скачать книгу бесплатно
– А вы, верно, все уже прочитали?
Тогда Дмитрий Петрович объяснил ему, что первая читала эту книгу нервнобольная жена брата по совету Боткина.
– Да, и в этом проявился ум Боткина, – проговорил, уходя из лаборатории, Менделеев.
* * *
Мне было тяжело хворать, но нелегко пришлось во время моей болезни и Ивану Петровичу. Мы жили тогда в университете, а ходить Ивану Петровичу в лабораторию нужно было на Выборгскую сторону. Дворцовый и Троицкий мосты разводились. Ходил он через Николаевский мост, потом по набережной и переходил на Выборгскую сторону через Литейный мост. Всегда самым точнейшим образом возвращался он к обеду. Когда опыт сильно его заинтересовывал, то после обеда он снова отправлялся в этот длинный путь, и частенько возвращался часа в два ночи без всякого признака усталости, хотя утром опять предстояло такое же путешествие. Так воодушевляло его решение научных задач. И это продолжалось не неделю, не две, а целую зиму. Возможно ли было для меня не удивляться ему и не стараться избавить его от всяких житейских мелочей и забот? Поэтому тяжело мне было переносить свое заболевание, которое плохо отзывалось и на Иване Петровиче.
Надо сказать, что во время этой моей болезни, когда я таяла, как свеча, Иван Петрович говорил мне не раз:
– Верь, если ты умрешь, то я брошу науку, которую, как ты знаешь, сильно люблю, и уеду в глушь земским доктором.
На это я решительно ему отвечала:
– Предсмертная воля всегда свято исполняется. А моя воля потребует, чтобы ради меня ты продолжал служить науке и всему человечеству.
К счастью, лечение Боткина подействовало благотворно, я через три месяца была совсем здорова. Тут подошло время нашего отъезда за границу.
В Бреславле и Лейпциге
Мы поехали в Бреславль
, где уже раньше Иван Петрович работал у профессора Гейденгайна; там встретились с доктором Левашовым
из клиники Боткина и с доктором Роговичем
из Киева.
Николай Афанасьевич Рогович
Устроились мы на разных квартирах, но обедать и ужинать оба доктора приходили к нам, так как наша хозяйка согласилась кормить их вместе с нами. Вот в эти-то вечерние часы отдохновения получила начало игра в подкидные дураки, которая в последующем служила самым приятным отдыхом для Ивана Петровича в продолжение всей его жизни до самой кончины. Правила этой игры постепенно совершенствовались под названием «Дурацкой Конституции»
.
Общий вид города Бреслау
Как всегда, Иван Петрович был настолько увлечен лабораторной работой, что свой пыл невольно передавал соотечественникам, работавшим одновременно с ним. Он буквально очаровал их, Рогович садился у его ног и говорил: «Жан, Жан! Если бы я был женщиной, то увез бы тебя в Италию».
На это Иван Петрович отвечал:
– А я бы с такой дурой не поехал, – чем несказанно огорчал простодушного добряка.
Во время игры в дураки, в которой я тогда не принимала участия, бедный Рогович постоянно оставался дураком. Он бросал игру и шел ко мне за утешением. Каково же было его отчаяние, когда приходила горничная и сообщала:
– Господин доктор остался еще семь раз!
По правилам «Дурацкой Конституции» все проигрыши приписывались тому, кто сбежал от игры.
Недолго пришлось поработать в лаборатории до отъезда профессора на каникулы. Не помню, куда уехали Левашов и Рогович, а мы по рекомендации Гайденгайна поехали в Саксонскую Швейцарию
. В очаровательно милом местечке Шондау мы провели все каникулярное время.
В виду близких родов, я не решалась делать больших прогулок, а Иван Петрович не желал оставлять меня одну. Ознакомился он с красотами Саксонской Швейцарии, когда приезжали к нам профессор Стольников и доктор Лукьянов
с женой. Мы с Лукьяновым оставались в нашей прелестной променаде. Лукьянов не любил ходить, а особенно бегать, как Иван Петрович. Он говорил: «Я вполне доволен красотой равнины, где Эльба шумит».
Под конец нашего житья в Шондау приехал повидаться с нами Дмитрий Петрович. Не зная немецкого языка, он все же превесело проводил время за пивом с немецкими докторами и студентами.
