скачать книгу бесплатно
Когда было разрешено семинаристам поступать в университет, Иван Петрович с двумя братьями и с товарищами оставили семинарию и переехали в Петербургский университет
. После короткого пребывания на юридическом факультете они перешли на естественный факультет.
Университетская набережная
Это, однако, оказалось не для всех подходящим делом. Один из товарищей, очень умный, прилежный и способный человек, никак не мог освоиться с новыми предметами обучения. Он впал в такое сильное нервное расстройство, что товарищи испугались за его умственное состояние и отправили его немедленно домой. После летнего отдыха его уговорили поступить вновь на юридический факультет, где он блестяще и закончил свое образование.
Санкт-Петербургский университет
Благодаря своим способностям и трудолюбию, все три брата Павловых на первом курсе получали стипендию и не обременяли расходами родителей, имеющих большую семью.
Иван Петрович стал специально заниматься физиологией под руководством высокоталантливого профессора Циона. Дмитрий Петрович
вначале работал у знаменитого Бутлерова, а затем перешел к еще более знаменитому Менделееву.
Младший же брат Петр Петрович
работал у выдающегося зоолога Богданова
. Как видно, с первых же годов университетского образования три брата Павловых проявили высокие умственные способности, которые и были оценены по достоинству.
Пребывание Ивана Петровича в университете затянулось на год для окончания его работы о нервах, заведующих деятельностью поджелудочной железы. Он кончил университет в 1875 г.
Илья Фаддеевич Цион, профессор Санкт-Петербургского университета
В это время профессор Сеченов из Военно-медицинской академии переехал в Одессу. На его место был назначен профессор Цион, который пригласил Ивана Петровича быть у него ассистентом, так как знал его работы по университету. Согласившись принять место ассистента у Циона, Иван Петрович поступил одновременно на третий курс Военно-медицинской академии. Однако работать в академии ассистентом Ивану Петровичу не пришлось. В связи с приходом Циона начались волнения среди студентов академии. Об этих волнениях рассказывал нам Дмитрий Петрович.
Профессор Цион был человек весьма талантливый и серьезно относился к своим обязанностям. Слава о нем, как о строгом экзаменаторе, взволновала студентов, и на первый его экзамен собрался весь курс целиком. Начался экзамен.
Пяти студентам Цион поставил неудовлетворительно. Тогда взволнованный курс наскоро выбрал депутата к профессору, подошел депутат и сказал:
– Вы, господин профессор, видно не знаете наших порядков. У нас есть или хорошо знающий, или знающий посредственно, а совершенно не знающих у нас нет.
Все это было сказано внушительно под громкие одобрения всей массы студентов. Цион встал, изящно поклонился и поблагодарил за разъяснение настоящего положения дел. Все, кто экзаменовался, получили удовлетворительно. Студенты ликовали, а особенно депутат, они считали, что занозистый профессор укрощен.
На следующий день пришла экзаменоваться только группа в сорок человек, и, увы, все сорок были срезаны профессором. Студенты торжествовали свою вчерашнюю победу, играя в соседнем трактире на биллиарде, вдруг ввалились туда все сорок срезавшихся студентов и стали упрекать за отсутствие поддержки. На курсе вновь поднялись беспорядки. Непривыкший к подобным неприятностям, Цион уехал в Париж.
Иван Петрович никогда не говорил об этом инциденте. Он считал выступление студентов несправедливым и был очень доволен, что я высказывалась за Циона и осуждала невежд, желающих получить докторский диплом за игру на биллиарде.
Вместо Циона на кафедру физиологии в Военно-медицинскую академию был назначен, только что вернувшийся из-за границы, профессор Тарханов – молодой ученый, мягкий человек. Он предложил Ивану Петровичу остаться у него ассистентом, тот отказался, возмущенный несправедливым поступком с Ционом; отказался, несмотря на то, что остался без всякого заработка. Дело, однако, вскоре поправилось, профессор Ветеринарного института Устимович пригласил Ивана Петровича к себе ассистентом. Здесь без всякого руководства Иван Петрович сделал несколько самостоятельных и ценных работ, [которые профессор] только портил своим вмешательством. Из своего ассистентского жалования Иван Петрович сделал скромные сбережения. Из них он заранее отложил часть на уроки немецкого языка, а на остальные деньги летом 1877 г. во время каникул поехал за границу в Бреславль поработать в лаборатории Гайденгайна
.
Рудольф Гейденгайн
Приехал он в Бреславль. С первых же шагов начались приключения. Иван Петрович приехал на один вокзал, а багаж, сам не сознавая этого, отправил на другой. Вот бегает он по платформе, волнуется, показывает всем свою багажную квитанцию, спрашивает, объясняет, но никто не может его понять. Он в полном отчаянии и уже подумывает, не ехать ли назад. Вдруг к нему подходит носильщик Станислав Долинский, берет у него квитанцию, хлопает его по плечу и дружески говорит:
– Карашо делаю.
