Страшные сказки народов мира

«Где ребята? Как палач прошел по коридору мимо них? Почему никто не подал сигнал? Что происходит?» – мысли Жака вереницей проносились в голове, не находя ответа.

Палач между тем извлёк из недр своего плаща два небольших деревянных кубка. Один кубок он протянул барону, другой – Жаку. Жак машинально взял сосуд в руку. Тут к нему вернулись самообладание и голос.

– Послушайте, я сын простого жестянщика. Оказался здесь случайно. Пожалуйста, отпустите меня.

Не обращая внимания на слова мальчишки, палач всё так же безмолвно вынул из-под плаща пузатую стеклянную бутыль с мутным содержимым. Откупорив её, он заполнил оба кубка густой зеленоватой субстанцией. Жак взглянул на кубок в своей руке. От него шёл дымок, едко пахнущий серой.

«Какой-то дурацкий кошмар. Сейчас я просто открою глаза, и всё закончится» – подумал Жак.

Но сон и не думал заканчиваться. Напротив – он становился ещё безумнее и кошмарнее. В камеру из-за спины палача один за другим вошли его друзья – Пьер, Жерар, Этьен. Все втроём они выстроились вдоль стены и с недобрыми ухмылками смотрели на Жака. Он почувствовал, как слабеют у него ноги, а волосы на голове шевелятся.

– Что здесь происходит? – сорвался Жак на визг. В страхе он отставил свой жуткий кубок на пол.

Никто не ответил ему. В руке палача блеснуло узкое короткое лезвие. Подойдя к барону, он взял его за руку и легонько надрезал своим клинком белёсую ладонь заключённого. Барон де Фуа не сопротивлялся странным действиям палача, а напротив – с торжествующей улыбкой косился на Жака. Палач выжал несколько капель баронской крови ему в кубок, затем – в кубок Жака. Барон уже не просто улыбался, а истерично хихикал.

Палач присел на корточки рядом с Жаком. Мальчик спрятал руки за спиной. Тогда палач сделал едва заметное движение головой, и трое приятелей Жака сорвались с места. Они схватили его, выкрутили ему руки и стали держать мёртвой хваткой. Теперь ему оставалось лишь наблюдать за тем, какие манипуляции совершает палач. Так же, как и с бароном перед этим, он надрезал Жаку ладонь, а затем капнул в каждый из двух кубков по капле крови с обагрённого лезвия.

– Потерпи, скоро всё закончится, – прошептал ему в ухо Жерар. Голос друга показался Жаку таким чужим и незнакомым, что стало ещё страшнее.

Палач снял с левой руки чёрную кожаную перчатку. Под ней оказалась тонкая, почти бумажная кисть руки мертвенно-белого цвета. На этот раз он кольнул лезвием себя в запястье и поднес его к кубку Жака. Из проколотого запястья не полилась кровь, лишь вязкая бурая жидкость тягучей полоской плюхнулась в содержимое кубка. Субстанция тут же забурлила. Палач повторил то же самое с кубком барона.

– Пей, – прошипел зловещий, нечеловеческий голос из-под колпака.

Барон схватил кубок обеими руками и жадно вылил его содержимое себе в рот. Осушив сосуд, он истошно расхохотался. Смех тут же перешёл в кашель, а после – в бесшумное сипение. В какие-то несколько секунд тело узника обмякло. Он упал на лежак и затих.

Палач повернулся к Жаку и протянул ему дурно пахнущий кубок.

– Пей, – вновь раздался мерзкий голос.

– Нет! Не буду! – нашёл в себе силы ответить Жак.

– Не противься ему, идиот. Это бесполезно, – сказал Пьер.

Палач передал кубок Этьену, после чего выпрямился во весь рост. Взявшись обеими руками за вершину колпака, он медленно стянул его с себя. Жак завопил от ужаса. Из-под колпака на него смотрел голый человеческий череп ярко-красного, кровавого цвета. В глазницах свирепо горели зелёные огоньки. С острых клыков сочилась мутная слизь.

– Пей! – настойчиво прошуршало чудовище.