Покойно и счастливо окончилось каникулярное время. Мы вернулись в Бреславль и поселились в Брейтештрассе у Шлоссер Майстера Постоль. Заняли две комнаты: одну маленькую для Ивана Петровича, а другую побольше для меня с ребенком. Комнаты сообщались дверью. Рядом с нами жил молодой англичанин, впоследствии профессор в Австралии.
На время родов приезжала ко мне сестра Ася из Вильно, которой надо было посоветоваться с докторами о своем плохом здоровье. Мне она очень помогла своим уходом, так как я не хотела отвлекать Ивана Петровича от его занятий.
Должна признаться, что я вся была поглощена своим сынишкой, с которого буквально не спускала глаз, помня потерю первенца! Пришлось нам взять кормилицу, так как у меня не оказалось молока. Заботы же об Иване Петровиче стояли у меня на втором плане.
Сами мы все время обедали в ресторанах и кухмистерских, недорогих, но отнюдь и неплохих, что называется в ресторанах средней руки. Каково же было мое удивление и огорчение, когда у Ивана Петровича появились сильные боли в желудке, и дело закончилось полной потерей аппетита! По совету своих приятелей докторов, работавших с ним вместе, он стал выпивать по небольшой рюмочке хорошего портвейна – эффект был чудодейственный.
Институт физиологии в Лейпциге
Чтобы не повторилось это печальное приключение, а также, чтобы сократить наши расходы, неожиданно увеличившиеся на кормилицу, я стала закупать провизию и сама готовить обед. Понятно, обеды были не изысканные, но свежие и абсолютно доброкачественные. Благодаря этому, прекратилось наше хождение по кухмистерским. Иван Петрович был несказанно доволен, но не довольны были Левашов и Рогович, кормить которых я не могла согласиться в виду неудобств с хозяйством. Наш малютка стал общим любимцем квартиры. Хозяева – муж и жена – называли его «наш маленький принц», забавлялись с ним и Левашов с Роговичем и Адами. Огорчало меня только то, что пришлось отложить его крестины до переезда в Лейпциг.
* * *
Мы переехали к профессору Людвигу в Лейпциг только в конце весны. Здесь была греческая церковь. Греческий священник окрестил мальчика и устроил всем присутствующим на крестинах роскошное угощение. Забавно было, что оба наши русские приятели желали быть крестными отцами сыночка. Рогович прибежал ко мне и сказал:
– Ни за что не берите в крестные Левашова! У него тяжелый взгляд – от его взгляда мухи дохнут.
В.М. Бехтерев в 1884 г.
Мы посмеялись над такими суевериями. Окрестил все-таки Рогович, так как с Левашовым у Ивана Петровича вышло в это время какое-то недоразумение.
В Лейпциге мы попали в целую русскую колонию. Короткое время были Лукьянов, Сиротинины, Зелинский
с женой, Бехтерев
с женой и семилетним сыном, Высокович
с женой и шестилетней дочерью. Там же мы познакомились с русскими студентами, обучавшимися в семинарии, устроенной министром Толстым
для подготовки преподавателей древних языков.
Здесь Иван Петрович положил основание своим занятиям гимнастикой. Он и большинство его товарищей поступили в гимнастическое общество. Так как они были плохими гимнастами, то им отвели особого «фортунера». Из всего этого нам вышла большая потеха.
Серафима Васильевна Павлова. 1885 г. Фотография Otto Hach, Лейпциг
Назначен был гимнастический праздник. Все члены общества должны были публично выступать под руководством своих учителей. Недолго думая, русские решительно отказались участвовать в празднике. Но их учитель чуть не со слезами умолил не отказываться от выступления, так как этим они лишили бы его праздника. И вот отправились мы смотреть на выступление своих мужей. К нашей потехе мы получили места как раз напротив их отделения. Можете себе представить наш хохот, когда вместо того, чтобы перепрыгнуть через палку, наши гимнасты, держась за нее руками, лежали на ней животом, а товарищи перетаскивали их за ноги на другую сторону. Все шло в таком же духе. Но учитель остался доволен, так как они хорошо угостили его в пивной.
Иван Петрович Павлов. 1885 г. Фотография Otto Hach, Лейпциг
Сказать по правде, во все время нашего пребывания в Лейпциге я тоже весьма мало уделяла времени и внимания Ивану Петровичу. Все мои заботы уходили на безумно любимого ребенка и на приготовление пищи для нашего пропитания.
Как раз в это время расстроился желудок у ребенка. Я обратилась за медицинским советом к Ивану Петровичу. Он запретил кормить ребенка [молоком].
