скачать книгу бесплатно
Когда Ян внезапно обнял её за плечи, Полли чуть не подпрыгнула, и только его тяжёлая рука заставила её остаться на месте. Выпучив глаза от изумления, она повернулась к нему, и он тут же припал губами к её уху.
– Тише, Полли, ну сделай вид, что тебе не противно.
Она словно окаменела в кресле, пока Ян изображал нежность, перебирая её волосы и жарко шепча на ухо вещи, которые она меньше всего ожидала от него услышать.
Он уже пять лет работал в газете и был очень бойким молодым человеком, стремительно обраставшим полезными знакомствами. Это привело к тому, что часть рабочего времени и почти всё свободное Ян посвящал одному маленькому хобби – организации побегов из страны для тех, кто того желал. Он был важным звеном в длинной и не известной ему самому до конца цепи, которая работала на то, чтобы хоть кто-то в этом городе обрёл свободу при жизни. Ян сводил беглецов с нужными людьми, подключал связи, и цепочка тянулась дальше: к фальшивым документам, бесценным штампам в паспортах и фирменным автомобилям Управления, на которых они добирались до КПП.
– Мы подполье, но не в том романтическом смысле, который в это понятие вкладывает пропаганда. У нас нет лидера, мы не поём гимнов и не сочиняем политическую программу. Мы заняты делом, никогда не собираемся больше двух и пока не настолько обезумели, чтобы пытаться свергнуть Совет. Хотя, кто знает, может, когда-нибудь и представится случай…
Чем дольше он говорил, тем меньше Полли верилось в то, что такое возможно. История звучала, как сюжет дешёвого шпионского романа, а Ян меньше всего походил на члена сопротивления. Но он не замолкал и, хотела она того или нет, рассказывал всё в таких подробностях, что волосы шевелились на голове.
– Наша сеть проникла весьма глубоко – у нас повсюду осведомители, даже в Управлении. Сил пока недостаточно, чтобы покушаться на режим, а вот помочь ему ослабнуть, переправляя людей через границу, – всегда пожалуйста. В счастливый год нам удаётся освободить полсотни семей, а это не так уж мало, как тебе может показаться. Загвоздка в том, что единственный выезд из города, как ты знаешь, лежит через КПП, а все попытки перелезть через стену заканчиваются решетом в груди. Поэтому главная наша задача состоит в том, чтобы у пограничников не возникло вопросов к документам. Мы делаем новые паспорта, пропуски, разрешения на выезд, но всё это ничего не гарантирует, потому что на КПП обитают самые злобные Псы, которые цепляются к каждой букве. Если у наших клиентов получается преодолеть первый этап, это почти победа. Дальше их ждёт проводник и тяжёлая дорога через леса и болота до самой границы Республики. Иногда их ловят, но чаще нет. Затеряться в глуши и пройти границу, минуя снайперские вышки, намного легче, чем просто выехать из города.
Желающих сбежать всегда больше, чем тех, кого мы можем позволить себе
вывезти. Некоторым приходится отказывать, например таким, как Адам. Псов не провести, когда дело касается людей, так или иначе связанных с аннулированными. А уж тех, кто хоть раз попадал в Управление, они всегда узнают в лицо. Кстати, тебя и Тома я бы тоже не рискнул вывозить – скорее всего, вы у них на особом счету, так, на всякий случай, – Ян мило улыбнулся, а у Полли внутри неприятно похолодело. – Ну а в целом, работа у нас неплохо поставлена, хотя осечки иногда, конечно, случаются. Главное условие для беглецов – покончить с собой прежде, чем Управление до них доберётся. Они всё равно не жильцы, а нам, как ты понимаешь, не нужно, чтобы Псы поняли, откуда ветер дует. Когда их ловят, ребята глотают таблетку, которую мы заранее выдаём, и… – он сделал выразительный жест, от которого у Полли по спине пробежали мурашки. – Хуже, когда попадаются наши. Если, например, схватят тебя, это ещё ничего. – Она вздрогнула. – Ты знаешь и всегда будешь знать только меня. А вот если им попадусь я и не успею принять меры, есть шансы, что подполью или, по крайней мере, значительной его части, придёт конец.
– И что нужно делать, чтобы не попасться?
Ян беззаботно пожал плечами.