Иван Петрович продолжает волноваться и говорит о том, что приехал к профессору Гайденгайну. Тогда носильщик повторяет еще раз:
– Карашо, и ведет Ивана Петровича на квартиру Гайденгайна, затем он успокаивающе продолжает
– Через час вещи тут, – и уходит.
Остался Иван Петрович в незнакомой квартире среди людей, его непонимающих, и в довершении без квитанции на багаж. Набрался он порядочно страху, пока не вернулся носильщик с вещами. Обрадованный Иван Петрович на радостях отправился с ним в пивную, где хорошо угостил его.
На другой день Иван Петрович пошел в лабораторию. Здесь вызвало дружный смех одно его появление. Дело в том, что он был одет в летнюю бумажную пару ярко-желтого цвета. Иван Петрович был любителем только ярких цветов. Обычно все вещи покупал для него брат, но на этот раз брат был в отсутствии. Пришлось покупать одежду самостоятельно. Он и выбрал ее согласно своему вкусу. (При нашем вторичном приезде в Бреславль, спустя семь лет, вся лаборатория вспоминала об этом необычайном наряде, и сам профессор сказал: «Опять прилетела к нам русская канарейка».
Иван Петрович очень сожалел, что не мог найти носильщика, выручившего его в первый раз.
Сам Иван Петрович не любил вспоминать об успехе своего туалета, тем более что эта пара оказалась весьма и весьма непрактичной. Она быстро мялась и пачкалась, а после стирки потеряла свой яркий цвет, так радовавший хозяина.
Хотя первое время Ивана Петровича не жаловали, но вскоре как сам профессор, так и остальные сотрудники привыкли к его своеобразной речи и не могли не оценить его обширные научные познания. Во вторичный свой приезд Иван Петрович был встречен в лаборатории любезно и дружески.
Карл Людвиг. 1874 г.
На фотографии дарственная надпись на немецком языке: «1874-снято. Уважаемому другу Павлову на память. Людвиг.»
Ассистентом у профессора Устимовича Иван Петрович пробыл до окончания Военно-медицинской академии. И здесь он опоздал опять на год, окончив в 1879 г., вместо 1878 г.
При окончании, в числе избранных врачей, Иван Петрович был отправлен на два года для усовершенствования при академии. По окончании этих двух лет за свое сочинение об иннервации сердца он получил золотую медаль и был командирован на два года за границу, где работал вновь в Бреславле у Гайденгайна и в Лейпциге у Людвига
.
Собственно, я могу лишь весьма мало рассказать об университетской жизни Ивана Петровича, так как сам он терпеть не мог говорить о себе, и то немногое, что мне известно, я почерпнула от его приятелей. Во все время нашего знакомства никогда и никто не говорил нам о научных заслугах Ивана Петровича. Ни я, ни Кия ничего не знали ни о том, что он за свои работы получил золотые медали в университете и в академии, ни об его оставлении при академии, ни о возможности получить заграничную командировку. Иван Петрович не хотел иметь в наших глазах преимущество перед своими приятелями. Сам он сообщил мне все это, только будучи моим женихом.
Приятелей у Ивана Петровича было человек шесть-семь. Они иногда делились между собой книгами и обсуждали все прочитанное и происходящее в жизни. Из них Иван Петрович был самый начитанный, но и самый горячий спорщик, причем был очень находчив, что называется, не лазил за словом в карман. Обладая блестящей памятью, он мог цитировать на память целые страницы из статей Писарева, из любимых его книг «Физиология обыденной жизни» и из «Самодеятельности».
Его приятели всегда поражались, что он не знал устали ни от каких умственных занятий. У него была необычайно широкая фантазия, увлекавшая его на построение новых теорий и взглядов на разные научные вопросы. Но ничто не мешало ему через некоторое время каяться перед приятелями в случае несостоятельности этих теорий или выводов. За подобную чистосердечную самокритику и за публичное покаяние все его очень любили и ценили.
С братом своим, который был годом моложе его, он жил чрезвычайно дружно. Эта дружба продолжалась до самой кончины брата. Дмитрий Петрович – ассистент Менделеева, а впоследствии профессор химии Сельскохозяйственного института в Александрии – был человеком более спокойным и уравновешенным. Спорить он не любил, но высоко ставил и ценил ум старшего брата и наслаждался научными беседами с ним. Взамен этого, Иван Петрович всегда наслаждался веселым остроумием Дмитрия. Оба они горько сожалели о преждевременной утрате третьего брата – талантливого зоолога. Нужно сказать, что целое поколение в их семье вымерло. Уцелели только двое последних – брат и сестра. Первый был моложе Ивана Петровича на 15 лет, а вторая на 25 лет.