Ребенок превратился в старика, покрытого морщинами, жалобным плачем он не давал никому покоя. Пригласили мы профессора по детским болезням Зенгера. Тот пришел в ужас от такого медицинского невежества, приказал поить ребенка не только молоком, но и давать по стакану в день айсвасера. Благодаря этому, через три дня ребенок поправился.
Владимир Павлов (Воля) в возрасте 1 года. 1885 г. Фотография Otto Hach, Лейпциг
К нашему большому удивлению посетил нас сам профессор Людвиг. Он пришел в то время, когда Иван Петрович был в лаборатории и заявил, что пришел познакомиться со мной и посмотреть нашего очаровательного ребенка, похвал которому наслушался в лаборатории от работавших там русских. Подойдя к ребенку, он капнул из носа на его кофточку и стал извиняться передо мной, объясняя свою невежливость хроническим насморком. Наговорил он мне массу комплиментов по поводу работы Ивана Петровича и сказал, что я счастливая женщина, имея такого великого мужа.
Часто я встречалась с профессором Людвигом и его женой в парке, куда возила в колясочке на целые часы моего малютку. Вот однажды, когда супруги Людвиг встретились со знакомым и старик увлекся разговором, его жена подошла ко мне, любезно поздоровалась, расхвалила, как водится, младенца и пустилась в объяснение своей жизни. В лаборатории она узнала, что я сама покупаю провизию, готовлю дома обед и ужин, и что Иван Петрович никогда не ходит в рестораны. Это ей очень понравилось. Она назвала это настоящей семейной жизнью.
– Знаете, – сказала она, – после нашей свадьбы мой муж не одел ни одной крахмальной рубашки, выглаженной не моими руками. У нас нет и не было детей, мы живем только друг для друга: он заботится о моем благосостоянии и балует меня, а я со своей стороны беру на себя все мелкие жизненные заботы.
Она очень удивилась, когда я сказала, что делаю то же самое.
– Я не считала русских женщин способными на это! Да, мой муж недаром похвалил вас, он понимает людей.
Такие дружеские беседы повторялись у нас неоднократно при встречах в парке.
По дороге домой
Закончил Иван Петрович свою работу, и мы поехали домой после двухлетнего отсутствия.
Переезжая русскую границу, Иван Петрович пришел в такое умиление, что снял шапку, перекрестился и сказал: «Я готов обнять и расцеловать даже нашего жандарма!» – так был он доволен возвращением на родину.
По дороге мы остановились в Вильно, чтобы повидаться с моим братом и его женой. Здесь очень огорчило нас поведение маленького сынишки, которому было в то время немного больше года. Он никого не хотел знать, ни к кому идти на руки, кто не говорил с ним по-немецки. Кормилица его была немка, и мы с Иваном Петровичем по ее примеру тоже говорили с ним по-немецки.
Сергей Васильевич Карчевский
Однажды утром, когда брат был на службе, подъехала шикарная коляска, из нее вышли две нарядные дамы. К моему удивлению, это оказались мои старые знакомые еще по Керчи – Эмма и Цезя X. Они радостно бросились ко мне и моему мальчику с поцелуями и приветствиями. Я была поражена и в то же время обрадована тем, что сынишка охотно пошел к ним на руки. И превесело стал с ними играть, так как обе говорили с ним по-немецки.
Узнав, что через день мы с Иваном Петровичем уезжаем, они стали просить нас приехать к ним сегодня же к обеду. Иван Петрович не согласился. Я же с малюткой поехала, тем более что они просили меня от лица своей старой матери.
Подъехали мы к красивому дому.
Квартира была в бельэтаже и очень нарядно обставлена. Как всегда и раньше, все у них блистало чистотой.
Когда я спросила про их меньшую сестру, маленькую Адель, они сказали, что она давно уже умерла, но что есть еще сестра Лиля, которая учится в гимназии, и потому ее еще нет дома.
Мы очень весело и дружно болтали, вспоминая эпизоды своего детства. К обеду вышел их отец в халате с большим зеленым козырьком над глазами, прикрытыми еще и темными очками. Он извинился за свой костюм и объяснил, что это следствие его болезненного состояния. После обеда мать попросила меня пройти к ней в комнату, так как хотела со мной побеседовать. Здесь старуха со слезами сказала мне:
– Ваш брат не ведет с нами дружбу. Но у нас есть общий с ним знакомый. Вот через него мы и узнали о вашем приезде. Дело в следующем: моя младшая дочь Лиля совершенно разошлась с нами. Она в последнем классе гимназии и заявила нам, что, как только исполнится ее совершеннолетие, она ни часу не останется в нашем доме. Она мало способна, училась слабо, потому, что запоздала с учением. Я хочу, чтобы вы с ней поговорили и, быть может, примирили со старыми родителями.