– А ничего. Кроме того, что ты и так делаешь каждый день, – не болтать на улице, вести себя скромно и надеяться на лучшее. Да, и, конечно, таблетку тебе выдадим тоже. Ну а у меня ещё есть кое-какие связи, благодаря которым я надеюсь протянуть подольше. Впрочем, это в любом случае не бесконечная история…
Они помолчали.
– Что ты хочешь от меня? – наконец спросила Полли.
Не выходя из роли, Ян посмотрел на неё влюблёнными щенячьими глазами и приобнял ещё крепче.
– Мне нужна помощь. Один я уже зашиваюсь и, по правде говоря, опасаюсь, что это скажется на качестве работы. Не хочу чувствовать себя массовым убийцей, знаешь ли. А чтобы не стать виновником неудачных побегов, я должен иногда отдыхать. От тебя не потребуется ничего особенного: к тебе время от времени будут обращаться люди, с которыми нужно провести собеседование. Отсеять тех, кому мы не сможем помочь, а остальных свести со мной. Просто ещё одно звено в цепи. Чем больше звеньев, тем больше шансов, что наша, кхм, организация продержится ещё какое-то время.
– А если я откажусь, ты сотрёшь мне память нейрализатором? – Полли вдруг вспомнила фильм, который когда-то ей пересказывал Том.
К её удивлению, Ян понимающе хмыкнул.
– Нет, тогда мне всего лишь придётся тебя убить.
Она нервно рассмеялась, а он ободряюще потрепал её по плечу.
– Подумай хорошенько, потому что, если согласишься, назад дороги не будет.
«Есть две таблетки: красная и синяя», – зазвучал в голове голос Тома. Полли отмахнулась.
Она согласилась прямо там, в кинотеатре, без всяких раздумий. Позже она удивилась лёгкости, с которой подписалась на это, но в тот момент, как ей казалось, думать было не о чем. Полли живо вспомнился приют и то, с какой готовностью они тогда бросались навстречу приключениям. Ни разу в жизни она не отказывалась от них и разве могла поступить иначе теперь?
Но была и другая причина, глубже и серьёзнее её любви к авантюрам. В последнее время, а вернее уже около года, ей всё меньше нравилось просыпаться по утрам. Жизнь после приюта оказалась далека от её наивных представлений, и Полли медленно скатывалась в апатию. Вся эта учёба, парикмахерская, заработанные гроши, которые уходили в основном на еду, плохие продукты, плохая одежда, съёмная конура – разве об этом она мечтала в детстве? Глупо было верить, будто за воротами её первого дома ждёт какая-то иная, более приятная жизнь, но, оказывается, она всё-таки верила. И та реальность, с которой Полли столкнулась в восемнадцать лет, с каждым днём угнетала её всё сильнее.
Можно было сколько угодно заливать эти мысли вином по вечерам на кухне у Тома, болтая о фильмах, которые он смотрел в детстве, и сочиняя сценарии для своих, которые они могли бы снять где-то в другом мире. Можно было сыпать шутками на работе, подравнивая чёлку какой-нибудь Магдалене, а потом выметать её волосы из-под кресла, другой рукой запихивая в карман фартука деньги, благодарить её за то, что не требует сдачи и улыбаться во все зубы. Можно было гулять в парке, кормить уток в пруду и часами сидеть у реки, поедая безвкусный батон и думая о том, куда эта река течёт и кто сидит на её берегу за тысячи километров отсюда.
Но всё это было враньём, убогой попыткой посыпать шоколадной стружкой давно протухшее печенье. А Полли устала врать себе и делать вид, будто жизнь не так уж плоха. У неё не осталось причин просыпаться по утрам, ни единой. И если впереди её ждали десятки лет такой же пустоты, она не хотела жить так долго.
Ян, сам того не подозревая, спас её от бездонной ямы, куда Полли начинала проваливаться, рискуя никогда больше не выбраться на свет. Она ухватилась за своё новое занятие, как за верёвку, и карабкалась вверх, наплевав на риск.
В парикмахерскую №6 начали заходить необычные клиенты – те, кто прознал о том, что к Полли можно обратиться за особого рода помощью. Они являлись на стрижку, на покраску, на уход за бородой, да чёрт возьми, на удаление зубов готовы были к ней прийти. Она узнавала их сразу по особенному взгляду, иногда по неловкости и нервозности, с которыми они держались. Это было опасно, безумно опасно, и ей приходилось включаться в игру и искриться на пределе возможностей, лишь бы никто не заметил, как неестественно они себя ведут.
