скачать книгу бесплатно
Я присмотрела себе место в самом дальнем углу помещения. Люблю уютные норы, вырытые подальше от любого рода действующей или возможной суеты. Это, правда, противоречит стереотипному поведению «тыжжурналиста», который обязан мечтать о пребывании в эпицентре событий 24 часа в сутки. Не спорю, существуют тысячи фанатов своей работы, которых панически боятся хроническая усталость и пульсирующее веко, но я к ним отношусь исключительно в рабочие часы.
Мой внутривенный мизантроп удовлетворенно замурлыкал. Угол был достаточно темным и восхитительно уединенным. Возможно, я даже приватизирую это место на правах постоянного клиента.
На стене напротив, аккурат между двумя мерцающими бра, висела занимательная картина. На ней изображена смуглая девушка с гитарой в руках. Прямые каштановые волосы, тщательно профилированные каким-то парикмахером-извращенцем, сформированы в экстравагантную прическу в стиле «шквал», карие глаза, печальные и наивные (еще бы, бедняжка напоролась на Эдварда-руки-ножницы), глядели куда-то в сторону. Мазки на картине выполнены таким образом, что создавалась изящная импрессионистическая иллюзия застывшего мгновения в свете одной-единственной свечи. Мгновения, замершего в мерцающем девичьем взгляде, в остановившемся от дуновения ветра волнении волос и глубоком шумном дыхании, словно срывающемся с ее приоткрытых губ. И чем больше я смотрела на изображенную девушку, тем более отчетливо мерещился мне причудливый танец пламени в ее больших глазах. Этот оптический обман – явно одного поля ягода с приемом, когда глаза любого портрета глядят именно на тебя, с какой бы стороны ты на него не смотрел.
А еще эта девушка… невероятно походила на меня. Настолько сильно, что мне стало стыдно за ее прическу.
– Вот ваш десерт и чай, – я снова вздрогнула. Однако у этой барышни талант появляться рядом совершенно бесшумно… Мне принесли прозрачный чайник, в котором порхали зеленые листья и целые ягоды малины. На внушительном блюдце испускал сладкий аромат еще горячий яблочный штрудель, который, судя по виду, не только таял во рту, но и пускал там маленькие салютики счастья.
Я было открыла рот, чтобы поблагодарить девушку за вкусности, но она, двигаясь плавно, бесшумно и невероятно быстро, взмахнув бурой клетчатой юбкой, уже исчезала на кухне, откуда доносилось нечто похожее на перезвон хрустальных бокалов.
Я, наконец, попробовала долгожданный десерт. Сказать, что он был вкуснее всего на свете, значит не сказать ничего. Эндорфины в моем организме взревели дружное «юху» и запели торжественный гимн своей численности и перенаселению. Экстаз в сахарной пудре да с мятно-малиновым чаем. Голова пошла кругом. Я снова взглянула на портрет девушки, ее гитару и прическу.
«Панки хой», – усмехнулась я про себя, довольно щурясь на мягкий свет бра.
Мне вдруг вспомнились времена, когда тот самый ящер по кличке Ящер предлагал мне стать фронтменом их группы под названием «Из кожи», в которой, что логично (и с чем трудно поспорить), играли кожаные люди. Кожаные и безмозглые потому как для всех, кроме них, очевидно, что петь песни, пусть даже написанные кошками в лотке, должен человек, по ушам которого не поездила верхом на мамонтах стая гиппопотамов. В ответ на мое логичное объяснение о невозможности исполнения их желания, члены, точнее фрагменты банды, резонно гыгыкнули и поставили возле меня обслюнявленный микрофон, воняющий гнилыми зубами.
Я нервно икнула – оказалось в такт и в нужном месте, – что сочли изюминкой песни под названием «Компостный суп». В тексте произведения было много мата, а в конце репетиции мне предложили побриться наголо и покрасить голову в зеленый цвет.
