скачать книгу бесплатно
Гораздо сильнее его занимало другое. Он понимал, что, вероятно, сам прыгает в ловушку, но ничего не мог с собой поделать. Здравый смысл подсказывал, что лучше включить голову, пока не поздно, но, кажется, поздно было уже в тот миг, как он прочёл каракули Бернарда.
Что если и Оскару удалось выжить – вот единственное, о чём он думал, оставляя позади квартал за кварталом.
Между собой они привыкли говорить о нём «пропал» – обманчиво нейтральное слово, которое злило Адама своей заведомой лживостью. Полли и Том не верили, что Оскар мог спастись, и просто не хотели лишний раз ранить его словом «погиб», которое было куда ближе к истине. Никто не знал, что в действительности с ним произошло, никто не видел тела, но и что с того? С другими аннулированными было точно так же: они бесследно исчезали, и их никогда больше не видели, ни живыми, ни мёртвыми. Вот только в истории с Оскаром было слишком много странностей, которые Полли и Том, да и сам Адам, не могли объяснить.
Он ненавидел вспоминать тот день, но всё равно делал это чаще, чем ему бы хотелось. Одиннадцать лет, прошедшие с тех пор, не изгладили память и не примирили его с потерей. Но если бы он и пытался забыть, Алмазные Псы не позволяли ему этого: три года подряд они регулярно забирали его в Управление, допрашивали и били, снова и снова. Затем отпускали, и Адам бродил, как сомнамбула, баюкая свои раны до следующей поездки в чёрном автомобиле.
Он так и не понял, чего они добивались. Рассказать им Адаму было нечего, но Псы раз за разом задавали одни и те же вопросы: когда он узнал о заговоре, какую роль играл в этом Оскар, а какую родители, о чём именно они говорили дома, особенно в тот, последний вечер. Честный ответ «я не знаю» всегда был ошибочным и всегда приводил к наказанию. Но других ответов у него не было.
Адаму было пятнадцать, когда всё случилось. Накануне того дня брат вернулся поздно, взвинченный и бледный, и заперся с родителями в гостиной, где они просидели чуть ли не до утра. Как Адам ни возмущался, его отправили к себе в комнату и велели ложиться спать. Но заснуть он не мог и некоторое время отирался у дверей, пытаясь подслушать их разговор. Голоса доносились приглушённо, и слов разобрать не получалось. Изредка Адаму казалось, что он слышит мамины всхлипы.
Его разбудили на рассвете. Родители и Оскар были полностью одеты, будто собрались в дорогу. В прихожей сонный Адам заметил чемодан, но на все расспросы ему отвечали одно: времени нет, выход через двадцать минут, одевайся, и быстро. Не вполне соображающий, что к чему, он послушно собрался, и вскоре они спустились к незнакомому автомобилю, припаркованному возле подъезда. Отец сел за руль, мама – с ним рядом, а Адам забрался на заднее сиденье. Оскар остался на улице, и когда машина тронулась, так и стоял, молча глядя им вслед. Это был последний раз, когда Адам видел брата.
Пока они ехали, он донимал родителей вопросами, но то, что ему удалось узнать, толком ничего не проясняло. Они сказали, что если сейчас не выбраться из страны, всю семью аннулируют. Они сказали, что Оскара кто-то предупредил. Его таинственные друзья помогли организовать побег, и брат должен ехать отдельно, но он встретит их у КПП на выезде из города. Они обещали всё объяснить, как только окажутся по ту сторону границы.
Но этого не произошло. Остаток пути ехали молча, а когда впереди показалась бетонная стена, увитая поверху колючей проволокой, Адама одолели дурные предчувствия. Отец остановил машину у ворот КПП, но двигатель не заглушил. Кажется, он и сам не был уверен, что они поступают правильно. На секунду Адаму показалось, будто он сейчас развернёт автомобиль и помчит их обратно, но отец отпустил руль и просто сидел в ожидании.
Из будки вышли трое с автоматами. Их лиц не было видно за зеркальными забралами шлемов. Один подошёл к их машине со стороны водителя и грубо дёрнул за ручку. Другой в это же время открывал дверь у пассажирского сиденья. Не в силах пошевелиться, Адам смотрел, как его родителей выволокли наружу. Автоматная очередь прокатилась по окрестностям, и два тела рухнули на землю. Затем чья-то рука вытащила Адама из машины, и больше он ничего не помнил.
