Бьет – значит убивает

Гульмира Кабышева

Бьет – значит убивает

Введение

Моя книга посвящена женщинам. Женщинам, которые беспросветно запутались в себе и не понимают, как жить. Женщинам, которые считают, что избиение со стороны мужа – это норма, а даже если думают, что не норма, то долгие годы не могут расторгнуть брак с абьюзером. Восемь лет я вынашивала эту книгу, заново анализируя и проживая события своей жизни, о которых мне предстоит вам рассказать. Я относилась к ней как к ребенку, который должен сформироваться внутри, а после явиться миру. Теперь вы держите мою книгу – мою жизнь у себя в руках, и я могу лишь надеяться на то, что она поможет вам пережить и справиться с ужасными м последствиями домашнего насилия. Но больше всего я, конечно, надеюсь на то, что вы никогда не чувствовали на своем теле силу удара некогда любимой руки.

Большую часть своей жизни я была жертвой: все плохо, весь мир не мил, никто не понимает… И самое главное – просвета во всем этом не было видно. Я пережила сначала тяжелое детство, потом мучительный брак. Во всех эпизодах своей жизни я привыкла считать себя жертвой обстоятельств. Тяжелые, гнетущие, засасывающие меня в бездну горя и печали обстоятельства жизни. Казалось, что все события, происходящие в моей жизни, усиливали мое внутреннее непонимание мира. Мир плохой, враждебный, а будущее – туманно, неопределенно и вовсе не радужно. Света в конце тоннеля я не видела, продолжая кутаться в свои невеселые мысли, пока не осознала: проблема-то во мне, в моем внутреннем состоянии и взглядах на мир, в моей убежденности в том, что все плохо.

Проблема бытового насилия в современном Казахстане – очень актуальный и острый вопрос, который практически никак не решается на протяжении долгих лет. Вот уже пять лет я живу в Турции, наблюдая за новостями из Казахстана, где женщины до сих пор боятся, до сих пор живут в молчании. Казахских женщин все еще избивают и, к сожалению, убивают. Им все еще легче отмолчаться, нежели высказать свою точку зрения и отстоять свои права.

Откуда это все «растет»? Я часто задумываюсь над культурным аспектом роли женщины в тюркском обществе, пытаясь понять, что несет с собой средневековое наследие. Я выросла на западе Казахстана, где все традиции и обычаи должны были соблюдаться неукоснительно. Женщине отводилось место безмолвной служанки: всегда молчать, знать, что твое место на кухне, быть прилежной и послушной. Все остальное, выходящее за рамки правил и законов, каралось ұятом.1 Казахская женщина знает, сколько горя, скорби, отчаяния и страха в этом слове. Сколько в нем слез женщин, так и не решившихся переступить через законы и не нашедших в себе сил защитить себя. Если девушку украли замуж, то она уже не могла убежать. Часто будущая свекровь просто ложилась на порог и говорила: «Переступишь через меня – никогда счастливой не станешь!» Опять ұят. Не это ли эмоциональное насилие, шантаж и манипуляции? Вот что происходило на культурном уровне, а зачастую и сейчас происходит на западе страны. Актау, Атырау, Мангистауская область все еще под влиянием этих традиций, и мне даже стыдно было признаваться в том, что я с запада Казахстана. А потом было стыдно признаваться, что у меня проблемы в семье, потому что в обществе принято: раз ты вышла замуж, все остальное – твои проблемы, сугубо личные. И разбираться со своими проблемами тоже нужно самой – не смей грузить родных, близких или знакомых. Раз есть муж, значит, проблемы семьи решать нужно только с ним. «Бьет? Сама виновата!» В таком вакууме и находятся наши женщины, когда не от кого и негде получить понимание и поддержку, когда защитить себя можешь только ты сама, да и то не всегда.

Раньше мужчина обязан был выплатить за девушку калым. Схожесть традиции с обычной покупкой вещи в магазине наложила свой отпечаток. Мужчины стали нашими хозяевами, а мы – их вещью. И спорить с культурными традициями было невозможно – это все равно что плыть против течения. Именно культурные особенности я считаю первоочередными, а вовсе не отсутствие эмоционального интеллекта или нехватки самообладания у мужчин, хотя и это тоже весомые причины.

