скачать книгу бесплатно
Денег у меня не было. Пришлось просить в долг у редакционной машинистки. Она, на наше счастье, была в типографии – принесла набор будущего номера газеты и зашла в корректорскую з гранками сегодняшнего выпуска.
Взяли два вина и погребли в «Поплавок», что плавал неподалеку от типографии, на набережной Пины. Выпили. Чуть ожили. Мало.
Посидели. Помозговали. «Мозговать» выпало мне, поскольку в Пинске из нас троих добыть денег на «добавку» мог только я, человек при деле.
В тот год я поступил в Белгосуниверситет на заочное отделение журфака. Вместе со мной поступил на учебу и военный журналист из флотской многотиражки (в те годы издавалась такая в Пинске) Иван О. Хохол, сколь хитрый в жизни, столь примитивный в стихах. Кроме всего прочего, был Ваня еще и виршеплетом, а литературные страницы в «П. п.» готовил тогда имярек. Ну а кто из виршеплетов по молодости лет не тщеславен?..
Вот и двинули мы через город в Западный микрорайон к мичману Ивану О. Ване я предварительно сообщил по телефону, мол, так и так, у меня – гость, известный белорусский поэт Микола Купреев. Он прочитал в «П. п.» твои стихи, очень понравилось, хочет с тобой познакомиться, побеседовать.
Дверь на наш звонок открыл лично Ваня. Жена на кухне вовсю готовила ужин для «дорогих гостей». Познакомились. Микола сразу же после рукопожатия извинился: «Прости, негде побрится было…» Я тут же добавил. «С рыбалки едут. Гостят на Пинщине». Мичман Иван О., как и подобает военному человеку, тут же проявил смекалку: электробритва лежала на полке в прихожей, рядом разумеется, висело и зеркало. Сам же хозяин, перекинувшись двумя словами с супругой, извинясь перед нами, отправился в магазин.
…Все было хорошо в тот вечер. Все, наш разговор за столом, и ужин. Все было хорошо. Мало было выпивки. Разве мог принять иначе, нежели с коньяком, «высоких гостей» военный человек Иван О., журналист, поэт, студент-заочник самого престижного в республике учебного заведения – Белорусского государственного университета?..
То-то было горя у Миколы Купреева с отставным учителем из Телехан Семеном Н. по дороге из гостей в уютной квартире на жесткие вокзальные скамейки. Они шли, поочередно вспоминая сытую закусь: картошку, жареную вперемешку с колбасой и луком, и все сокрушались, корили меня: «Чего ж ты, Валера, не сказал ему брать вино?.. Шесть бутылок бы вышло!.. По три-четыре стакана на брата…»
…Миколу я видел много раз и всяким – никогда, ни разу не видел и не знал обижающимся на кого-то и что-то, не видел подавленным и растерянным, не припомню его сердитым, тем более злым. Я знал, что ему все больше напоминали о себе болезни, давняя хромота. Его школьный ученик (Микола Купреев после окончания Брестского пединститута несколько лет учительствовал в деревне Стошаны на Пинщине), поэт и редактор газеты в райцентре Пружаны Микола Антоновский пристроил своего бывшего учителя в Попелевскую сельскую школу, что на самом пороге Беловежской пущи. Там после долгих скитаний и осел Микола Купреев, уже тяжело больной, но полный, как оказалось, нереализованных сил и замыслов.
Уже вовсю дули ветры демократических перемен. Белорусские литературные издания всегда, как черт ладана, боявшиеся малейшей крамолы, стали буквально нарасхват печатать внушительные подборки стихов учителя из глубинки Николая Семеновича Купреева. Еще бы, такая биография! А стихи… Да и самим изданиям позарез хотелось как-то реабилитироваться перед читателем и тем же Купреевым. А стихи, баллады и поэмы его и в самом деле были биографичны, а главное – высокоталантливы. На глазах у шестилетнего Миколки Купреева полицаи зверски замучили мать: раненую живьем закидали землей. За связь с партизанами. Будущий поэт, в страхе забившись в кусты, видел это. Об этом и поведал дядьке, родному брату матери. В отместку за это сверстника Миколы, сына главного расстрельщика-полицая, дядька-партизан затащил в муравейник и привязал к дереву – на долгую, мучительную смерть. Об этом тоже напишет Микола Купреев…
Следующая, вторая книга поэзии «Правiнцыйныя фантазii» («Провинциальные фантазии»), выйдет в 1995 году, спустя почти 30 лет после «Непазбежнасцi». Выйдет и сразу станет событием в литературной жизни Белоруссии. Книгу выдвинут на Госпремию. Но – увы! Судьба в который раз отвернется от Миколы Купреева. Сами того не желая, чиновники от литературы в очередной раз обогатят новыми красками и без того богатую легенду о Поэте.
