Лесник

И “раненый” тут же был отведен в спальню, уложен в кровать, накормлен, напоен и обласкан. А позже еще и умудрился-таки дорваться до сладкого и устроил учительнице неплохой такой сексмарафон. Правда в этот раз его позиция в этом марафоне была скорее пассивной. Нужно было и дальше держать марку, прикидываясь едва ли не умирающим.

Неизвестно, сколько удалось поспать часов в эту ночь, но настроение у Германа было довольно-таки неплохим. Да и сладкая ломота в теле говорили о том, что время было потрачено не зря. Конечно, пах еще немного ныл от перенапряжения, но, вспомнив, как изгибалась ночью Маша, сидя на его бедрах, с какой страстью опускалась на всю длину его дружка, лесник мечтательно зажмурился.

С Машей ему было очень хорошо. Не раз Герман задумывался, что она станет его второй женой, но стоило ему только заговорить об этом с ней, то Мария тут же пресекала эту тему. Наверное, она тоже любила его, вот только был ряд причин, который заставлял женщину держать молодого любовника на расстоянии.

Во-первых Маша была глухой. Глухой от слова совсем. Она работала учительницей в интернате для слабослышащих детей, в райцентре. И, хотя Герман мог общаться с ней посредствам языка жестов, который он знал, но женщина считала, что не сможет стать хорошей женой для молодого мужчины. А о совместных детях вообще не могло быть и речи. Все доводы Германа о том, что никакое потомство ему и нафиг не сдалось, игнорировалось. У Маши была дочь Ульяна – вторая причина. Девочка тоже была глухой, девочка была подростком со всеми вытекающими из этого проблемами. И мать пыталась оградить растущую дочку от молодого мужчины, опасаясь некоторых нехороших последствий. И все слова Германа о том, что ему нужна именно она, а не мелкая пигалица, не достигали мозга женщины.

А в-третьих, Мария была намного старше Германа. В то время, как леснику только исполнилось двадцать пять, Марии шел уже тридцать седьмой год. И, хотя она совершенно не выглядела на свой возраст, будучи маленькой, субтильной, голубоглазой блондинкой, довольно спортивной и активной, но ей было стыдно иметь такого молодого мужчину рядом. И все же их очень сильно тянуло друг к другу, и у женщины не хватало иногда воли послать его куда подальше. А еще ей элементарно не хватало простого мужского тепла. И он, казалось, умело пользовался ее слабостью.

Маша, практически уже одетая, заглянула в спальню и бесшумно притворила за собой дверь. Как женщина умудрялась так бесшумно двигаться, леснику было неведомо. Но он коротко улыбнулся, приподнимаясь на кровати, и тут же заключил ее в свои объятия. Крепко поцеловал и попытался уложить рядом с собой, но она отодвинулась в сторону, сделав строгое выражение лица.

“Мне уже пора уходить на работу!” – показала она знаками, но лесник отрицательно покачал головой.

“Останься, напиши на работу, что заболела”, – он умоляюще уставился на нее, но теперь уже Маша начала отрицательно мотать головой.

“Нет, моя работа очень важная!” – показала она, но в этот момент Герман посадил ее себе на колени и снова приник к ее губам в поцелуе.

Женщина на мгновение замерла, вяло отвечая на его ласки, но, когда он попытался расстегнуть пуговицу на ее блузке, уперлась ему в грудь руками, отодвигая от себя. В этот момент дверь со стуком отворилась, и на пороге возникла дочь Марии, Ульяна и принялась настойчиво махать матери. Ровно до той секунды, пока не заметила в комнате лишнего персонажа.

Все трое замерли, переводя взгляд друг на друга.

– Твою мать! – выдохнул лесник, а Мария вдруг сжала губы и указала шестнадцатилетке на дверь.

Та пулей вылетела прочь, а Маша развернулась и шлепнула его ладонью в лоб.

“Дурак! – указала она отворачиваясь – Одевайся, нам ехать пора!”

– Облом, – выдохнул Герман. Вздохнул и начал натягивать одежду.

Стало даже слегка стыдно, что малолетка оказалась невольным свидетелем личной жизни своей матери. Поэтому, когда он выходил из их дома, то старался не смотреть обеим в глаза. Только когда уже Мария садилась в машину, подошел к ней и положил руки на плечи. Поцеловал.

“Когда я могу приехать в следующий раз?” – спросил он, но Маша не удостоила его ответа, показав в воздухе неопределенный жест.