Она назначала им встречи в затрапезных кабаках или столовых на отшибе города, подальше от работы и дома, а иногда – на людных улицах и в парках, где по выходным было не протолкнуться от гуляющих семейств. Она выслушивала их истории, очень много похожих историй, и чувствовала себя последней негодяйкой, когда приходилось отказывать в помощи.
Эти истории стали сниться ей по ночам, пока в конце концов Полли не заработала бессонницу. В редкие удачные ночи, когда всё-таки удавалось заснуть, она то и дело вскакивала от малейшего звука, а потом лежала часами, уставившись в темноту с бешено колотящимся сердцем. У неё появилась привычка незаметно оглядываться, шагая по улице, а перед тем, как войти в подъезд, она с тревогой осматривала двор. И теперь повсюду – между полками в магазине, на лестничной клетке, возле двери квартиры, в тёмной ванной, в платяном шкафу – её подстерегали Алмазные Псы. Они были терпеливы, они никуда не торопились и сидели, затаившись, бесстрастно ожидая, когда настанет их час.
Всё чаще Полли возвращалась с работы через маленький круглосуточный магазин, где покупала вино на вечер. В мигающем холодном свете ламп она смотрела, как низенький сморщенный продавец с глубокими тенями под глазами и под каждой морщиной пробивает её нехитрые покупки, не менявшиеся день ото дня. Лишь однажды он поднял на неё глаза, и Полли прочла в них не то осуждение, не то жалость. Должно быть, в резком белом свете, который не очень-то хорошо разгонял темноту, она выглядела больной.
То, что начиналось, как весёлое приключение, очень быстро обернулось для неё кошмаром. Теперь единственным, что занимало Полли, стали нервозные размышления об ошибках, которые она могла допустить и которые непременно всех погубят. В голове непрерывно крутились воспоминания о встречах с клиентами, вновь и вновь проигрывались диалоги, всплывали мельчайшие детали выражения их лиц. Постоянные поиски осечки превратили Полли в дёрганого параноика. Как ей при этом удавалось следить за собственным лицом, поведением и интонациями, так и осталось для неё загадкой. Видимо, некая высшая сила, оберегающая новичков, помогла ей не выдать себя в те первые годы.
И всё же она ни секунды не жалела о своём решении. Быть полезной, помогать людям, пусть даже её роль в их побеге была крошечной, казалось Полли важнее собственных переживаний.
Правда, эти переживания не ограничивались страхами о провале. Истинный ужас накрыл её, когда Полли осознала, что не сможет ни о чём рассказать Тому. Он никогда не узнает о её новом хобби, никогда не разделит с ней эту тяжесть. Она не представляла, как будет жить, скрывая это от самого близкого человека. Даже думать было невыносимо. Только теперь она прочувствовала всю глубину одиночества, до самого дна, одиночества, которое больше нельзя прикрыть никакими спасительными выдумками, нельзя затолкать под газетку, словно мусор. Оно было окончательным, безжалостным и очень честным – тем самым, в котором всё живое рождается и умирает.
В тот год они сильно отдалились друг от друга, точнее, отдалилась Полли, стараясь всё свободное время забивать шумными и бессмысленными развлечениями – походами в бары с коллегами, покерными вечерами дома у Греты, свиданиями с малознакомыми парнями. Чем угодно, лишь бы не пить дома одной, пока не вырубится. В те редкие дни, что они всё-таки встречались с Томом, она почти всё время молчала, и ему приходилось болтать за двоих – много, лихорадочно, не позволяя даже краткой паузе повиснуть между ними. Конечно, он не был слепым, но все осторожные расспросы Полли пресекала так жёстко, что вскоре он перестал пытаться.
Но однажды всё изменилось.
Это случилось зимой, в сыром и ветреном феврале, на второй год участия Полли в подпольной работе. Ян пришёл на стрижку без записи, пришёл только затем, чтобы шепнуть ей, пока остальные были заняты разговорами о паршивой погоде, что всё провалилось.
Полли не изменилась в лице, ведь рядом были Грета, Инга и даже Натан выглянул из кабинета поболтать. Она коротко кивнула, а Ян уже через пять минут убежал по своим делам, звякнув на прощание дверным колокольчиком и впустив в помещение стылый морозный дух и ворох снежинок. Оставив Полли, оглушённую и онемевшую, стоять перед зеркалом с расчёской в руках.