Помню, тогда меня спас ларингит, свалившийся на мое рыдающее от переутомления горло в этот же вечер. Я с такой силой вцепилась в спасательный круг, что в течение месяца ухитрялась убеждать всех человекоподобных (и в конце концов убедить), заинтересованных в теме, в том, что потеряла свой божественный голос навсегда. А заодно рассталась с ящером под влиянием момента, когда он порвал себе ноздрю в попытках самостоятельно проделать в ней тоннель. Да, в моей жизни были кретины.
Так к чему это я. Да к тому, что в любом месте можно найти что-то интересное, взять хотя бы это кафе. Мы видим то, что хотим видеть, и сами творим собственную реальность, иначе бы все таланты и гении рождались исключительно в Санкт-Петербурге. Ведь та жизнь, которая у меня была (кстати, не так уж и давно), проходила в том же городе, что и сейчас. И не его вина в том, что я сделала свое существование унылой чередой уныло чередующихся дней.
Но немного развлечений этому городу действительно не хватает. Например, здесь неплохо бы прошел какой-нибудь молодежный фестиваль с выступлениями каких-нибудь музыкальных групп, не выходящих на местную сцену только потому, чтобы их вдруг не признали сатанистами, не загнали вилами в сарай и не сожгли его, и причем не сам народ, а представители местной администрации, приемлющие лишь танцы с платочками под балалайку. Я, разумеется, преувеличиваю, но однажды, когда в городском парке на сцене заплясала девочка с дредами, ей в лоб прилетело самое настоящее распятие. Но людей нужно понемногу приучать к молодежному творчеству, и к тому, что развлечения не ограничиваются первомайскими шествиями, велопробегами и праздничными митингами. Я уверена, что фестиваль где-нибудь на городской площади прошел бы на ура. Не без жертв, но на ура. Возможно, смертью храбрых пали бы первые выступающие. Затем зрители втянулись бы и возможно даже сплясали. Возможно даже обеими ногами.
Они умеют. Я видела, как славно выписывает па народ в нашем единственном клубе под полностью оправданным названием «Бугурт». Вот где эпицентр разного рода событий (которые, правда, мало кто потом помнит): здесь люди знакомятся, делают друг другу предложения, производят зачатие (чаще всего в местных туалетах), отмечают рождение нового местного жителя, женятся, разводятся, делят имущество. Все эти разноплановые события объединяет одна традиция – мордобитие. Морды разбиваются здесь всегда, в честь ли виновника торжества, виновнику торжества или самим виновником торжества – но целым отсюда мало кто выходил. Я – один из немногих везунчиков. Ибо женщинам тут тоже прилетает. Одна моя знакомая ухитрилась попасть к травматологу, просто посидев пару часов за барной стойкой перед активно выплясывающей танцовщицей гоу-гоу. Так что каждый день, в будни и праздники еще до полуночи из «Бугурта» увозят как минимум одного человека в состоянии «очень не очень». Уход одного из них заводной диджей сопроводил в микрофон словами «Вы – самое слабое звено, прощайте», – чем вызвал бурю аплодисментов. Я думаю, сам переломанный тоже бы поаплодировал, если бы не обстоятельства.
Зазвонили дверные колокольчики. В кафе вошла… я.
Только с дурацкой челкой и копной драных волос, в которых словно порезвился десяток бурундуков. За спиной у… эммм… меня была упакована в чехол гитара, а в ушах болталось лютое безобразие в виде увесистых крестов.
Незнакомка обвела взглядом кофейню и уставилась прямо на меня, выпучившую на нее глаза.
Я проснулась.
******************************************
Какие же чертовски удобные эти стулья. Они словно предназначены для того, чтобы в них задремать. Я оглянулась. В кофейне было пусто. Незнакомка мне приснилась.
«Будь, как дома, путник, я ни в чем не откажу…», – негромко напевали динамики.
В окна бил солнечный свет.
Я что, проспала здесь всю ночь? Почему меня никто не разбудил и не отправил домой пускать слюни в свою подушку? Странно.
Не менее странным было изображение на картине, на которой я ранее узнала себя. Девушки с гитарой там больше не было. В раме красовался другой персонаж: блондинка с глазами, наполненными слезами. Позади нее стоял маленький белокурый мальчик с бумажным самолетиком в руках, готовящийся его запустить. Малыш смеялся и уже занес руку для броска.
Интересно.
Я встала, чтобы найти официантку и расплатиться за отменное чаепитие. Но в Лавке было пусто. Лишь пылинки резвились в лучах солнца.
Судя по звукам, доносящимся из кухни, там уж явно кто-то был. Кто-то же готовит все эти великолепные сладости, украшающие витрину. Я уверенно встала из-за стола и нажала на ручку двери, ведущей в святая святых кондитерского дома.
Одновременно произошло несколько вещей: висящая сама собой в воздухе деревянная лопатка шлепнулась в миску с тестом, с громким лязгом захлопнулась дверь духовки, пакет с мукой бухнулся посреди кухни на пол, подняв в воздух ядерный гриб белоснежной пыли, а сидящий на холодильнике огромный пушистый, молочного окраса кот, оскалив розовую пасть, возмущенно рявкнул: «Кыш!».
Глава 2
День шиворот-навыворот.
Что я сделала в первую очередь, увидев нечто невообразимое? Ну, конечно же, я заорала так, что мне смог бы позавидовать арахнофоб, обнаруживший тарантула на своем лице.
Я вылетела на улицу, забыв свои вещи и пальто.
Только вот последнее мне и нужно-то не было.
На улице цвел поздний май… что заставило меня начать по-идиотски озираться по сторонам. Если произвести нехитрые расчеты, то можно сделать вывод, что я проспала в заведении не одну ночь, а минимум месяц. Ну или глобальное потепление решило бахнуть как можно более внезапно, дабы ошарашить и без того паникующих экологов. А еще возможно, что я просто-напросто сплю (этот вариант был таким правдоподобным, что я от радости чуть было не сплясала). Не припомню, конечно, сны, в которых приходится задумываться о том, не сон ли это, но все в этой жизни когда-то случается в первый раз. А если учесть, что многие сны мы вообще забываем, то моя теория приобретает огромную жирную галочку в графе своей правдоподобности.
Все логично. Кухонные предметы ведь не летают сами по себе, коты не разговаривают, люди не впадают в спячку до весны, а картины не меняют изображения. Мы же не у Роулинг в сказке. Поэтому я, упорядочив свой внутренний хаос, вдохнула поглубже весенние ароматы свежести и цветения, и направилась обратно в кафе, чтобы забрать свои вещи.
Колокольчик не звякнул.
В Лавке царили тишина и запустение. Больше не было этих пряных ароматов. Свет не горел, в воздухе летала лишь пыль, покрывавшая все поверхности: столы и стулья на кованных ножках, разбитую витрину, сломанные полочки, которые еще недавно ломились от ярких жестяных баночек и бутылей с сиропами. Никаких десертов, никакой магии. Кафе явно пустовало много месяцев.
Я опешила и уставилась на столик, за которым сидела. Вот моя сумочка стоит на столе. На вешалке – черная кожаная куртка, к столику прислонена упакованная в чехол гитара. Своего бежевого кашемирового пальто я не увидела.
Но, поскольку это всего лишь сон, я не нашла повода для беспокойства, а просто забрала все, что нашла, попутно бросив взгляд на картину. На ней была изображена все та же светловолосая девушка. Только ребенок стоял намного дальше, уже не смеялся, а самолетика в его руках больше не было.
Я непривычно привычным жестом накинула лямку чехла на одно плечо и вышла из помещения, бывшего некогда «Кондитерской Лавкой».
И чуть не столкнулась с человеком.