Он проводил уезжающий внедорожник взглядом и сел за руль своего старенького УАЗика. В центре села он оказался еще до того, как открылось сельпо, поэтому поставил машину недалеко от клуба и задремал на водительском сиденье, запахнувшись в бушлат, спрятав в нем голову.

Приснилась ему Марина – умершая жена. Такая, какой видел он ее в день их свадьбы. Красивая, черноволосая, с зелеными, словно изумруды, глазами и ослепительной улыбкой на коралловых губах. Она кружилась в танце, наряженная в бело-голубое свадебное платье, и подол его легким цветком порхал в воздухе, чуть приоткрывая ее обворожительные длинные ноги. Вся такая нежная, хрупкая, словно цветок. Цветок, который сорвали, растоптали и выкинули в грязной подворотне, словно тряпка то была, а не человек.

Проснулся он внезапно. Вздрогнул, осмотрелся по сторонам и горестно вздохнул. Ударил по рулю, едва не вывернув тот, и заметил корову, которая шарахнулась в сторону от его машины. Он посмотрел в боковое зеркало и натянул на голову капюшон пайты, которая была на нем под бушлатом. Надвинул сильнее на глаза. В свете рассветного солнца глаза его искрились золотом. На благо, пастух, гнавший стадо на пастбище, был его далеко позади и не заметил ничего предосудительного.

– Успокойся ты уже, – прошипел Герман, глядя на себя в зеркало, – прошлого не вернешь.

Взглянул на часы, чертыхнулся и вылез из машины. Нужно было стремглав лететь домой, а он совсем забыл купить то, о чем просила оставшаяся там на хозяйстве девчонка. Продавщица сверлила его долгим, очень странным взглядом, но говорить ничего не стала. И все же Герман понял, что сплетни о его утреннем посещении и покупке разных непотребных вещей теперь долго будут бродить по селу, пока не превратятся вообще в нечто несуразное. Но, если честно, ему было абсолютно плевать на их гнилые языки.

Купив все, что ему было нужно, Герман вышел из сельпо и побрел к соседнему с магазином дому, в котором жил знакомый его мясник. У него лесник не раз уже закупал мясо для своих волкособов в те времена, когда не было у него собственных запасов.

Мужчина радушно принял постоянного своего покупателя. Выложил все, что тому было нужно, не задавая глупых вопросов, и, уже нагруженный пакетами продуктов, подошел лесник к машине, загрузил в багажник и встал рядом перекурить перед дорогой. В машине старался не курить, так как был голоден и не хотел, чтоб начало тошнить в пути.

– А ты все тут ошиваешься, свинячий выпорток! Не сдох еще в своем лесу, как рвань подзаборная, – достаточно звонкий еще женский голос заставил Германа едва ли не подавиться дымом. Посмотрел в том направлении.

В стороне, почти на пороге клуба стояла не старая еще, немного полноватая женщина, в черном в мелкую красную розу платке и длинном, практически в пол темно-зеленом платье. Она зло смотрела на лесника изумрудно-зелеными глазами.

Герман обреченно закатил глаза: "Ну, сейчас начнется".

– И вам не хворать, Настасья Всеволодовна, – козырнул он ей, мысленно умоляя все высшие силы, чтоб стареющую ведьму сдуло куда-нибудь, – карты подсказали, где меня искать? А то вон, с другого конца села аж пришли. Мимо церкви идти не побоялись.

– Смешно! – прошипела женщина, все так же не сводя с него злого взгляда. – Нет, решила просто посмотреть, сильно тебя медведь потрепал, как люди говорили?

– И как, довольны?

– Скорее разочарована. Надеялась, что хоть что-то зверь тебе все-таки оторвал. Не знаю, какие силы тебя защищают, но, видать, ты у них в почете.

– Да нет, что вы, я ж не вы, ни к каким потусторонним силам не обращаюсь. Просто умею защищаться.

– Язви-язви. Что, одну в гроб загнал, теперь за другую принялся? – голос женщины приобрел слегка истеричную интонацию.

Ну, вот зачем она это начала. Герман понимал, что рано или поздно она бы начала эту тему. Морально даже пытался подготовиться. И все же это был удар под дых.

Лесник зарычал, сбрасывая маску приветливой язвительности.

– В том, что Маринки не стало – не моя вина.

– Если бы ты не потянул ее в город, то она сейчас была бы живой и здоровой и без разных выродков под сердцем!

