для иллюстрации основного принципа подобных мистических объяснений, чем приводимые в Библии подробности и толкования снов Иосифа о снопах, о солнце, луне и одиннадцати звездах, о вине и корзине с хлебами, о тощих и жирных коровах, о пустых и полных колосьях».

Для тех, кому дальнейшие цитаты мои покажутся длинными, поясняю: раз уж я говорил о составлении в рамках этого повествования частичной энциклопедии русского суеверия, то мне хотелось бы сделать ее как можно более полной, включив уже известные, имевшие широкое хождение, приемы толкований. Я не пытаюсь, конечно, написать практическое руководство. Просто хочу включить в неё то, что могло быть известно Пушкину, влиять на его характер и творчество.

Два изобретённые Пушкиным сна полностью повторяют схему библейского толкования сна по символам, в нём заключённым. Пушкин, конечно, знал о толковании Иосифа. Может быть, оно и явилось для него примером.

Именно по этой причине будет не лишним привести его здесь. Оно вполне соответствует духу нашей энциклопедии. К тому же это поможет нам отыскать, приблизиться к истокам одного из способов русского гадания по снам.

«Он (Иосиф) сказал им (братьям): выслушайте сон, который я видел:

вот мы вяжем снопы посреди поля; и вот, мой сноп встал и стал прямо; и вот, ваши снопы стали кругом и поклонились моему снопу».

Символ тут настолько прозрачный, что братья сразу уразумели, что к чему.

«И сказали ему братья его: неужели ты будешь царствовать над нами? И возненавидели его ещё более за сны его и за слова его».

«И видел он ещё другой сон и рассказал его (отцу своему и братьям своим), говоря: вот, я видел ещё сон: вот, солнце и луна и одиннадцать звёзд поклоняются мне.

И он рассказал отцу своему и братьям своим. И побранил его отец его и сказал ему: что это за сон, который ты видел? Неужели я и твоя мать и твои братья придём поклониться тебе до земли?»

Дальше мы опустим несколько эпизодов и включимся в библейское действо, которое разворачивается уже у фараона на земле египетской. Иосиф заключён в темницу.

«Однажды виночерпию и хлебодару царя Египетского, (тоже) заключенным в темницу, виделись сны, каждому свой сон, обоим в одну ночь, каждому сон особенного значения.

И пришел к ним Иосиф поутру, увидел их, и вот, они в смущении.

И спросил он царедворцев фараоновых, находившихся с ним в доме господина его под стражею, говоря: отчего у вас сегодня печальные лица?

Они сказали ему: нам виделись сны, а истолковать их некому. Иосиф сказал им: не от Бога ли истолкования? расскажите мне.

И рассказал главный виночерпий Иосифу сон свой и сказал ему: мне снилось, вот виноградная лоза передо мною; на лозе три ветви; она развилась, показался на ней цвет, выросли и созрели на ней ягоды; и чаша фараонова в руке у меня; я взял ягод, выжал их в чашу фараонову и подал чашу в руку фараонову.

И сказал ему Иосиф: вот истолкование его: три ветви – это три дня; через три дня фараон вознесёт главу твою и возвратит тебя на место твоё, и ты подашь чашу фараонову в руку его, по прежнему обыкновению, когда ты был у него виночерпием; вспомни же меня, когда хорошо тебе будет, и сделай мне благодеяние, и упомяни обо мне фараону, и выведи меня из этого дома…

Главный хлебодар увидал, что истолковал он хорошо, и сказал Иосифу: мне так же снилось: вот на голове у меня три корзины решетчатых; в верхней корзине всякая пища фараонова, изделие пекаря, и птицы (небесные) клевали её из корзины на голове моей.

И отвечал Иосиф и сказал ему: вот истолкование его: три корзины – это три дня; через три дня фараон снимет с тебя голову твою и повесят тебя на дереве, и птицы (небесные) будут клевать плоть твою с тебя.

На третий день, день рождения фараонова, сделал он пир для всех слуг своих;

и возвратил главного виночерпия на прежнее место, и он подал чашу в руку фараонову; а главного хлебодара повесил (на дереве), как истолковал им Иосиф».

Сам же Иосиф по-прежнему томится в темнице.

«По прошествии двух лет фараону снилось; вот, он стоит у реки; и вот вышли из реки семь коров, хороших видом и тучных плотью, и паслись в тростнике;

но вот после них вышли из реки семь коров других, худых видом и тощих плотью, и стали подле тех коров, на берегу реки; и съели коровы худые видом и тощие плотью семь коров хороших видом и тучных. И проснулся фараон, и заснул опять, и снилось ему в другой раз; вот, поднялись на одном стебле семь колосьев тучных и хороших; но вот, после них выросло семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром; и пожрали тощие колосья семь тучных и полных колосьев. И проснулся фараон и понял, что это сон».