Дмитрий Петрович Павлов
Из университетской жизни Ивана Петровича нельзя не рассказать о следующем «эксперименте». Решил он на самом себе проверить и испытать явления «опьянения». Купил – не помню хорошо – бутылку или полбутылки рома, сел у себя в комнате перед зеркалом, с одной стороны положил тетрадь и карандаш, а с другой поставил бутылку рома и стакан. Очень уж его интересовало, какие такие ощущения привлекают людей к выпивке.
Начал он пить, следя за выражением своего лица в зеркале и в то же время прислушиваясь к ощущениям, чтобы ничего не пропустить и все занести в тетрадь. Но удалось записать ему только о том, что глаза у него посоловели. Затем больше он ничего не помнил, записей никаких не сделал, а очнулся уже, лежа на полу. Голова трещала, во рту был пренеприятнейший вкус, и испытывал он такое тяжелое, угнетенное состояние, которого в жизни до этого никогда не испытывал и которое впоследствии никогда не повторялось. Вот тебе и радости пьянства! Стоит ли из-за таких неприятных ощущений портить свое здоровье и терять драгоценное время жизни?
После этого «опыта» Иван Петрович ни разу в жизни не был пьян, да и вообще никогда не употреблял алкоголя. Вот с каких лет пробудился и обнаружился в нем экспериментатор, желавший все понять, все уяснить себе только убедительным и вполне отчетливым опытом.
Более близкое знакомство
Особенно близко сошлась я с компанией братьев Павловых весной. Все обитатели нашей квартиры разъехались, а мне пришлось остаться одной ради моей больной сестры, лежавшей в акушерской клинике на Надеждинской улице. Муж ее привез, устроил в клинике и уехал немедленно по делам своей службы, предоставив мне посещать сестру до поправления ее здоровья настолько, чтобы она могла переехать на дачу к его родным.
С концом учебного года кончились и мои уроки. Денег оставалось только на дорогу, и пришлось менять комнату (я снимала ее в Стремянной) и прожить в Петербурге еще почти три недели. Надо было носить гостинцы больной сестре, питаться самой, да еще ежедневно угощать завтраками компанию Павловых, которые придумали провожать всех своих знакомых на Николаевском вокзале, а оттуда заходить ко мне пить кофе и болтать до того времени, когда мне надо было идти в больницу. Понятно, финансы мои трещали.
В это же время одна моя однокурсница затащила навестить ее сестру, лежащую в родильном отделении той же больницы на Надеждинской улице, и со слезами сказала:
– Мы с сестрой поклонницы Флоровского и увлекаемся его учением «плодить жизнь». Теперь у нас нет и рубля, а надо заботиться о малютке.
Я отдала ей последние 25 рублей, сама же занялась торговлей с татарином. Он вполне опустошил мой чемодан, после чего там, по его словам, остался один мусор.
Волей-неволей пришлось обратиться за ссудой в нашу курсовую кассу взаимопомощи. К счастью, я смогла уплатить этот долг, получив от матери по приезде домой, сто рублей в подарок.
О чем только не переговорили мы за этими веселыми завтраками! Иван Петрович жаловался на потерю молодости, находя эту потерю в отсутствии умственного и нравственного возбуждения к явлениям ежедневной жизни. На это я возражала:
– В прошлом году моя жизнь текла среди напрасной умственной работы. Не могу не сознаться, что в этом году моя педагогика сильно пострадала. Все свои пробелы я записала и нарочно еду в деревню, к сестре. Там, не имея никаких развлечений, в спокойной тихой жизни я сумею наверстать свои недочеты. Но зато вы сами видели, так как принимали в этом участие, как весело прошла зима нашей дружеской компании: выступали на сцене, посещали театры и концерты, танцевальные вечера в «Дешевке», катались на санках с гор. Сколько было споров об игре наших любимых артистов! Всем нам было весело. Не знаю, как вы, а я чувствовала, что-то говорило мне: «Молодость бывает раз в жизни, и надо ею пользоваться».
Санкт-Петербургский университет. Актовый зал
На что Вагнер вскричал:
– Вот справедливое мнение, которое Иван Петрович должен усвоить! Знаете, жените его!
– Охотно, – отвечала я, – моя Киечка такое сокровище, которого больше нигде не встретишь.
– К сожалению, она абонирована Дмитрием Петровичем.