Казалось, что из ушей у Германа в этот момент пошел пар. Очень захотелось подойти к сучке и оторвать ей черный, змеиный язык вместе с куском рта. Но он до хруста сжал кулаки, запирая ярость глубоко внутри. Подошел к отступившей от неожиданности Настасье, нависая над ней горой. Из горла его невольно вырвался утробный рык.

– Она сама бежала из вашего змеиного гнезда. Она спасала себя! Поэтому и вышла за меня, поэтому и стремилась в город. Вы били ее. Не надо сейчас ничего говорить, вся деревня видела, как вы метлой ее гнали, когда узнали, что она крещение приняла. Что в подвале закрывали и участковый забрал ее у вас.Вы ведь хотели, чтоб она стала ведьмой, вы и ваш папаша! Чтоб вышла за того, кого навязывали ей вы. Вы сами уничтожали свою дочь. Я любил ее, а вы можете сказать то же самое?!

– Ты уничтожил ее! Что же ты, если любил ее, то не сохранил? Ей горло перерезали, а куда ребенка дели? А? Твоего сына! Ты нашел его тельце? Так-то ты ее любил! Лучше бы сдох еще в армии!

Герман зарычал, наступая на ведьму. Ведь во взгляде ее в это время не было боли, нет. Там было торжество! Злорадство! Будто не говорила о самом страшном моменте в своей жизни, а рассказывала что-то очень веселое.

– А ну, нечисть, разошлись в стороны! – густой бас заставил обоих замереть.

Лесник тяжело дышал, приходя в себя, а женщина фыркнула зло, развернулась и быстрым шагом направилась прочь от клуба, ведь напротив них, облаченный в рясу, стоял местный священник, отец Михаил и похлопывал по ладони большим посеребренным крестом. Настасья знала, что поп может осенить ее знамением и, как опытная ведьма, постаралась смыться как можно быстрее. Герман же не стал смываться. Просто замер.

– Ты чего творишь, шелудивый? – Михаил подошел к нему поближе и теперь говорил так, чтоб никто посторонний не слышал их. – Решил рассекретиться? Так я первый, кто тебе пулю тогда пустит в лоб.

– Серебро убрал! – рыкнул в ответ лесник.

– Не уберу. Так быстрее в себя придешь. Ты себя видел, нечистый? У тебя глаза светятся. Хочешь, чтоб Настасья растрепала всему селу, кто ты есть на самом деле?

– Она ничего не знает, – пробурчал в ответ Герман.

– Уверен? – на лице священника заиграла саркастическая улыбка.

– Да убери ты серебро, брюхо жжет! – лесник отступил на несколько шагов. – Я уже ни в чем не уверен, даже в том, что ты никому ничего не сказал.

– Тайна исповеди, забыл?

– Я язычник, забыл?

– Но был-то православным. Еще в армии остатки веры в тебе были. А я умею хранить секреты. А теперь собрал руки в ноги и вали отсюда, пока не стал кем-то другим ненароком!

– Еще не полнолуние.

– Но сейчас был недалек от этого.

– Погоди, не все еще купил, – Герман вытащил из машины рюкзак и скрылся в дверях магазина.

– Сила нечистая, – покачал головой отец Михаил и вздохнул. На сегодня в деревне порядок между противоборствующими был наведен, вот только надолго ли?

Глава 8

– Мне всегда казалось, что после того, как мужчина проведет ночь с женщиной, то он не должен быть таким раздраженным, – Катя поставила на стол кружку с чаем перед Германом. Лесник обхватил ладонями горячий керамический цилиндр и задумчиво уставился перед собой.

– С чего ты взяла, что я с женщиной был?

– Под глазами синяки, значит, мало спал, ходишь, чуть оберегая живот или пах. Значит, либо удар был, либо затер, либо просто болит. Вот только настроение твое подавленное понять не могу.

– Раны болят.

– Болели бы раны, ты бы их оберегал, скорее всего хромал бы и бок бы поджимал тоже. А так ты просто раздражен, будто настроение подпортили капитально.

– И при этом лезешь в душу? Тогда ты, либо очень бесстрашная, либо недальновидная.

– Я просто хотела поддержать разговор.

– Лучше не надо. Я сейчас покормлю скотину и посплю немного. В бане.

Он поднялся со стула и, пошатываясь, вышел прочь из избы.

В магазине, перед тем как уехать, он купил десять полторашек пива, бутылку коньяка и водки. Нужно было расслабиться, другого способа он и выдумать не мог. Слишком большим было моральное напряжение.

