Малороссийская проза (сборник)

Этого Галочка никому не говорила, а только думала себе. Проводивши Семена Ивановича поздно вечером, и ляжет в постель, чтобы спать, так ей и не спится; все то старается вспомнить, что читал или рассказывал Семен Иванович; не может же вспомнить ничего…

– Пусть же завтра не буду на него пристально смотреть, а все буду слушать.

Так скажет, бывало, Галочка с вечера; а днем пришел Семен Иванович, начал говорить… забыла наша Галочка слушать, вновь рассматривает его и находит новое, чего вчера не заметила… вон – ямки на щеках его, что так бы и глядела на них; вот руки, не велики и беленькие, словно у панночки; а когда заговорится, и обопрется рукою об голову, да пальцами начнет перебирать свои волоса чёрные и мягкие как шёлк…

Вот так-то каждый божий день Галочка что-нибудь найдет в Семене Ивановиче, чего прежде не рассмотрела: то голос приятный, то как задумается чего – а что-то частенько начал задумываться! – так-так его жаль, все бы на него и смотрела! А как ходит по хате, так какой стройный!

В стане, что двумя пальцами можно бы обнять, словно переломлен, так и гнется!..

Семен Иванович приносил и свои книжки, да какие-то преразумные (это было очень давно, в старину)! Про все там было писано. Алексей – он один их только и слушал – не нарадуется, бывало, прочитывая их. Много рассказывал и о себе Семен Иванович: что он помещик, что у него есть отчина подле Прилуки вместе с братом, более ста душ; отца и матери нет, померли; брат хозяйничает, а он служит в полках.

– С братом живут, как закон велит, дружно и согласно; что только нужно, брат ему все высылает; что он вольный казак и что, – говорит, – хочу, то и делаю, так поступаю, и никто меня ни в чем не принуждает и не попрепятствует ни в чем, чего я захочу, потому что я пан над собою. Служу в армии, пока должно. Когда будет мир, выйду в отставку и…

Тут что-то и замолчал, встал, долго ходил по хате, все что-то думал долго… после схватил шапку и начал собираться домой; а еще же и не пора была: он всегда просиживал до позднего вечера, а только лишь солнышко начало спускаться к вечеру.

Алексей пристал к нему упрашивать, чтобы еще посидел, так нет; вовсе некогда, дело есть, надобно сегодня кончить, то сё то то… и не упросили, чтобы еще посидел; пошел он тихо домой, потупив голову…

Алексей жалел, думая, не рассердил ли он чем его? Так нет, всё по-приятельски разговаривали…

– Не ты ли, Галочка, чем-нибудь его рассердила?

– Чтобы я пан-отченько? – едва проговорила сердечная Галочка, потому что слезы так стеснили ей сердце, что и дышать было тяжело.

– Так нет же! – стал Алексей опять размышлять. – Ты ему сегодня и слова не говорила. Не знаю, что это значит? Не придет ли завтра? Тогда расспрошу.

И с тем вышел из хаты. Галочка же как подумала:

«А как не придет?» – и с этим словом как зарыдает!.. Уж как-то она горько плакала до самого вечера! Чего же? И сама не знает! Такие скорбные мысли одолели ею, что не придумает, чем и успокоить себя. То подумает, что, может, он занемог, некому его присмотреть, а ему сделается тяжело… может и умереть к свету… От таких мыслей она даже с ног свалилась: прилегла на постель, обливаясь слезами… Когда бы можно, побежала бы… мухою полетела бы к нему, только бы глянуть на него и узнать, что с ним делается?.. «Когда ничего, то я была бы покойна!.. Когда завтра не увижу его, то, наверное, к вечеру умру!.. Так мне тяжело!..»

Не умрешь, Галочка!.. Вот еще очень рано, как и не приходил так никогда, Семен Иванович уже и идет. Галочка, только что проснулась, то всё пристально смотрела на огород и как скоро увидела его идущего, то выбежала даже за ворота и, как птичка, щебечет от радости, попрыгивает и издали закричала:

– Вы не умерли, Семен Иванович? Были же больны? Или, может, рассердились на нас? Что мы вам сделали, что вы вчера так рано нас оставили?

– Ничего, Галочка, ничего; дело было – и больше ничего, – говорил Семен Иванович уже веселенький, приятно говорит и не хмурится. Вошедши с Галочкою в хату, тотчас и спрашивает:

– Где же Алексей? Я уже весь день у вас просижу. А Галочка уже и облетывает по всему двору, крича:

– Тата! Таточка! Идите же скорее. Пришел уже… пришел!.. Ей же-то богу, пришел!..

– Кто там пришел? – отозвался Алексей от сарая, который загораживал с работниками.

– Да он же, пан-отченько, он!.. Он и не умирал, он и болен не был; ему дело было. Сегодня целый день просидит у нас.

Так говорила Галочка, размахивая руками; а сама, договорила ли или нет, уже бежит скорее в хату.

– Да кто? – еще-таки вслед за ней закричал отец.

– Семен Ива… – и больше не слышно было, что Галочка сказала: уже вбежала в хату, уже и там мечется, хлопочет, прибирает… и сама не понимает себя, что с нею… Небо поднялось над нею, солнце никогда так ясно не сияло… куда ни глянет, везде ей весело, везде хорошо, так хорошо, что даже у нее на глазах от радости… Вбежала в комнату, всплакнула немного, промыла глазки, прибралась и вскочила опять в хату к гостю, как птичка веселенькая.

Опять пошло дело, как и сначала!.. Эге! Да уже не так. Конечно; придет Семен Иванович и веселенький, говорливый и кое-что зашутит с Галочкою; а потом, говоря ли что или читая, станет часто взглядывать на Галочку… и смешается во всем! Как устремит на нее свои глаза, смотрит-смотрит, забудет, что говорил, или читать перестанет и все смотрит на нее… и чего-то у него в глазах не заметил бы? В них вся мысль его была; все, что у него в душе и на сердце, все можно было видеть… что такое? мы узнаем после.

Алексей же не очень засматривался в глаза ему; он бы и не понял ничего в них; он, бывало, только удивляется: чего Семен Иванович так задумался? Да и сам замолчит, чтоб не мешать ему думать о своем.

Одна Галочка чуть ли не знала, что на уме у Семена Ивановича: потому что, как только заметит, что он смотрит на нее пристально, не так, как всегда, то она уже и не глянет тут на него, а склонит головку, и иголкой – не шьет – а только по работе ковыряет… а что думает при том?.. так хоть побожусь вам, что и у нее точнёхонько такая же мысль была, как и у Семена Ивановича… Да как углубится она в ту мысль, как даст ей волю, так ей так хорошо, так весело, что она и не понимает себя, на земле ли она, или в раю?.. Ей кажется, что она, словно птичка божия, летает под небесами и счастливейшая всех людей, и тут уже взглянет… на кого же ей больше и взглянуть?.. глянет на Семена Ивановича… Какими же глазками глянет?.. Семен Иванович после этого ударит себя рукою, закроет глаза, приклонится к столу и так пробудет долго… Поднялся… видно было, что слезинка-другая блестит в глазах его… Утер их, встал… и ходит по хате задумавшись.

А Галочки уже давно тут нет; она уже давно в комнате… Тяжко ей станет, дух захватывает; всплакнет и пока-то пока приведет в порядок мысли, что может опять прийти.

А Алексей? Тот на все смотрел по-своему. Видевши, что Семен Иванович так страдает, станет его расспрашивать:

– Чего вы так себе, Семен Иванович?

– Так, что-то не здорово, – отвечает было он, так, лишь бы что-нибудь сказать.

– Не выкушали б ли вы полыньковой? Она крепко полезная вещь от всего.

О, чтобы тебя, пан Алексей, с твоею «полыньковою»! Уж так, что прислужился! Говорит, что «от всего полезна». Ты уже доходишь к старости, так и забыл, что то есть молодой человек. Не только твоя «полыньковая», да и ничто в свете не отведет тучи от сердца, кроме… Ах! тут и своя молодость вспоминается! Каких-то чудес ни делали со мною и карие очи, и черные брови, и румяные щеки, и беленькие ручки… Полно, не хочу вспоминать. Неравно грусть-тоска усилится, так и не договорю…

Так, все чаще, все чаще, происходило между Галочкою и Семеном Ивановичем. Уже и так случалось, что, хотя он и придет, так до того смутен, до того невесел, что и слова от него не услышишь! Сидит, молчит, иногда вздохнет… а на Галочку – не сводя глаз – смотрит и с тем и пойдет.

– Не сердится ли на нас чего Семен Иванович? Отчего он такой чудный стал с нами? Как ты думаешь, Галочка? – спрашивает, бывало, иногда отец у дочери.

– Может, – едва отвечает дочь, лишь бы что сказать; а сама очень понимала все да до того знала, что сама себе отгадывала, в каком состоянии он придет: весел или больше еще грустен? По расположению своей души судила о нем.

Далее и далее Семен Иванович все был задумчивее, все печальнее… Как вдруг вовсе не пришел! Галочка протосковала и на другой день не ожидала его… Нет и на третий день… и на пятый нет… Галочка грустит, Галочка плачет… То опять рассудит и скажет:

– Хорошо он делает, что оставил ходить к нам… Что из того? Пусть так. Он привыкнет без нас… забудет! Ему все равно… ведь я скоро же умру… не могу его забыть! Так или иначе, мне остается одно, умереть!.. Пускай он живет, пускай любуется в белом свете… пускай и им свет красуется, как наилучшим цветочком своим!.. Когда бы он только проведал, где я буду погребена, и хотя бы раз навестил мою могилу!.. Земля бы надо мною показалась лёгкою, как перо… тесный гроб показался бы мне веселою горенкой[254]; запекшиеся уста мои улыбнулись бы к нему; померкшие глаза мои глянули бы и сквозь насыпанную землю увидели бы его; иссохшая рука моя еще бы протянулась к нему!.. Лучше смерть мне принять, лучше мое девованье, мою молодость, мою девичью красу похоронить, как оно есть теперь, чем ожидать, пока я иссохну, исчахну, что он, увидев меня, и не пожалеет!.. Смерть, смерть! Где ты? Пожалей детского отца, жену, любимую мужем, не бери их; им хорошо жить на свете, не разлучай их, возьми несчастную сироту!.. Мой отец еще не стар, он женится, даст бог ему детей, и он утешится, забудет меня, не будет грустить за мною… а мне к чему жить на этом свете?.. Когда он точно любит меня так сильно, как я люблю его, так еще лучше в это время мне умереть! Что с нашей любви может быть?.. Смерть, смерть! Возьми меня, не жалей моей красы, не щади девованья!.. Мать-сырая земля! Прими меня к себе, приголубь меня и не пусти на свет, где нет для меня ни счастья, ни утехи и никакой отрады!..

Так, бывало, Галочка каждый день тужит и что бы делала от грусти! Алексей же, так тот совсем загрустил! Ни ест ничего с аппетитом, ни работою не занимается. В хате скучает, к работникам выйдет, все кажется ему, что не так делают: сердится, ворчит, иногда побранит кого вовсе безвинно, бросит все, воротится в хату, там опять грустит, развернет книгу… и, ничего не прочитавши, оставит.

Так протосковавши, в воскресенье отозвался к Галочке:

– Давай, дочь, скорее обедать; мне есть дело в город.

Не совсем пообедав, поблагодарив Богу, схватил шапку – и, ворча сам с собою: «Я не вытерплю так долго… пропаду от тоски!..» – вышел из хаты и пошел даже в город.

Как осталась Галочка одна, то прибрала ли что или нет, грусть взяла ее… села у стола, склонила свою головку, подперла ее ручкою и задумалась… О чем уже она тогда ни передумала?.. о чем ни размышляла?.. чего ни вспоминала!.. Только крупные слёзы с чёрных глазок ее капали на ее шелковую запаску (передник).

Не слышала… и сердце не подало ей вести, что Семен Иванович вошел в хату, стоит перед нею, глядит… она плачет! Он не вытерпел, схватил ее за руку и почти вскрикнул:

– О чем ты плачешь, Галочка?

Господи! Что сделалось с нею?.. Сама себя не помнит!.. Вскочила, смотрит, он ли это? И рада бы, и смеется… а слезки, словно дождик сквозь солнышко идет, так и каплют!.. Насилу опомнилась, насилу пришла в себя и начала рассматривать, кто это подле нее, схватил ее руку и приложил к своему сердцу, которое слышно, как бьется крепко…

– Это вы, Семен Иванович? – насилу проговорила слово и начала тихо освобождать свою руку, будто для того, чтоб платком стереть лавку. Стерла и начала его просить:

– Будьте ласковы, сядьте, пока пан-отец воротится из города. Они пошли к человеку за делом.

– Жалко, что его нет! – сказал Семен Иванович. – Я к нему и к тебе пришел… Галочка! Зоречка моя!.. Не могу без тебя пробыть!.. Все тебе расскажу, как я страдаю без тебя. Увидев тебя в первый раз, мне показалось, что я нашел себе какое-то счастье. Все бы я на тебя смотрел, все бы я слушал тебя, все бы желал слышать, как ты меня зовешь по имени, потому что ты меня называешь как-то необыкновенно приятно!.. Душа у меня встрепенется, сердце забьется сильнее, и мне станет так весело, так весело! Взгляну в твои глазки, вот что напрасно ты их рукою закрыла… закрой их, да слушай только. Без тебя я не жил, а только томился; кончу ли хоть немного свое дело, бегу к тебе. Без тебя мне весь свет не мил.

Не умею рассказать, как мне весело близ тебя! Потом мне пришла мысль: Галочка тебя не любит!.. Слушай же и не закрывайся другою рукою. Когда я расскажу тебе всё, тогда делай со мною, что хочешь. От такой мысли я хотел отвыкнуть от тебя; не буду по ней скучать, не буду больше к ней привязываться, перестану вовсе ходить, не буду ее видеть, скорее умру от того; потому что, не видевши тебя и не слышавши твоего голосочка, знаю, что не проживу долго. Вот я и перестал к тебе ходить, и все звал смерть к себе…

– И я же… призывала… ее!.. – всхлипывая, едва проговорила Га лочка.

– Как это можно? Тебе должно жить! – даже вскрикнул Семен Иванович и схватил ее руку, начал опять говорить: – Ты утеха отцу твоему, ты краса миру! Тебе должно жить! Пусть я один страдаю! Как мне можно жить без тебя?.. На что мне и жизнь, когда ты меня не любишь?..

– Кто же это вам сказал, что я вас… – сказала Галочка прямо, но потом едва-едва договорила, да так тихо, сладко и приятно, как малиновка оканчивает свою песенку, так она окончила: —…Вас не люблю?

– Так ты меня любишь, Галочка?.. – вскрикнул Семен Иванович, не помня себя от восторга; и, схватив другую руку ее, стал быстро смотреть в глазки ей, все допрашивая: – Скажи, так ты любишь меня?

Куда бы скрылась Галочка! Уйти не можно, он крепко держит ее за руку, а тут ещё в глаза смотрит и узнает в них, что есть у нее на душе. Что ей делать? Куда глаза спрятать? Больше некуда… приклонилась на плечо к нему, вот он и не видит ее…

А он все просит, руки целует, умоляет, чтоб сказала: любит ли она его хоть немного?..

Жалко ей стало его, а на сердце весело… так слёзы же льются, и сама не знает отчего… потом, всхлипывая, едва могла проговорить:

– Я не знаю, как любят… а только все то… что вы рассказывали… то так… и со мною было без вас… и я не хотела жить без вас… и хотела уме…

Остального Галочка и не договорила… Семен Иванович, в полном восторге, обнял ее, прижал к сердцу и поцеловал…

– Что со мною делается? – тихо сказала Галочка, лежа на руках Семена Ивановича, который держит ее почти без чувств, целует ее, потом взглянет ей в глаза и снова начнет целовать…

– Что со мною делается? Мне так хорошо, что я не умею и рассказать. Еще как начала знать вас и было когда задумаюсь очень, то мне тогда было так хорошо… но нет… теперь лучше. Теперь я не понимаю, кто я, где я и что я. Я точно птичка, выбившаяся из темных густых туч; летаю подле ясного, тёплого, живящего меня солнца… не страшно мне, хотя бы и на весь век меня постигло несчастье, беда и всякое горе; мне ничто теперь не важно! Я имела с вами теперь такую минуту, что и ввек не забуду той радости, какую она мне принесла! Вы меня любите, вы меня целуете… вы меня не оставите никогда?..

И с сим словом обняла его ручками, и прижала к себе крепко, и, заплакавши горько, стала жалобным голосом просить его:

– Не покиньте, не забудьте меня!.. Вы моя душа, и сердце, и утеха, жизнь, радость!.. Не умею всего высказать, что у меня на мысли!..

Много бы она ему еще сказала, так Семен Иванович не дает ей слова выговорить… целует ее в глаза, руки, шею ей целует и все благодарит, что и она его так же любит.

– Теперь, – говорит, – я не сирота!.. И для меня солнце светит… в радости век доживу. Вот идет пан-отец; скажу ему, буду просить…

– Погодите, Семен Иванович! Еще не пора пан-отцу ничего говорить. Еще мы не посоветовались ни о чем… я еще и теперь не соберу в мысль всего, что мне должно… Пускай после… я еще не привыкла к моему счастью.

– Как знаешь, так и делай, – сказал Семен Иванович, – как скажешь, так и я буду поступать, потому что ничего не знаю и не хочу ничего знать, кроме того, что ты меня любишь… что ты моя… вовек моя!

– Повек! – сказала Галочка и сама от всего сердца поцеловала его… потом и разошлись оттого, что Алексей доходил уже до ворот.

– Где вы это были, мой милый панночку? – от радости вскрикнул Алексей, войдя в хату и увидев Семена Ивановича, и даже подбежал к нему, бросился было ему руки целовать, так он не дал, а обнял его и поцеловал.

– Я за вами крепко скучал, – говорил Алексей, – и, потеряв терпение, ходил даже к вам. Денщик ваш сказал мне, что вы пошли на Гончаровку; так я – давай бог ноги! – скорее сюда. Где вы это были?

– Разные дела случились, – сказал Семен Иванович, – некогда было приходить к вам. Я и сам так было загрустился, что совсем пришлось умирать.

Говоря это, глянул на Галочку… а она тотчас поняла, к чему он это говорит, так скорее и перехватила:

– А нуте, не вспоминайте уже про смерть! На этом свете так хорошо, весело!.. а там, что еще будет, не знаем. Станем тут жить в счастье, в любви, пока совсем состаримся.

– Так, Галочка, так! – сказал Семен Иванович, не помня сам себя от восторга, – не отгоняйте только меня от себя… будем жить в любви…

Галочка тотчас поняла, к чему он склоняет речь и поспешила прервать его: то угощала его, то обед приготовляла… так что же? Семен Иванович, узнавши радость, постигнув счастье от чистой, искренней любви, ничего и не желает и ни о чем более не думает: так весел, как еще и не видали его никогда; говорлив за всех… Галочка также, земли под собою не чувствует, бегает, мечется, в глаза ему засматривает, к отцу подбегает, шутит, смеется… И Алексей радуется, видя, что они такие веселые. Когда спросил он у Семена Ивановича, будет ли по-прежнему часто приходить, так тот и намекнул сходно с своим намерением:

– Я, – говорит, – не только буду к вам приходить, но думаю, с вами и век жить, когда только примете…

Алексей взглянул на него… и только что думал спросить, к чему он это говорит, как Галочка, внимательно за ним наблюдавшая, опять его прервала и через целый день вовсе не допустила Семена Ивановича ни словом изъяснить о своем намерении.