Заканчиваю это повествование, а где-то в Беловежской пуще сидит на пне Микола Купреев и пишет свою новую повесть, а может поэму, балладу или стихотворение. А может, может в забытой Богом полесской деревушке, ковыляет не спеша в «лавку» за «бутэлькай гремучей смеси» – хоть так развеять печаль одиночества. Но где бы ты ни был, что бы ни делал, брат Микола, дай Бог тебе здоровья, а нам – встречи на нашей горькой, нашей доброй, нашей родной земле.
1999
Как Анатоль Сыс
купил город Смоленск…
Мокрый, мерзко щиплющий лицо ноябрьский снег. Спешу под крышу метро. У входа на станцию «Баррикадная» кто-то дергает за рукав. «Ба-а, какая встреча! Слава Ананьев. Сколько выпито – перепито…».
– Старик, а я тебя недавно вспоминал. – Слава по-птичьи косит взгляд и добродушно смотрит на меня с высоты своего почти двухметрового роста.
– Не иначе с недопоя, – поддерживаю я шутливый тон, что задает Слава.
– Старик, я в завязке, второй месяц. – На полном серьезе говорит Слава. – А вот вы там, в Минске, что-то балуете. Камни в окна президенту кидаете.
– Слава, неужто я похож на тех, кто камнями кидается?
– А кто вас знает. – Слава по-детски поводит обидчиво своим косым взглядом. – Здесь вы одно говорите за стаканом, а там… Нет, белорусы хорошие ребята!.. Я дружил с Сашкой Стригалевым, – резко меняет тему разговора Слава Ананьев. – Мы с ним в Литинституте в одном семинаре учились. И с Толей Кудласевичем. Помню, как с Толей на Белорусском вокзале продавали книжку его стихов. Толя поет под гитару свои песни на белорусском языке, подходят земляки, слушают, а я им книжку его толкаю… Поджало нас тогда, деньжата нужны были. Вот и совместили культуру и рынок.
– Да-а, – как-бы спохватываясь, громко говорит Слава. – А еще есть у вас Анатоль Сыс. Хороший поэт, просто выдающийся! Знаешь, – уже тише произносит Слава, – он, по-моему, запросто может кидать камнями в Лукашенку. Мы с ним дверь в дверь жили в Шереметьеве в 1989 году, на девятом совещании молодых писателей бывшего Союза. Помню, под утро выхожу из своей комнаты, а у двери напротив – батарея пустых бутылок. Ну, думаю, свой человек, можно зайти, полечить похмелье. Стучусь. Дверь открывает какой-то пацан. Захожу в комнату. За столом сидит бородатый, с круглым носом Анатоль Сыс. Я его днем раньше приметил. Кто такой, спрашивает меня по-белорусски. Вячеслав Ананьев, отвечаю, русский поэт. Отдаешь Смоленск, спрашивает меня в лоб Сыс. А на столе у него – тесно от бутылок. Водка, вино. Рядом, как по команде «смирно», стоят какие-то малолетки, в рот ему заглядывают.
– Русский поэт, говоришь, – смотрит на меня из-подлобья Сыс. Наверно, выпить хочешь. Не дам! Отдавай Белоруссии Смоленск, тогда и говорить будем!
Я растерялся. А выпить хочется. И тут меня осенило. Давай, говорю, расписку напишу, что передаю Смоленск Белоруссии, а ты мне бутылку ставь.
– Две! – Сыс делает широкий жест и придвигает мне тетрадь, что лежала перед ним на столе. – Пиши! «От имени русского народа в здравом рассудке и трезвом уме я, поэт Вячеслав Ананьев, пишу расписку о передаче на веки вечные города Смоленска белорусскому народу, его основателю и истинному хозяину». Подписывайся!