Жак уже ничего не соображал, когда чьи-то руки – кажется, Этьена – поднесли к его губам кубок и насильно влили содержимое в рот. Всё его существо заполнило ощущение этой противной горькой вязкости во рту. Затем тело стало неметь, а спустя пару мгновений угас и рассудок. Жак потерял сознание.

*****

«Что со мной? Почему я почти не чувствую ног? Какой страшный был сон. Где это я?»

Сознание постепенно возвращалось к Жаку. В конце концов он сумел сконцентрироваться и открыл глаза. Увиденное его ошеломило. Он находился в расшатанной повозке, в окружении группы солдат продиравшейся сквозь огромную толпу. В небе светило яркое солнце, народ вокруг вопил и свистел. Кто-то швырнул ему в лицо тухлый помидор.

«За что? Я ведь ничего им не сделал. Куда это они меня?»

Когда крепкие солдатские руки подхватили его под мышки и затащили на эшафот, Жак даже не сопротивлялся. Какая-то странная слабость владела всем телом. Он его почти не чувствовал, словно оно ему не принадлежало.

«Не может быть!»

Он опустил глаза и осмотрел себя. Бледные старческие руки с обвислой на плечах кожей, впалая худая грудь, слабые трясущиеся ноги. Это тело не принадлежало ему, потому что это было не его тело!

«Что за чертовщина? Как такое может быть?»

Над Жаком грозно нависла знакомая фигура палача. Теперь на нём вновь был этот жуткий колпак, но лучше уж так, чем вновь видеть то, что скрывается под ним. Чудовище сгребло Жака привычным движением и поволокло к плахе. За несколько секунд прогулки по эшафоту Жак увидел то, что потрясло его больше всего.

Слева, над головами беснующихся зевак, на руинах гранитной стены, сидели четверо подростков. Его друзья. Пьер. Жерар. Этьен. И четвёртый. Четвёртый… Он сам! Его двойник с издёвкой улыбнулся и помахал Жаку рукой.

Ему хотелось кричать, выть, но он не мог издать ни звука. Из груди вырывалось лишь жалкое сипение. Палач прикрутил руки Жака к скамье, а голову пристроил на край доски, вниз подбородком. Перед глазами Жака возникла подставленная под гильотину соломенная корзина. Вдруг вся площадь замолкла, словно по чьему-то сигналу. В следующее мгновение Жак услышал тихий шорох скользнувшего по дереву лезвия, а потом на него обрушилась тяжёлая темнота.

*****

Вот теперь пойдут дела!

Всем аристократам по верёвке!

Вот теперь пойдут дела!

Всех аристократов на столбы!

Пёстрая толпа широкой рекой вытекала с улицы Жентиль на Мерсье, распевая озорную песенку санкюлотов. В середине шествия маршировала колонна солдат, в авангарде которых шла целая дюжина мальчишек со значками Республики на одежде. Возглавляла детвору четвёрка самых боевитых парней района. Их красивые юные лица светились от осознания собственной значимости. У крыльца своей мастерской стоял жестянщик Клод и с гордостью наблюдал за сыном, нёсшим нанизанную на длинную пику отрубленную голову знаменитого преступника и врага народа – барона Рене де Фуа. Не обращая внимания на забинтованную ладонь, Жак размахивал мёртвой головой, будто знаменем, в такт шагам революционной армии, гремевшим по видавшей виды брусчатке. Помутневшие глаза барона словно вглядывались в поисках помощи в верхние окна домов, а раскрытый в безмолвном крике ужаса рот, казалось, подпевал мучителям залихватское:

Вот теперь пойдут дела!

Наш путь озарён Святым Писаньем.

Вот теперь пойдут дела!

Только Закон отныне наш Бог.

Кто был ничем, тот станет всем,

А кто был всем – тот станет ничем.

Вот теперь пойдут дела!

Похороны Деда

– Ай Цимочка, ай золото моё ненаглядное, и на кого ж ты меня, старуху, покинул? Ласточка моя сизокрылая, куда ж так рано отлетел? И всего-то сто годков без недели было – воду бочками носил, водку вёдрами хлестал! Жить да жить бы ещё!

