Страж и Советник. Роман-свидетель

скачать книгу бесплатно

Кто его любит, кого он любит, что может сказать на исповеди?

С кем спит? И что делает, чтоб жизнь могла продолжаться?

Что снится после настоя шуиманджу?

Навстречу всем стяженным местоимениям – я, ты, он – несется микроавтобус с макросоветниками, как раз заговорили о пенсиях после выслуги. А мне – ему во мне – беспокоиться нечего. Такой пенсии, как у меня, не будет ни у кого из бывших выпускников философского факультета. Может, только один мелькающий на экранах либерал удостоится отличий, да и то потому, что в последние года стал советником Жириновского.

Денег на жизнь пока хватает.

И когда пешком шел через мост – не знал еще, что проезд в троллейбусе стоил четыре копейки, в автобусе – пять. А красный трамвай – три копейки. В городе Ленина верили, что каждый честно положит сам. Звякнул пуговицей железной по кассе – оторвал билет. Лисовин из провала меж взлобками подскулил сразу по-свойски. Не подползешь незаметно, чтоб воды полакать, – сил не будет курицу цапнуть, лисята сдохнут, ползи, стукни пуговкой по прорези в пластмассовой щели кассы, пусть ползут внутрь чужие монетки, а своя тихо в кармане.

Спасатель склонился над родником – с верхотуры Дворцового моста легко замечать все остальное внизу.

Его не знает никто и он никого.

А лисовин на брюхе ползет, нос до крови колючкой терна уколот, капли красные на ноздрях. Лисята поскуливают, друг друга зубами за жалкие хвосты. Лисица белую кость грызет, больше нечего. И молоко, что брызнуло из груди женщины в поезде, как молочай на морде у последнего коня расстрелянной сорок лет назад восставшей донской полусотни Казанской станицы.

Тут ничего этого нет.

И после месяца на уборке турнепса ничего не прибавилось. Только финское заброшенное кладбище чужими могилами тронуло взгляд, да озеро Правдино холодно колыхалось. Вино привозили из Выборга, красное полусладкое, совсем непохожее на портвейн местной выделки, когда мы с Партизаном выпивали. И надо быть там, где сила, там признание. Хоть словом, хоть взглядом – только не на молчок, не на сдачу. Не играй в карты – предупреждал Бондаренко-полковник, не пей, чтоб не потерять голову, не ходи в одиночку вечером, когда шпана на стрёме, чтоб подстеречь.

Где сила?

Да ты же вступил в другое время – будущее теперь почти настоящее. Будущего меньше, чем раньше. Вокруг совсем по-другому плещет водой озеро, совсем другие оказались могилы, девушки в лес готовы идти, кажутся доступны, но неприступны. Тут у женской силы совсем непривычный фасон. А свои далеко на берегу среди лесочка с незагорелыми выше локтей руками, белыми коленями, белыми животами. Сбросили сейчас синий одинаковый трикотаж, коричневые чулки свернулись возле юбок, резинки скукожились, развернулись подвязки, – все разом в теплую воду. Когда голые в новолуние опахивали хутор, в плуг впрягали молодых девок – прогоняли коровью смерть, нагие буйствовали вокруг бороздки.

Навстречу не попадись незнакомец – разом оторвут яйца.

И в полдневном купанье будто бы вспомнили свою женскую природу. Русалки с картины, выныривают плечами. Все разные, все одинаковые! Ничего не прикрывают, никто не видит. А уж на берег из воды по-разному:

прикроются полнотелые, чтоб не сглазили, а худые, чтоб не посмеялись.

И я сразу в сторону, чтоб из-за кустов поглядеть.

Лисовином голодным подкрался к зазевавшейся курочке – схватил крайнее платьице синее в белый горошек. А голубые трусы с бубновым клином кинул в колючий куст. Какой-то охотой подманивал – теперь та, чье платье украдено, залучена в силки. Отполз от места, где на песке остались только туфельки рыжие. Натянул на себя платьице – как раз по тощей фигуре.

Платочек повязал низко на лоб. Зеркальце в кармане платьишка круглое – поглядел на себя, совсем девичья до черноты загоревшая рожица, только жесткие губы и шрам над левой бровью. И к водоносу, чтоб напугать, чуть в стороне от женщин паренек голый купался отдельно. Светил белой спинкой за кустами красного ивняка.

Сейчас прямо к нему в девчачьем наряде, чтоб обомлел от стыда.

И вышел, рукавчиком прикрывал рот.

А водонос стоял лицом к солнцу. Руки длинные – вытянулись от того, что целый день с ведром в руках, тонкие руки, совсем без мускулов. Тихо подошел к нему гавкнуть из-за куста, чтоб испугать.

И водонос повернулся.

Кружочки грудей и черный мысок внизу живота, коленца круглые – она увидела свое платьице на моей черноногой фигуре.

Медленно опустилась на белый песок. И смотрел на нее сверху – она вся будто бы собралась в одно маленькое объятье, обнимала себя – испуганный присевший зверок.

Стала ладонями стряхивать со ступней горячий песок.

– Иди, иди! – Снизу сказала, не глядя, будто совсем не мне.

– Куда?

– Одеться мне… платье отдай!

