Страшные сказки народов мира

Высокий и смуглый Этьен был чуть старше своих приятелей. Его отец занимался благородным ремеслом – он делал шляпы. Потому Этьен всегда держался с друзьями несколько высокомерно. А ещё он очень любил спорить. Эту его черту Жак терпеть не мог больше всего.

– А я вас, олухов, по всему городу ищу, – с усмешкой поприветствовал их Этьен. – Куда это вы так несётесь?

– Санкюлоты идут на Сен-Жорж, – глотая окончания слов, ответил запыхавшийся Жерар, – поют эту новую песню, марсельский марш. Слышишь? Вон они маршируют!

– Чепуха! – отрезал Этьен. – Бросьте эти детские шалости. Сегодня будет кое-что интереснее. Давайте за мной, на площадь Белькур.

– А что там? – спросил Пьер, жадно ловящий каждое слово Этьена.

– Зрелище. Казнят одного фабриканта.

Сцены публичных казней Жаку не нравились ещё больше, чем «изъятия», однако он видел, как загорелись при словах Этьена глаза его друзей. Выбиваться из компании ему не хотелось. Делать было нечего – и ребята вчетвером двинулись в сторону каменного моста через Сону – к главной городской площади.

Дорога на тот берег оказалась не такой быстрой, как обычно. Ближе к набережной количество людей на улицах многократно увеличилось. Можно было подумать, что всё население Старого Лиона бросило свои дела и решило поглазеть на казнь. Толпы людей ручейками стекались со всех улиц и проспектов, выплёскивались из трабулей и переулочков, огибали церквушки и, закручиваясь водоворотами на площадях, мощным потоком устремлялись на полотно моста через водную гладь Соны. В середине моста скоро образовалась давка. Чтобы быстрее обойти затор, ребята вскарабкались на ограждения и продолжили свой путь прямо по перилам – поверх голов честных лионцев.

Отсюда открывался замечательный вид на город. Несмотря на то, что поднимающееся над дальними крышами солнце нещадно било в глаза, Жак поневоле залюбовался. Слева и справа играла белыми бликами на своих волнах красавица Сона, а впереди открывал свои объятия город. Далеко за его черепичными крышами и курящимися дымком кирпичными трубами гордо высился внушительный купол больницы Отель-Дьё. Здесь и там чёрным струйкам, исходящим из печных труб вторили толстые серые столбы дыма – это догорали остатки особняков, разгромленных санкюлотами. Печальное напоминание о мятеже, в который втянули в Лион противники переменам.

Пока в Париже революционеры-якобинцы достигали всё новых и новых успехов в преобразовании старого замшелого государства, лионская элита решила воспользоваться удалённостью города от столицы. Сбросив местное самоуправление, эти глупцы провозгласили возвращение старых порядков и отказались повиноваться «парижским узурпаторам». Ответ не заставил себя долго ждать – республиканская армия с боями заняла Лион и теперь господствовала здесь, как дома. В наказание за мятеж особняки богачей были разграблены и сожжены. Новая власть арестовала так много людей, причастных к мятежу, что городские тюрьмы не справлялись с таким наплывом постояльцев, и некоторых арестованных приходилось содержать в дровяных складах и амбарах. Может быть, поэтому так участились казни – было нужно скорее разобраться с переполненными тюрьмами.

Ближе к полудню мальчишки наконец продрались через толпы людей к площади Белькур, ставшей при новой власти главным местом исполнения наказаний. В середине площади, на высоком деревянном постаменте был установлен эшафот, а на нём воздвигнуто новенькое орудие казни, привезённое перед самым мятежом из столицы – знаменитая гильотина. Раньше на этом месте стояла конная статуя короля Луи – не того Луи, кому полгода назад в Париже оттяпали голову, а другого – то ли его отца, то ли деда. В королях Жак не слишком сильно разбирался, да и незачем больше было.

Ловко вскарабкавшись по барельефу, изображавшему крылатых ангелов, Жак и его друзья оказались верхом на каменной стене, оставшейся от разгромленного особняка на краю площади. Отсюда было хорошо видно эшафот, к которому уже подъезжала повозка с осуждённым. Этьен достал из кармана бумажный кулёк с дынными семечками, отсыпал немного Пьеру, а после – предложил Жаку. Тот покачал головой – есть ему не хотелось. Того же самого нельзя было сказать о Жераре – не отказавшись от семечек, он также выудил из-за пазухи чёрствую булочку с маком и приготовился к зрелищу.