По ступеням поднималась невысокая блондинка с серыми миндалевидными глазами, из которых ручьем лились слезы. Она растеряно посмотрела на меня, всхлипнула «извините» и взялась за ручку закрывающейся двери.
Я обернулась, заметив ее выпирающий животик. И узнала в ней ту самую девушку с картины.
Звякнул колокольчик, и она быстро исчезла в помещении, я даже не успела сказать ей, что внутри ничего нет. Странно, да? Вывеска есть, а заведения нет. И двери открыты. Заходите, господа вандалы.
Но колокольчик-то не звенел, его вовсе не было, когда, мгновение назад, отсюда выходила я. Может волшебная шкатулка вновь вывернулась функциональным нутром? Я было собралась снова заглянуть в Лавочку, но протяжное гитарное соло тоскливо завыло в моей сумочке.
На связи был некий Андрюшенька.
– Алло! Алиска, ты где ходишь?!
У меня чуть не лопнул глаз. Терпеть не могу, когда меня называют Алиской. Тем более незнакомые мне Андрюшеньки с тремя дополнительными жизнями в кармане.
– Ты кто? – рявкнула я.
– Алис, ты че, пьяная?
– Ты где?! – я чувствовала, как вздувается вена на моем лбу.
– Алиска… – начал было Андрюшенька.
– «Алиска» – это процесс твоего совокупления с пылесосом. А я – Алиса. Понял? Так ты где?
– В гараже… – растерялся мой собеседник.
– Адрес?
– Лермонтова, 64.
С трудом подавив в себе желание стукнуть туфелькой о туфельку, дабы в мгновение ока оказаться в (Канзасе) гараже силою колдовства Гингемы, я-таки решила закончить начатое и одним нервно-резким рывком вновь открыла дверь, выпустив облако пыли на улицу.
Пустота. Ни сладостей, ни плачущей девушки. Одним словом – сон.
Поговаривают, что во сне можно прожить целую жизнь. Почему бы не начать ее с членовредительства – решила я и, наверное, уже через секунду садилась в такси, зло колотя грифом гитары о потолок машины, силясь уложить сей крайне неудобный инструмент.
– О, вы гитаристка! – наигранно-восхищенно заметил таксист, пытаясь, вероятно, начать разговор.
– Нет. Я – Бандерас. А это – пулемет, – буркнула я.
Таксист усмехнулся, а я надеялась, что в чехле – действительно пулемет. Играть на гитаре я все равно не умею, а вот духа для того, чтобы застрелить Андрюшеньку у меня наверняка хватит.
Мы въехали в пригород – дачный микрорайон, где дорога состояла исключительно из матерных слов, оставленных водителями в местных ямах и выбоинах. Душа вылетала из тела при каждом скачке, моя голова в унисон с гитарным грифом ритмично отбивала такт о потолок авто. «Прощай, ходовка», – икала машина, а я вспомнила знаменитую фразу автомобилистов «Лучше бы написали про дороги», обращенную к каждому журналисту, которого бы они ни встретили на своем пути.
Странно, но многие, похоже, читают и смотрят информационные ресурсы своими пятыми точками, потому что про проблемы дорог не пишет только ленивый. Наверное, мое откровение будет страшным открытием, кто-то будет шокирован, а кого-то даже хватит удар, но журналисты не ремонтируют дороги, и практически всем, кто любит говорить «денег на дороги нет», на наши статьи и сюжеты наплевать. Живите с этим.
Лермонтова, 64 оказалась в самой настоящей деревне. Меня высадили аккурат посреди толпы кур и петухов.
– Хорошего вам дня, – попрощался водитель, а я, уйдя по щиколотку в месиво из воды, грязи, глины и чьего-то помета, застыла в размышлениях, где же мог спрятаться Андрюшенька.
А искать долго не пришлось. Из глубины улицы доносилось звонкое «брям-брям-брям» гитары, к которой через секунду присоединился сомнительный талант ударника. Ага, музыкантишки.