Красивая разрумянившаяся вдова, вовсе не бывшая старухой, заголосила пуще прежнего. Набившиеся в избу бабы наперебой принялись её успокаивать. Вперёд вышла тётка Мавра в богатом шерстяном платке, вышитом алыми журавлями.

– Не кручинься, Арынушка. Всем селом тебе поможем. За то, что и нам всем Цимка помогал. Так, бабоньки?

Женщины охотно закивали. Слово взяла тётка Агапа – мельникова жена, баба дородная, крепкая, норовом весёлая. Густым голосом она пробасила:

– Уж помогать тот ещё ходок был. Бывает, так печь остынет – муж раз сунется, второй – всё без толку. А как Деда Цимка придёт, кочергой своей корявой поворошит – и всё запалится, затеплится. Мужа после от печи всю ночь не отогнать. Калач за калачом закидывает, пока с ног не свалится.

Бабы все как одна грянули – да не плачем, а заливистым хохотом. Лежащий на высокой скамье среди избы Дед безучастно глядел глазами-пуговицами в закопчённый потолок, сложив тряпичные руки на впалой груди. Соломенное чучело «мертвеца» было обряжено в заношенную ярко-красную рубашку и старые холщёвые штаны. Кривой нос его был сделан из бурой картофелины, а спутанные усы и борода – из обрезков овчинной шубы. На происходящее действо с немой укоризной смотрели с образов Никола Угодник и Богоматерь.

Анка слегка выглянула из-за большого сундука в запечном чулане, в тени которого она спряталась, чтобы подсмотреть за тем, что это такое запретное задумали взрослые, когда ранним утром погнали всех детей прочь из хаты – к соседям. Запретное для неё и других малышей, но не для старшей сестры Варьки. Той уже пятнадцатый годик стукнул, куда там Анкиному десятку. Вон она стоит, Варька – глаза опустила, щёки зарделись, а сама украдкой на срамное поглядывает – у чучела промеж ног приделана огромная морковка, похожая известно на что.

– Глянь, бабоньки, – захлёбываясь от смеха, завизжала Мавра, – Дед хоть и мёртвый, а кочерыжка-то шевелится! Помнит, старый хрен, за что его бабьё любило.

Анке показалось, что хата вздрогнула от оглушительного гогота. Морковка между ног Деда и правда шевелилась – с Анкиной позиции было хорошо видно, как ловко дёргает за привязанную к корнеплоду верёвочку её родная бабка Ядя. Морковь поднималась и опускалась, каждым движением вызывая приступы смеха у собравшихся вокруг смертного одра женщин. Чтобы не засмеяться, Анка зажала себе рот обеими руками. Не хватало ещё, чтобы её заметили – пальцы у бабы Яди были крепкие, железные. Так за уши оттаскает – неделю гореть потом будут.

– Ох и мужик был твой Цимка, – продолжила паясничать тётка Агапа, – Весь мир солдатом прошёл – и Крым, и Рим повидал, а ещё больше перещупал. Как только морковка не стёрлась!

Матушка Анки, игравшая роль вдовы, прыснула. До конца выдержать роль безутешной плакальщицы среди общего веселья у неё не вышло. Шуточки, которые отпускали женщины в адрес почившего, становились всё более сальными и неприличными. Анка пару раз даже заткнула уши, чтобы не слышать особо скабрёзных замечаний. А уж когда бабка Глафира взяла ярко-жёлтое достоинство Деда обеими руками и принялась его раскачивать из стороны в сторону, словно просо в ступе толкла, то девочка и вовсе зажмурилась. Немудрено – уж на что Варька бесстыжая, и та вон отвернулась.