Девичий голос никогда не был так близок.

И тут сообразил, дурачок-дурачком – вырядился в платье. Раньше встречал на улице – танцевала, такой была тонкой, что почти не чувствовалась женщина. Только петь-танцевать – больше ничего. Ничего-ничего! Надевала платье через голову… не попала в рукава, платье скрутилось на шее. А у меня, снова о себе как о другом, слова высохли вслед пересохшему горлу. Просто видел – без слов, без прикосновения, – прикосновение при ней было невозможно.

Маленькая грудь показывалась между локтями, пока не одернула платье… не носила лифчик. Живот мальчика – потрогал рукой свой собственный, будто прикоснулся к ней. Такое жаркое тепло шло от нее, обволокла особенным собственным, что поверх полдневного майского. Тепло в трепете, чтоб не сглазили, растет невидимо-тихо.

О себе надо, как о другом, чтоб другого суметь приманить.

Чувствовал горячий песок ее ступнями, ее ладонями погладил свои плечи – странно прохладные сейчас, будто вслед за ней входил в то место, где роднички в глубине. Сам бы лег на воду и поплыл вместе с ней, даже голову задирал, чтоб не закрывали лицо ее черные волосы. Она тоненькая – до всех женщин, которых недавно видел на берегу. Из нее будто бы рождались, никогда не слышал о самой первой женщине Еве. Из женской природы вышла словно бы впервые созданной. Еще ничего у нее не было и уже было все, она еще никого не выбрала. И на нее смотрел только он и одну ее видел. Ни у кого никогда не будет такого платья, ни на ком никогда платье не будет так прилегать к телу.

Она из воды вышла словно бы для того, чтоб показаться и навсегда остаться.

Сквозь заросли красной лозы послала влажный горячий оклик. Живот плоский, узкие бедра, рожать будет трудно, – вспомнил слова врача, когда проходил призывную комиссию. А вот на таких надо жениться, хлопцы! – показал тогда красноносый врач на роскошную медсестру-практикантку. И рожать будет легко, и пригреет! Ножку сверху положит! Мужчины делятся на тех, кому нравятся полные женщины, и на тех, кто это скрывает! Лучше качаться на волнах, чем биться о скалы! Мужчины не собаки, на кость не бросаются! И все стоящие в одинаковых черных трусах призывники понимающе улыбались словам бывшего военврача, будто он все вокруг приравнял к своей тридцатилетней проспиртованной службе.

– Бедра узкие… трудно рожать! – Вдруг повторил слова доктора из медкомиссии.

– И не с такими рожают… – Она склонилась к одежде почти у него под ногами. Встала, не отворачиваясь. – Все рожали! – показала назад, где сидели купальщицы.

– Там есть соседки… у них на двоих один муж! С вечера до вечера в одном дворе, а потом в другой. Если колун занес над чурбаком, а солнце село, колун на землю! – Ему хотелось как-то отделить ее и себя от всех.

– Его жена в войну попала в овраг с мокрым снегом. Кони провалились… Нашли, почти замерзла. И все, не может жить с мужем. А он ее не оставил. И с новой женой живет. Обеих любит… жалеет.

– А кони?

– Выбрались из оврага.

– Я не знал.

Платьице скользнуло сверху вниз, розовые кружочки грудей с точками сосцов – словцо из расслышанного случайно библейского чтения, она подняла руки, потянулась к солнцу, словно только теперь после речной прохлады почувствовала тепло, совсем не похожее на жар, что в полдень сжигал на поле.

Стала на одной ноге, вынимая колючку, склоняясь.

Женщиночка-цапля – подсматривает издали Партизан.

Она охотница. А он-то думал, что охотник он. И никогда не было так успокоенно хорошо – она села и потянула за руку вниз. Головушку вдруг склонила к нему на плечо.

Вился под ногами ужонок, рой пролетел – на лету трутни спаривались с молодой маткой раз в жизни, шмели вползали в лона цветков. Пауки растянули тенета, чтоб ловить.

Он легко и без удержания пойман.

Таких, подумал, бабы не любят и презирают, обыкновенный страдатель.

И, в конце концов, такой всегда слабак. А бабы сейчас кинутся всем голым табором, штаны стянут на общий позор, будет в песке вертеть голым задом.

Мошонку бы оторвали, да своего бабьего потом жалко!

Был в каком-то полдневном омороке – странно видел все в таком виде, в каком оно есть. Женщин голых в купании, летящий вслед спариванию рой, девичье белое тело – в женское приоделся, чтоб со стороны взглянуть.

Но рой пролетел в поисках пустого улья или дупла, женщины вернулись к работе.

Девушка нагая, что была совсем рядом, недосягаемо далеко. И не думал никого смехом или словцом обидеть – все хотели побыть в полдневной наготе полдня среди работы и зноя, когда самая короткая тень. Но бес полуденный выждал своего часа – морочил близью. Другие женщины своими телами включены в день, работа сгибала к земле, напрягала руки, чтоб поднять мотыгу, наклоняла, чтоб вырвать вьюнок. У них будто не было своей собственной жизни, только природное приспособленье. И девушка, что минуту назад стояла на горячем песке совсем нагая, теперь тоже вливалась неразличимо в борозды дня.