Иосиф, призванный из темницы (вспомнил-таки его, наконец, виночерпий), разгадал эти сны так: «Семь коров хороших, это семь лет; и семь колосьев хороших, это семь лет: сон один; и семь коров тощих и худых, вышедших после тех, это семь лет; и семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром, это семь лет голода».

Дальнейший рассказ говорит, что так оно и вышло.

Мог Пушкин знать и о первом профессиональном сногадателе из Далдиса греке Артемидоре (135 – 200 гг. по Р. X.). Он – автор знаменитого сочинения на эту тему. Все его толкования пересказывать мы не будем. Приведём только несколько примеров толкований, основанных на разгадке символов, увиденных во сне. Именно такой подход к гаданию распространился после Артемидора повсюду, стал как бы интернациональным, в том числе повлиял и на русских толкователей.

«Если ремесленник видит, что у него много рук, то это хорошее предвестие: у него всегда будет довольно работы. Сон именно означает, что ему нужно будет много рук. Кроме того, этот сон имеет хорошее значение для тех, кто прилежен и ведёт добропорядочную жизнь. Я часто наблюдал, что он означает умножение детей, рабов, имущества. Для мошенников такой сон, напротив, предвещает тюрьму, указывая, что много рук будет занято ими".

«Некто привез своего сына на олимпийские игры в качестве метателя диска и затем увидел во сне, что сын его убит на ристалище и похоронен. Молодой человек, конечно, возвратился победителем и имя его было увековечено на мраморной плите, как делается это на памятниках покойников».

«Некто видел сон, что его трость сломана. Он заболел и охромел. Трость означала здесь его благосостояние и здоровье. Он был очень огорчён и грустил, тяготясь своим калечеством; и снова увидел сон, что его трость сломалась. Немедленно после этого он выздоровел. В этом случае сон обозначал, что ему не нужна больше трость».

«Некто видел, что ест хлеб, макая его в мед. После этого он занялся философиею, сделался мудрым и этим приобрёл большие богатства. Мёд означает сладость познания, хлеб – богатство и обилие».

Значительную коллекцию снов-символов собрал из многих древних и средневековых авторов и сочинений Эдуард Тайлор в книге «Первобытная культура».

Дурной запах означает неприятность, а мытьё рук – избавление от беспокойства. Обнимать кого-нибудь из самых любимых – очень счастливое предзнаменование. Отнятые ноги означают путешествие; плакать во сне – к радости, а потерять во сне зуб значит потерять друга (к этому можно добавить одно любопытное свидетельство: «… он (Пушкин),– пишет М.Н. Погодин, – сказывал, что в бытность свою в своей деревне ему приснилось накануне экзекуции над пятью повешенными известными преступниками (декабристами), будто у него выпало пять зубов»). Тот, кто видел, что у него вынули ребро, вскоре увидит смерть своей жены. Гонятся за человеком – к прибыли. Женитьба во сне означает, что умер кто-нибудь из родных. Кто видит много кур вместе, тот будет ревнив и ворчлив, а тот, кого преследует змея, должен остерегаться злых женщин. Видеть во сне смерть – к счастью и долголетию. Плавать и ходить по воде вброд – хорошо, лишь бы голова была над водой. Ходьба во сне через мост предвещает, что вы оставите хорошее положение, чтобы искать лучшего, а видеть во сне дракона означает, что вы увидите важного господина, вашего начальника или какого-нибудь чиновника…

Конечно, собранный здесь краткий «сонник» имел бы больше смысла, если бы мне ведомо было, каким образом наши далёкие предки пришли к тому или другому толкованию сна, на чём они основывались, какая нить ассоциаций и утраченного знания могла привести древнего знатока именно к такому заключению. Пушкин, «добиваясь смыслу» в суеверных символах, конечно, хотел в первую очередь знать это. Много ли он узнал, об этом нам неведомо. А жаль. Моя задача намного облегчилась бы. Сейчас же по поводу толкования сновидений ясность есть только в одном. Мотивы предсказаний уже не восстановить. Ассоциативный ряд, приводящий от символа к разгадке его, утрачен навсегда. Отгадка каждого сна настолько неожиданна, что воспринимается как полный произвол. Но надо быть уверенным, что не всегда так было.