Отсмеявшись, женщины стали собирать усопшего в последний путь. Читать панихиду по Деду вышла молодка Геля, наряженная попом. Выскочившая замуж минувшим летом Гелька была брюхата восьмой месяц, а потому под длинным чёрным платьем, да с моховой бородой на пол-лица и впрямь походила на толстопузого батюшку Игнатия с соседнего села. Пока она бормотала себе под нос «молитвы» и брызгала по углам огуречным рассолом, маменька снова запричитала:

– Ты ж мой миленький дружочек, сколько было славных ночек. Целовала б тебя в губки, да ты бегал к чужой юбке. Надо ж было дуба дать – кому теперь меня…

Закрывать уши Анке не пришлось – последнее слово потонуло в общем хохоте. Даже «поп» и тот так смеялся, что половина бороды отклеилась и свисала теперь на высокую девичью грудь. Вот уж не думала Анка, что её матушка владеет такими лицедейскими навыками. Натурально как плакала! Видал бы её сейчас батя – тут и взревновать к этому Деду недолго.

Наконец женщины подхватили покойника с разных сторон и понесли вперёд ногами из избы. Последней покинула дом мнимая вдова. Как только дверь за матерью затворилась, Анка вылетела из своего убежища и метнулась к окошку. Похоронная процессия далеко не пошла – денёк выдался прохладным, зима напоследок пыталась взять своё. Чучело закопали в снег через дорогу от хаты – под старой берёзой. Сверху сугроб обильно присыпали соломой – чтоб «теплее старичку было». Горланя похабные частушки, толпа направилась обратно к дому, на поминки.

Оставшаяся часть дня прошла так же весело. Только теперь за стол пустили и детвору. Мужчины вернулись с соседнего хутора, уже изрядно подогретые смородиновой наливкой. Стол, щедро приготовленный бабой Ядей, ломился от угощений. Среди больших глубоких тарелок с ухой и кашами красовались тарелочки поменьше – с горячими блинами и смаженками. Тут и там высились пузатые бутыли с медовой настойкой. Под столом стояла деревянная бадья с обжигающе ледяным квасом. Пока взрослые закусывали пахучую настойку солёными грибами, Анка с удовольствием налегала на любимые драники с густой сметанкой. Наглому рыжему коту Юзику, тёршемуся у Варькиных ног, перепало несколько зраз и целый кусок свиной рульки. Песни за столом не умолкали до позднего вечера. Гости расходились глубоко за полночь, когда в самом верху иссиня-чёрного неба гигантским блином зависла луна. Первый день Масленичной недели выдался на славу – даст Бог, и весна будет хорошей.

Как только все домочадцы заснули, Анка осторожно вылезла из-под шерстяного пледа и бесшумно соскользнула с полатей. Чуткий на звуки Юзик приподнял голову и с ленцой поводил красивыми зелёными глазами, наблюдая за действиями девочки. Под доносившийся с печи батин храп Анка натянула валенки, накинула тулупчик, повязала на голову и плечи колючую бабушкину шаль и, подмигнув коту, тихонько вышла за порог.

Стараясь не хрустеть снегом, девочка вышла за изгородь и перешла дорогу. Остановившись у берёзы, она с любопытством смотрела на кучу соломы, накрывшую «могилу» Деда. Лежать теперь бедолаге тут целую неделю, пока его не достанут обратно на свет божий, да не сожгут вместе с чучелом Зимы, чтобы наступающий год был тёплым и урожайным.

Анке стало очень интересно взглянуть на Деда поближе. Она присела на корточки и разрыхлила рукавицей снег. Погребение оказалось совсем неглубоким – из-под снега на девочку всё так же бессмысленно пялились костяные пуговки глаз чучела. Анка мягко погладила соломенный лоб мертвеца и ойкнула.

Из сугроба вынырнула тряпичная рука и неожиданно крепко схватила девочку за плечо. Вторая рука зажала ей рот. Чучело поднялось из снега во весь рост и притянуло Анку к своему безобразному лицу. В призрачном лунном свете неживые глаза Деда казались теперь зловеще бездонными.

– Почто из хаты не ушла? Почто мамку не послушала? Почто за срамом подглядывала? – прошелестел мертвенный голос чудовища. – Иди к Дедушке. Уж я тебя порадую, побалую.