Двое солдат вывели из повозки обречённого мятежника. Им оказался невысокий седой человечек примерно лет пятидесяти. Руки его тряслись, по бледному лицу текли слезы. Он не издавал ни звука – лишь молча открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег. Ноги ему, видимо, тоже отказали – когда солдаты подхватили его под руки и потащили к гильотине, он повис на них, безвольно волоча ступни по деревянному полу эшафота. Будто какой-то тюфяк, его бросили на скамью, связали руки и приладили голову на доске, находившейся ровно под остро отточенным лезвием орудия казни.

– Фабрикант с Круа-Русс, – сплёвывая кожуру от семечки, пояснил Этьен, – владел прядильной фабрикой. У него там работали дети младше нас, по шестнадцать часов в день, без единого перерыва. Когда поднялся мятеж – снарядил из своих работников отряд, заставлял их стрелять в революционеров. Скотина.

Следом на эшафот поднялась фигура позанятнее. Жак весь подался вперед – настолько ему вдруг стало любопытно. Высокий худощавый человек в длинном сером плаще поднимался по ступенькам важно и размеренно – будто плыл. Плечи и голову его скрывал острый красный колпак с узкими прорезями для глаз. Палач. Его Жак видел впервые. Раньше в Лионе палача не было, и никто не знал, как обращаться с гильотиной. Исполнители из добровольцев предпочитали пользоваться дедовским методом и рубили головы топором, потому первые казнимые умирали в муках. Некоторым бедолагам получалось отсечь голову лишь со второй, а то и с третьей попытки. Поговаривали, что новый палач, прибывший вслед за революционной армией, держал нож гильотины всегда идеально острым, а потому ошибок не допускал. Настоящий профессионал своего дела.

– Почему на нём колпак? – вдруг подал голос Пьер. – Папенька говорил, что после революции палачам разрешили не прятать лица. Теперь это не считается позорным занятием.

– Не считается, – кивнул головой Этьен. – Парижский палач, отрубивший голову самому королю, вообще чуть ли не в героях теперь ходит. Уж он-то лицо и не думает прятать.

– Наверное, наш палач старомодный, – предположил Жерар, отрываясь от булочки.

– Может и так, – усмехнулся Этьен, – ничего. Всё теперь по-новому. Глядишь, увидим ещё, как он свой колпак снимет.

Жак внимательнее присмотрелся к палачу, готовившему гильотину к работе. Особое внимание парня привлёк значок, украшавший плечо экзекутора – трёхцветный символ Республики. Не какая-то паршивая латунь. Опытным взглядом потомственного жестянщика Жак видел – значок выполнен из настоящего серебра. Такие выдавали лишь тем, кто особо ценен на службе революции.

Тем временем палач закончил приготовления. Весомо подняв правую руку, он остановил гвалт толпы. Все замерли в ожидании. В неожиданно сгустившейся тишине над головами собравшихся слышно было лишь жалкие всхлипы ожидающего своей участи фабриканта. Палач подошёл к гильотине и плавным движением надавил на рычаг. Тяжёлое с виду лезвие бесшумно опустилось. Толпа выдохнула. Голова казнимого мячом отпрыгнула в заранее подготовленную солдатом корзину. Достав её оттуда за волосы, палач продемонстрировал голову толпе. В следующее мгновение площадь Белькур огласилась многотысячном рёвом. Люди смеялись и хлопали в ладоши. Поморщившись, Жак начал спускаться со стены.

*****

Тем же вечером друзья сидели на холме Фурвьер и любовались видами закатного города, раскинувшегося далеко внизу на берегах двух великих рек. День выдался насыщенным: после казни ребята приняли участие в многолюдной демонстрации, прошедшей по центральным улицам по направлению к санкюлотским казармам, разместившимся в здании дворца Сен-Пьер на площади Терро. Вместе с другими они пели революционные песни, размахивали флагами, а Жерару один солдат даже позволил немного поколотить в настоящий военный барабан.

– Всё-таки странный какой-то этот палач, – задумчиво проговорил Жак, глядя на проплывающую по Соне баржу с дровами.

– Чего ж странного? – удивился Жерар, выбираясь из кустов, куда отходил по малой нужде. – Ну не хочет он, чтобы на него пальцами на улицах тыкали. Просто делает свое дело.

– Ага. Не хочет, а значок серебряный нацепил. Мол, смотрите, какой я важный, – ответил Пьер, усевшийся на гигантском куске гранита, торчащего из земли.

Жерар хмыкнул. Пьер почесал голову и неуверенно проговорил:

– Может, он от кого-то скрывается?