Я почему-то не сомневалась, что это – именно те звуки, на которые нужно идти. Учитывая факт наличия музыкального инструмента за моей спиной, надо быть полным идиотом, чтобы броситься искать нужного мне человека в свином корыте ближайшего сарая, игнорируя явную подсказку.
Романтичный андеграунд – группа, репетирующая в гараже в клоаке мира. Даже ностальгия нахлынула. Но и она не умалила моего желания наказать дерзкое сновидение за издевательство над моим именем.
Без труда обнаружив эпицентр электродрожи, я, успевшая по дороге пнуть гуся и увязнуть в коровьей лепешке, с нежностью Халка постучала в дверь гаража ногой – во многом ради того, чтобы стряхнуть вонючую мину с ботинка.
Звуки стихли, раздались голоса, и из открывшегося дверного проема высыпались четыре тощих патлатых парня. Видала я, конечно, фриков, но столь сильно голодающих фриков – особо не довелось. Бедные костлявые так себе музыканты. Мне даже не надо пытаться прибить одного из них. Он просто умрет от ужаса сам, едва поймав мой налитый кровью взгляд.
– Вы что, четверняшки? – вырвалось из меня. Восемь глаз крашеных брюнетов с отросшими корнями волос дружно переглянулись.
– Алис, с тобой все в порядке? – громыхнув костями, спросил тот, что воткнул в свои круглые глаза белесые линзы, пытаясь, вероятно, сделаться более зловещим. К сожалению, результат получился примерно таким, как если бы принцесса Ариэль вздумала мило промяукать «Ду хаст» на свадьбе у Рапунцель.
Остальные дружно и дружелюбно улыбнулись мне. Терпеть не могу дружелюбных жертв, они всегда обезоруживают мою воинственность. Каким надо быть моральным уродом, чтобы стукнуть по улыбающемуся лицу? Музыкантишки смотрели на меня с таким упоением, словно я держала в руках как минимум ведро хрустящих куриных крылышек. По всему видать, ребята из кожи вон лезли, чтобы выглядеть как можно более брутально. На каждом висели цепи, каждого украшали татуировки с черепами и крестами, черные балахоны и драные штаны, что делало их больше похожими на объекты для сатанинского жертвоприношения, выбранные из числа последних в стае девственников-последователей.
– Давай, заходи скорее. У нас уже завтра концерт, а мы ничего толком не решили, – заметил еще один парнишка с кольцом в носу, исчезая в недрах гаража. Моя фантазия, заливисто хохоча, дернула его за это кольцо раз десять, пока он произносил свою фразу.
Я шагнула за ним. Сон становится все интереснее и реалистичнее.
– Привееет! – поздоровались со мной две блондинки в джинсовых мини, сидящие на засаленном диване у одной из стен гаража.
«Фанатки», – фыркнула я про себя, проигнорировав их существование. Те, похоже, нисколько не обиделись и продолжили пялиться на ударника, попутно прихлебывая из бутылок с сомнительным содержимым.
– Это Орк с Мраком привели, – шепнул мне на ухо тот, кого я условно назвала сир Вонь. Смрадом его рта восхитилась бы выгребная яма, которая месяц кисла под палящим солнцем.
Интересно, кто из этих волосатых скелетиков гордо именует себя Орком и Мраком? Откуда рокеры вообще берут свои клички, чем они руководствуются и какого лешего они берут клички, совершенно им не подходящие? Мрак – это двухметровый детина со взглядом конченного мизантропа, питающегося страхом и ненавистью, а не дрожащая кучка костей, шкуры и крашеных волос, которой больше подходят слова "Тенёчек", "Тучка", "Лёгкая полутьма" и "Инфаркт Миокарда".
– А ты, должно быть, Андрей? – предположила я, сощурившись и снимая с плеча чехол.
