скачать книгу бесплатно
– Фройляйн Лайд?
– Да, Кармилла?
– Вы не могли вы меня поцеловать?
Глаза медсестры распахнулись и она вздрогнула, как от пощечины.
– Почему вы меня об этом просите?
– Мама всегда целовала меня на ночь. Когда была жива, ну и когда я тоже была жива, само собой.
Наклонившись, сиделка коснулась губами ее лба. Кармилла поежилась, как если бы по ее коже провели кусочком льда, а сиделка поспешно убрала руки за спину и впилась ногтями в ладонь. Никаких нервов не хватит на такую работу! И ведь никто не предупреждал, что в ее обязанности будут входить поцелуи с больными. Иначе обходила бы эту больницу за несколько миль, как барак для прокаженных.
– Фройляйн Лайд?
– Ммм?
– Боюсь, мне не уснуть. Мне такие кошмары иногда снятся, ужас просто.
«Еще бы, с такой-то неразберихой в голове», – подумала сиделка.
– Я обо всем позабочусь.
– Только не заставляйте меня пить лауданум! – взмолилась Кармилла. – От него потом спазмы в желудке.
Лауданум, или настойка опия, считался чуть ли не панацеей. Им лечили всё, от менингита до расстройств сна. В свое время фройляйн Лайд хлебнула достаточно опийной настойки и пришла к выводу, что это та еще дрянь.
– Обойдемся без снотворного.
Фройляйн Лайд провела рукой над глазами Кармиллы, словно притягивая ее веки вниз за невидимые нити. Девочка почти мгновенно расслабилась, рот чуть приоткрылся. Тогда сиделка склонилась над ней и для верности тихо пропела по-итальянски:
Fatte la ninna, fatte la nanna
dint’a la cunnula de raso
Ninna nanna, ninna nanna.
Теперь Кармилла дышала глубоко и покойно. И ни один кошмар не постучится к ней в голову, ни одно чудовище не вылезет из-под кровати. Чудовища тоже соблюдают субординацию. При виде фройляйн Лайд они стали бы во фрунт.
Смена уже закончилась, и наша героиня возвращается домой. Пожалуй, мы составим ей компанию, а заодно и присмотрим за барышней, чтобы никто ее не обидел ненароком. Ведь ее путь лежит через трущобы. Хотя поздний час уже перетекает в ранний, здесь все еще слышны крики и звон стекла. У редких фонарей еще толпятся помятые, размалеванные особы в ярком тряпье, которые бросают презрительные – или завистливые – взгляды на ее скромное платье и белую пелерину. Мужчины в разных стадиях опьянения подпирают стены. Когда один из люмпенов выходит из тени и вразвалку идет за ней, девушка прибавляет шаг, потом и вовсе пускается наутек. Она не позволит, чтобы на нее снова напали. Нет, только не сегодня. Это будет так гадко, так унизительно, если сегодня! Должны же у нее быть принципы.
Иное дело завтра. Раз в неделю можно расслабиться. Сиделка мечтательно улыбается, представляя, как славно она скоротает ночку в приятной мужской компании.
Вот она у доходного дома. Быстрыми шагами фройляйн Лайд спускается в подвал, заходит в свою комнатенку, темную как пещера, зажигает керосиновую лампу. Закрывает дверь на замок и еще три щеколды. От вампиров это не защитит. Им ничего не стоит одним ударом выбить дверь. Они так и сделают, когда придут за ней. Но хоть люди не будут соваться. Покончив с мерами предосторожности, девушка стягивает платье через голову. Теперь на ней только лиф и нижняя юбка. Персоналу Св. Кунигунды запрещено носить корсеты, которые врачи винят во всех женских хворях, но девушка и так их терпеть не может. Она скорее залезла бы в Железную Деву, чем позволила себя зашнуровать. Вот она снимает и лиф. Заметив, что мы за ней наблюдаем, поспешно отворачивается. Тем не менее, мы успеваем разглядеть золотой медальон у нее на груди.