Позже он узнал, что его ударили прикладом по голове и оставили валяться рядом с телами родителей. Почему не убили, почему позволили увезти, – об этом он до сих пор мог только догадываться. Очнулся Адам уже в Управлении, но провёл там не больше часа. Его вытащил Ян, друг Полли со связями, и отвёз домой к ней и Тому. И это тоже было странно.
С тех пор в жизни Адама вопросов стало гораздо больше, чем ответов. Родителей убили у него на глазах, в их смерти у него не было сомнений. Но Оскара на КПП он не видел. И тела Оскара тоже. «Логичнее всего, – думал он, – что брата схватили раньше, и он попросту не доехал до поста». Но Адама три года таскали по допросам, пытаясь выяснить подробности какого-то заговора. Зачем они это делали, если Оскар был у них в руках? Его не могли пристрелить прежде, чем он сознается во всём, что совершал и не совершал.
Сколько Адам ни бился, картинка не складывалась. Все теории рассыпались об эту задачу со множеством неизвестных. Но, как бы то ни было, в глубине души он отказывался считать брата мёртвым. Полли и Том могли убеждать его в чём угодно, но пока он не получил доказательств обратного, в его сознании Оскар продолжал жить.
И вот теперь эта записка. Она не отвечала на вопросы, а лишь добавляла новых, и всё же давала пусть абсурдную, но надежду. Адам не мог успокоиться, не мог больше сидеть и ждать, пока разгадка явится сама. Сейчас он был в состоянии лишь бесцельно носиться по городу, но это пройдёт, мысли придут в порядок, и тогда он решит, что делать дальше.
Сам не помня как, ближе к половине десятого Адам обнаружил себя у входа в метро на проспекте Уинстона Смита. К этому моменту усталость уже начинала возвращаться к нему, наваливаясь сразу всей накопленной за день тяжестью, и он решил, что пора вернуться к подушке или, по крайней мере, под крышу.
Он спустился на платформу, уже почти пришедший в себя, и стал ждать поезда. На станции как обычно воняло застарелой мочой и сухой ветошью, а под ногами хрустели пакеты от чипсов. Тусклый зеленоватый свет, отражавшийся от белых кафельных стен, придавал лицам пассажиров болезненный вид.
Вдруг боковое зрение подало сигнал об опасности. Кто-то приближался к нему справа, и Адам по привычке, ставшей уже условным рефлексом, мгновенно вернул на лицо свою обычную маску.
Когда условный противник весело замахал рукой, он почувствовал такое облегчение, что только в эту секунду осознал, как страшно был напряжён последние несколько часов. Знакомая фигура в мешковатом свитере и старом пальто оказалась всего лишь Томом, и вместе с радостью от этого факта к Адаму пришло и новое откровение: вот кто ему нужен, вот с кем он должен всё обсудить, немедленно!
Он остановил себя прежде, чем успел что-то ляпнуть, – снова сработали механизмы, спасающие его от идиотских поступков, – какие ещё разговоры в метро поздним вечером? Самым разумным будет договориться о встрече и желательно дома.
Стараясь не выдать своего возбуждения, Адам поздоровался и по лицу Тома понял, что тот всё-таки заподозрил неладное.
– Ну как поживаешь?
– Нормально, а ты? Как Полли?
– В порядке, передавала тебе привет.
– Спасибо. А ты всё работаешь?
– Да, в «Победе» работы прилично. Но завтра выходной, так что вечером мы играем.
– Как обычно в «Магнолии»?
– Ну а где же ещё.
– Прекрасно. Я как раз собирался пропустить там стаканчик. Ты до одиннадцати?
– Точно не позже.
– Вот и славно. Тогда завтра увидимся.
Не меняясь в лице, Адам вяло махнул рукой на прощанье и сел в только что подъехавший поезд. Не оборачиваясь, он прошёл в конец вагона и занял место у двери, густо раскрашенной граффити.
Когда поезд тронулся, Адам тупо уставился в окно напротив, пытаясь осознать масштабы собственной наглости. Ужин в «Магнолии»? И что его дёрнуло? Лицо Тома, когда он об этом услышал, было неописуемо. Хорошо, что поблизости не было патрулей, а иначе их скупой диалог вызвал бы подозрение даже у таких недоумков.