Я сначала отказалась, так как не знала ни молодой девушки, ни причины их недоразумений. Однако пошла все же познакомиться с Лилей. Она жила в кухне вместе с кухаркой и горничной. С ними она работала и ела, в остальные же комнаты входила только рано утром для уборки и чистки домашних вещей.
– Я живу у министра X., который к несчастью приходится мне отцом, но живу только до своего совершеннолетия, так как раньше мне не дадут отдельного паспорта. К своему стыду, должна вам признаться, что отец мой наглый вор. Это он сделал ради моей матери и сестер, которые любят богатую шикарную жизнь и всегда требовали от него денег больше, чем он мог дать, нисколько не интересуясь, откуда он их добывал. Уже давно в городе говорили, что он великий казнокрад. Теперь, купив на имя матери великолепное имение, он попал под суд, и еще не известно, чем кончится дело. От них я не беру ни копейки и зарабатываю шитьем, и уже заработала на свой отъезд. Если бы вы знали, как было мне горько в гимназии слышать о бесчестных поступках отца и безмерной жадности матери и сестер! Ничего в мире не может заставить меня остаться с ними.
– А бог, – сказала я, – ведь он прощал злодеев?
– Совершенно верно, когда они раскаивались. Я долго ждала и надеялась на это. Но от них я только слышала насмешки над школьным учителем, говорившим нам о труде, о честности. Долго еще пробеседовали мы с ней, но ровно никакого успеха я не имела.
Через день мы уехали в Петербург. Брат был очень недоволен, что я была в такой всем известной бесчестной семье.
Много лет спустя сестра моя, муж которой был уже городским головой в Ростове-на-Дону, получила от матери этой бедной девочки отчаянное письмо, все покрытое следами слез, в нем она просила сестру посетить Лилю и, если возможно, помочь ей, сообщила, что живет ее дочь в страшной бедности, занимая очень незначительное место на железной дороге. Писала, что отец Лили давно умер, просила истратить, сколько потребуется, – все будет полностью возмещено с великой благодарностью.
Отправилась сестра. Лиля жила в подвале, была очень бедна. По холодной в то время погоде была плохо одета. Питалась она одной картошкой, в которую изредка добавляла постное масло. Принять какое бы то ни было пособие из ворованных отцом денег она наотрез отказалась. От сестры же моей приняла небольшую помощь.
– Весь город, – сказала она, – знает вашего мужа как честнейшего человека.
Пребывание Лили в Ростове было непродолжительно. Она всей душой отдалась на служение революции. Мне думается, что здесь сказалось благотворное влияние школы на молодую чистую душу.
Возвращение из-за границы
После возвращения на родину мы поселились опять в университетской квартире. Дорогой и первое время житья в университете по докторским соображениям Ивана Петровича мы перевели своего двухлетнего ребенка исключительно на мясное питание. В результате такой диеты мы довели его до звериной жадности и истощения: он превратился в какого-то ненасытного зверюшку. Пришлось пригласить доктора. Пришел молодой застенчивый врач, только что окончивший академию. Осмотрел он ребенка, узнал, чем и как мы его кормим, и очень сконфузился, что ему приходится отменить и осудить систему питания, установленную его старшим коллегой. Он совершенно запретил мясное питание и посадил мальчика исключительно на молочную диету. Через неделю малютка абсолютно поправился и его волчий аппетит пропал.
Так познакомились мы с добрейшим доктором Николаем Константиновичем Вяжлинским, который вскоре оказался в числе самых дорогих и скромнейших наших друзей.
Дмитрий Петрович Павлов
По возвращении из-за границы Иван Петрович должен был выполнять разные официальные обязанности, а я с малышом поехала одна к сестре. Ехала я, понятно, в третьем классе. Дорогой приходилось выходить для покупки провизии и я была очень рада, что с малюткой оставался кадетик лет 10–11, который очень весело и мило играл с ним. Каков же был мой ужас, когда кадетик сообщил, что отпущен домой на каникулы раньше времени, так как болел корью! Я не пожалела, а обрадовалась, когда он вышел на ближайшей станции. Подъезжая к Ростову, в вагоне оставалась я одна с ребенком. Приходит кондуктор и говорит:
– Береги вещи, здесь много жуликов.