«Заплатив» за женщину, мужчина волен делать с ней все что угодно. А женщина понимала, что надо терпеть: откуп мужа отдан родителям, вернуться домой будет стыдно, ведь во многих семьях раньше выдавали девушек замуж, чтобы не нести лишнюю финансовую нагрузку. А уж если с детства девочка привыкла к насилию в родительской семье, то это просто стало обыденностью в ее картине мира. «Все так живут, и я так буду», – думает она, продолжая терпеть насилие, и считает это нормой жизни. Как влияет результат бытового насилия на детей? Они вырастают с низкой самооценкой, разрешая обращаться с собой как с вещью, не защищая себя и свои права, а потом и сами аналогично относятся к другим людям, позволяя себе рукоприкладство, насилие и даже убийство… Это замкнутый порочный круг сансары, из которого выйти можно только через осознание масштаба этой народной боли.

Я верю, что моя книга сдвинет это ужасное «колесо» к нашему общему светлому будущему без насилия.

Если вдруг сейчас кто-то из женщин, как и я когда-то, находится в состоянии апатии, депрессии, безволия, подвергаясь бытовому насилию, пусть будет уверена в том, что решение есть. Если смогла я, сможешь и ты. Найди силы бороться за себя и свое будущее, чтобы оглянуться назад и поблагодарить себя за то, что все было не зря. А чтобы еще больше мотивировать и поддержать читательниц, в моей книге будет еще девять историй женщин, которые пережили бытовое насилие.

Пусть наши истории послужат для вас исцелением и поддержкой, помогут осознать, что домашнее насилие нужно и можно остановить. Терпеть совсем не обязательно. Бояться не нужно. Если он бьет, то он тебя убивает. И никак иначе быть просто не может. Своей книгой я хочу разрушить закоренелые устои и стереотипы: «бьет – значит любит», «бьет – значит сама виновата», «бьет, потому что провоцируешь», «бьет – и это нормально, так у всех». Нет и еще раз нет!

Я хочу, чтобы женщины Казахстана перестали себя обесценивать, научились себя уважать и понимали, что рукоприкладство и эмоциональное насилие – это ненормально. Первая потребность женщины в отношениях с мужчиной – быть в безопасности. Это в принципе потребность любого человека, неважно какого пола, возраста, и социального положения. Безопасность – это базовое право, данное нам с рождения.

Женщина должна не бояться открыто заявлять о своих правах, как и защищать их. Ни один мужчина не должен уйти от ответственности за свой поступок. Женщине необходимо осознать, что ее права защищены законом.

Не каждая женщина решится открыться перед обществом в том, что творится за стенами ее дома. Я тоже сталкивалась с непониманием со стороны близких людей и в социальных сетях, когда в Instagram и Facebook заявила о том, что десять лет семейной жизни я подвергалась насилию. Большая часть людей считает, что мое честное признание – это «сор из избы», который я вынесла на общее обозрение. Страшно, что многие в социальных сетях правда считают: «бьет – значит любит».

Я не медийная персона, у меня нет регалий, я не звезда, а простая женщина, которая хочет поделиться своей историей – тем, как освободиться от домашнего насилия и построить жизнь заново. Я обычная мама троих детей, пережившая побои, манипуляции, преследования и суды. Я избежала смерти, хотя могла оказаться очередной женщиной, которая не смогла выжить под натиском мужской жестокости. Все, что происходит, всегда к лучшему. Если бы не произошло все то, что было в моей жизни, я бы никогда не оказалась там, где нахожусь сейчас. Я не стала бы более осознанной, любящей и заботливой по отношению к себе и к миру. Я не стала бы более ответственной, и я бы не полюбила себя, не пришла к мысли, что никто, кроме меня, не способен сделать меня счастливой. Не знаю, где бы я сейчас была, если бы не начала работать над собой. Домашнее насилие на протяжении десяти лет брака подтолкнуло меня взглянуть на жизнь совершенно иначе.

Своей историей, опытом и сегодняшним взглядом на жизнь я готова поделиться с вами.

Часть I

Моя история

Глава 1. Детство, «разрисованное» синяками

Бьет – значит любит?

После уроков я возвращаюсь домой. Но, как только захожу в квартиру, слышу разгневанный голос отца:

– Ну сейчас я вам покажу!