Их звали Петер и Лина, их сыну Робби было семь месяцев. Они мечтали вырастить его там, где не придётся биться за кусок мороженной свиной лопатки и кое-какую жизнь, весь смысл которой сводился к ежедневной, безрадостной и чаще всего тщетной борьбе за элементарные удобства. Они готовы были рискнуть, потому что в Республике им не светило будущее – Петер еле сводил концы с концами в часовой мастерской, а Лина, учительница младших классов, ухаживала за ребёнком, которому через несколько лет предстояло отправиться в школу изучать историю Революции и распевать гимны во славу Усатого. А ещё лет через десять – встать в строй рядом с родителями и включиться в бесконечную гонку по кругу за пищей и работой.
Полли представляла себе, как они сидели в тот вечер за ужином, скорее всего скудным, но, как они надеялись, последним в этом городе и этой стране, а спящий Робби сопел в соседней комнате. Она видела, как они разрезают жилистый бифштекс, а по телевизору идут вечерние новости, и занавески с грушами плотно задёрнуты, и они, сидя под абажуром в кружке уютного жёлтого света, чувствуют себя в безопасности. Вещи уложены, и завтра утром их ждёт первый шаг навстречу свободе. Ещё немного, и они вдохнут совсем другой воздух – воздух с запахом морской соли.
И в это время раздаётся звонок в дверь. Петер смотрит на Лину, а Лина – на Петера, вилка с ножом замирают в руках над тарелкой. Малыш Робби беспокойно ворочается во сне у себя в кроватке. Десять минут спустя их уже нет, бифштексы остывают, засыхая и превращаясь в подошву, плюшевый котёнок одиноко валяется на полу, а забытый всеми телевизор играет заставку прогноза погоды.
Позже Полли не могла вспомнить, как именно ушла из парикмахерской, что единственное обитаемое помещение – квартира на пятнадцатом этаже – пуста – скорее всего, сказалась больной. Следующее, что всплывало в памяти, как она сползла по стене у Тома в прихожей, как он отнёс её в комнату, словно ребёнка, баюкал её на руках, пока она безмолвно кричала, уткнувшись в его свитер.
Потом они пили коньяк. Сначала Том влил ей его чуть ли не насильно, чтобы прогнать шок, а затем она пила сама ещё и ещё. Она рассказала ему всё, до последней мелочи, больше не думая об опасности, наплевав на возмущение Яна и воображаемые шаги на лестнице. Том слушал молча, ни разу не перебил её, не отвёл от неё больших серых глаз. Его лицо ничего не выражало, и кто-то другой решил бы, что всё это не особенно его трогает. Но Полли слишком давно его знала и даже сейчас разглядела то, что скрывалось за бесстрастной маской.
Том был чудовищно зол.
Она замолкла на полуслове и подалась вперёд, коснувшись его плеча. Он моргнул, и наконец на его лице отразилось то, что он по привычке прятал. Том ничего ещё не успел сказать, как Полли заговорила сама охрипшим, но твёрдым голосом:
– Даже не думай об этом, слышишь? – она сжала пальцы на его плече. – Не смей разговаривать с Яном, он никогда не должен узнать, что я тебе всё рассказала.
Том смотрел на неё с непривычной жёсткостью, челюсти плотно сжаты. Полли хорошо знала, что нельзя недооценивать его упрямство, а сейчас он выглядел так, словно вот-вот потеряет контроль над собой. Она повторила медленно, чуть ли не по слогам, чтобы до него дошло:
– Ничего. Не. Говори. Яну.
После двух минут предельного напряжения Том резко встал и отошёл к окну. Теперь Полли созерцала его прямую спину, гадая, понял он её или нет.
– Я ничего не скажу Яну, – глухо произнёс он наконец. – Я просто размозжу ему голову, но ни слова не говоря, обещаю.
Опираясь на стол, Полли неловко поднялась с дивана. Её пошатывало от выпитого, голова кружилась, и ноги не хотели слушаться, но кое-как она заставила себя сделать несколько шагов навстречу окну. Она обняла Тома и прильнула к спине, которая на ощупь была словно деревянная.
Она не знала, как объяснить ему всё это, и не была уверена, что сейчас он её поймёт и вообще захочет услышать. Нужно было рассказать ему раньше – рано или поздно он всё равно бы узнал, но хотя бы не так. Не так.