Но Адам знал, что его инстинкты мудрее – они не подводят. И если вдуматься, то в безумной на первой взгляд идее есть зерно здравого смысла, ведь заявиться в «Магнолию» он может только в случае полной невинности своих помыслов. Если весточку от Бернарда подбросило не Управление, то в этом роскошном заведении, у всех на виду, Адам будет выглядеть просто эксцентричным молодым человеком, решившим погулять как следует хотя бы раз в своей никчёмной жизни. Над ним лишь посмеются, а кто-нибудь даже снисходительно пожалеет.
Ну а если это их рук дело, то беспокоиться тем более не о чем, потому что роли в пьесе уже расписаны и Адаму уготована главная, а отвертеться от спектакля, поставленного Управлением, ещё никому не удавалось.
5
Песня прицепилась к нему с самого утра, если, конечно, можно считать утром половину второго, когда Том впервые за две недели продрал глаза без будильника. Он ещё собственное имя не успел вспомнить, а песня уже была там, играла в голове – навязчивый жизнерадостный мотивчик, притоптывая ногой под который, приятно делать что угодно: от мытья посуды до штопанья носков.
Но он начал с того, что распахнул окно, как только увидел дождь, льющий стеной из клубящихся низких туч. Том любил дождь и пьянящие запахи, что он приносил, будь то свежесть озона, тёплый аромат остывающего асфальта или стылой осенней земли, как сегодня. Вдохнув полной грудью уличный воздух, он потянулся и зевнул.
Определённо, это были самые утомительные две недели за много месяцев, хоть Том и не жаловался. По шесть – восемь сеансов в день с раннего утра до девяти вечера и битком набитый зал на каждом: такое бывало лишь пару раз в год, когда школьников и студентов, точно стада молодых барашков, массово загоняли на просмотр фильмов по пройденному материалу. «Новый порядок», «Путь вождя» в трёх частях, «Дорогой революции» и тому подобную чушь Том без устали крутил у себя в аппаратной, пока плёнка не начинала дымиться. Откуда в городе столько детей и когда ему привезут катушки с «Женщинами вождя» и «Вечеринками вождя» – единственные вопросы, занимавшие его измученный мозг в последние пару дней этой сумасшедшей гонки. От бравурных маршей и безумных революционных песен, без которых не обходился ни один фильм, Том начинал истерично смеяться, зажимая ладонями рот и прячась подальше в темноте за проектором. Эта работа, его любимая работа, во время оккупации кинотеатра школьниками вдруг увиделась Тому в её истинном свете, и тут ему уже было не до смеха.
Конечно, Полли права, промывать детям мозги – подлое дело, но, наблюдая сверху за их поведением, Том исполнялся оптимизма. Весь сеанс эти черти шумели и бросались скомканными бумажками, лупили друг друга ранцами по голове, а самые дерзкие коверкали песни и хохотали над героическими сценами, в которых Усатый резал врагов. Учителя не могли ничего поделать и выглядели беспомощными заложниками малолетних хулиганов. Том представлял, как они трясутся из-за того, что в любой момент в зал могут войти проверяющие и застать эту вакханалию. Ему было их жаль, хотя реальной опасности проверки не представляли – худшими последствиями была бы докладная в школу и выговор от директора. По какой-то причине власти снисходительно относились к школьникам младших и средних классов, позволяли им беситься и выпускать пар.
Вот старшеклассники – другое дело. Они уже считались взрослыми и разумными существами, а потому правила для них были куда жёстче. Том плохо представлял, каким образом вчерашние оторвы могут стремительно переродиться в послушных граждан Республики, однако они и впрямь перерождались. Такие сеансы проходили в полнейшей тишине (разумеется, не считая громогласных песен с экрана), школьники сидели смирно, и Том видел лишь десятки покорных затылков, которые не шевелились все два часа. От этого мороз пробегал по коже, и тогда он вновь испытывал укол вины.
«Но ведь не ты и не фильмы делают их такими, – уговаривал себя Том. – Это школа, среда, учителя, родители и вся чёртова пропаганда, которая сыпется на них отовсюду. Ты видишь лишь результат работы всех этих факторов, результат пугающий, но не неожиданный». И всё-таки это не успокаивало, Том чувствовал ответственность за свой маленький вклад в то, что живые дети так быстро превращались в безликие винтики системы.
Во время таких марафонов он замечал, что и сам тупеет, а чудовищная музыка не отпускала его даже во сне. Тем более неожиданно было проснуться сегодня, в первый из трёх выходных, не с патриотической мелодией в голове, а со старой песенкой о том, как было бы здорово прыгнуть на доску и поймать волну, если бы только в этом городе дождей был океан. Очаровательная бессмыслица.