Отец нервно сжимает кулаки и свирепо поглядывает на нас с братом. Я сразу напрягаюсь, потому что знаю, что нас ждет дальше. Смотрю на Жанибека – он тоже сильно напуган. Отец велит нам идти в зал. Входит сам и медленно закрывает за собой тяжелую скрипучую дверь. Он берет в руки свой потертый армейский ремень и приказывает нам повернуться лицом к стене. Мы с братишкой поворачиваемся и как по команде сжимаемся. Отец, недолго думая, замахивается ремнем и со всей дури начинает нас пороть. Да так, что звезда на золотой начищенной бляхе даже через одежду оставляет отметины на наших щуплых вздрагивающих телах.

Во время подобной безжалостной экзекуции из взрослых (кроме папы) в зал никто не входил – было запрещено. Мы, совсем дети, вынуждены были оставаться один на один с этим ужасом, нестерпимой болью и свирепым, разгневанным отцом. Мне было восемь лет, Жанибеку – всего шесть.

Детство принято считать чудесной, беззаботной порой, полной легкости и звонкого смеха. Но в моем случае редкие недолгие минуты детского счастья и радости быстро сменялись болью, обидой и слезами. Это было детство, «разрисованное» синяками, со «вкусом» боли и слез.

Одно время наш папа очень сильно пил. Он понимал, что это является проблемой, и поэтому закодировался. Во время его запоев бывало, что из окна нашей квартиры (мы жили на пятом этаже) вылетали журнальный столик, телевизор – всё, что ему попадалось под руку. В такие минуты мы с мамой постоянно убегали к соседям, прячась от разбушевавшегося отца.

Уже после того, как он закодировался, в нашей жизни начали происходить более страшные вещи. Если раньше, выпивая, он вымещал свою злость в основном на неодушевленных предметах, то после кодирования весь потенциал его неконтролируемой агрессии обрушивался на меня, брата и маму.

Отец нас бил буквально за всё: за то, что поругались с Жанибеком или вернулись поздно домой, за плохие оценки или вовсе без повода. Стегал ремнем или бил кулаком. А рука у него была тяжелая, натренированная – папа служил в ВДВ и был командиром пожарного взвода. И больше всего мы боялись именно медной пряжки его армейского ремня, которым он частенько нас пугал. Но когда его не было под рукой, в ход шло абсолютно всё – как-то отец, «воспитывая» нас, сломал пластмассовые трубки от пылесоса. И все эти кошмары происходили за наглухо закрытыми дверями. Мне от отца доставалось меньше, чем брату, потому что он учился намного хуже, но и мне мало не казалось. Невероятно тяжело вспоминать эти моменты. Это моя боль навсегда. И усугублялась она тем, что ее причинял близкий, родной мне человек, которого я, несмотря ни на что, очень любила. Даже больше, чем свою мать.

В атмосфере постоянных побоев и угроз, дикого страха и беспомощности мы и росли. Мама с отцом развелись, когда мне было примерно пять лет. Папа завел другую семью и разрывался между ею и нами. В итоге через три года мы стали жить под одной крышей: мама, мы с братом, отец, наша мачеха и ее дочь от другого брака Марика. Так мы прожили четыре года. И именно в этот период он не просто гонял нас по этажам, а начал нас избивать.

Если у папы было плохое настроение или появлялся повод наказать – доставалось всем. Например, провинилась его падчерица, но, чтобы ей было не так обидно, и нам с Жанибеком «доставалось на орехи» за компанию. И наоборот. То есть у отца к воспитанию детей был суровый, строго армейский подход: словно на плацу да с «розгами». Его метод строился в основном на принципе страха и наказании за малейшую провинность.

Часто я вспоминаю один случай. Мне было лет десять. Мачеха из заграничной поездки привезла мини-шоколадки Bounty. Нам, детям, понемногу их раздали, а остальные спрятали. Мне, ребенку, было очень интересно, куда же их положили. Когда взрослых не было дома, я начала поиски. Обнаружив конфеты на холодильнике, я, недолго думая, съела одну шоколадку. Позднее мачеха обнаружила «пропажу», и разразился жуткий скандал. Меня назвали воровкой и как следует проучили ремнем за то, что без спроса взяла эту крохотную шоколадку. Это может показаться странным – казалось, у меня должны были отбить всякую охоту до конфет, но Bounty и сегодня является одним из моих любимых батончиков. И, возможно, именно из-за того случая я никогда не прячу конфеты от своих детей.