Пришло время вечернего туалета. Наполнив тазик водой из фаянсового кувшина, фройляйн Лайд склоняется над столом. Медальон стукается о край, и девушка перебрасывает его на спину. Умывшись, она расчесывает темные волосы и заплетает их в две косы. Надевает сорочку из тончайшего батиста, щедро отделанную кружевом, и прячет волосы под ночной чепец с голубыми атласными лентами. Откуда, спросите вы, такая роскошь у простой медсестры? Вот и нам интересно.
Наконец-то можно отдохнуть после тяжелой смены. Крохотное оконце едва пропускает свет, но девушка задергивает его занавеской из плотной ткани. Не хватало еще, чтобы июльское солнце беспокоило ее заслуженный трудовой сон. Затем фройляйн Лайд забирается в кровать, снимает медальон, целует его и кладет на подушку.
– Меня нет рядом, а значит, все будет хорошо. Спи спокойно, – говорит она медальону и сама тут же засыпает.
Глава 4
Перед новой вылазкой в деревню Уолтер спустился в кухню, где Эвике сидела у едва теплившегося очага, накручивая волосы на папильотки. При виде гостя она встрепенулась и протянула ему корзину, а так же список продуктов, в котором значилось следующее:
1. Хлеп.
2. Свечы.
3. Зупной парашок.
Последний пункт на некоторое время ввел юношу в ступор. Вот ведь как тщательно упыри готовятся к Балу!
– А деньги? – спросил англичанин.
– С деньгами любой дурак купит, – хитро подмигнула горничная, но прочитав ужас в его глазах, добавила. – Попросите в долг.
Уолтер облегченно вздохнул. Начинать день с воровства как- то не хотелось.
Ранним утром лес был не так страшен, как ночью, и уже не казался сплошной непроглядной массой, густой, полной пугающих звуков, словно квинтэссенция всех кошмаров. Горный воздух не успел нагреться и как следует пропитаться запахом хвои, но уже кружил голову подобно разбавленному вину. Дорогу впереди заволокло дымкой, которая понемногу начинала рассеиваться. Серые, поросшие мхом скалы взмывали ввысь, и деревья, воодушевленные их примером, тоже тянулись изо всех сил, ловя лучи восходящего солнца. Дорогу со всех сторон обступали заросли папоротников. Ярко-зеленые и узорчатые, они колыхались, как хвосты диковинных птиц, а рядом пестрели цветы – и колокольчики, и пушистая желтая горечавка, и водосбор, похожий на падающую комету. На листьях растений еще сверкали капли росы, словно сама природа разбросала по траве осколки зеркал в насмешку над обитателями замка.
Вскоре юноша разглядел и деревню, казавшуюся игрушечной с такого расстояния. Виднелись беленые известью дома, кое-где крытые черепицей, но все больше соломой. За околицей начинались поля, издали напоминавшие латанное-перелатанное одеяло, а поодаль махала крыльями ветряная мельница, силясь оторваться от бренной земли. Уолтер не мог пропустить и сельскую церковь, с зеленой крышей и невысокой колокольней со шпилем. Нужно заскочить туда за святой водой, решил англичанин. Как бы он сам ни относился к католической вере, но вампиры ее уважали.
Через час он спустился в деревню, где утренняя суматоха уже успела поутихнуть, мужчины отправились кто на поле, кто в колбасный цех, женщины хлопотали по хозяйству. Уолтер прогулялся по улице, разглядывая аккуратные домики, окруженные невысокими каменными заборами или плетнем, увитым вьюнком. Собаки встречали чужака меланхоличным лаем. Подсолнухи склоняли перед ним тяжелые головы. Сливы, которые росли возле каждого дома, похвалялись темно-сизыми плодами, так и подначивая нарушить восьмую заповедь. Стены домов были украшены сушеными тыквами-горлянками и связками пылающей паприки, любимой приправы в здешних краях. Бытовало мнение, что именно острая пища служит причиной кошмаров, но – как англичанин уже успел убедиться! – вампиры и специи относились к раздельным сферам, никак друг с другом не соприкасавшимся. Было между ними лишь одно сходство – и то, и другое вполне реально.