Из деревни он вылетел в одно мгновение и углубился в лес, едва не разбив УАЗ на бездорожье. Хотелось как можно скорее оставить это чертово место с его деградирующим населением. Все-таки пора было уговаривать Марию на брак и смываться прочь. Подальше от гнилой родни покойной жены. Пока еще жив.

Остановив машину, Герман с силой стукнул по рулю и рявкнул так, что едва ли не вылетели стекла из машины.

– Сука! Сука-сука! – он несколько раз ударил по приборной панели и бессильно откинулся назад, прикрыв лицо руками. – Аааа! За что мне это все?!

Ответа на этот вопрос ему не было. Но огонь ярости, рвущийся наружу сквозь все его поры, немного утих. Лесник перегнулся на заднее кресло, достал из пакета бутылку пива, отвинтил крышку и залпом осушил едва ли не половину. Алкоголь не брал его от слова совсем.

Он снова уронил лицо в ладони и тихонько затрясся. Навалилось. Вспомнилась Марина, какой он увидел ее в морге. Ее худенькое истерзанное тело. Зашитый плоский живот, в котором совсем еще недавно преспокойно рос их сын. Он казнил себя за ее смерть. За то, что не поехал с ней в город, за то, что не опекал, словно хрустальную вазу, хотя должен был. А еще его казнила ее мать Настасья. Злобная ведьма знала, за что задеть, чтоб довести его до белого каления. Чего добивалась эта баба, неизвестно, но только Герман старался не поддаваться на ее провокации, хотя потом и болел душой как сейчас.

Слегка придя в себя, Герман выпрямился, вытер слезы и снова отхлебнул пива из бутылки. Вышел из машины, подойдя к самому обрыву, где далеко за лесом виднелась дорога в коттеджный поселок. Как раз в это время туда ехала машина представительского типа. Видимо, кто-то из толстосумов возвращался домой на выходные. Лесник плюнул в ту сторону и вернулся назад к машине. Снова сел за водительское сиденье и пригубил из бутылки, достал из бардачка нож, обернулся и зашуршал в пакете с сырым мясом. Отрезал кусок сырой печени и схватил его острыми зубами прямо с ножа. Да, некоторые его пристрастия были слегка шокирующими, и окружающим не обязательно было о нем знать, никому.

Похрустев сыромятью, запив это все дело остатками пива из бутылки, он завел мотор и не спеша порулил в сторону дома. Теперь старался ехать медленнее, аккуратнее, чтоб не врулить ни в какую канаву. Поэтому до дома доехал часам к трем дня, где его уже ждала волнующаяся Катя.

Хотя Герман не был настроен на разговоры с той, которая временно проживала у него, но все же вручил ей все покупки, дождался тихого «спасибо». А потом быстро нашел повод избавиться от ее соседства хотя бы на какое-то время. Накормил псов, задал побольше корма скотине и закрылся в бане, ведь хотелось еще добавить пива.

Уже вечером, немного захмелев от выпитого, подремав и с неплохим таким сушняком, он вернулся домой, и тут же на пороге его снова встретила вездесущая Катя.

– Мне небольшая помощь нужна, – она переминалась с ноги на ногу, стыдливо опустив глаза. И из одежды на ней был лишь его свитер и светлые трусики, очень явно подчеркивающие все линии ее тела, что вызвало в его слегка хмельном мозгу не самые возвышенные чувства. Захотелось срочно написать Марии сообщение и поехать еще на одну ночь.

Герман снова невольно начал терзаться двойственностью чувств по отношению к ней. Прищурился. Ведь Константин Александрович сказал, что охранники заказали проститутку. Не соврала ли ему девица, чтоб скрыть что-то эдакое. Что она задумала? Или на самом деле стыдится. Выходит, сказала правду?

– Что случилось? – он удивленно воззрился на Катю, старательно дыша в сторону, чтоб не сбить ее с ног алкогольными парами.

– Мне бы голову помыть, – она подняла на него поразительные глаза, но тут же потупилась вновь, и щеки ее зарделись, – я сама не могу. Шина мешает.

– Ясно, хорошо, помогу, – лесник сел за стол, взял из корзины, стоящей на нем, яблоко и с задумчивым видом откусил приличный кусок, – что-то еще надо?

– Да, нет у тебя майки или футболки ненужной? А то свитер колет. Кожа чешется.

– Погоди, сейчас посмотрю.

В шкафу у него было как раз несколько маек на случай холодной погоды, но стоило ему представить, как она будет выглядеть в подобном одеянии, особенно чем будет прикрываться свою потрясающая грудь, на которой периодически он невольно фокусировал взгляд, как внутри все защемило, а в форменных брюках стало тесно.