Свитер заскользил под её ладонями – Том обернулся. Полли с опаской подняла на него глаза, она впервые не знала, чего от него ожидать.
Он смотрел на неё без злости, но с чем-то, что кольнуло Полли куда больнее. Он смотрел на неё так, как будто она ударила его исподтишка.
– Зачем ты в это влезла? – спросил он ровным тоном.
Полли молчала.
– Чёрт с ним с Яном, он просто урод, раз не постеснялся втянуть тебя в это. Но ты почему согласилась?
Полли смотрела на него, не моргая.
– Ты правда не понимаешь?
– Нет, не понимаю! Рано или поздно – и, скорее всего, не слишком поздно – кто-нибудь тебя сдаст, и ты никогда больше не выйдешь из подвалов. Может, Псы уже за тобой выехали, и если так, то что сделает Ян? Вытащит тебя? Нет, он бросится спасать свою задницу, пока тебя будут пытать на допросах.
– Ян куда больше рискует, чем я, и делает это уже несколько лет. Ничего не имею против, если он попытается спастись, потому что мне он помочь всё равно не сможет.
– Даже не сомневаюсь. Всё, на что он способен, это вербовать старых друзей, а там гори оно огнём.
Полли начала закипать.
– Тебе это не нравится? А жить в этом болоте тебя устраивает? Ты когда-нибудь задумывался о том, что всё могло быть иначе?
Он передёрнул плечами.
– Это демагогия, Полли. Есть мы и есть этот мир, и нужно учиться жить в нём, а не в фантазиях.
– О, кто бы говорил! – ядовито отозвалась она. – Это ты-то не живёшь в фантазиях?
– По крайней мере, не в фантазиях о светлом будущем. Мне хватает здравого смысла понимать, что при нашей жизни ничего не изменится.
– Конечно, не изменится, если сидеть сложа лапки. Я пытаюсь хоть что-то делать, потому что мне уже тошно от этого убожества вокруг.
– Ну и как твоё хобби спасёт нас от убожества? Ты помогаешь людям бежать отсюда, а не меняешь мир, в котором они живут, чтобы им захотелось остаться. Ты точно так же застряла в иллюзиях и ничего не хочешь видеть. Это опасные игры, но толку от них не больше, чем от сборищ в квартирах, где поносят Усатого и предаются мечтам о перевороте.
Она смотрела на Тома, не веря своим ушам, тщетно пытаясь прочесть на его лице какие-нибудь признаки того, что он говорит не всерьёз. Но он и не думал шутить, и осознание этого подняло внутри Полли такую волну гнева, что у неё потемнело в глазах. Сквозь грохочущую в ушах кровь она услышала собственный голос:
– И это говоришь мне ты? Любитель пудрить людям мозги киношками про вождя? Хочешь рассказать мне, как правильно бороться с режимом? Ну же, давай! С удовольствием послушаю, ещё и Яна научу, а то ведь он, дурачок, мучается столько лет без твоих мудрых советов.
Скулы Тома побелели, но он молчал, а Полли уже не могла остановиться.
– Ты неплохо устроился, сидишь в своей каморке и ни черта не желаешь знать, заботишься только о собственном удобстве. Строишь из себя возвышенного, не опускаешься до всей этой грязи. Конечно, где ты и где пошлая бытовуха! Плевать, что мы живём в сточной канаве, пока тебя лично не трогают. Пусть другие что-то придумывают и подставляются Псам, а ты лучше включишь очередное патриотическое дерьмо и заваришь себе кофе. Проснись уже! Мы питаемся отбросами, мёрзнем зимой без отопления и ходим по улицам, оглядываясь, и это ты называешь жизнью? Да в гробу я видала такую жизнь, пусть меня лучше сгноят в Упра…
Он закрыл ей рот ладонью, и Полли чуть не задохнулась от неожиданности, не успев набрать в лёгкие воздух посреди своей тирады. Мягко, но решительно Том уволок её назад к дивану, заставив сесть, а сам вернулся к окну, чтобы бросить быстрый взгляд на пустой тёмный двор и задёрнуть шторы. Полли больше не пыталась заговорить, её как будто выдернули из розетки и оставили сидеть на продавленном диване, мёртвую и обесточенную. Том опустился рядом с ней. Под ним жалобно скрипнула пружина.