Сначала Уолтер направился к колодцу, где собирались местные Ревекки. Колодец в деревне – это место общественного значения, эквивалент светского салона. Где еще узнать свежие сплетни, как ни здесь? Увы, языковой барьер вырос перед Уолтером неприступной стеной. На местном диалекте он мог оперировать лишь такими базовыми терминами как «вурдалаки», «яремная вена», «кровь», «чеснок», и «без паприки, пожалуйста». Кроме того, стоило этнографу появиться на горизонте, как селянки разразились устным народным творчеством. Уолтер стал духовно богаче на несколько песен, но ничего нового про Берту Штайнберг так и не узнал.
Следующей остановкой стал трактир «Свинья и Бисер». В столь раннее время суток он был относительно пуст, за исключением двух пьянчуг, которые еще со вчерашнего вечера мирно дремали под столом. Позевывая, служанка Бригитта уже начала наводить чистоту, для коих целей плеснула на пол воды из ведра и тряпкой размазывала грязь направо и налево, направо и налево. На стойке серой мохнатой лужицей растеклась трактирная кошка. При виде Уолтера она открыла янтарный глаз, но не сочла юношу достойным августейшего внимания и снова погрузилась в сон. Даже мухи бились о стекло нерадиво.
Габор Добош стоял за стойкой и, вооружившись клещами, выпрямлял ржавые гвозди, которыми была утыкана увесистая дубина, применявшаяся в трактире с той же целью, с какой в Св. Кунигунде использовали лауданум. Дубина представляла собой разновидность колыбельной. Очень мощной колыбельной. Такой, от которой поутру просыпаешься с дикой головной болью. Впрочем, завсегдатаи «Свиньи» и так просыпались с головной болью, так не все ли равно, что стало ее причиной – излишек сливовицы или превентивный удар по затылку. Дубина была не единственным оружием в трактире. Возле полки, уставленной пузатыми бутылками, висел зазубренный меч, доставшийся Габору от какого-то деда с бесконечным числом «пра». Меч еще ни разу не снимали со стены, но одного многозначительного взгляда на него хватало, чтобы утихомирить самую буйную попойку.
– Ого, да у нас первый посетитель! Ранехонько пожаловали, сударь, – и трактирщик почтительно поклонился гостю. Его отношение к неведомой Англии значительно потеплело. Страна, чьи граждане заявляются в кабак рано поутру, и которая при этом продолжает функционировать, достойна уважения.
Юноша откашлялся.
– Чудесная погода стоит, вы не находите? Очень… погожая. И ветерок такой приятный, такой… юго-западный, – трактирщик насупился. – Как проходит сенокос? Хорошо ли уродились фрукты? – трактирщик потянулся к дубине. – Все ли благополучно в вашем заведении? Надеюсь, оно приносит доход.
– Не жалуемся. Если вы насчет налогов, так они давно уплачены.
На всякий случай Габор подхватил дубину, а Бригитта выпрямилась и уперла руки в бока.
– Где Берта Штайнберг? – сдался Уолтер. – Знаете?
– Как не знать, – расслабился трактирщик. – Гостит у тетки в Гамбурге.
– Герр Леонард, поди, всей деревне уши прожужжал, что она туда поехала за обновкой. Будто мало ей! Никогда ведь одно платье два раза не наденет. Но оно и понятно, коли в ее платьях микробы заводятся! – служанка доверительно подмигнула Уолтеру. – Они там по всему дому расплодились. Просто спасу нет. Куда герр Леонард не сунется со своим мелкоскопом, так всюду их находит. Сдается мне, он их на себе и таскает. Вроде благородный господин, а вшей своих повывести не может!
Уолтер достал любимый блокнот и приготовился записывать показания.