Абсолютно любая, даже самая незначительная наша провинность или оплошность наказывалась. Один раз мы с ребятами со двора придумали устроить мини-пикник и решили его провести в другом микрорайоне, который находился через дорогу от нашего дома. И родители, обыскав соседние дворы, нас потеряли. Нас с братом и падчерицей отец очень жестоко избил в тот день, особенно меня, как старшую и несущую ответственность за Жанибека и Марику. Вместо того чтобы сказать нам, что они любят нас и переживали, родители обвинили нас в отсутствии стыда и совести, раз мы сбежали из дома.

Экзекуция за закрытыми дверьми продолжалась не пять-десять минут. «Воспитание» ремнем длилось не менее получаса. После чего отец, успокоившись, выходил и закрывал за собой дверь. Мы с Жанибеком и Марикой оставались в зале и лишь робко всхлипывали, сдерживая рвущиеся наружу рыдания. Мы даже плакать громко боялись, потому что, когда ревели, отец возвращался. И как ни в чем не бывало говорил: «Че ревете?..»

Один раз после очередного избиения я вышла погулять на улицу. Сажусь под горку на детской площадке и, посмотрев на свои ноги, понимаю, что они в синяках. Я сидела под горкой и рассматривала свои синяки, по цвету почти похожие на мою фиолетовую юбку. Синяки со временем заживали, но боль навсегда оставила глубокие раны на моем сердце.

Маму и мачеху отец тоже избивал, причем с особой жестокостью. Эти избиения сопровождались визгами и криками несчастных женщин. Неоднократно я пыталась заступиться за маму, но тут же отлетала в сторону. Один раз мы вернулись с Марикой с новогодней елки и застали ее маму, лежащую под одеялом в темной комнате и полностью покрытую синяками. При этом никто никогда полицию не вызывал и о побоях не заявлял. Все это происходило и оставалось за стенами нашей квартиры.

В нашей семье было в порядке вещей то, что папа бил маму, избивал нас, а мы зачастую жили в страхе, пытались прятаться от собственного отца. Насилие в нашей семье было практически повседневностью, обычным явлением. Я, маленькая и щупленькая девочка, относилась к постоянным запугиваниям и избиениям как к суровому, но неизбежному процессу воспитания. Но что руководило отцом в эти моменты?

– Нас воспитывали ремнем. Теперь и мы вас так воспитываем – ничего с вами не случится. Не сахарные, не растаете! – отец внушал нам то, что порка является старой семейной традицией. Поэтому насилие воспринималось нами нормой и даже не было попыток сбежать из дома. Я и думать боялась о побеге, потому что считала: он повлечет еще более тяжкие последствия. Хотелось только спрятаться.

Но что в подобной ситуации может сделать абсолютно беспомощный ребенок? Полностью зависимый от родителей, которому не могла помочь даже его мать, сама затравленная и связанная по рукам предрассудками уродливого «культурного» кода – пресловутого ұят. И самое страшное – то, что нам, маленьким детям, эти побои и унижения, состояние страха и подавленности казались нормой. И эти «нормальные» модели поведения и взаимодействия в семье мы несли в свою дальнейшую жизнь, потому что другого отношения не знали, не видели. К счастью, сейчас я понимаю, что насилие, унижение – это совсем не норма. Что подобное чудовищное отношение к собственным детям, к своему партнеру – это не нормально, а противоестественно. Но к этому осознанию я шла долгие годы. К сожалению, мне самой пришлось оказаться в «шкуре» своей матери. А именно пройти через подобные нездоровые абьюзивные отношения со своим мужем и убедиться в том, насколько пагубно они влияют не только на мое состояние, но и на психику наших детей. Периодически у нас были передышки, потому что отец работал вахтовым методом (15 дней дома, 15 на работе). Не успевали мы дух перевести, как он возвращался, проверял дневники, и, если там были двойки, папа незамедлительно хватался за армейский ремень и начинал нас «воспитывать». Но если видел хорошие оценки – поощрял: «сменял гнев на милость», а «кнут на пряник» – мог дать денег или сказать доброе слово, похвалить. Удивительным образом в папе сочеталась неконтролируемая жестокость и доброта, желание нас поддержать, подсказать. Отец всегда мотивировал меня к учебе: чаще меня хвалил, поощрял больше, чем Жанибека и Марику, с которой дома мы очень часто дрались. Доходило даже до выдирания волос – настолько люто мы ненавидели друг друга. И отец всегда пытался примирить нас:

– В нашей семье все должны быть дружными, поэтому любите друг друга и не жалуйтесь. При этом он нас бил, в том числе за то, что мы дрались друг с другом, и избивал всех в нашей «дружной семье». Таким был мой отец. В нем словно уживалось два разных человека.

«Рабыня Изаура», или В плену жалости

Свое детство детством я назвать никак не могу. Череда постоянных побоев и требований соответствовать общепринятым стандартам лишь иногда сменялась короткими периодами передышки. Более того, когда мама с папой уже окончательно разошлись и разъехались (он остался со второй женой), почти все обязанности по дому легли на мои плечи (мне было двенадцать лет). Потому что мама уезжала на десятидневную вахту и ради нас, детей, не хотела бросать эту работу. Наоборот, она говорила, что работает там, чтобы прокормить нас, иждивенцев.

Первое время за нами присматривала эмоционально неустойчивая няня-алкоголичка, которая тоже неоднократно поднимала на меня руку и унижала. Я словно притягивала жестокость в свою жизнь. Затем с нами сидела мамина невестка (жена ее младшего брата), которая, возможно, в силу моего непростого, ершистого характера невзлюбила меня. Мы с братом буквально «переходили из рук в руки». В очередной мамин отъезд за нами уже приглядывала мамина сестра, у которой были проблемные дети. Мне было очень некомфортно находиться с ними и днем и ночью. Поэтому однажды я твердо заявила маме, что больше никаких нам нянек и «сиделок» не надо:

– Уезжаешь на вахту и уезжай. Но ни с кем нас, пожалуйста, не оставляй, мы хотим быть одни – сами справимся.

Тогда мне было почти четырнадцать лет. Мама согласилась и с тех пор спокойно уезжала на десятидневную вахту на месторождение Каламкас (Мангистауская область). Это примерно километров четырнадцать от Актау, в котором мы жили. Мама оставляла нам на продукты полторы тысячи тенге. Хорошо помню, как мы с Жанибеком пешком ходили на базар и оттуда тащили домой тяжеленные сумки с провизией. Затем я готовила нам еду. При этом еще нужно было успевать делать уроки, ходить в школу, присматривать за братом. Все домашние заботы лежали на моих плечах примерно до конца десятого класса, пока маму не перевели в Актау.

Мама руки никогда не распускала, если не считать пару пощечин. Но она, жестко манипулируя, оказывала на нас с братом не менее губительное психологическое давление.

– Бессовестные, вы хотите моей смерти? Постоянно как кошка с собакой! Да вы меня своим поведением в могилу сведете! – заламывая руки и хватаясь за сердце, мама постоянно пыталась вызвать в нас чувство жалости и вины. Тогда, конечно, я не знала и не понимала, что таким образом она манипулирует нами, и всячески старалась ей угодить.

Дети есть дети – мы с братом могли и повздорить, и подраться, и по дому что-то сделать не так. Если маме что-то было не по нраву, она сразу начинала причитать:

– Неблагодарные! Вы меня совсем не любите! Не жалеете! Я только приехала с работы, уставшая, а вы меня уже достали.

То есть, когда мама возвращалась с вахты, мы с Жанибеком должны были быть «тише воды, ниже травы» и «ходить на цыпочках», чтобы ей не мешать. А мы были всего лишь детьми – нам было тринадцать и одиннадцать лет соответственно. Заботиться о себе мы научились, но за время разлуки успевали соскучиться и элементарно нуждались в материнской любви, которой нам так не хватало. Вместо ожидаемого тепла и ласки нам доставались одни упреки и угрозы, которые взращивали в нас стойкое чувство вины.

Кроме того, мама всегда уделяла значительно больше внимания Жанибеку, чем мне. Кстати, и с братом, который тоже обижал меня, у меня отношения не сложились. И не наладились до сих пор. Возможно, потому что ему всегда доставалось от отца больше, чем мне.