Я подписался, что делать, как-никак, а две бутылки водки…
Сыс указывает пальцем: «Перед своим именем напиши «русский поэт». А сам ниже написал: «От России белорусский город Смоленск принял поэт Анатоль Сыс».
– Забирай две бутылки. – Подает мне со стола водку Сыс. – Это с собой. А сейчас, как и подобает в таких случаях, будем отмечать сие историческое решение. – Встал из-за стола, босиком подошел к двери, ведущей на балкон, распахнул ее. Прямо над балконом, заливая всю округу синеватым фантастическим светом, висела огромная луна.
– На колени! – скомандовал Сыс своему окружению. – Молитесь – свершился исторический факт. Отныне и во веки-вечные над городом Смоленском будет сиять, как эта луна в небе, «бел-чырвона-белый стяг»!..
1999
Дама из Амстердама
В храме после утренней службы, если это будний день, обычно выпадает время дневного покоя, затишья. Сторожа, да и другие работники храма, за исключением разве что уборщиц, любят эти часы. Сядешь на скамейку где-нибудь в дальнем уголке и отдыхаешь, и наблюдаешь за порядком.
Всякого рода ЧП в храме – крайняя редкость. Ну, бывает, зайдет кто-нибудь в сильном подпитии, подойдешь, попросишь его выйти из храма, он тут же извинится и тихонько уйдет. Правда, для сторожей московских храмов есть напасть иного рода: бомжи (обычно они донимают зимой, особенно в сильные холода) и, назовем их так, «умники».
От бомжей отделаться просто, деньги им подавать запрещается, чтоб не провоциоровать пьянство. Подаем что-нибудь из съестного. В храме, у кануна (место поминовения усопших) стоит жертвенник. Прихожане кладут в него что-нибудь (исключая мясное) из продуктов, как правило, с запиской о поминовении усопшего (усопших).
Гораздо хуже обстоит дело с «умниками». Порой доходит до курьезов. Человек идет в храм не Богу помолиться, а рубаху на груди порвать, доказывая, что Бога нет, а мы, все тут собравшиеся, дураки. Вот и приходится выставлять такого воинствующего атеиста из храма вон. Зачастую, чего греха таить, тумаками, да иного они и не понимают, и не признают. Случаются выяснения отношений и иного порядка.
Дама в роскошном одеянии (о таких говорят «женщина без возраста»), расчитываясь со свечницей (продавец в церковной лавке), на пол уронила купюру.
– Матушка (обычно так обращаются к женщине в храме), вы потеряли деньги.
– Я не матушка! – отрубила она, даже не удостоив меня взглядом.
Подобного со мной не случалось. Я не первый год работаю сторожем в храме и знаю, как женщины, даже из так называемого высшего общества, а таких в Москве всегда было предостаточно, любезно и, что немаловажно, с удовольствием реагировали на обращение «матушка». Причем, и хочу это подчеркнуть, в том числе и женщины в цветущем возрасте. А тут… Дело понятное, с ней лучше покороче, попроще – опять же, таких в Москве, – да и в ней ли одной? – прости Господи… Плюнуть и уйти восвояси. Но я в храме, к тому же на работе.
– Женщина, – слегка смутившись, обращаюсь к ней, – вот ваши деньги. Вы их случайно уронили, – подаю ей купюру.
– Где ты видишь женщину?!
Я так и отпрянул, совершенно не ожидая от нее подобной реакции. Много чего насмотрелся в храме за годы работы, такое было впервые. Я, вроде, и с миром, и душевно к ней…
– Женщины у метро помидоры продают, – не унималась она. – А я – дама! Дама из Амстердама!.. – И она артистично отвела руку в сторону и вверх, также резко закинув голову в ярком, с частыми красными и черными полосами тюрбане.
Из меня, чего со мной давно не бывало, вылетел самый настоящий дикий смех, и вместе со смехом вылетел на улицу я – не будешь же хохотать в храме.
«Дама из Амстердама» довольно долго не выходила. Я уже стал замерзать, наблюдая за храмом со стороны и ожидая ее ухода.
Не успел я войти в храм, меня тут же позвала свечница.
– Валерий, ну зачем вы так? Она очень добрая и милая женщина. Возможно, со странностями, как все киношники.
– Она что, в кино работает?