Том переоделся из утеплённой пижамы в джинсы и один из любимых мешковатых свитеров, потому что батареи по-прежнему были холодны, несмотря на середину октября. Закрыв окно, чтобы комнату не залило, он выполз из своего логова на кухню.
По особенной тишине в квартире он понял, что Полли уже куда-то сбежала. Неудивительно, ведь и у неё сегодня выходной, а долго спать по утрам она не привыкла. Вместо того, чтобы поваляться в постели в своё удовольствие, она вечно носилась по ей одной известным делам, и Том редко заставал её дома засветло. Привычно подавив тень сожаления о том, что у них могла быть куча свободного времени на двоих, он поставил на плиту чайник и полез в холодильник.
Собственно, и у него были планы на вечер, потому что в дни, когда Том отдыхал от кинотеатра «Победа», его ждала вторая, не менее любимая работа. Единственный приличный костюм последние две недели скучал в шкафу, но сегодня в восемь он наконец увидит свет. Кричаще яркий свет вычурных люстр ресторана «Магнолия». Только бы не забыть погладить рубашку.
Чайник вскипел, и Том заварил кофе в кружке с Гомером Симпсоном, жующим пончик. Он добыл это сокровище в Пустом доме года три назад и скакал от восторга, который никто не мог с ним разделить. Только Полли припоминала что-то из его пересказов «Симпсонов», но увидев их героя воочию, скептически фыркнула.
В отличие от кружки, кофе был так себе. Пить эту дешёвую бурду пустой было невозможно, но из волшебных средств, способных немного её преобразить, был только сахар. Сливки кто-то из них уничтожил, не позаботившись купить ещё. И если Том до позднего вечера пропадал на работе, то Полли… Полли могла бы. С разочарованным вздохом он засыпал две ложки сахара, а затем, подумав, добавил третью.
Спустя пару минут, рассеянно медитируя над кружкой, он вспоминал, как вчера после смены наткнулся в метро на Адама. Было что-то около половины десятого, и народу вокруг совсем немного, тем более странным Тому показалось встретить здесь именно его. «Центр города, – сказал он себе, – чего тут удивительного». Но вид у Адама был беспокойный и какой-то растрёпанный, и это сразу его насторожило. Из них троих он всегда был самым собранным по части поведения в людных местах, поэтому застать его таким было особенно удивительно. Адам даже сперва не узнал его и как-то нервно дёрнулся, когда Том приветственно махнул рукой и зашагал навстречу. И хотя обычно он прекрасно владел лицом, от Тома не укрылось, как оно очевидно расслабилось при его приближении.
А всего лишь через минуту он убедился, что с парнем действительно творится неладное. Их короткий диалог оставил Тома в таком недоумении, что он пропустил свой поезд. Хорошо ещё, на станции не было патрулей, иначе они наверняка примотались бы с проверкой – растерянные горожане были лёгкой добычей.
Том гадал, что такое нашло на Адама: назначить встречу не где-нибудь, а в «Магнолии», казалось чистым безумием. Он же мог просто прийти к ним домой, к чему это представление? Но кто знает, может, он выиграл в государственную лотерею и решил шикануть. Хотя едва ли победители выглядят такими измученными, впрочем, в случае с Адамом ничего нельзя сказать наверняка.
Так или иначе, этим вечером всё прояснится, и сейчас Том мирно потягивал кофе, почти не беспокоясь о том, что никак от него не зависело. Обычно к тридцати восьми обрастаешь какой-никакой житейской мудростью, позволяющей не переживать о вещах, которые скоро разрешатся сами собой.
Он и не заметил, как прошёл день, уместившийся в пять часов между завтраком и приготовлениями к выходу в свет. К половине седьмого уже стемнело, а дождь успел закончиться и начаться заново. Том стоял в комнате у открытого окна, гладил одну из двух имевшихся у него белых рубашек и притоптывал ногой в такт всё той же песне, которую пел во весь голос, выпуская на волю всю её радость и горечь. Естественно, он не услышал поворота ключа в замке и лёгких шагов в прихожей.
Когда Полли переступила порог квартиры, песня достигла своего апогея, и она невольно замерла в дверях, как и раньше, потрясённая голосом Тома, до сих пор не привыкшая к его силе. И, как и раньше, это заставило её на несколько мгновений забыть о том, откуда она вернулась, и вообще о существовании в мире кого-то ещё.