Ругая себя на чем свет стоит за подобные похабные мысли и состояние, Герман достал темно-серую, довольно плотную футболку и протянул ей.

– Вот, думаю, тебе как раз подойдет.

– Спасибо, – Катя довольно кротко улыбнулась, и он чертыхнулся. Ну какая из нее проститутка? Хотя женщины коварны, а еще они ведь отличные актрисы. Снова стало как-то двояко. Вот не выглядела она девушкой легкого поведения. Скорее мелкой ведьмочкой, с такими-то глазищами. А главное, взгляд, у нее не было того прожженного, изучающего и при этом потухшего взгляда, которым обычно обладают распутные девы.

– Я пойду, воды принесу. Нагрею, потом сюда принесу.

– Не надо, я приду в баню, чтоб лишний раз не затирать лужи на полу.

– Да мне вообще не в лом.

–А я не хочу быть обузой, – внезапно достаточно зло прошипела Катя, и лесник от неожиданности вздрогнул и покосился на нее. Ее разноцветные глаза пыхнули такой яростью, что он даже слегка оторопел, – никогда ею не была и быть не собираюсь! Я самодостаточная личность и попросила только о малом. Не надо считать меня недееспособной, если я ранена. – И топнула ногой напоследок.

Герман недовольный покосился на нее, такая резкость ему абсолютно не была по душе. Тем более от такой пигалицы. Хотя ее можно было понять. Синдром старшего ребенка. Не умела она быть беспомощной.

– Не бузи, деточка, не в своей общаге, – фыркнул лесник и снял с лавки в углу ведро, – через полчаса заходи в баню, помоем тебе волосы. И услышу такое еще раз, домой отправлю. И так уже хорошо помог.

Она не стала больше ничего говорить, хотя по всему внешнему виду было видно, что его слова неприятно кольнули по ее самолюбию. Но, если честно, то ему было глубоко плевать на ее недовольство. Пигалица.

Удостоверившись в очередной раз, что ему тупо наврали про принадлежность Кати к древнейшей профессии (не смогла бы такая резкая прижиться в кругах покорных, наигранно-ласковых путан), Герман направился к колодцу за водой.

Ему всегда действовало на нервы, если девушки начинали слегка загонять, наезжать ни с того, ни с сего и качать права безосновательно. Имея мать, тетю, двух старших и одну младшую сестер, он как никто прочувствовал на себе всю прелесть женского доминирования. И если мама с Миланой делали это аккуратно, но напористо, то Ева и Сирена просто выносили мозг. А после службы травмированный организм и душа вообще слабо и очень болезненно воспринимали подобные выходки. Одна из причин, почему Герман уехал как можно дальше от родного дома, в котором, помимо взрослых и подросшей сестер, появилась еще и достаточно избалованная, капризная племянница.

Нет, Герман не был женоненавистником. Он еще полтора года назад был женат и очень любил свою Маринку. Боготворил ее. Но Марины больше не было, как и их неродившегося ребенка, а он после этого еще больнее стал реагировать на насилие над женщинами.

И все же контуженные, а сейчас еще и пьяные нервы не давали спокойно реагировать на агрессивные выпады, а часто и обижаться. А главное, у него на это были самые что ни на есть объективные причины.

Катя заглянула в предбанник, осматриваясь по сторонам. Замерла, увидев под столом батарею пустых бутылок, но все же пересилила внезапно вспыхнувший в глазах страх и зашла в баню.

– Не заметила в первый раз, как у тебя тут аутентично. Рога оленей, лосей, других животных. Весело.

– Да, и шкуры волков на полу. – Лесник, не отрываясь, глядел на стол, на котором лежала целая куча разного рода инструментов, что-то перекладывал. Поднял и повертел в руках баночку. Катя сглотнула, представив, что это у него набор начинающего маньяка.

– Не жалко? – подошла поближе и посмотрела поверх его плеча. – Что это?

– Волков не жалко. Их нужно держать под контролем. – Он критически осмотрел получившийся аппарат. – А это я буду немного занят собой, после того, как помоешься. Так что давай быстрее.

– Это машинка для татуировок, что ли?

– Именно?

– Зачем? – она отступила на пару шагов, недоверчиво глядя на него, но Герман и бровью не повел.

–Тату подкорректировать надо. Давно уже делаю, никак не закончу.

– А ты умеешь? – Катя приблизилась к нему вновь, глядя уже с интересом.