– Работала на «Мосфильме», теперь – на телевидении. И помолчав, решительно добавила:
– Вам следовало бы извиниться. Женщина она интеллигентная, тонкая. И уже давно заходит в наш храм. На службы не приходит, но поставить свечку, помолиться – заходит. Так что…
– Я все понял и, как только ее увижу, обязательно попрошу прощения. Простите меня и вы, а рассмеялся я потому…
…Не одну сотню лет назад на Москве, а потом и шире – по России и Союзу, вплоть до самых наших дней, повелось это громкое и, как многим кажется, солидное и престижное «Дама из Амстердама».
Проституция, да и просто супружеская неверность, на Руси во все времена карались самым жестоким образом – когда-то женщину за измену мужу при стечении народа насмерть засекали розгами, чтоб другим неповадно было. Тем не менее богатый молодец, подпив где-нибудь в кабаке, подзывал полового и, звякая серебром, горячо дышал в ухо: «Девку давай!».
Девки, разумеется, были. И была порочная любовь — за очень большие деньги. А где порочная любовь – там и болезни, как теперь говорят, сопутствующие этой любви. И она, эта любовь, ясное дело, была, как опять же теперь бы сказали, подпольная. Любовь-то подпольная, а болезни явные. И чем глубже прятали эту любовь – тем больше болезней вылезало наружу. А когда сифилис (тогда неизлечимый) загулял на манер лихого молодца из конца в конец стольного града Москвы, порочную любовь порешили узаконить. Но опять же – в строгих рамках, под надзором.
Так на Москве было открыто первое и тогда единственное (!) «питейное заведение с нумерами». И (прости Господи) окрестили его по имени самого фривольного города Европы, по примеру коего и было открыто сие заведение – «Амстердам»!
И вот, бывало, гарцует по Москве девица, красавица из красавиц – у мужиков слюнки вышибает, а ревнивые жены ей вслед:
«Ишь, хвост распустила! Не иначе дама из «Амстердама»…
1998
«Койтусальный станок» С ТОРФОЗАВОДА «ОГДЕМЕР»
История эта больше смахивает на анекдот. Да и слушателями она непременно воспринималась как нечто самое невероятное. И всякий раз во время ее повествования смех стоял такой, что, как говорится, за животы хватались, покатом ходили. Правда и то, что кое-кому смех этот в самом прямом смысле стоил горьких слез и даже карьеры. А случись подобное, немногим ранее, наверняка и головы бы кое-кто не сносил. Про сибирскую «командировку» для ее героев и говорить не приходится. Но с «культом личности» счеты были к тому времени вроде как сведены, и обошлось все по-кабинетному тихо и гладко, малой кровью. А еще точнее – отставкой главного виновника ЧП и, как в подобных случаях обычно бывает, перетасовкой кадров.
Словом, «стрелочник» был тут как тут, в полном смысле слова, под рукой у большого, пусть и местного, начальства, на соседнем этаже, а вина его на таком виду, что о какой бы то ни было защите человека и речи не заводили. Куда там, политическую диверсию допустил! Если и не допустил, то, как пить дать, прошляпил. А за такое тоже по головке не гладили…
Кое-кто же довольно потирал руки и в охотку, разумеется, с оглядкой, смеялся. А было от чего…
Эту историю я услышал в 1976 году, став штатным сотрудником пинской газеты «Полесская правда». Сдал материал, не проверив какой-то совершенно пустяковый факт. Короче говоря, вышел незначительный, но все же казус. А в «Полесской правде» в те времена все ее бывалые сотрудники, что называется, на воду дули. Еще бы!..
Мой шеф, заместитель редактора Александр Петрович Дунец, мудрый и душевный человек, после небольшой взбучки велел мне:
– Закрой кабинет. Я недоуменно посмотрел на него.
– Закрой-закрой…
Я защелкнул замок изнутри, что делалось нами только по случаю выпивки, весьма нечастой тогда, и все так же недоуменно оглянулся на своего шефа.
– Садись и слушай, – велел он.
– После того, как в Пинске упразднили область, газета «Полесская правда» тоже понизилась в статусе, – стала районной. Но после очередной реорганизации распространялась и на соседние районы: Ивановский и Логишинский. Произошла и очередная чехарда с кадрами. Кое-кто остался за бортом редакции, из журналистов бывших районов в Иванове и Логишине.