– Если будешь так громко призывать Управление, они сюда точно заявятся.
Полли уже было плевать. Она сидела, не глядя на Тома, вообще не желая никогда больше его видеть. Теперь она жалела, что пришла к нему и открылась, неужели не понимала, как он отреагирует?
Нет, не понимала. У неё не было людей ближе него, Полли привыкла считать Тома частью себя и даже помыслить не могла, что тот может взбунтоваться. Как если бы собственная рука вдруг зажила своей жизнью и ударила её.
Они долго молчали, и Полли думала о том, как в этот час добраться до дома, не нарвавшись на неприятности. Встретить компанию пьяных весельчаков или патрульных было одинаково паршиво и одинаково вероятно. Зря она засиделась, зря вообще явилась сюда, но больше она не повторит такой ошибки.
Вдруг Том заговорил.
– Ты, конечно, права, я просто прячу голову в песок. Понимаешь, я не верю, что мы можем всё исправить. Но стараюсь верить в то, что можно стать счастливее хотя бы в собственном маленьком мирке. Я никогда не считал себя смелым или сильным, или достаточно умным, чтобы сражаться за всеобщую свободу. Мне это не по зубам. В магазинах всё равно будут продавать тухлое мясо. Детей всё равно будут водить в кино, даже если крутить его буду не я. Но если возня с плёнкой делает меня счастливее, если я могу купить что-то вкусное в Пустом доме, то зачем лишать себя этих крошечных радостей? Так мне легче не думать о «пошлой бытовухе».
Полли ничего не ответила. Том немного помолчал и добавил:
– Если ты скажешь, что это эгоизм, то снова будешь права. Я эгоист и не пытаюсь никого спасать. Пусть я прячусь от действительности, пусть я всего лишь жалкий мечтатель, но это всё, что у меня есть. Я просто хочу жить спокойно и заботиться о тех немногих близких, которые у меня остались. И знаешь, мне этого вполне достаточно.
– А мне недостаточно. – тихо и зло сказала Полли. – Я не могу делать вид, будто всё в порядке и утешаться сказочками про свой мирок, где тебя никто не достанет. Нас уже достали, разве ты не понимаешь? Твоих родителей аннулировали только за то, что они хранили фильмы! Как бы ты ни прятался в скорлупу, однажды тебя из неё вытащат – они всегда найдут повод. А если так, то пусть я лучше успею кому-нибудь помочь пока могу. Это всё равно что плюнуть Псам в лицо.
– Да, моих родителей аннулировали, – спокойно согласился Том. – И, если тебя тоже аннулируют, от моего мирка ничего не останется.
– Не волнуйся, фильмы про Усатого и вкусняшки из Пустого дома никуда от тебя не денутся, – сказала Полли язвительно.
Он ничего не ответил и отвернулся к окну, а ей вдруг расхотелось спорить. Гнев прошёл, словно его и не было, оставив вместо себя только грусть и тупую боль, которая саднила, как свежий порез. Какая же чушь все эти ссоры, когда трое ни в чём не повинных людей умирают в Управлении. И ведь у Тома не меньше шансов оказаться там завтра, пусть он и не работает на подполье. Достаточно сделать один неверный шаг, о котором ты можешь и не подозревать. Или быть выходцем из семьи аннулированных. Или просто быть.
Она смотрела на профиль Тома на фоне тёмно-зелёных штор и представляла, как его ведут под конвоем. Горло сдавил отвратительный спазм. Нет ничего хуже, чем лишиться последнего, что тебя держит здесь. Полли понимала, что он имел в виду, когда говорил о своём мирке. Если бы его забрали, ей тоже больше нечего было бы терять.
В ту ночь она осталась у Тома, и он перебрался на старый диван, а неделю спустя они сняли двухкомнатную квартиру, где жили по сей день. Стало невозможно и дальше притворяться, будто порознь им лучше, чем вместе, и, как бы Полли ни злилась на страусиную позицию Тома, его присутствие за стеной успокаивало, а без вечерних посиделок на кухне она уже едва могла уснуть ночью. Каждый жил своей жизнью, но обоим было достаточно знать, что дома их ждёт кто-то близкий. Полли редко заговаривала о своей «второй работе», как она её про себя называла, и они с Томом почти никогда не ругались. Им не хотелось даже вспоминать о том споре, не говоря уже о том, чтобы доводить его до конца.