Рука чучела принялась шарить по Анкиному тулупу, залезла ей за пазуху, ощупала худую детскую грудь и живот. Овчинная борода тёрлась о лицо девочки, картофелина больно тыкала её в глаз. Противно пахло мокрой псиной и залежалыми тряпками.

– Ай, хороша! Ай, молода! Зиме понравится. Зима останется, – приговаривало чудовище, продолжая лапать девочку. Анка мычала и брыкалась, пытаясь выбраться, но соломенная хватка была мёртвой. Дед развернулся и на плохо гнущихся ногах побрёл прочь за околицу да вниз, к реке. На белоснежной скатерти водоёма жуткой пастью чернела полынья.

Анка царапала страшилище за морду, лягала его ногами, кусала зажавшую ей рот лапу, но всё было впустую. Медленно, но верно они приближались к реке. Самый крайний дом деревни уже остался позади. Сердце девочки готово было выскочить из груди. Она взглянула на высокую беспечную луну, и страх внутри вдруг сменился глубокой тоской. Стало невыносимо грустно от того, что её недолгая жизнь сейчас оборвётся. Жалко, что она так и не побывала в городе на ярмарке, не попробовала того самого сахарного петушка на палочке. Жалко мамку с батей. Жалко, что не слушалась их и безобразила. Вспомнились отцовский храп, урчание свернувшегося клубочком Юзика, потрескивающие угольки в печи. А как было смешно, когда баба Ядя дёргала за привязанную к морковке верёвочку, и чучело отзывалось, словно живое! Анка перестала брыкаться и прислушалась к ночной тишине. Снег не хрустел под ногами Деда – оживший мертвяк скользил по насту, как бесплотный призрак.

Анка зажмурилась, свободной рукой нащупала между ног нежити морковку и резким движением дёрнула. Мужское достоинство Деда с треском отделилось от соломенного тела и осталось в Анкиной ладони. Каркнув, чудище вдруг обмякло и безжизненно завалилось в снег. Выбравшись из-под кучи соломы и тряпья, Анка в одном валенке что есть мочи побежала к дому, истошно вереща. Бабкину шаль сорвало налетевшим порывом ветра. В руке девочка сжимала морковь. Вдалеке, отзываясь звонкому крику Анки, залаяли собаки. В окне родной хаты зажёгся мягкий свет лучины.

Сверкающая дорожка

– Прямо в цель, ковбой!

Николь откинула упавшую в порыве страсти светлую прядь со лба и сладко потянулась. По её обнажённому телу растекалась приятная истома. Молодой мужчина рядом с ней шумно выдохнул и улыбнулся, обнажив ровные зубы.

– Весь Фронтир знает, что «Кольт» Чёрного Кеннета бьёт без промаха.

Николь повернулась к парню, опёршись на локоть, и провела мизинцем по багровому шраму на его загорелом плече.

– Я слышала ещё одну поговорку: Чёрный Кеннет стреляет быстрее, чем ты взглянешь на его «Кольт».

Кеннет громко засмеялся. Его дыхание ещё не полностью восстановилось, и через пару секунд смеха парень закашлялся. Отдышавшись, он поймал сильными пальцами руку Николь, потёрся о её ладонь щетиной, вдохнул аромат запястья и поочерёдно расцеловал каждый пальчик.

– Обожаю тебя, малышка, – он поднялся с постели. – Пойду вниз, скажу Грэму, чтобы собрал нам пожрать и выпить.

Сев на кровати, Николь поневоле залюбовалась могучим мускулистым телом своего любовника, пока он надевал джинсы и клетчатую рубашку. «Малышка», – подумала она про себя, еле заметно усмехнувшись. – «И этот туда же. Знал бы ты, малыш, насколько я тебя старше». Одевшись, Кеннет подмигнул ей и вышел в коридор, звеня шпорами на сапогах.