Этьен заливчато засмеялся. После казни он вообще стал каким-то необычно весёлым и весь день подкалывал друзей. Но подкалывал по доброму, а не так едко, как раньше.

– Это палачу то от кого-то скрываться? Да он же почитай что второй человек сейчас в Лионе, после коменданта. Нет, парни, тут что-то другое.

– Что же? – икнул Жерар.

– Да кто ж его, беса, знает?

– Я уж думал, ты нам расскажешь, – подал голос Жак. Весёлый настрой Этьена стал его почему-то раздражать. Уж лучше бы он был язвительным, как прежде.

Этьен пристально посмотрел на Жака, усмехнулся и достал из кармана жёлтое, чуть увядшее яблоко. Протерев его рукой и надкусив, он бросил его Пьеру.

– А что, если мы вместе узнаем? – заговорщически подмигнул он Жаку, прожевав яблоко.

– Тебе башку продуло, что ли? Вот такие пойдём прямо к коменданту и спросим…

– Зачем к коменданту? К самому палачу и пойдём, – тон Этьена вдруг стал серьёзным. Жак понял, что приятель не шутит.

– Да ну тебя. Опять какой-то твой дурацкий розыгрыш.

– Чего это? Я серьёзно. Сами подумайте, – Этьен перешёл на шёпот, – палач живёт рядом с новой временной тюрьмой для «подозрительных» на Прескиле. С вечера до утра там туманище – за полшага не видно ни зги. Патрульных почти нет. Проберёмся к его жилищу и подсмотрим, что да как. Уж на ночь он свой колпак точно снимет. Ну что, парни, кто со мной?

На счёт тумана Этьен был прав. Южная оконечность Прескиля, где Сона впадала в Рону, была местностью болотистой и топкой. По вечерам эта низина заполнялась густым белёсым туманом. Лишь редкие лионские рыбаки, с детства привыкшие ходить на своих утлых лодчонках в здешних заводях, отваживались соваться туда по ночам. Приезжим санкюлотам, даже часовым, вряд ли будет охота мёрзнуть в местной сырости. Скорее всего, они укроются в помещении бывших рыбных складов, приспособленных под тюрьму. Замысел Этьена был вполне осуществим, но всё-таки…

Тут слово взял Пьер. Спрыгнув со своего гранитного седалища, он сказал:

– Мне нравится идея Этьена! А если мы ещё и умыкнём что-нибудь из дома самого палача, то всему району нос утрём. Я с тобой!

Жак перевёл взгляд на трусоватого Жерара. Уж этот-то на такую авантюру не согласится. Однако и толстяк удивил друга:

– Куда вы, туда и я. Мне надоело, что соседские пацаны меня дразнят. А я не трус! Когда они узнают, где я побывал – побелеют от зависти.

Все трое теперь смотрели на Жака и ждали ответа от него. Ему бы и хотелось поддержать друзей, но плохое предчувствие останавливало его. В конце концов он решился сказать:

– Нет, парни, извините. Мне это всё не нравится, да и вы бы не шли. Если вас поймают…

– То сразу отпустят – мы всего лишь мальчишки из бедных кварталов. Революция с детьми не сражается, – ответил Этьен. – Отправимся прямо сейчас, пока заходит солнце. К темноте как раз будем на месте. Последний раз спрашиваю: ты с нами?

– Нет.

– Ну и дурак. Завтра сам пожалеешь. Идём, парни.

Насвистывая марсельский марш, троица бодро потопала через кусты вниз, к городу. Лишь Жерар молча оглянулся назад и, словно извиняясь перед другом, пожал плечами. Вскоре их свист затих вдали. Посидев ещё немного в сгущающихся сумерках, Жак отправился домой.

*****

Когда Жак вернулся домой, тыквенный суп, сваренный его матерью, уже остыл. За это подросток получил добротную затрещину от отца. Вторая оплеуха прилетела за то, что он слонялся весь день невесть где, вместо того, чтобы помогать родителям по хозяйству. Однако во время ужина, хлебнув виноградной настойки, отец подобрел и, отослав мать готовить постель ко сну, решил поговорить с сыном по душам.

– Ты пойми, Жак, время теперь такое настало. Думаешь, если всех богатеев прогнали, нам теперь лучше жить станет? Держи карман шире! Работать надо, и работать ещё больше, чем раньше. Понимаешь?

– Да, отец.

– Ты не дуйся, что я тебе в ухо зарядил. Это для твоей же пользы. Видал, как сейчас революционеры стране кровь пускают? Тоже ведь – во благо. Слышал, чего поют? «Кто был ничем, тот станет всем». Так вот это – про нас! А особенно про вас – про тебя и твоих дружков.

Отец залпом выпил ещё стакан настойки, занюхал хлебным мякишем и встал из-за стола. Подойдя к окну и потянувшись, он продолжил:

– Ну и времечко. Даже месяцы они переименовали. Это ж надо! И вот у нас не октябрь, оказывается, а какой-то вандемьер. Такие дела, сын – перемены! Сейчас нужно хватать судьбу за хвост, не упускать возможностей. Пока ты бездельничал, ко мне явился столичный хлыщ из комендатуры. Дал заказ на тысячу латунных значков для их солдат. Тысячу, Жак! Это отличный, превосходный заказ! Могли мы мечтать о таком раньше? Нет, конечно. Прежние власти заказали бы эти побрякушки у своих прикормленных ювелиров. Будто им и без того жрать нечего. Тьфу на них! Всех на столбы – туда им и дорога.

Отец подошёл к Жаку и ласково потрепал за шею.

– Теперь пришло время возможностей для простых людей. Таких, как мы. Вот теперь пойдут дела! Через сорок лет эту страну и не узнать будет. Жаль, что я-то уже старый, а вот тебе с друзьями жить в новой стране. Вам и карты в руки. Не отлынивайте от работы, не бойтесь рисковать, не упускайте возможностей. И всё у вас получится!

Глаза отца блестели. Дыхание было горячим и сбивчивым. Очевидно, эти мысли он давно хотел высказать сыну, и вот наконец-то представилась возможность. Жак отложил ложку и приобнял отца.

– Спасибо, папа. Прости, что не помог тебе с сегодняшним заказом.

– Ничего страшного, – хохотнул отец. – Металл привезли только вечером. Я и не начинал ещё. А вот тебе нужно будет завтра заняться – нарежь из листов заготовок. Только потом сможешь пойти гулять. Иначе уши оторву. Всё – доедай и спать.

Закрыв за собой дверь, отец удалился в спальню. Жак доел суп, куском хлеба собрал с тарелки остатки и погасил свечу. Завтра нужно будет подняться пораньше, чтобы оправдать отцовское доверие.

*****

Проснулся Жак задолго до рассвета. Запалив лампаду, он отправился в мастерскую и принялся нарезать из латунных листов заготовки для значков. Работа была не из лёгких – спустя пару часов у мальчика ныли плечи и спина, но он трудился без передыху. Когда в мастерскую вошла проснувшаяся готовить завтрак мать, треть работы была уже выполнена. Мать поцеловала Жака в макушку и оставила ему стакан молока с горячей лепёшкой. Спустя какое-то время явился и отец, попыхивающий крепкой папиросой. Покрутив в руках одну из заготовок, он одобрительно цокнул языком и оставил сына наедине с работой.

К полудню работа была окончена. Придирчиво осмотрев штабеля одинаковых металлических квадратиков, отец улыбнулся и молча кивнул Жаку. Тот стремглав бросился из дома. Ему не терпелось увидеться с друзьями и узнать, чем закончился их ночной поход на Прескиль.

Нашёл он их там, где и предполагал – всё на той же площади Белькур, к которой так же, как и вчера, стекались толпы народа. Троица уже забралась на свою смотровую площадку и наблюдала, как из повозок на эшафот вытаскивают осуждённых – сегодня их было двое. Увидев Жака, Пьер замахал ему рукой, призывая присоединиться к ним. Пулей Жак взлетел на стену, сунул друзьям в руки по свежей булке, прихваченной с кухни, и посмотрел на площадь.

Оба осуждённых уже стояли на эшафоте. «Надо же, как меняет человека близость смерти», – подумалось Жаку. Казнимые были ничем не примечательными мужчинами средних лет. В грязном постельном белье они вовсе не напоминали важных и надменных некогда богачей. Так же, как и вчерашний фабрикант, эти двое не могли вымолвить ни слова, и лишь тряслись под свист толпы.

– Кто на этот раз? – спросил Жак у друзей.

– Вон тот, с лысиной – банкир. Владелец плантаций на Гаити. Тысячу рабов имел, сволочь. На его деньги готовился мятеж, – деловито объяснил Этьен. – А рядом – какой-то бывший военный. Целый генерал, вроде. Командовал отрядов мятежников, расстрелами руководил. Сейчас они своё получат, гады.

Договорив, Этьен задорно свистнул. Вздрогнув, оба осуждённых повернули головы на стену, где сидели мальчишки. В глазах их читался животный ужас. Лысый беззвучно открывал рот, будто силясь что-то сказать. Солдаты схватили его и потащили на плаху. Второй приговорённый молча опустился на колени и стал безропотно ожидать своей очереди.

Снова шумный выдох толпы – и голова банкира очутилась в корзине. Пока солдаты утаскивали обезглавленное тело обратно в повозку, а палач подготавливал своё орудие к следующей казни, Жак присмотрелся к его фигуре. Что-то в палаче изменилось. Но что? Ну конечно! Значок. На плече служителя правосудия отсутствовал тот превосходный серебряный значок, который Жак вчера заприметил. Он обернулся к друзьям.

– Вы видели? Палач сегодня без значка.

Все трое молча посмотрели на него, а затем с загадочными улыбками переглянулись. Их поведение показалось Жаку странным. Они словно скрывали от него что-то. Как будто какая-то тайна, ведомая лишь им, но не ему, поставила незримую стену между ним и его друзьями. Что же произошло с ними на Прескиле минувшей ночью? Любопытство подпирало Жака спросить напрямую, но он знал, что Этьен сам всё расскажет, когда вдоволь насладится своей важностью.

В это время второго осуждённого уже подтаскивали к гильотине. Он не упирался, но лишь мотал в стороны головой. По его штанине растекалось мокрое пятно. Пьер брезгливо поморщился:

– Тоже мне военный. Поди и в настоящей битве не бывал. Напрудил в штаны, как ребёночек. Позор!

Ближайшие к ребятам зеваки подхватили крик, и вскоре вся площадь кричала: «Позор! Позор!». Крики эти прекратились лишь тогда, когда палач вскинул руку, подав сигнал замолчать. Ещё секунда – и всё было кончено. Под гомон толпы палач привычным жестом вытащил генеральскую голову из корзины. Можно было уходить.

– Жак! У меня для тебя подарочек. – Вдруг взял его за плечо Этьен. Жерар и Пьер ухмыльнулись, когда их старший товарищ вытянул из кармана что-то блестящее и передал это Жаку. Жак взглянул на тяжелеющий в его ладони предмет. Это был серебряный значок палача!

– Ну что, сегодня ты с нами? – похлопал его по плечу Этьен.

*****

Солнце уже село, когда четвёрка друзей добралась до болот Прескиля. Над топями начинал густеть туман. Воздух здесь был холодным и пах сырой землёй.

– Запах, как в могиле, – проворчал Жерар.

– Много ты знаешь про могилы, – засмеялся Этьен.

– Знаю только, что не хочу там оказаться, – парировал толстяк.

– И не окажешься, потому что не влезешь!

Пьер прыснул. Он шёл впереди всех с длинной палкой, которой ощупывал дорогу перед собой – чтобы не провалиться в трясину. Жерар и Этьен шли за ним след в след, держа в руках снятые башмаки. Жак замыкал поход, неся мешочек с сухарями и яблоками для перекуса. Сырая земля под босыми ногами мальчишек гулко чавкала.

Днём, во время подготовки к походу, Этьен рассказал Жаку о том, что приключилось с ними прошлой ночью. По его словам, им без особого труда удалось проникнуть к дому, который занимал палач. Как и предсказывал Этьен, охраны там не было – все солдаты ушли греться на склад, поближе к своим узникам. Мальчишки пробрались в жилище палача, но его самого на месте не застали. Однако они заметили его колпак, висевший на спинке кровати. Пьер снял с колпака значок в подтверждение того, что они были там. Затем они услышали шаги снаружи дома и выскочили через окно. Вот и вся история.

– Получается, лица палача вы так и не видели? – спросил Жак.

– Нет, не видели. Можно было притаиться за окном и подождать, пока он вернётся, но Жерар так испугался, что бежал быстрее обычного. Не бросать же его одного в тумане. Вот и мы убежали.

– Ничего я не испугался, – насупился Жерар, – просто я умнее вас.

– Так вот почему ты столько ешь – чтобы умным быть, – вставил Пьер. Друзья захохотали. Даже сам добродушный Жерар, не привыкший обижаться на подколки своих друзей.

Спустя полчаса блужданий по топям ребята вышли к покосившейся ограде бывших рыбацких складов. Сквозь туман пробивался тусклый свет фонаря у дверей длинного кирпичного здания. Часовых на месте не было. Этьен подмигнул Жаку и первым перемахнул через ограду.