Коллектив «Полесской правды» возглавлял недавний фронтовик, боевой офицер-орденоносец Михаил Романович Гец. Гомельский полешук, человек порядочный, прямой и честный, какие тогда все же еще водились, он для молодого пинского руководства был что в горле кость. Хоть тресни, не идет на поводу у первого секретаря горкома. О других чиновниках и говорить нечего. А такое по тем временам, да, поди, и теперь, вряд ли устраивало местное начальство. От строптивого редактора давно бы избавились – чего проще. Но – фронтовое прошлое. А это – связи на самом высоком белорусском верху.
Можно что угодно говорить о том времени, но у нас тогда парадом командовали люди исключительные, хотя бы потому, что знали цену и жизни, и смерти, а соответственно и цену услужливому подхалиму и непокладистому, но честному и добросовестному работнику, пусть и невысокого ранга.
Короче говоря, истинных фронтовиков и партизан в обиду не давали. Да и сами кабинетные генералы из партийного молодняка послевоенного призыва не шибко-то зарывались с такими – знали, чем все может кончиться.
Словом, местное руководство редактора «Полесской правды» терпело. Зубами скрипело, но – терпело. И был у редактора Геца ответственный секретарь редакции некто С. Этот самый С. к тому времени заочно окончил факультет журналистики. Видимо, понравилась ему, провинциальному газетчику, жизнь столичного студента, хоть и заочника. И вот он, новоиспеченный дипломированный журналист, а таковых тогда в Пинске можно было по пальцам пересчитать, кладет на стол редактору заявление с просьбой разрешить ему учиться, опять же заочно, в институте иностранных языков.
– Никаких институтов! – отрубил редактор Гец. – Кто за тебя работать будет? Кто тебя снова в течение шести лет заменять будет, когда ты на сессию поедешь?
Тем не менее дипломированный журналист, ответственный секретарь редакции, не отступал. На столе редактора «Полесской правды» снова лежало заявление. Но Михаил Романович Гец был непоколебим:
– Или работай, или я буду другого ответственного секретаря искать. Ты за счет редакции получил образование, будь добр, работай. «Полесской правде» специалист со знанием иностранных языков не нужен.
«Я ему еще докажу, что и в районной газете не помешал бы специалист, знающий иностранные языки!» – зудел, бывало, этот самый С., когда заходил разговор о его неудачной попытке продолжить учебу в инязе.
И дозуделся. 7 июля 1964 года в газете «Полесская правда» появилась небольшая, довольно странная и все же привычная (обычная) по тем временам заметка «Мал золотник, да дорог». В Пинске на заметку внимания никто не обратил: мало ли что газета печатает. Учителя учили, врачи лечили, рабочие давали план, колхозники – тоже. Ну и начальство, разумеется, не отставало. В это хорошее дело вносила свою лепту и газета «Полесская правда».
Гром грянул ровным счетом через месяц. Да такой гром, что раскаты его слышны были по всей Белоруссии. В самой редакции «Полесской правды» стены сотрясались и полы ходуном ходили под ногами сотрудников. Стукнула дверь редакционного кабинета вослед пулей вылетевшему из кресла редактора газеты М. Р. Гецу. Долго гремели двери и других редакционных кабинетов – от зачастивших комиссий и сотрудников госбезопасности.
Следствие велось долго, упорно – и… никаких конкретных результатов. Кто прислал (подкинул) ту злосчастную заметку в редакцию, до сих пор толком не известно. Так, догадки, домыслы. Заметка та, что по тем временам не так часто случалось, была отпечатана на машинке. Газетные же активисты, так называемые рабкоры и селькоры, писали обычно от руки на тетрадном листке и, как правило, с ошибками и стилистически коряво. Та же заметка, как потом пояснял завотделом промышленности редакции П., подготовивший ее к печати, была написана грамотно и, что вообще было редкостью, ни в какой правке не нуждалась.
Заведующий отделом промышленности П. газетчик был со стажем, но, как и большинство тогдашних «районщиков», неискушенный провинциал из селькоров. Я сам не однажды слышал, как он, непременно это подчеркивая, о своем образовании говорил: «Закончил партизанский университет». П. и в самом деле в годы фашистской оккупации был редактором небольшой партизанской газеты. Партизаном он оставался и спустя двадцать лет, и сорок. Был нетороплив, молчалив, осторожен, взвешивал каждое слово.