– Приятно познакомиться, – загоготал сир Вонь и вытащил из моего чехла черную электрогитару с четырьмя толстенными струнами. Бас-гитару, если быть точнее. Я – басистка… звучит, как проклятие.
Что ж, пулемет, вопреки моей искренней надежде, в чехле так и не образовался. Этот сон бесспорно был увлекательным, но не идеальным.
Тем временем Андрей подключил мою гитару к усилителю и вручил ее мне. Я брянькнула по струнам, заорав от прозвучавшего в ответ грохота.
– Ты чо?! – дружно захлопали глазами присутствующие.
Чо, чо, – подумала я, озадачившись целостностью своих барабанных перепонок, – вы вообще думаете о том, что в старости будете не только пускать слюни в манную кашу, но и, дурачась в маразме, вместе с внуками и остатками разума мечтать завладеть слуховым аппаратом да помощней? Этакий звуковой ад аукнется вам с возрастом, это я точно говорю.
На моей практике были только панк-группы, основа которых – разорванные ноздри, маты и широкие шорты со свободно болтающимися в них первичными половыми признаками авторов звучавших стихов и музыки.
Видимо у обитателей этого гаража эволюция пошла по другому пути. Конечно, если это можно было назвать эволюцией. Потому что, когда Орк, Мрак и Андрюшенька вместе с ударником, который, кстати, также мог быть и Орком и Мраком, заиграли эту, с позволения сказать музыку, моя душа запела панихиду самой себе, причем хрипло и всхлипывая. А потому завыла.
И тут я заметила, что мои пальцы принимают активное участие в этом шабаше. Не сказала бы, что дело сложное, – я тупо гудела одной, размером с канат, струной. Не знаю, как мне удавалось ее дергать, по идее я должна была хвататься за нее обеими руками и тянуть на себя, упершись ногами в деку. Но силушки у меня оказалось больше, чем я ожидала. Пожалуй, запишусь на тренировки по пауэрлифтингу.
Удовлетворенные лица каждого из присутствующих вопили о том, что мы воспроизводили мелодию, написанную как минимум Моцартом. На деле же бедный Моцарт не просто вращался бы в гробу, но и начал скрести крышку ногтями, грязно ругаясь, и требуя сжечь его, начиная с ушей.
Дергая за струну, я взгрустнула. Если это – музыка, то я – Альбрехт ван Крюгер – польский румын афро-азиатского происхождения с претензией на британский трон. Под чем находился тот первый дэзкорщик, который, услышав скрип двери, эхом разливающийся по дробилке железорудного завода, в экстазе завопил: о-о, демоны ада! Это то, что я искал всю жизнь! Добавим к этому шедевру грохот самосвала, раскаты грома, отрыжку сумоиста, газовыделения страстного любителя гороховой каши и визг пинаемой свиньи, и мы покорим все умы, убитые воздействием спайса, абсента и мухоморов!
Анрюшенька подошел к микрофону и издал нечеловеческое… что это было? Кряхтение, смешанное с соответствующим сопровождением процесса мучительной дефекации пациента, страдающего хроническим запором.
Я заржала в голос.
«Музыка» стихла на фоне моего индюшачьего клекота, с которым я ничего не могла, да и не хотела поделать.
Андрюшенька обиженно воззрился на меня.
– Что смешного?
Мне хотелось отрыгнуть в ответ, дабы начать общение с ним на понятном ему языке, но я не обладаю таким талантом.
– Что это была за дичь? – утирая слезы, выхохотнула я.
Теперь на меня обиженно посмотрели все да с таким энтузиазмом, что я, наконец, замолчала и тупо захлопала глазами. Издевка издевкой, но я не хочу быть причиной мужских слез, которые, вероятно, вот-вот хлынут из славных творческих глаз.
– Эта дичь – твоя музыка! – возмутился ударник, столь молчаливый до сих пор, что я перестала считать его человеком.