– Опишите мне фройляйн Штайнберг. Какого цвета у нее волосы?
– Кто ж их разберет? Она все время шляпки носит.
– Глаза?
– Полно, сударь, станем мы ей в глаза-то заглядывать! – Габор развел руками. – Мы свое место знаем. Негоже таращится на такую даму.
– Высока ли ростом?
– Да не то чтобы и высока, но и не слишком низкая.
– Если сравнивать с фройляйн Гизелой, она была бы выше или ниже?
– Вот чего не знаю, того не знаю. Никто из наших не видывал, чтоб они с ее милостью рядышком стояли. Люто друг друга ненавидят. Как говорится, две кошки в одном мешке не улежатся.
– Она красива?
– Виконтесса, что ли?
– Да нет же! – сомневаться в красоте Гизелы мог лишь отъявленный кощун. – Берта Штайнберг.
– Не очень, – честно признался трактирщик.
Уолтер имел некоторое представление о местных эстетических стандартах. «Некрасивая девушка» – растяжимое понятие, куда входило все от «страшнее эпидемии оспы» до «слишком хрупкая, чтобы поднять теленка одной рукой».
– Но на что ей красота, с такими-то деньжищами? – бросила Бригитта, возвращаясь к работе. – Небось и так замуж позовут.
…Или уже позвали? А это мысль! Веревочная лестница, спущенная с балкона, побег в темноте, тайное венчание в маленькой часовне…
– Было ли у нее романтическое увлечение? – пробормотал Уолтер, конфузясь задавать такой приватный вопрос.
– Чиво?
– Она влюблялась в кого-нибудь?
– Ась?
– Парень, говорю, у нее был?
– Женихалась, что ли, с кем на стороне? – Габор еще раз снизил стилистическую планку. – О том мне неведомо.
– А может, и было чего, да мы все пропустили! – опять встряла служанка. – Она часто гуляет одна-одинешенька, может, на свиданки к кому бегает.
– Где она любит гулять?
– Да все больше вокруг замка, то в лес сунется, то по горам лазает. Нехорошо это, все ж она не из простых. Дама должна в гостиной сидеть и носу наружу не казать, а ей все неймется, – тут хозяин строго взглянул на девушку, и она поспешила сменить тему. – Зато какие у нее платья, любо-дорого глядеть! И атласы, и бархаты! А на одном платье такой длинный шлейф, что она как пройдет по улице, после уже и подметать не нужно!
Больше Уолтер ничего от этой парочки не добился. Устав разговаривать с пустотой, он ушел, оставив корзину, которую Бригитта любезно пообещала наполнить продуктами из списка.
Сам Уолтер не удержался и все-таки сунулся к бакалейщику с теми же вопросами. Но ни сам торговец, ни его покупатели так и не сообщили про Берту ничего вразумительного. Они в деталях описывали ее платья, а про саму девушку – ни слова. Как будто она была лишь механизмом для перемещения костюмов в пространстве. Неужели Берта Штайнберг настолько невзрачна? Тут Уолтер вспомнил Леонарда, с его бледным, невыразительным лицом, и этот вариант уже не казался странным.
Сейчас юноша стоял у двери сельской церкви, не решаясь войти. О католичестве он судил в основном по рассказам дедушки. Когда Джебедайя Стивенс заводил речь про ирландцев, этих чертовых папистов, то так брызгал слюной, что те, кто сидел за другим концом стола, украдкой вытирались салфетками, а те, кто поближе – и вовсе прятали головы под скатерть.
Другим источником информации о папистах была книжка в черном переплете, которую Уолтеру подарили на совершеннолетие хихикающие кузены. Книга называлась «Шепот в келье, или Веселые флагеллянтки» и была проиллюстрирована щедро, от души. Женщины на картинках явно были монахинями, ибо волосы их прикрывали платки. Собственно, этим и ограничивалась вся одежда. Любовь к ближнему своему стала их главным принципом и все двести страниц они воплощали его в жизнь различными способами. В который раз Уолтер подумал, что веселье прошло мимо Англии.