Все мужчины одинаковы: каждый мнит себя центром Вселенной. Или хотя бы Солнцем, или, на худой конец, планетой, вокруг которой крутятся «малышки»-спутники: женщины. И для того, чтобы подчинить себе мужчину, сделать его своим «малышом», умной женщине достаточно лишь поддерживать в его голове эту воистину космических масштабов глупую иллюзию. Впервые эту нехитрую мудрость Николь осознала ещё в четырнадцать лет, целую жизнь назад. С тех пор она летела по своей судьбе легко, ловко лавируя по орбитам десятков «планет» всевозможных цветов и размеров. Покойная матушка называла такой полёт «сверкающей дорожкой» – она говорила, что каждая женщина может найти среди мириад звёзд в небе свою судьбоносную цепочку светил, ведущую именно к её счастью, но удаётся это лишь единицам. Самой маменьке не удалось, и она умерла от лихорадки прямо на рабочем месте – в престижном борделе на Рю-Бурбон.

В осуществлении полёта по «сверкающей дорожке» наравне с пониманием мужской сути Николь помогала ещё и её порода. Хвала Господу и маме-француженке, она с детства была сногсшибательно красива, и знала это. Играючи, с одного щелчка, она охмуряла банкиров и золотодобытчиков, мэров и губернаторов, шерифов и скотопромышленников. Перед осиной талией и бархатистой кожей не мог устоять никто. Глубокие зелёные глаза развязывали любой язык похлеще лучших агентов Пинкертона, а страстные пухлые губки открывали любой кошелёк быстрее, чем это делали профессиональные карманники на Манхэттене. Золотистые волосы струились по белым плечам Ниагарским водопадом, одинаково гибельно маня к себе и трусов, и смельчаков. Но помимо красоты у Николь было ещё одно оружие: изворотливый и гибкий ум. Всё свободное от ухода за своим внешним видом время она тратила на получение новых знаний. Женщина увлечённо изучала языки, следила за новостями науки и прогресса, благодаря газетам разбиралась в политике и истории. Красота и ум – вот те два «Кольта», что Николь постоянно носила при себе. Стоило ей только выбрать цель, и та была обречена. Эти местные мальчишки-ганфайтеры меряются друг с другом скоростью реакции и меткостью выстрелов, но они и не подозревают, что самый лучший ганфайтер здесь – она. Безжалостный идеальный хищник, не знающий промаха. А они все – её потенциальная добыча.

Николь накинула модный, в японский узор, шёлковый халатик, и подошла к трюмо. Покрутившись у зеркала, женщина грустно вздохнула. Для постороннего наблюдателя, особенно мужского пола, она выглядит всё ещё юной и прекрасной, но ей самой отлично видна каждая малюсенькая морщинка на лбу или шее. Всё-таки её охота длится почти два десятилетия, и вот-вот возраст будет проявляться всё отчётливее. Совсем скоро одно из двух её оружий начнёт давать осечки. Поэтому пора было начинать думать о том, что будет после того, как ей перестанут давать двадцать лет на вид. Когда это время придёт, двигаться по «сверкающей дорожке» станет намного сложнее. Потому-то она и влюбила в себя этого юного дурачка – Чёрного Кеннета Блэкуэлла. Он был её счастливым билетом в безоблачное будущее. Точнее не он сам, а то, что хранится у него в нагрудном кошеле, который этот юнец не выпускает из виду ни на секунду.

Разумеется, изначально Николь появилась в этой дыре не из-за кошеля. Полтора года назад она и думать не смела, что судьба подкинет ей такой подарок. На тот момент старушка Фортуна временно отвернулась от своей любимицы, и именно поэтому Николь оказалась в Богом забытом Берроутауне, вдали от цивилизации – на далёком Фронтире, или как его иногда называли бостонские газетчики, «Диком Западе». Перед этим она целых два года наслаждалась завидным положением тайной содержанки при губернаторе Массачусетса. Собственно, к этому статусу она шла долгие годы, исколесив всё Восточное побережье. Влиться в сливки общества Бостона, пустить им пыль в глаза своими манерами, втереться в доверие к губернатору и очаровать его своей начитанностью, а после – влюбить в себя по уши с помощью особых женских приёмчиков – на всю эту сложную, практически военную операцию ушло почти полгода. И вот, когда казалось, что давняя мечта бедной девочки из Нового Орлеана сбылась, угораздило её встретить в порту этого проклятого итальяшку Марио! Чёртов матрос, она на таких уже лет десять даже и не смотрела, но до чего же он был хорош… Жилистые руки, кучерявые смоляные волосы, волевой подбородок. Тем вечером она не устояла, хоть и дала зарок, что позволит себе эту маленькую слабость лишь раз – просто чтобы развеяться. В итоге позволила не раз, и не два, и даже не десять. А уж что она позволяла делать ему – oh la la. Даже сейчас, спустя столько времени, у никогда не отличавшейся стеснительностью Николь зарделись щёки при воспоминании о тех ночах в гостинице на Бикон-Хилл.