К моему счастью, в вагон вошел пожилой казак и доехал с нами до самого Ростова. Мы отлично провели дорогу, и он на память подарил моему сыну полтинник. В Ростове ребенок опять прихворнул, и сестра посоветовала, не теряя времени, пригласить доктора. Доктор был старый наш знакомый, однокурсник Ивана Петровича по Военно-медицинской академии. Он пришел посмотреть младенца и сказал:
– Мы избегаем лечить в семье доктора и лечить единственного ребенка у родителей, а у вас и то, и другое. Но успокойтесь, заболевание самое пустое!
Я не спала ночи и не могла есть, так что моя маленькая племянница говорила: «Можно любить своего ребенка, но с ума сходить не следует».
Владимир Павлов
Меня страшила одна мысль, как бы не огорчить Ивана Петровича, которому предстояло много хлопот по устройству своей научной карьеры. К счастью, все устроилось отлично, и ребенок поправился.
Приехал Иван Петрович, хорошо отдохнул с нами у моей сестры, и мы в самом веселом настроении вернулись в Петербург осенью.
Первым делом пришлось искать квартиру, так как Дмитрий Петрович получил место профессора химии в Институте Новой Александрии под Варшавой, куда он и спешил уехать к началу занятий. Мы же наняли себе квартиру на Гагаринской наб., в доме, где жил некогда Кутузов
. Кажется, место важное. Но квартира наша была на втором дворе во флигеле, где ранее были квартиры прислуг всех господ, живших в квартирах на набережной.
Переехали мы. Дело было к вечеру. Поставили детскую коляску посредине комнаты и сели в другой комнате пить чай. Вдруг раздался страшный детский крик. Мы побежали с лампой в спальню и увидели ребенка, буквально сплошь покрытого клопами! Такой же участи подверглись и мы сами, когда вздумали попытаться лечь спать. Иван Петрович все же заснул, верно, сказалась старая рязанская привычка, а я просидела целую ночь, защищая мальчика от клопов.
Со следующего дня началась моя борьба с этими отвратительными насекомыми, и через три недели в нашей квартире не осталось ни одного клопа. Иван Петрович был поражен моей победой и отпраздновал ее чаепитием, на которое пригласил своих приятелей. Кстати, это было и праздником новоселья. Вот тогда-то только Иван Петрович принялся всецело за свои научные труды.
В материальном отношении жилось нам весьма и весьма круто. Мальчик наш был бледен и слаб, хотя здоров. Пришлось снова обратиться за советом к Николаю Константиновичу Вяжлинскому. Он посоветовал на год увезти ребенка из Петербурга. Я с большим удовольствием весной поехала к своему брату в Вильно, где на станции [неразборчиво] он нанял дачу для двух семей – его и нашей – за 50 рублей в лето и притом еще с дровами и с услугами дворника.
Иван Петрович прямо наслаждался красивым положением и купанием в Вильно, где дно было как бархатное от нежного желтого песочка. А какие чудесные леса окружали это местечко. В этих лесах была такая масса белых грибов, что в полчаса мы набирали полную бельевую корзину. А лесные озера с холодной и такой прозрачной водой, что на дне можно было различить каждый камешек! С каким удовольствием плавала я в этой ледяной воде!
Жизнь была веселая. Жили мыс Иваном Петровичем и с сынишкой, брат с женой и двумя детьми (меньшой еще был грудной) и старушка их няня. Позже к нам приехал Дмитрий Петрович, а к брату – сестра жены, моя одноклассница по гимназии. Все работы строго делились. Мужчины топили плиту, а во время стирки и баню. Мы, женщины, втроем готовили кушанье, мыли посуду (в чем нам помогала няня) и стирали белье. Мужчины ловили рыбу, раков, собирали грибы и ягоды. В последних занятиях принимали участие и мы, когда были свободны, так как это было очень весело. Покупали мы только самое необходимое: молоко и молочные продукты, яйца, сахар, мыло для стирки. Мясо разрешалось покупать только по праздникам. Денег ни у кого из нашей компании не было. Пришлось призадуматься, как прожить следующую зиму? Я хотела с сынишкой ехать в Ростов. Туда меня звали, и там я могла иметь хорошие уроки. Но Иван Петрович решительно восстал против этого:
