Малороссийская проза (сборник)

– Я всех брошу, отстану от людей; ты мне только…

– Не так, Семен Иванович! Вы умнее меня во сто раз, и вы знаете, что этого не можно и не должно делать. Вы знаете Бога и закон его; вы знаете, что грех жить на свете, не делая ничего. Каждый, кто может, служит в армии, кто в суде, кто торгует, кто хлеб работает, и каждый должен жить для всех, для дела, для общей пользы. Вам и скучно будет без дела, и, увидевши, что грех жить праздно, желали бы возвратиться в свет, между людей, но я вам камень на шее!

– Так этак-то, Галочка, ты меня любишь? – не имея, что более сказать, Семен Иванович упрекал ее.

– Боже праведный! Чем мне еще больше вас уверить, как я вас люблю? Неужели вы не видите силы моей любви, что я, дабы отвратить от вас всякое горе, иду на видимую смерть? Разлучиться с вами смерть для меня! И это вам ничего?

– Так не разлучимся, будем жить вместе.

– Если бы я вас, Семен Иванович, любила так, легко; так чего б мне и желать собственно для себя? Я из мужички делаюсь барыней, муж у меня молодой, красив – как нарисованный; хотя на месяц, я потщеславилась бы, а потом, что бы с ним ни случилось, хотя бы пострадал через меня, хотя бы и оставил меня, мне все равно было бы. Он от меня, я от него; собственного имущества и у меня много; не говори мне никто ничего, я благородная!.. Так я же вас не так люблю! Волос ли с вас падет, а у меня сердце разорвется; вам беда только приходить будет, а я буду страдать! И потому-то лучше хочу целый век мучиться, горе терпеть, всякие муки перенести, лишь бы маленькую беду отвести от вас!.. Нет у меня другого желания, как ваше спокойствие, счастье; нет у меня мысли, жизни, всё вы. Через вас, для вас и вами только живу!..

– Ты наибольшую беду мне делаешь, ты губишь меня… ты нож мне в сердце вонзаешь!..

– Неужели мне легче? Несчастная моя участь, что я родилась в простом состоянии! Конечно, если бы я была барышнею, я бы и тогда вас так горячо любила бы…

– Все равно. Я говорю тебе, все равно; все мы Божие создания!..

– Так, конечно, Божие создания; но что-то мне кажется, что вы не так понимаете, как оно есть. Не одинаковы звездочки на небесах; не одинаковы и деревья в садах. Вишенка не будет цвести яблоневым цветом: ей свой лист и свой цвет. Береза не примет липовых листочков. Соловей не изберет самочки, как только своего рода. Всему свой закон, а человеку еще и больше того.

– Для чего же ты прежде о том не подумала? Зачем меня полюбила?

– И не жалею, что так сильно полюбила такого отличного, разумного и с доброю душою человека. Счастье мое, что я вас узнала, а никого другого… но нет! Я другого и не полюбила бы. Велико и мое счастье, что вы полюбили меня. Вы мне как будто свет открыли. Без вашей любви я погибла бы. Неужели же нам не можно любить друг друга без всяких горестных последствий? Будем любить один другого, как брат и сестра. Будем всегда вместе и будем счастливы; когда же вам надобно будет куда отлучиться, я буду знать, что вы и за морем будете обо мне так же скучать, как и я о вас. Возвратитесь?.. как мы тогда обрадуемся!.. Ах, Семен Иванович! Какая это жизнь будет! Бедности не будем знать, пан-отца моего будем покоить; люди будут почитать вас так же, как и теперь; никто вас ни в чем не обвинит, ничем не укорит; если вы будете счастливы, я от радости буду без души, что такой человек так крепко и благородно любит меня, девку простую, необразованную, только тем немного стоящую такой любви, что любит вас выше всего на свете!.. Семен Иванович! Нашему счастью люди позавидуют, ангелы Божии порадуются, потому что наша любовь будет чиста, свята, без всяких дурных помыслов… Любите меня так, то я и вы будем весь век счастливы!