Приятно, хорошо, весело прошел весь день, как один час, и не заметили, как вечер настал; надобно расходиться.

Прощаясь, Семен Иванович сказал:

– Когда бы совершилось мое счастье, чтобы я с вами целый век был?..

– Что это он сказал, доня? – спрашивал Алексей у Галочки, проводивши Семена Ивановича. – Что это он все заговаривает, что как бы ему век жить с нами?

– Не знаю, таточка! – сказала Галочка равнодушно, а сама прибирала миски, ложки и все от ужина. – Не к тому да он говорил… что никак квартиры им будут на Гончаровке… что ли, не знаю вовсе.

– Не знаю и я, – сказал Алексей и, смотря долго на Галочку, как она прибирала все покойно и не обращала на его слова внимания, потом перекрестил ее, вздохнул и, сказавши: «Ты моя дочечка!» – пошел в свою светлицу спать.

И Галочка легла в постель, но сон далеко от нее. Только и слышно, как она тяжело вздохнет… поплачет тихо… проговорит:

– Что же с этого будет? – и пустится размышлять. После довольно громко начала говорить сама с собою:

– Чего же я горюю? Уж, конечно, и он так же располагает? Так и поступим, так и будем жить… Ах, как это будет хорошо!.. Как я счастлива буду!.. Душа во мне радуется!.. Он меня будет любить, пока я умру… а я, через то, долго-долго буду жить; потому… что в счастье… и верной… любви…

Тут она и не почувствовала, как заснула, думая о своем счастье…

Спи, Галочка, не просыпайся! Мы счастливы в мечте, а мечта – сон… не просыпайся, бедная!..

Надобно же было так случиться, что утром пришел к Алексею человек, с которым они вместе купили лес, и нужно было им распорядиться, что назначить в продажу, а что, подчистив, оставить расти. Алексей знал в этом толк, и ему необходимо должно было ехать. Алексей подумал, перекрестил Галочку, посмотрел ей пристально в глаза и, ничего не сказавши, поехал. Дочь постигла мысль его и в мыслях сказала:

– Нет, таточка! Ты же сам вчера сказал, что я твоя дочь!

Не долго – Семен Иванович уже и явился. Как свиделись, так будто целый год не были вместе. Намиловавшись, как случается между молодыми людьми, любящимися, Семен Иванович посадил Галочку подле себя и начал говорить:

– Не стану я тебе, милая моя Галочка, рассказывать, как ты меня осчастливила любовью своею!.. Когда меня точно искренно любишь, так душа твоя знает такое счастье…

– Знает, мой соколик! И нет таких слов, коими бы можно было изъяснить… – так сказала Галочка, приголубливая к нему.

– Так, моя зоречка! И я не умею его изъяснить. Знавши свое сердце, так знаю и твое: как я буду любить тебя по весь мой век, так и ты не оставишь меня и не забудешь меня никогда!..

– Захочу ли я своей смерти? Знаю, что если бы я только подумала, не что более, а только любить тебя меньше, как теперь люблю, то тут же с тоски бы и умерла! Через то и живу, что люблю и тобой любима!.. Проживет ли рыбка без водицы? расцветёт ли цветочек без росочки небесной? Так и я не проживу без твоей любви!.. Перестанешь меня любить, я тут же умру, но, и умирая, так же буду любить, как и теперь!..

– Когда меня так любишь… Галочка! Сделаешь ли все для моего счастья?