– Ну, а другой подобной я не знаю и отказываюсь искать, пусть сам влюбится. Я решительно не понимаю, почему Ивана Петровича смущают невыполнимые планы, составленные заранее? У меня таких планов была бездна. Я их постоянно совершенствую, радуюсь, что выполнение их делается все труднее и труднее, и нахожу удовлетворение не в достижении достижимого идеала, а в одном стремлении к этому достижению.
Все дружно одобрили мое отношение к жизни, которое Чельцов охарактеризовал настоящей жизнерадостностью.
Подобные беседы повторялись у нас и при каждой встрече с Иваном Петровичем.
Братья Павловы заботились о нашем развитии. Благодаря им мы видели и слышали интересных ученых.
В 1879 году был в Университете съезд естествоиспытателей
. Билеты на этот съезд достали нам братья Павловы, и мы вместе с ними ходили на заседания.
Помню блестящий доклад знаменитого профессора Богданова. Он говорил, какие громадные услуги оказывала собака первобытному человеку, и какую пользу она приносила и продолжает приносить человеку теперь. Все было изложено просто, ясно, но внушительно. Закончил он свой доклад следующими словами:
– Итак, господа, вы видите, что собака вывела человека в люди.
Этот конец сопровождался бурей аплодисментов.
Интересно было сообщение академика Кесслера
. Он рассказывал о наблюдениях одного путешественника над птицами, живущими исключительно альтруистически.
– К счастью, этот пример альтруизма опровергает чисто эгоистические нравы современности, – сказал Кесслер. Это опять вызвало гром аплодисментов.
По поводу этих докладов много, много говорили мы в своей компании.
* * *
Помню, как ходили мы со своей компанией братьев Павловых на лекцию Менделеева, которая была в Академии наук. После лекции собрались кататься в лодке. Сели у Тучкова моста, гребли сами пассажиры, а лодочник только правил лодкой и оберегал ее, когда мы выходили гулять на берег.
Я была в восторге от лекции Менделеева и все время говорила о нашем Дмитрии Ивановиче, как он умно, толково и красиво говорит. Я не слыхала потом в своей жизни подобного лектора.
Федор Добужинский – муж Таисии (Аси), сестры Серафимы Васильевны, дядя известного художника М. В. Добужинского
Рассказывали о его любви к Анне Ивановне – красивой молодой стройной девушке, ученице Академии художеств. Рассказывали, как он полз по длинному светлому коридору, в конце которого она жила, как он умолял, чтобы она согласилась на хлопоты о разводе, действительно, он получил развод быстро и без всяких хлопот для Анны Ивановны. Тут наши гребцы запели:
Доставались кудри
Ивана Петровича
Милой Сарочке чесать
А Дмитрий Петрович —
Милой Дунечке чесать
Тогда Егор Егорович поднял свое весло и крикнул:
– Если будете мешать правильному пению, то веслом тресну певца по голове со всего размаха, и сам черт его потом не узнает.
Пошло, наконец, правильное пение. Но наш лодочник заявил:
– Ваша Сарочка что-то очень разговориста: только и слышишь – наш Дмитрий Иванович, наш Дмитрий Иванович. А вчера ездила со мной и со своим другом Феденькой по Фонтанке. Садились они у Цепного моста. Ой, сколько плакала Сарочка со своим Феденькой.
Все расхохотались:
– Этого Феденьку провожала вчера вся наша компания. Он привез больную жену, сестру Сары Васильевны, устроил ее в больницу, а сам по службе был отправлен на юг. Сара Васильевна должна была остаться при больной, чтобы навещать ее и утешать. Вот для утешения Сарочку и водили на лекцию Дмитрия Ивановича.
– А прежде всего, лодочник, – сказала я, – снимай шапку и мы вместе перекрестимся и поблагодарим бога за то, что Дмитрий Иванович прославил нашу Родину.
* * *
Когда сестра моя выписалась из клиники, то вся дружеская компания побывала в Петергофе, где жила теперь сестра у отца своего мужа, важного генерала. Один из компании, Н. С. Терский
, решился зайти со мной к этому генералу, жившему в роскошной даче. Дочь генерала с завистью глядела, как после прощания с сестрой окружила меня наша веселая компания. Встретив нас на прогулке в парке, дочка не удержалась, чтобы не сказать мне: «Как вам весело!»
Серафима Карчевская. 1879 г.
Через день я уехала домой. Провожали меня все друзья. Причем Иван Петрович просил разрешения писать мне, не требуя ответов, а полагаясь на мою известную всем доброту.
Вот его письма.
Письма Ивана Петровича
1879 г. VI-26. № 1
«Попался»
Еженедельное издание случайного происхождения, неопределенного направления с трудно предвиденной будущностью
Объяснение редакции с единственной читательницею