И с сим словом бросилась к нему и обняла его крепко, обливая горькими слезами…

– Не можно, Галочка… не можно, моя рыбочка, звёздочка моя!.. Не умею всего изъяснить тебе, что у меня на мысли!.. Вот же кстати пан-отец приехал; буду его просить. Он меня послушает. Тогда что, Галочка?

– И я скажу ему свое, пусть рассудит…

И разошлись порознь, отирая слезы, наплакавшись порядочно.

Старик вошел в хату, помолился, взглянул на них – и заметил, что тут что-то произошло. Разделся, сел и не требует ничего, обедать ли или что другое. Галочка стоит подле печи, и ни с места! Наклонила головку и смотрит… на свои красные сафьянные башмачки… и не бросается, чтобы чем услужить отцу. Боится уйти из хаты, чтобы без нее Семен Иванович не рассказал всего пан-отцу, а тот, чтоб не решил ее участи на вечную горесть…

Молча поглядывал на них Алексей довольно долго, наконец решился сказать:

– Вы что-то себе такие чудные? Как будто чего плакали. Один считает стекла в окне, а другая песчинки на полу. А? А я, как отец, чтобы не помешал вам в чем, я не должен знать ничего, и потому мне никто ничего не говорит. А? Может и так; но смотрите, чтобы после на себя не жаловались!..

Выслушавши такой упрек, Семен Иванович бросился к Алексею, обнял его и стал рассказывать, как впервые увидел Галочку и заметил ее; как далее-далее полюбил и как теперь любит ее… И как сладко говорил! Всю свою душу, сердце свое, мысли и намерения, все рассказал подробно, как и Галочке не мог рассказать. Галочка, слушая его, горько плакала. Потом Семен Иванович сказал:

– Вот так ее люблю, так буду любить вовек! Не могу жить без нее! Алексей Петрович! Отдай мне ее для радости, утехи, вечного счастья моего! Хочешь, я выйду в отставку, буду жить у тебя; хочешь, ко мне переедем, будем также жить вместе, буду тебя уважать, покоить…

И много подобного говорил и просил о согласии.

Алексей все слушал молча и ни разу не взглянул на Галочку. А она, сердечная! Бледная-бледная! Руки сцепила, сердце бьется сильно, душа боится, и все тело трепещет, думая:

«Вот пан-отец велит согласиться… пропала я тогда!..»

Помолчавши, Алексей сказал:

– Знаю, что вы имеете честную душу и что ни говорите, все это справедливо. Вы не решитесь погубить девку, и еще любящую вас. Верю вам, что вы так точно полюбили мою дочь. Как бы я был другой отец, то, может, и обрадовался бы, что мое дитя, мое рождение, будет благородная и род мой будет пановать. Но я так положил: кого Галочка сама изберет, за кого пожелает выйти, тот и будет мой зять. И теперь я против ее воли не пойду. Уверяю вас, Семен Иванович, что она мне про вас еще ничего не говорила. Я сам только со вчерашнего дня приметил, что между вами произошло что-то, но и не спрашивал ее, зная ее откровенность, что в важном случае она мне все скажет. Пускай же, – примолвил Алексей, усмехнувшись, – так и будет, как Галочка верно вам уже сказала.

– Беда же моя, когда ты, пан-отче, сдаешься на Галочку! – сказал Семен Иванович, ударивши рукою по голове себя…

– А что? Видно, рассудила по-своему?

– Она мне много наговорила, но все не резонно. Чего человек не хочет, так найдет, чем отклонить от себя…

– Э, нет же, Семен Иванович, не гневите Бога! – отозвалась Галочка, рыдая у печи. – Вот тут посреди нас Бог милосердый, тут мой таточка родненький, кого я, после Бога, первого обожаю, так тут я скажу, а в такой час неправды не могу сказать; пускай в первый раз от меня услышит мой пан-отец, что я никого не любила; вас, Семен Иванович, полюбила, и люблю точно так же, как и вы рассказываете, что любите меня. И если бы я была вам ровня, я бы сразу, не думавши, кинулась к своему счастью; а то…

– А что же это то? – спросил Алексей, – говори, доня, все, что знаешь; я послушаю и рассужу, к делу ли твои речи?

Тут уже Галочка принялась говорить, а Семен Иванович стал поодаль – и нечего скрывать – частенько утирал слёзы.

Пересказала Галочка отцу все то, что и Семену Ивановичу говорила, зачем и почему ей не можно идти за него; и, если так любит ее, так и сам не захочет, чтоб она через него страдала.

Выслушавши все, Алексей поцеловал ее в голову и сказал:

– Доня! Милое мое дитя! Я знал тебя и не боялся ничего. Теперь иди к себе в светлицу; мне нужно с Семеном Ивановичем переговорить по-своему, как есть я отец своему дитяти. Ты знаешь меня, Галочка, то и не тревожься ни о чем.

В полной уверенности на отца Галочка вышла из хаты.

– Семен Иванович! – сказал старик. – Как Галочка, любя вас, души в себе не слышит, так она о вас только и заботится, а о себе и не помышляет. Но я, будучи ей отец, должен об ней и о себе подумать. Положим, что она выйдет за вас, но не пройдет месяц-другой, как мы увидим ее на столе!..

– Отчего же так? – спросил Семен Иванович. – Буду оберегать ее; пылинке не дам пасть на нее, ото всего защищу ее…

– Вы? Так. Вы будете ее любить и уважать. Но люди съедят ее своими языками! Она у них из мужичек не будет выходить. И так, и сяк, и через то и потому он женился на ней; навязалась на него… должно было покрыть грех!.. А вы, Семен Иванович, грамотные, знаете все, знаете, как человеку тяжко терпеть и переносить худую славу безвинно! Знаете и то, что, когда хоть крошечка дурной славы пройдет про человека, так он и через целый век не избавится от нее. В женском же поле еще и горше. Каково же будет моему дитяти, которая так чиста и непорочна, как голубица, а ее сегодня ножом в сердце, завтра в ту же язву!.. Надолго ли станет ее?.. – и всплакнул горький старец.

– Мы сами отречемся от людей: будем жить один для другого, не будем знать никого! Такая жизнь самая благочестивая, святая, счастливая!..

– Правда ваша. Будете жить в любви и в счастье… Бог благословит вас деточками такими, как я был награжден дочерью, на новую вам радость и на утешение… Но тут, вместо того, чтоб матери – я ничего не говорю о вас, а только про мое рождение – матери бы веселиться и утешаться деточками, им нигде от языков людских покою не будет. Все будут на них указывать пальцами, все зашикают: «их мать мужичьего рода (нищая, и вся родня такая и сякая; таковы же и дети будут…)». Все будут от них удаляться, пренебрегать, упрекать в том, в чем они и не виновны… А каково это будет для матери? Ими, славою их, она живет; она готова на всякую муку, всё перенесет, душу свою отдаст, лишь бы им было хорошо!.. О Семен Иванович! Вы не знаете, что́ дети для родителей!.. А в хозяйстве вашем, подданные ваши, вместо того чтоб уважать ее, повиноваться, они будут упрекать ее, что и она такая же мужичка, как и они…

– О нет! Я этого не потерплю… строго прикажу, чтобы…

– И что пользы по приказу? Когда человек сам собою не приобретет уважения, так хоть и не приказывай! В глаза будут уважать, а за глаза проклинать. Достанется и мне на старости: я буду им как бельмо в глазе. Как хотите, а подчас и вы постыдитесь уважить меня, как тестя, при людях! Галочка за этим будет пристальнее наблюдать, нежели я, и все заметит. Она моя кровь. Через мое унижение, через людские упреки, через непорядки в хозяйстве, через детский за нее стыд и не очувствуемся, как она, моя голубочка, ляжет в сырую землю!.. Не будет, сердечная, знать счастья и спокойства в замужестве, не будет утешаться деточками; в горе, в слезах, в тоске угаснет, как свечка!.. И если бы без вины: а если же, в таком деле, каково есть неравный брак, да, быть может, заключается грех?

– Эх, Алексей Петрович! Перед Богом все равны!

– Так; равны по делам своим, как явимся туда. Тут же нам должно знать, что то есть начальство. Каково бы было без него?

– Без начальства же и не можно; и благо нам за ним. А что люди так все братья и, следовательно, равны.

– Ох, что вы это говорите? Я просто читать умею, а таки начитываю и понимаю, что еще с начала века, от самого Адама, уже были благородные и простые.

– Где это ты, Петрович, начитал? – усмехнувшись, спросил Семен Иванович.

– Нигде же, как в св. Библии. Ведь помните, что потомки Сифа, сына Адамова, звались сынами Божими, а Каинов род сынами человеческими.

Хотя оно и не то, что благородные и простые, как мы теперь разделяем, но все одни лучшие, а другие пониже. С тех-то времен так и пошло. Когда же начали мешаться сыны Сифовы с родом Каиновым, вот и умножились на земле грехи до несть конца и до того, что Бог истребил всех водою. Читаем же и далее, что святым мужам повелевалось всегда брать жен из своего рода, а отнюдь не из чужого. И у иудеев одно колено было лучшее перед прочими; и часто, в Библии же, поминается «люди и народ». Так вот видите, есть различие. И если бы это было не от Бога, а от гордости сильных, то давно бы Бог, противящийся гордым, истребил и искоренил панство. Все это видевши, как мне пойти против закона и порядка, от Бога данного, и в ваш род, благородный, отдать свое дитя, рожденное в простоте и мужичестве? Не будет благословения Божьего! А я не хочу этого ни Галочке, ни всему потомству моему, если Бог благословит меня им.

Много такого они говорили и долго спорили между собою, то из Писания, то и своими словами, и все-таки Семен Иванович не убедил Алексея – на чем в тот день так и осталось. Все были вместе, говорили между собою свободно и приятно… Когда же Алексей выходил куда, то Семен Иванович, лаская Галочку, просил, чтоб переменила свои мысли и вышла бы за него; но она все держалась своего и, плача, умоляла его не вспоминать больше о том.

– Хорошо! – сказал Семен Иванович, уже перед светом, проходивши всю ночь по своей комнате и все думая да придумывая, как бы поставить на своем?

– Хорошо, – говорит, – сделаю так. Увижу, чем будет тогда отговариваться?

И спал ли, не спал в ту ночь, а утром рано он уже и у Галочки. Лаская ее, сказал, что, получив дозволение от начальства, едет завтра к себе, в Прилуки.

– Надолго же? – встревожась, спросила Галочка.

– Так что недели две или три проезжу. Не близко отсюда.

– Зачем же вы поедете?

– Дело есть.

– Галочка! – сказал Семен Иванович, поцеловав ее крепко. – Неужели ты думаешь, что я только так, безо всего, поговорил с тобою и с твоим отцом о счастье моем и, выслушавши, что вы мне говорили, согласился с вами и оставил свое намерение? Это бы мне лучше живому лечь в землю! Нет, я так не оставлю. Поеду домой, возьму от брата и от всех родных такую бумагу, что они не только позволяют, но еще и просят меня, чтоб я женился на… обывательской дочери.

– Говорите, Семен Иванович, прямо: «На мужичке». Эге! Видите, уже вы и безо всего стыдитесь сказать, что женитесь на мужичке!

– Нет, душка… это не то… – продолжал Семен Иванович, но ясно видно было, что его смешало Галочкино замечание. – Вот, взявши такие бумаги, возьму и от духовных лист, что нет греха жениться «на неравной», как твой отец говорит. Возвращаясь, буду просить своих начальников, чтоб уговорили твоего пан-отца, и попрошу здешнего протопопа, чтобы поговорил с ним из Писания.

Выслушавши это, Галочка как будто помертвела! Подняла свои глазки, полные слез, к Богу, тяжело вздохнула и сказала:

– Вы-таки все свое!

– И умру с тем, и таки доведу конец по своему желанию!

– Не знаю! – тихо и грустно проговорила Галочка… Во весь тот день она крепко тосковала и не мешала Семену Ивановичу пересказывать Алексею, зачем он едет в свой край.

Алексей же, выслушавши все, сказал:

– Увижу, что ваш брат и родные скажут. Послушаю, как рассудит и духовный чин. Тогда скажу свое последнее слово – и делайте, как знаете!

Услышавши это, Галочка поспешила в свою комнату ломая руки.

Во весь тот день Галочка крепко горевала: все сидит против Семена Ивановича, быстро смотрит на него, а того, о чем говорят, она и не слышит. Долго смотря на него, когда – видно – станет ей на сердце очень тяжело, то она выбежит в комнату – и ужас как плачет…

Настало время прощаться… Галочка – и меры нет, как плакала! – целовала его, прижимала к себе, хочет что-то сказать, но за слезами не может выговорить слова.

Алексей, сложа руки, смотрит на это, а слезы с глаз так и льются…

Семен Иванович, надеясь скоро возвратиться и все устроить по желанию, хотя вовсе не с грустью расставался, но не мог удержаться от слез. Целует ее и все просит, чтобы она не грустила, что и он скоро возвратится и привезет общее их счастье.

Уже совсем распрощались. Уже Семен Иванович вышел из хаты, и Алексей пошел провожать его… как вот Галочка крикнула:

– Воротитесь еще, Семен Ива…

И уже он в хате, и бросился к Галочке… она обняла его, целует и силится говорить: в последнее… но слезы залили слова!..

– В последнее целую вас! – так говорила Галочка. – В последнее прощаюсь с своим счастьем!.. Мне уже не можно будет и этого слова сказать!.. Не забывайте меня!.. Не забывайте, как я сильно любила вас и от такой любви что для вашего счастья сделала… Благодарю вас, что и вы меня любили!.. что вы дали знать счастье на сем свете!.. Прощайте навек!..

Тут она отпустила его; тихо, едва переступая, пошла в комнату и упала пред образом… Как же услышала, что в последний раз затворили за ним дверь, в последний раз слышала его голос, то и зарыдала!.. Душу свою готова была выплакать.

– Встань, доченька, встань!.. не плачь, не горюй, не убивайся так!.. Когда точно так крепко любишь его, так что же? Иди уже за него… Я, хотя уже и к ночи, я сам пойду и приведу его, не разрывайте своих сердец!.. Может… найдете свое счастье.

– Пускай завтра, таточка, обо всем поговорю с вами.

Назавтра Галочка вошла к отцу… Господи, бледна как смерть!.. Кровинки нет в тех щечках, что до сего времени, как розы алели; глазки ее покраснели, распухли… видно было, что всю ночь плакала; а сама… так от ветра и валится!..

Увидевши ее, Алексей испугался…

– Доня моя милая! – начал говорить, целуя ее. – Утеха моя, Галочка несчастная! Ты, страдая так, раздираешь мое сердце!.. Каково мне видеть, что ты сама себя живую в гроб кладешь… И я не спал всю ночь, и плакал о тебе и о нашем Семене Ивановиче… жалко мне его! Раздумавши все, потом помолясь Богу, решился, что будет – то будет; не буду вас разлучать. Всякий грех возьму на свою душу… сам пострадаю, а не отниму вашего счастья… И с сею мыслью послал работника за ним, чтобы скорее ехал сюда…

Галочка так и задрожала и быстро спросила:

– И что же?

– Лиха година! Работник уже не застал его; чуть свет он уже выехал; так сказал денщик его.

– Мне легче стало! – сказала Галочка отдохнувши. – Нет, таточка-голубчик! Не делайте этого, не губите меня вовсе и не берите греха на душу свою. Не беспокойтесь обо мне; мне тяжело только в это время; пройдет все. Теперь, пан-отченко, отпустите меня в Хорошевский монастырь; я там проживу до воскресения и потом уже буду просить исполнить последнюю мою волю…

– Что хочешь, то и делай, доня; поезжай, куда хочешь: ни в чем тебе не запрещаю, лишь бы ты перестала так терзаться.

– Перестану, таточка, и когда станет у меня силы, когда совладею с моим сердцем и исполню мое намерение, тогда не увидите вы моей скорби…

Собрал Алексей ее и отправил в монастырь к знакомым монахиням. Она там молилась, отговела, советовалась с монахинями, могущими наставить ее. Тотчас с воскресения она и возвратилась домой. Видит Алексей, что она как будто сделалась бодрее… Смутна, очень смутна! Иногда как задумается, так будто и не помнит ничего; сидит, молчит и все руки ломает; но по лицу ее заметно было, что она имеет какое-то намерение, но не решится сказать отцу… А иногда, но редко, будто и рассеется, заглянет по хозяйству и кое за чем присмотрит, но все это ненадолго…

Утром, во вторник, вошел Алексей в хату и сел читать Четь-Минею. Галочка, прилежно помолясь Богу, вышла из комнаты к отцу, идет… и насилу ноги передвигает… и пала к ногам отцовским.

– Спаси меня, таточка-голубчик! – даже закричала Галочка, заливаясь слезами. – Не дай мне совсем погибнуть!

– Что такое? Что, моя донечка? – бросился Алексей, поднимает ее и удивляясь, что это с нею, – встань, – говорит, – моя крошечка, моя лебедушка!

– Не встану, пан-отченко, пока ты меня не утешишь, не обрадуешь меня, уверив, что сделаешь то, о чем я в последний раз тебя буду просить.

– Все, все сделаю, моя звездочка! Неужели ты меня не знаешь, что я душу свою готов за тебя положить?

– Спасибо тебе, мой таточка родненький! Не откажи и теперь… – И привстала на колена и начала целовать его руки: – Пан-отченко, голубчик!.. Отдай… меня замуж!

– Хорошо, моя донечка! Насилу же ты надумалась! Я и сам хотел просить тебя о том. Вот он уже скоро и возвратится; или лучше, наймем кого и пошлем к нему, чтоб поспешал…

– Нет, пан-отченко! Скрой меня от этой беды!.. Отдай меня, только не за него!

– За кого же тебя, доня, отдать?

– За кого хочешь, за кого вздумаешь, таточка! Лишь бы не за него. Поспеши, родненький, пока он не приехал!

– Что это ты, Галочка, надумала? Встань и сядь подле меня, приляг к моему сердцу и раскрой мне свою душу: что это за мысль у тебя?

– А вот, таточка, какую мысль мне некто, как Бог послал. Вот-вот он возвратится, пристанет не ко мне, а к вам; пригласит начальников своих; а они, что им за дело до чужой участи? лишь бы услужить ему, станут вас уговаривать, упрашивать; переменять ваши мысли о счастье моем. Вы прикажете мне идти, а тут еще и мое сердце сговорится с вами, и я выйду за него!.. И тем погублю навсегда того, за кого бы я отдала последнюю каплю крови, и чтобы доставить ему спокойную и счастливую жизнь, готова перенести все мучения! Мысль, что я, вышедши за него, буду причиною всех бед его, убивает меня!.. Так, чтоб положить один конец, отдайте меня, таточка, замуж. Он увидит тогда, что все кончено, сам одумается и… найдет свое счастие!..

– Будешь ли ты, доня моя, счастлива с кем другим? Не погубишь ли ты себя, отдавшись нелюбу – и еще целый век жить с ним!