А он, ни о чём не подозревая, опять прогладил лишнюю складку на рукаве и не знал, что теперь с ней делать, потому что она намертво впечаталась в ткань и, сколько бы он ни прикладывал к ней утюг и так, и эдак, становилась лишь глубже и чётче. Чёрт с ней, решил Том, в конце концов, он ведь всё равно будет в пиджаке.
Когда он повернул голову и заметил Полли на пороге комнаты, с блаженным видом прислонившейся к дверному косяку, песня оборвалась на полуслове.
– И давно ты здесь?
Она широко улыбнулась.
– Не больше минуты.
Том смущённо хмыкнул.
Полли подошла, привычным домашним жестом взъерошила ему волосы и положила подбородок на его плечо. Он ещё боролся с упрямым заломом, но рука теперь плохо слушалась, и утюг метался по испорченному рукаву туда-сюда, как свихнувшийся катер по реке. Секунд через двадцать проклятая складка восторжествовала, окончательно отвоевала своё место, и единственным способом уничтожить её было бы выбросить рубашку в мусорное ведро.
Но это ведь его предпоследняя рубашка. Том перевёл дух и с усилием оторвал утюг от несчастной ткани, опасаясь, что не справится с искушением и прожжёт в ней дыру.
– Как думаешь, это безнадёжно? – расстроенно спросил он.
Тепло и тяжесть на плече исчезли – Полли шагнула в сторону, наклонилась к гладильной доске и нахмурилась, разглаживая пальцами измятый рукав. Том машинально отступил ещё на шаг и запустил ладонь в волосы, стирая ощущение от её прикосновения. Она коротко обернулась и, выдернув утюг из его руки, скомандовала:
– Дай мне воды.
Когда он принёс из кухни полный стакан, она сбрызнула ткань и приложила к ней утюг – шипение, пар, неуловимо быстрые движения, и неподатливый залом разгладился, словно его и не было. Торжествующе улыбаясь, Полли протянула Тому безупречно гладкую рубашку. Он критически оглядел рукав, покачал головой и вздохнул.
– Ну не то что бы идеально…
– Ах ты гад!..
Она пнула его коленом в зад, Том возмущённо вскрикнул, и оба с хохотом покатились из комнаты, уворачиваясь от тычков друг друга. Добежав до кухни, Полли схватила полотенце и принялась хлестать Тома, а тот захлёбывался смехом и закрывался от неё руками, пока беспомощно не повалился на кухонный диван.
– Получай, засранец! – Полли с чувством огрела его напоследок и, давясь от смеха, упала рядом.
Подниматься было лень, и они бездумно лежали на диванчике, хмыкая и подкалывая друг друга, а вечер разгорался за окном, и в этом уютном кульке из долгожданного безделья и дурацких шуток Том чуть было не забыл, что должен куда-то собираться.
Пока он застёгивал пуговицы многострадальной рубашки и укладывал волосы, тёмные, непослушные, на которые вечно уходило слишком много геля, Полли стояла в дверях ванной, скрестив руки на груди, и скептически разглядывала его отражение.
– Пусть прядь на глаза спадает, не убирай её со лба. Так ты будешь кинозвездой.
Том закатывал глаза и от души ругался, потому что времени оставалось всё меньше, а вместо кинозвезды на него из зеркала смотрел взъерошенный тип, который умудрился застегнуть рубашку не на ту пуговицу.
– А кстати, – вспомнил он, приглаживая упрямую прядь, – Адам сегодня гуляет в «Магнолии».
– Что?!
Он видел в зеркале, как лицо Полли вытянулось, а скрещенные руки распались.
– Э-э, ну да, я его встретил вчера, просто не успел сказать тебе. Кажется, наш мальчик где-то разжился деньгами.
– И немедленно сошёл с ума?
– Надеюсь скоро это выяснить. Мы столкнулись в метро, и он был какой-то странный. По-моему, его что-то гложет.
Полли нахмурилась.
– И он ничего не объяснил?
– Нет, только спросил, выступаю ли я завтра, и сказал, что придёт.
– Не нравится мне это…
Том пожал плечами. Ему и самому это не нравилось, но как он мог остановить Адама? Воспитательные беседы с ним не работали даже когда ему было пятнадцать, а теперь он совсем взрослый мальчик.