Само собой, такой человек, как губернатор штата Массачусетс, достаточно быстро узнаёт обо всех мало-мальски значимых вещах, что происходят в его вотчине. Роман его женщины с иностранным моряком вполне укладывался в эту формулу. Господин губернатор был человеком вспыльчивым, злопамятным и не отличался разборчивостью в методах. В очередной раз придя в условленное место на свидание с любовником, Николь с удивлением обнаружила вместо Марио его друга, служившего на том же корабле. Макаронник рассказал ей, что какие-то головорезы в глухом переулке сломали Марио обе ноги и выкололи один глаз. Теперь беднягу скорее всего спишут на берег, и ему придётся нищенствовать на чужбине. Николь с ужасом поняла, что возвращаться в номер отеля, снятый для неё губернатором, не стоит. Пришлось покидать Бостон с тем, что было при себе. Чтобы отвязаться от возможной погони, она перекрасила золотые локоны в плебейский чёрный цвет, сменила роскошное платье на неприметную серую хламиду и бежала на запад вместе с обозом переселенцев-мормонов, отправлявшихся за лучшей долей в Юту.

Много раз Николь меняла направление своего пути, чтобы запутать возможных преследователей. Представлялась разными именами в гостиницах и на почтовых станциях, письмами-пустышками бронировала отели в разных концах страны. Интуиция подсказала, что угрозы больше нет, лишь несколько месяцев назад, уже в Берроутауне. Скотоводческая столица штата была настолько редкостной дырой, что последней относительно крупной новостью здесь была новость об аварии на медном руднике в Гэллоус, где после неудачного взрыва завалило несколько десятков шахтёров. Новости этой было лет пять. С тех пор местные судачили в основном о том, у кого какая корова отелилась, кто уснул пьяным в навозной куче у салуна, да кто кого отправил на тот свет в варварской забаве «быстрый и мёртвый». Николь уж было собиралась покинуть это захолустье и отправиться в Сан-Франциско, как в городок пришла новость, изменившая все.

Когда она услышала о том, что некая банда ограбила почтовый поезд на соседней железнодорожной станции, то сначала не придала этому значения. Для местных это было привычным делом, и обсуждали ограбления поездов с меньшей охотой, чем вязку лошадей. Жертв в таких ограблениях обычно не было – пассажиры спокойно расставались с частью своего имущества в обмен на продолжение пути. Все расходы пассажиров и транспортной компании с лихвой покрывали страховые общества. Но в этот раз случай был особый. Во-первых, банда налётчиков убила всех находившихся в поезде, вместе с машинистом. Это было событие из ряда вон – по такому случаю из столицы штата должен был скоро прибыть федеральный маршал с ротой национальной гвардии. А во-вторых, и это уже интереснее, тот поезд перевозил не только обычную почту. Один из вагонов состава был пломбированным и охранялся целым отрядом наёмников, набранных из числа ветеранов недавней войны. А принадлежал вагон вместе со своим содержимым некоему мистеру Л. Шуссету из Нью-Йорка. И направлялся он в Лос-Анджелес, где скоро должен был пройти Первый континентальный экспо-форум. Николь мгновенно поняла, что было в вагоне. Внутренний голос шепнул ей: «Это она – сверкающая дорожка». И тогда хищница вернулась к охоте.