Ему на стол и легла та заметка. Он повертел ее в руках и… отложил: надо созвониться, свериться. Или при случае завернуть на предприятие, поговорить с начальством, познакомиться с автором. Но, как назло, в тот же день позарез требовался материал: в газете «дырка». А тут как раз под рукой заметка. И как раз требуемого объема и соответствующей тематики. Да еще «с места», да написанная не сотрудником редакции, а сам рабкор, пусть и незнакомый, рассказывает об успехах своего трудового коллектива…
Ответственный секретарь торопил. И завотделом промышленности П. еще раз взглянул на заметку, еще раз повертел ее в руках: она ему все так же не нравилась. Да и фамилии не совсем обычные. Хотя – какие тут, на Пинском Полесье, фамилии? Так, клички, только что узаконенные. И свериться никак не выходит – попробуй дозвонись до торфозавода, что зашился в болотной глуши Ивановского района… Но заголовок заметки бывший партизанский редактор П. решил все же заменить: ну, что это за «Койтусальный станок»? Куда лучше и звучней, а главное – надежней и испытанней – «Мал золотник, да дорог»! Ничего, что старо, разве может устареть народная мудрость…
Примерно через месяц, как только М. Р. Гец услышал в трубке излишне приказной тон первого секретаря горкома, требующего безотлагательно спуститься к нему в кабинет (редакция находилась двумя этажами выше в том же здании), Михаил Романович понял: что-то из ряда вон.
На столе первого секретаря лежала «Полесская правда». Он ткнул пальцем в заметку. Она в нескольких местах была жирно подчеркнута красным карандашом. Михаил Романович Гец не успел вчитаться, перед глазами потемнело, пол качнулся, ноги стали ватными. Подобного в газете он и представить не мог…
МАЛ ЗОЛОТНИК, ДА ДОРОГ
На торфозаводе «Огдемер» есть немало новаторов, которые любят придумывать что либо новое, лишь бы оно облегчало труд рабочих, ускоряло процесс, давало экономию предприятию. К таким прежде всего следует отнести т. т. Богомаза, Нестерука, братьев Гуль. Они ремонтируют машины, готовят различные приспособления. Недавно новаторы своими силами изготовили койтусальный станок для рабочих полубрикета.
Койтусальный станок не новость в малой механизации. Он простой (шнек со втулкой, рама, несколько небольших кронштейнов). Раньше на конечной операции по изготовлению торфяного полубрикета были заняты старший рабочий Хименович, работницы Вагина и Вульва. Теперь на новом станке справляются двое. Кроме облегчения труда, возросла втрое производительность, получилась экономия зарплаты.
Кажется небольшое предложение внедрено, но, как говорят, мал золотник, да дорог. Наши слесари-ремонтники отлично понимают, что рубли складываются из копеек. Поэтому они по инициативе и изготовили в неурочное время койтусальный станок. Работает он безотказно. А со стороны коллектива большая благодарность новаторам.
М. МИХНОВЕЦ.
старший мастер
торфзавода «Огдемер».
Посмотрели, чуть ли не через лупу, редакционный «Журнал регистрации писем». Нет, письмо с торфозавода «Огдемер» с заметкой «Койтусальный станок» в журнале не значится. Не стало в редакции, как ни странно, и самой заметки, которую обрабатывал завотделом промышленности П. Не нашли и оригинала статьи в типографии, где они обычно хранятся в скрутках до конца года. Самое невероятное – не подписывал этот материал к печати и редактор газеты М. Р. Гец. А это уже – явная диверсия. Ответственный секретарь редакции С. бил себя в грудь, доказывая, что заметку заслал в набор, только прочитав заголовок и посчитав строчки, его очень торопил дежурный по номеру, завсельхозотделом, также бывший партизан и селькор…
– Чья же это все-таки работа? – спросил я Александра Петровича.
Он то ужасался, то до слез смеялся и все сожалел, что так глупо закончилась редакционная карьера М. Р. Геца, которого очень ценил и уважал.
– Знаю, но не скажу.
– Почему, Александр Петрович?
– Михаила Романовича уже нет. Он тоже догадывался, кому было нужно избавиться то него.
– И все-таки, Александр Петрович?
– Скажу, но перед своей смертью. Кстати, С. уволился из редакции тогда же, по собственному желанию. Хотя мог остаться. Уходя, дал мне честное слово, что это не его рук дело.