– И уже мое счастье! Все равно мне бедствовать! За кого бы я ни вышла; кроме него, всяк мне нелюб!.. Он будет свободен, счастлив… через то облегчится мое горе! Для него все перенесу!

– Но ты тем сократишь свой век?

– Теперь мне очень-очень тяжело!.. Но когда все исполнится, я надеюсь, что… Таточка! Я говела, я молилась; сдается мне, что я делаю хорошо, исполняю свой долг… Меня Бог не оставит; я еще утешу тебя собою в старости твоей!

Долго они об этом говорили… и что то, как люди с рассудком! Подумали, посоветовались, обсудили дело со всех сторон и положили, что точно Галочке, чтоб не отяготить чужой судьбы, должно выйти за ровню – «А то в самом деле, – сказал Алексей, – я не вытерплю, перемелю свои мысли и буду приставать к тебе… потому что крепко хороший человек!.. Ох, как мне жаль его!»

– Потому-то и должно поспешать окончанием моего измерения; а то, как он вдруг приедет… тогда пропала я!..

– За кого же тебя, душка, отдать? Выбирай сама: ты знаешь всех женихов, которые вот и недавно засылали сватов; скажи, кого? тотчас пошлю и такую свадьбу отгуляю, что ну! Так попразднуем, чтоб никакая туга не отозвалась ни у меня, ни у тебя!

– Не хочу я, пан-отченко, ни за кого из тех женихов. Они пышные, богатые, будут умничать. В первые годы, пока я осмотрюсь, тяжко будет моему сердцу, а они не дадут мне воли и наплакаться о моей доле!.. Не знаешь ли, таточка, какого сироты, бедного? Прими его вместо сына, отдай ему наше имущество и меня несчастную!.. За то добро, что мы ему доставим, он будет нас уважать и все уже не так будет властвовать надо мною… Найди такого, приведи и скажи мне: а вот твой муж! И я поклонюсь тебе в ноги!..

Долго думал Алексей, где найти человека, приличного их положению; потом сказал:

– Доня, Галочка! Когда так… иди за Николу!

– Хорошо, пан-отченко! – скоро, решительно отвечала Галочка… и словно льда кусок упал на ее сердце!.. Она сказала роковое слово… решила навсегда участь свою!.. прервала все связи с счастьем, радостями, спокойствием, с самою жизнью!.. – Кто же это Никола? – спросила она потом рассеянно, без особого внимания.

– Никола – круглый сирота, честного, хорошего рода, только бедность такая, что и не было и нет ничего. Я, видевши, что он парень сметливый, работящий, всему расчет знает, переговорил его от купцов к себе, когда ему был только пятнадцатый год и обещал наградить его. И какой же парень удался! За всех все сработает, никогда не заленится; хозяйское добро, как глаза, бережет; и спасибо ему, много приберег и сохранил моего! Куда надо, я его посылаю с товаром своим; все кончит наилучше и во всем даст отчет. Как у купцов бывает приказчик, так он у меня: моя правая рука. И товарищи уважают его: иногда, знаешь, бывает между ними спор, несогласие; он все разберет и рассудит по всей справедливости. Притом же он и собою видный, статный, ловкий и красив…

– Ах, таточка!.. Мне этого и не говори!..

– Так, когда так, доня, так и так! Когда уже твердо решилась идти за кого-нибудь, так выходи за Николу.

– Пойду, таточка… с великою радостью!.. Сделай же милость, пан-отченко, поспешай и кончи все скорее! Если бы можно, чтоб сегодня же нас и обвенчали…

– Как это можно? Хотя бы успеть в воскресенье…

– Приедет, таточка, приедет! – вскричала Галочка ломая руки. – И все мое пропало тогда!..

– Что же делать! надо приготовиться…

– Чего тут приготовляться? До танцев ли и плясок тут? Лишь бы в закон войти. Мое дело сиротское… а то, чтоб за сборами вы мне не наделали горшего лиха.