– Немного, – Герман соединил детали и снова критически осмотрел устройство со всех сторон, – иди в парилку, я сейчас футболку скину зайду, помою тебе голову.

Когда он заглянул в парилку, Катя уже была внутри, облаченная только в футболку. Молча сидела на полатях, держа в руках таз.

– Лучше встань и нагнись над тазом.

– Сейчас. Я просто немного задумалась. Как там мои сестры.

– Так давай отвезу тебя к ним.

– Некуда мне ехать, – она поставила тазик на полати и скинула с себя футболку, отвернувшись от него, и он заметил дешевую татуировку в виде змеи на ее левой лопатке. Как не заметил этого раньше, вопрос. – Знаешь, после того, как мои родители отдали меня этим людям, я точно поняла, что там не нужна никому. Я ведь даже не жила уже с ними.

– А как же учеба? И где ты жила, с кем?

– С учебой что-то придумаю. Наверное, справку придется купить. А живу я в городе. Квартиру снимаю со своими подругами. – Разноглазая ведьмочка нагнулась над тазом, и он принялся поливать ее голову теплой водой. Старательно при этом не смотрел на грудь, которая виднелась сейчас характерно ее позе.

– О, так ты лес…

– Нет, конечно, так удобнее просто. Дешевле. Я так-то вообще асексуалка. Так спокойнее жить. Никто не раздерет тебя на куски изнутри, забывшись в своей жестокой страсти.

– Твоя жизнь максимально сложная. Не пробовала обсудить свои проблемы со специалистом?

– А толку? Проблемы свои мне все равно самой разгребать в итоге придется. Психиатр не научит меня перестать бояться присутствия члена в своем теле. Думаешь, я не пробовала жить нормально? Вот только каждый раз, как доходило до постели, мне казалось, что меня снова насилуют, раздирают на куски, и становилось отвратительно от того, что это трется во мне.

– Логично, но любой страх можно пережить. И не каждый секс – это насилие. Он тоже может быть приятен. Просто с бухты-барахты нельзя все делать, понятное дело, что на сухую будет как минимум больно.

– Можешь мне это и не объяснять, все равно я лучше буду без него вообще, чем страдать каждый раз.

– Как-то кисловато прозвучало. И почему ты не хочешь, чтоб я отвез тебя домой? – Герман налил ей на голову немного шампуня и принялся массировать волосы, взбивая густую пену.

– Боюсь, что навлеку беду на своих родных и друзей. Хочу немного отсидеться, может, это дело заглохнет, и тогда вернусь.

– Слушай, девочка, как-то это все очень подозрительно выглядит, не находишь? – лесник замер, откладывая ковш в сторону. – Может, все-таки скажешь правду?

Катя резко встала, вперившись в него своими разноцветными глазами, забыв о своей наготе, и стыде тоже. Он даже оторопел от открывшегося ему вида. И, хотя какое-то мгновение во взгляде ее читалось возмущение, но закрываться она не стала, только слегка потупилась, а уже он отвернулся, пылая от стыда. Но Катя успела заметить, что у него на груди и левом плече виден прерванный черный узор татуировки.

– Машина, в которой отец в аварию попал, не его была, – произнесла она, потирая руку, – теперь мы должны еще и хозяину автомобиля. Младших мать к бабушке, думаю, уже отвезла, а если я приеду, то могу под удар попасть.

– Час от часу не легче, что за машина была?

– Audi A серии, не знаю какая, но новая, представительского класса.

– Ни хрена себе! Эдак вы будете всю жизнь отдавать. И дети тоже.

– Не знаю, мне кажется, что за пару месяцев все уляжется.

– Боишься, что тебя снова отдадут за долг?

– Боюсь. Плевы у меня может уже и нет, но боль я все равно чувствую. А сестер они не посмеют отдать так, как меня. Для матери только я мерзость шлюховатая, и со мной можно делать все. Остальные дочери невинные девочки. Их уродовать не посмеют. Чего отвернулся-то?

– Ну, ты обнажена, не хочу, чтоб тебе было стыдно.

– А с чего ты взял, что мне стыдно? За просмотр денег не берут. Я не стыжусь наготы. Даже натурщицей подрабатываю иногда. К сожалению, все вот это, – она немного угрюмо осмотрела себя с ног до головы, коротко останавливая взгляд на синих еще грудях, и взгляд ее стал грустный, – красоты мне не добавляет. Хочешь посмотреть – смотри. Только без излишеств.