– Что хочешь, прикажи: пошли меня на край света… да нет на свете той силы, которая бы удержала меня от любви к тебе; а потому и нет того на свете, чего бы я, от истинной любви моей, не сделала для тебя…

– Какое блаженство! – сказал Семен Иванович, и поцеловав ее страстно, промолвил:

– Галочка!.. я не могу жить без тебя!.. Я женюсь на тебе… выйди за меня!.. Куда же ты встаешь?

Услышавши такое предложение, Галочка подняла с его плеча свою головку, где все лежала, и, освободив тихонько от него свою руку, встала… и стала подле него… Господи! Бледная, как полотно, ручки сложила на груди, дышит тяжело и не может выговорить слова.

Семен Иванович, удивляясь, спрашивает ее:

– Галочка! Чего же ты? Скажи мне, надеяться ли мне на такое счастье? Скажи… – и хотел было взять ее за руку… Но она отступила еще подальше от него и едва могла проговорить:

– Что… это вы… ваше благородие! – и с этим словом поспешила ухватиться за стол, чтобы не упасть… Тяжкая година для нее пришла!

– Галочка! – вскричал Семен Иванович вне себя. – Или мне так послышалось?.. Кому ты это говоришь?.. кого величаешь?..

– Вас, – сказала Галочка уже твердым голосом.

– Так ли тебе со мною должно говорить?..

– Так! Когда вы сами забыли себя, так простая девка, мужичка, напоминает вам о вашем звании.

– С чего ты так начала?

– Вам не прилично того и думать, что вы мне теперь сказали! – говорила Галочка с некоторою суровостью.

– Что с тобою сделалось?.. Галочка! Ты ли это так говоришь? – продолжал Семен Иванович, все более и более приходя в недоумение.

– Я, Галочка, дочь обывателя Алексея Таранца, простая девка, напоминаю Семену Ивановичу, что он дворянин, пан, поручик… ему не прилично и думать так.

– Так-то ты меня любишь? Так ли ты вот теперь уверяла?..

– И умирая буду то же говорить… Ах! Видит Бог, как крепко я люблю вас и буду любить навек!

– Когда же так любишь, почему не хочешь идти за меня?

– Потому не иду, что люблю вас крепко; меры нет, как люблю, пламенно люблю!

– Почему же не хочешь своего и моего счастья?

– Мое счастье в моем сердце… Желая сильно, чтоб вы были счастливы, я не хочу и слышать слов ваших.

– Когда ты желаешь мне счастья, почему не хочешь выйти за меня?

– Чтоб не погубить вас навек; чтоб не завязать вам света (не отнять у вас радостей света)… Семен Иванович! Я вам неровня!..

– Не говори мне того. Любовь равняет всех.

– Может, и так, если мы будем жить один для другого… но этого не можно сделать!.. О моей участи, о моем счастье вы не вспоминайте; я их похоронила; все умрет для меня!.. будем говорить о вас. Я не знаю, как в свете, между панами, все прочее идет; но знаю наверное то, что везде, все будут спрашивать про вашу жену: откуда и кто она такая?.. Пускай вы, любя меня, и не постыдитесь сказать прямо: «Она мужичка!» Но каково будет вам тогда? Все будут над вами смеяться, все осуждать, винить, будут удаляться от вас, что у вас от жены вся родня мужики.

– Что мне за дело? Я не посмотрю ни на кого!

– Так они будут смотреть на вас. Попрекам и насмешкам конца не будет. Не перенесете, спохватитесь… рады бы поправить, но уже невозможно будет. Вот и возненавидите меня и…

– Галочка! Этого никогда не может быть! Пускай меня засмеют, распнут, растерзают: я никогда не перестану любить тебя!

– Но я же не каменная! Неужели мне легко будет видеть, что от меня и за меня вы будете страдать; и я, все видевши, могу ли жить? Так же умру, как и тогда, как вы перестанете любить меня. Да я о себе и не занимаюсь. Как хотите, меня перерядите, научите всему приличному для пани, но натуры, привычек не переделаете, все будет видно, что я коренная мужичка. Куда явитесь со мною, везде меня засмеют; каково вам тогда?..