Рано или поздно боязнь вампиров пересилила недоверие к чужой религии, и Уолтер проскользнул в церковь, озираясь по сторонам. К его разочарованию, идолов, вымазанных жертвенной кровью, здесь не оказалось. Лишь белые стены с изображениями остановок Крестного Пути, алтарь, да потемневшая от времени статуя Девы Марии, с четками в протянутой руке. У ног статуи полыхал венок из багряных и желтых хризантем.
Было здесь пусто и тихо. Уолтер присел на край скамейки, надеясь, что рано или поздно сюда заглянет священник, но прошло несколько минут, а он и не думал появляться. От нетерпения юноша начал барабанить по дереву костяшками пальцев, но одернул себя. В церкви нельзя свистеть, вертеться, и вообще вести себя безобразно. В церкви должно молиться, искренне и горячо. Но еще в детстве у Уолтера начались с этим проблемы. Он старался лишний раз не привлекать к себе внимание небес, а то вдруг там сочтут, что его молитвы недостаточно искренние – второсортные, в общем. И решат его наказать. А поскольку у Господа Бога все-таки возможностей побольше, чем у мистера Риверса, директора школы, одной тростью Он не ограничится.
Но сейчас, пожалуй, и правда, следовало помолиться, чтобы скоротать время. Другое дело, что Уолтер прогуливал уроки латыни, а католический Бог вряд ли станет разговаривать с таким невеждой. Но все-таки он бросил пробный камень.
– Господь, помоги мне отыскать Берту Штайнберг. Если тебя не затруднит, конечно. А если затруднит – то ничего, я сам как- нибудь. В любом случае спасибо, – он порылся в памяти в поисках чего-нибудь латинского, – …эээ… Vale!
Так прошел еще час. Веки Уолтера налились тяжестью, и он уже не помнил, как сполз на скамью и задремал. Проснулся он лишь, когда кто-то сильно встряхнул его за плечо.
– Да как вам не стыдно, молодой человек! Здесь храм Божий, а не ночлежка. Нет, я еще понимаю, если во время проповеди, но чтоб так! Ни с того, ни с сего!
Встрепанный, юноша вскочил и увидел, что над ним склонился старик, поднеся свечу так близко к его лицу, что на щеку Уолтеру капнул горячий воск. Загорелое лицо священника было таким морщинистым, что напоминало печеное яблоко с богатой мимикой.
Священник кивком указал на дверь. Уолтер, моргая, вышел за ним на крыльцо.
– Я отец Штефан, настоятель церкви, – старик протянул ему руку ладонью вниз и Уолтер, не зная, что в таких случаях предписывает этикет, осторожно потряс его за пальцы. Священнику это почему-то не понравилось.
– А вы кто будете?
– Уолтер Стивенс.
– Значит, вы тот самый этнограф, что взбаламутил всю деревню. А почему, позвольте спросить, я не видел вас на службе?
– Потому что меня там не было, – Уолтер предложил самый логичный вариант.
– А сейчас зачем пожаловали?
– Мне нужна освященная вода и освященное масло, – он хотел было добавить про освященный чеснок и святые колья, но смолчал.
– Для чего вам святая вода? – допытывался священнослужитель, явно обучавшийся у иезуитов.
– Эмм… я ее коллекционирую. Образцы из разных мест.
Священник посмотрел в ту сторону, где на утесе возвышался замок, и перевел взгляд на Уолтера.
– Сосуды для воды найдутся? – бросил он.
Англичанин вынул из карманов несколько флакончиков из-под духов, которые взял в бессрочный заем у сестер, и отец Штефан поморщился, глядя на фарфор, разрисованный золотыми розами.
– Что ж, и это сгодится. Подождите здесь.
Он надолго исчез в церкви, но когда вернулся, все флаконы были наполнены водой, а один – маслом.
– Сколько я вам должен?