Мне казалось, что мама и брат видели во мне только бесправную служанку, «рабыню Изауру» – на мне были уборка, готовка и прочие домашние заботы. Я так уставала и обижалась на них, что говорила: «Я от вас уеду, как только придет время». Мама до сих пор пытается манипулировать нами с Жанибеком, играя на жалости и называя неблагодарными. Только на меня ее манипуляции уже не влияют.

Ненормальная любовь

Несмотря ни на что, я любила своих родителей. Особенно папу. Мне казалось, «бьет – значит любит». Наказывает – значит переживает, хочет сделать из меня человека. Ребенок всегда нуждается в любви, в огромном ее количестве. И никого ближе родителей у детей нет. Поэтому в этих зачастую чудовищных проявлениях я пыталась найти хоть какие-то крупицы тепла. Наказания и избиения я принимала за выражение родительской любви. Но сейчас осознаю, что это было абсолютно неправильным, искаженным пониманием.

Папа уже не жил с нами, и, казалось, я должна была радоваться этому. Но нет. У меня была какая-то ненормальная любовь, патологическая привязанность к отцу-тирану. Я, будучи ребенком, тянулась к нему, хотела общаться. Мама запрещала. Она шантажировала меня тем, что, если узнает о нашей встрече с отцом, будет считать меня предательницей. Так и получилось. Несмотря на запрет мамы, я тайком бегала в папину вторую семью, чтобы увидеться с ним. Однажды мама узнала о том, что я была у отца:

– Предательница! Отец вас бросил, а мать пытается вас воспитать, еле концы с концами сводит. А ты предала меня, раз общаешься с ним. Ты плохая!

Это клеймо предательницы в глазах мамы осталось на мне до сих пор. Повторюсь, она всегда Жанибеку уделяла больше времени, чем мне. У нас же с ней были достаточно холодные отношения. Тепло, как бы странно это ни звучало, я получала только от отца. Лет до 27 я обвиняла маму в том, что она сама провоцировала папу на конфликты, и в том, что рассталась с ним.

В свою очередь, мама была на меня словно за что-то обижена. Я неоднократно просила ее назвать причину, на что она обижается, за что злится. Причину она никогда не называла, но своим поведением раз за разом выражала свою обиду, недовольство. Возможно, дело было в том, что отца я любила больше, чем маму. Она это чувствовала и не понимала моей привязанности к нему.

Спустя годы, когда я пыталась понять причины своих страданий и заново переживала травмы детства, я осознала, что уродливое, безжалостное и безразличное отношение родителей ко мне не было проявлением любви. Родители не принимали меня безусловно – просто по факту моего рождения. У них всегда имелись какие-то условия, требования, которым я сызмальства должна была соответствовать, чтобы заслужить право называться хорошей дочерью. А в эти шаблоны и рамки я далеко не всегда вписывалась. Поэтому примерно до тридцати лет росла с глубоким убеждением, что я неправильная, плохая дочь, не заслуживающая любви родителей. А значит, и не достойна ничьей любви.

Обижалась ли я на своих родителей? Винила ли их в чем-то? Ненавидела ли? Ровно настолько, насколько может обижаться и ненавидеть ребенок, который любит своих родителей. Но я еще пыталась найти оправдание их поступкам. Сейчас понимаю, что они воспитывали и любили нас так, как умели, повторяя воспитательные приемы, которым научились у своих родителей. Они росли в непростое, полуголодное время, и им тоже не хватало родительской любви. Более того, папе приходилось жить в интернате, потому что его маме (моей бабушке) было тяжело воспитывать пятерых детей. Пять дней в неделю отец жил в интернате и только на выходные самостоятельно ездил домой. Жили они в Волгоградской области. Мой отец, с детских лет оторванный от матери и отчего дома, был немало обделен материнским вниманием и теплом, поэтому и вырос недолюбленным. Чаще всего именно из-за недостатка в детстве материнской любви мужчина применяет насилие. Постоянно сравнивая, ассоциируя жену со своей матерью, абьюзер вымещает на ней неотработанные чувства к маме. «Недолюбленность – причина всех несчастий человека на земле».