Справа от складского здания стоял приземистый деревянный домик. В этот поздний час его окна смотрели на незваных гостей чёрными глазницами. Если палач и был дома, то уже спал. Тем лучше. Мальчишки осторожно открыли хлипкую дверь и на цыпочках проникли в дом. Зайдя внутрь, они осмотрелись в проникающем через окно свете луны. Очаг у стены остыл, а не расстеленная кровать у окна пустовала. Палача дома не было. Как и его колпака.

«Странно, – подумал Жак, – неужто он бродит среди ночи по болотам в этом колпаке?»

От раздумий его отвлёк Пьер, толкнувший друга локтем. Жестами он указал на пол. Опустив голову, Жак понял, на что тот ему указывает – прикрытый шерстяным половиком, в досках пола виднелся люк. Подземный ход! У Жака засосало под ложечкой. Было страшно и одновременно любопытно. Тут он вспомнил слова отца о риске и возможностях. Секунду поколебавшись, Жак нагнулся и дёрнул за кольцо. Люк распахнулся.

Вниз в темноту уводили земляные ступеньки. Из люка пахнуло затхлым воздухом и сыростью. Так некстати вспомнились слова Жерара про могилу. Посмотрев на друзей, Жак вопросительно выгнул брови. Этьен криво улыбнулся и сделал жест рукой, приглашая его спуститься первым. Парень мысленно помолился и спустился в подземный ход.

Внизу оказался выложенный камнем коридор. В дальнем его конце светил закреплённый на стене факел. По бокам коридора выстроились в два ряда массивные дубовые двери. Подойдя к одной из них, Жак толкнул плечом неподатливую на вид дверь. С громким скрипом та подалась вовнутрь. За ней находилась глухая земляная камера. Единственными предметами в узилище были соломенный лежак и деревянная кадушка для нечистот в углу.

– Ну чего тут? – прозвучал позади шёпот Этьена.

Вздрогнув, Жак обернулся. Его друзья тоже спустились в подземный коридор и теперь с интересом осматривались, подсвечивая себе лучинами.

– Подземная тюрьма. Наверное, для особо опасных преступников, – так же, шёпотом, проговорил Жак.

Вдруг коридор огласил громкий стон. Затем ещё один, после чего раздалось отчётливое:

– Помогите!

Ребята переглянулись. Жерар отрицательно мотал головой, в то время как Пьер переводил взгляд с Жака на Этьена, будто ожидая их решения. Этьен с деланным безразличием пожал плечами. Тогда Жак, собравшись с силами, пошёл на звук голоса.

Стон доносился из самой дальней камеры. К удивлению Жака, она оказалась не заперта. Войдя внутрь, он присмотрелся. В неверном свете факела у дальней стены, на лежаке угадывалась человеческая фигура.

– Помогите! – повторил человек.

– Кто вы, и что вы здесь делаете? – спросил Жак, сам удивившись глупости собственного вопроса. Конечно же, это преступник из «подозрительных» – кем ещё он может быть?

– Меня зовут Рене. Рене де Фуа. Барон Вильфонтенский. Помогите мне!

Говоривший подался вперёд. Вид его был жалок и страшен одновременно – дряблая кожа свисала с исхудавших плеч, небритые щёки ввалились в бледное лицо, выделяясь на его фоне сизыми пятнами. Из-под спадавших на мокрый лоб седых волос горели помешательством жёлтые глаза.

– Помоги мне, парень. И до конца своих дней не будешь знать нужды. Вытащи меня отсюда!

Жак вспомнил, где он слышал это имя. Барон де Фуа – тот самый, что перед революцией ободрал до липки пять своих деревень, чтобы выплатить королю дополнительный налог на содержание войск. Барон обрёк на голодную смерть несколько десятков крестьян. До сих пор селяне, приезжающие в Лион на ежегодную ярмарку, этого подонка вспоминают «добрым словом». Вот и он попался! Никому не уйти от революционного правосудия.

– Никто тебе не поможет, – презрительно бросил Жак узнику и отпрянул, когда тот попытался схватить его за руку. Отпрянул – и натолкнулся спиной на что-то твёрдое. Обернувшись, мальчишка обмер. Над ним высился всей громадой своего долговязого тела палач. Колпак зловеще багровел в отблесках факела.

Палач молча взял Жака за плечо железной хваткой и толкнул в глубину камеры, к узнику на лежак. Барон де Фуа притих и наблюдал за происходящим всё с тем же безумным блеском в глазах.