Прядь наконец-то спадала на глаз как надо, и выглядел Том теперь вполне романтично, хотя на затылке по-прежнему творился кошмар, который он тут же попытался исправить, отчаянно приглаживая волосы обеими руками.
– Не понимаю, на кой чёрт Адаму этот карнавал, – не унималась Полли. – Обязательно нужно торчать там, у всех на глазах?
– Слушай, ну это не преступление. Если он пропустит стаканчик в «Магнолии», вряд ли кто-то им заинтересуется.
– Серьёзно? Даже его старые дружки, которые напиваются там каждый вечер?
Том вздохнул. Спорить не хотелось, тем более что его беспокоили те же самые мысли. Но Адам прекрасно знал, какая публика собирается в «Магнолии», и, если решился туда пойти, значит, у него есть причины. Кто-то другой мог быть безрассудным и бунтовать, как подросток, но не он. Адам был последним человеком, который стал бы заигрывать с Алмазными Псами.
– Не волнуйся, я присмотрю за ним. Если он вздумает швыряться купюрами в зал или танцевать на столе, мы с парнями его быстро утащим оттуда, идёт?
Полли невесело улыбнулась.
6
Кто-то наверняка нашёл бы пошлой нескромную роскошь хрустальных люстр, тяжёлыми гроздьями свисавших с потолка, сбегавшую вниз по колоннам лепнину и позолоченных крылатых младенцев, которые целились из лука прямо в жующих гостей. Кто-то, знакомый с иным видом роскоши. Кто-то, бывавший в других местах, кроме «Магнолии».
Сегодня вечером таких людей здесь не было. Напыщенные официанты с королевской осанкой и белоснежными манжетами сновали среди столов, укрытых тяжёлыми скатертями, обхаживая общество, для которого ужин среди сияющего хрусталя и серебра означал принадлежность к элите.
Некому было посмеяться над вычурными названиями блюд, оценить вульгарность швейцара в ливрее, угодливо подпрыгивавшего перед каждым новым гостем. Гротеск и упадок – вот что пришло бы в голову человеку, который вырос где-то вдали от города, разлагавшегося за стенами «Магнолии».
То ли дело было в костюме – пусть и безупречно сидящем, но недорогом, то ли в их природном чутье на «проходимцев», но официанты не проявляли к Адаму ни малейшего интереса. Они будто нарочно не замечали его, скользили мимо с серебряными подносами, уставленными блюдами, которые предназначались не ему. Он просидел минут пятнадцать в ожидании снисходительного внимания к своей персоне. А когда наконец к нему подошли, заказал стейк с овощами и графин коньяка – обстановка располагала швыряться деньгами, да и напиться ему сегодня хотелось больше, чем приобщиться к высокой кухне.
Пока не принесли коньяк, Адам чувствовал себя крайне нелепо, сидя за сервированным на две персоны столом, а за спиной разлапистая пальма в кадушке участливо хлопала его по голове широкими растопыренными листьями всякий раз, как открывалась дверь и пропускала в зал сквозняк. Не хватало лишь фанфар, сопровождающих прибытие каждого нового посетителя.
Его столик располагался у стены, недалеко от сцены, где в тесноте ютились микрофонная стойка, скрипка на подставке и фортепиано. Адам радовался, что ему повезло оказаться не в центре зала на глазах у богатеньких кутил, а почти в углу, да ещё и под защитой пальмы. Отсюда он мог вдоволь наслаждаться зрелищем отдыхающих, чьи лица были ему неприятно знакомы. Впрочем, они, казалось, его присутствия не замечали вовсе.
Адам с нетерпением посмотрел на часы: без четверти восемь. В этот момент официант наконец поставил перед ним графин и, брезгливо оттопырив губу, плеснул в бокал порцию сверкающего в свете люстр коньяка. Это было настолько кстати, что Адам схватился за ножку бокала и сделал глоток, не дожидаясь ухода официанта, чем, судя по виду последнего, глубоко оскорбил его.
Жизнь сразу стала намного более сносной, и даже долгое ожидание больше не нагоняло тоску. Адам с интересом огляделся по сторонам, позволив себе наконец не стесняться собственного любопытства. Стены, обшитые деревянными панелями, уходящие ввысь колонны в безумной лепнине, растения в кадках, звон серебряных приборов, гул светских голосов – он наблюдал за этой параллельной жизнью с ощущением полной нереальности происходящего. Куда возвращались эти холёные мужчины после вечеров в «Магнолии»? Где работали эти сияющие драгоценностями дамы?