Петер и Лина никого не выдали. Со временем постоянный страх притупился, и Полли перестала вздрагивать от каждого звука. И всё же именно в тот год она по-настоящему осознала близость гнилых застенков – засыпая каждую ночь, она почти слышала их стылый запах. Никогда прежде они не казались настолько реальными – всегда чуть-чуть в тумане, которым окутаны все страшные истории, эти тёмные подвалы были лишь частью городских легенд для тех, чьи родные с ними не столкнулись. Теперь же внутри Полли всегда жила миниатюрная сырая камера для допросов без окон, камера с серыми бетонными стенами, из которой не было выхода. Как в чёрно-белых фильмах, о которых любил рассказывать Том, в ней двигались резкие косые тени и контрастирующий с ними яркий свет лился, не мигая, из единственной лампы в центре комнаты.
В ночных кошмарах Полли была прикована к жёсткому стулу прямо под лампой, и белое электричество ослепляло её, а остальное помещение тонуло во мраке. И там, в глубине, стоял человек, но она не могла разглядеть лица. Его тень была гигантской и гротескно зловещей – угловатая чёрная фигура ползла по стене, по потолку, всё вырастая и поглощая и без того тесное пространство. Её руки удлинялись, и пальцы превращались в скрюченные хищные когти, готовые вцепиться в Полли и вырвать ей сердце.
Она просыпалась ровно в тот миг, когда фигура делала шаг ей навстречу, готовая вот-вот выступить из темноты, и её чудовищная тень быстро съёживалась, будто втягиваясь назад в своего владельца. Будто бы он сам и был тенью, принимающей человеческий облик, когда ей вздумается.
Вспоминать об этом сне сейчас, пусть серым и бессолнечным, но всё-таки днём, было всё равно что думать о призраках – пока не наступит ночь, они бесплотны и не имеют над тобой власти. Однако Полли невольно поёжилась под пальто и обняла себя руками. Перерыв подходил к концу, и она уже была рада вернуться к работе и ненадолго выкинуть из головы тревожные мысли. Вытерев мокрые ботинки о резиновый коврик на пороге, она с облегчением взялась за ручку и нырнула из осеннего холода в тёплое нутро парикмахерской №6.
10
Гроздья лампочек свисали с балок на перекрученных чёрных шнурах, словно гигантские виноградные лозы, и кое-как разгоняли темноту своим оранжевым светом. Уходя вдаль, они уже напоминали светящиеся коконы, и Адам представлял, как из них вылупляются огромные мерцающие бабочки и разлетаются по залу. Он задрал голову, пытаясь разглядеть потолок, зная, что не увидит ничего, даже тонкой полоски неба там, где прохудилась крыша. Местные энтузиасты время от времени латали дыры, но те возникали в других местах снова и снова, и в конце концов в дождливые дни тут и там проливались миниатюрные водопады, а люди спотыкались о расставленные повсюду вёдра.
Пустой дом – царство вечной ночи, невиданных товаров и странных ароматов. Сквозь заколоченные окна сюда не пробьётся ни единого лучика солнца, а лампы никогда не погаснут. Простые деревянные прилавки змеятся по его гигантскому нутру, заваленные всякой всячиной, которой не встретишь нигде в городе. Адам бы не удивился, найдись в одном из уголков ядерная бомба, покрытая пылью и никому не нужная. В разное время он натыкался здесь на вещи не менее удивительные, например на гладкий брусок тёмного стекла, лежащий в ладони приятной тяжестью. По бокам его были маленькие кнопки, нажимать на которые, впрочем, было ожидаемо бесполезно, а на обратной стороне красовалось изображение надкушенного яблока. Адам с недоумением вертел странный предмет в руках, пока продавец разливался байками о том, что это якобы портативный телефон, на котором можно слушать музыку, смотреть фильмы и переписываться с друзьями, вроде того, как это делается на офисном компьютере.
– И как его включить? – спросил Адам.
Продавец замялся.
– Вот тут, – он указал на кнопку, которую Адам безуспешно нажимал всё это время. – Только в нём батарейка сдохла.
Часто техника, которую пытались сбыть торговцы, не работала или работала так, что её всё равно невозможно было использовать. Года три назад Адам пытался купить видеопроигрыватель ко дню рождения Тома, но выяснилось, что тот читает лишь какие-то «кассеты», и сколько бы Адам ни спрашивал, отыскать их так и не сумел.
