СИНИЕ ЛЕБЕДИ

Если бы я знала, как в тебя влюбилась! если бы я знала, как горька и как невыносима разлука! что сердце вырвано тобой! я бы тогда не ушла! я бы у судьбинушки счастье наше вымолила.

И уже совсем решительно:

– Слезай с окна, хватит голову морочить.

– Не смогу! Не позволю себе так жить дальше. Не хочу вести жалкое и неприглядное существование затворника, даже если и ты будешь рядом. Не буду делить с тобой судьбу прокаженного. Не отговаривай! Не знать тебе лучше, как тяжела и нестерпима эта жизнь. Прощай!

– Стой! – крикнула в ужасе, поняв, что сейчас, в самом деле, потеряет его снова, но уже навсегда. – Погоди, выслушай, а потом поступай, как знаешь. Я понимаю, тебе нелегко…

Посмотри вниз, сколько воды река принесла в морскую пучину за это время, сколько раз черемуха отцвела с той поры, когда коварная сводница ночь-колдунья бросила меня в объятия твои, бессовестно подглядывая потом за нашим первым и единственным свиданием.

Все жива память, все щемит душа. Имя твое молитвой шепчу все эти годы. Не упрекать тебя буду, в ту ночь сама пришла, честью девичьей поступившись. Грешна, поэтому несу крест свой безропотно через года, через лета, дни и ночи. Кара божья черной тучей свет закрыла, в тупик завела и не видно дальше пути-дороженьки.

Не сама и не по своей охоте пришла. Сын наш здесь, ему помощь нужна. Взгляни, чем провинился он перед Богом, судьбой и людьми! Ты хоть иногда мог быть человеком, а Кирей пес, который до конца своей жизни будет им, и по сроку живет меньше. Это твой сын, которому кроме тебя некому помочь. Не верю, что, если человек мог хоть иногда становиться собой, не сможет найти причину этого злого превращения и предотвратить его.

Эльдар медленно повернулся. На него смотрел огромный черный пес своими грустными большими глазами. Растерянно уселся на подоконнике, глядя то на Нору, то на пса. Кирей подошел, и положил морду на колени старца.

– Сын мой?! Я не мог даже подумать о том, что у меня может быть сын. О, горе! И тебе, самому дорогому и самому близкому, я причинил столько боли и страданий. Своим необдуманным поступком обрек на вечную жизнь в этой шкуре. Разве мог знать, что еще кто-то может страдать так, как я и даже сильнее? Как мог я не почувствовать в тебе родную кровинку, увидев на пороге своего дома? Нашего дома, – поправился, – отныне это наш отчий дом.

Сидел на полу, гладя собаку, что прильнула к нему, тихонько поскуливая в ответ. Нора присела рядом, тихо привычно глотая слезы, глядя на своих самых близких и родных, кроме них у нее никого дороже нет.

Долго не спали в ту ночь, и все говорили и говорили. В комнате было темно. Угадывались только покачивающиеся тени на стенах, и Норе казалось, что прежний Эльдар разговаривает с ней и сыном. Его голос, его речи приятно обволакивали, вселяя надежду на перемены в жизни. Спрашивала, почему столько драгоценностей в замке, золота, серебра Он ответил, что может любую вещь одним движением руки оборачивать в драгоценные металлы. Любой обыкновенный камень может превратить в слиток золотой, любую каплю жидкости – в брильянт.

Видно на той планете, откуда родом, его предки так увлеклись этим процессом, что алчность и жадность вытеснила все человеческое из их душ, и стали они чудовищами, погрязшими в клубке человеческих пороков.

Теперь он знает, почему много лет тому назад мать оставила их с сестрой на земле, надеясь оградить от превращения, но злой рок достал и здесь. Испорченные гены перешли по наследству.

– Так это твоя сестра? – догадалась Нора, вспомнив портрет печальной девушки, и облегченно вздохнула. Ревность тонкою иглою вонзилась в сердце, и все время напоминала о себе легким покалыванием. Эльдар рассказал, что сестра пропала уже давно, оставив одного в лесу.

– А кольцо, как там, на портрете тоже можешь сделать?

– Нет, оно магическое и повторить его силу нельзя.

– Довелось увидеть эту красоту невероятную и признаюсь, была поражена его пророчеством. Скажу больше, Ярушка очень удивилась, когда кольцо предсказало нехорошую судьбу моему будущему сыну.

– Этого не может быть. Нора, кольцо это одно, как оно могло попасть к вашей гадалке?

– Не знаю, бабушка носит его с собой, не расставаясь ни днем, ни ночью в набалдашнике. У нее имеется такая палка очень красивая и необычная, а в ней этот перстень.

– Мою сестру звали Наина. Погоди, о какой палке ты говоришь?

– Такая вся особенная блестящая и вычурная такая. А в набалдашнике бабка кольцо держит.

– Откуда она появилась в ваших краях?

– Не знаю, может, давно, а, может, и не очень, – засомневалась Нора, вспомнив, что никто и никогда не говорил о том, когда появилась старушка возле их деревни.

– Ты именно это кольцо видела у нее? – Они подошли к портрету.

– Ну, да, его спутать невозможно. Этот камень, он горит и переливается живым пламенем, завораживает, и, если это чудо увидишь хоть один раз, запомнишь на всю жизнь. Когда Ярушка поднесла ко мне перстень, он вспыхнул, зашипел и даже почернел, но вскоре заново разгорелся, когда оказался у бабушки. Вот такое диво дивное!

Эльдар неожиданно засуетился, засобирался, попросив и Нору быть готовой в дорогу, cтремительно вышел из комнаты и вернулся в темной накидке с большим капюшоном, низко надвинутым на глаза.

– Мы сейчас же уходим. Забирайте все самое необходимое, и в путь. Пока я ничего не могу сказать.

Повел их к глубокой узкой шахте, вниз по которой вилась крепкая толстая веревка. Сели в плетеную корзину и через некоторое время были внизу. С трудом открыли заржавевшие запоры на дверях. Пес выскочил вперед, и не оглядываясь на своих спутников, бросился в лес. Норе и Эльдару пришлось задержаться, пока не приобрели пару лошадей, готовых в дальнюю дорогу.

Повесть третья

Дана

Мы думаем о тех, кого любим,

не замечая тех, кто любит нас

Солнце огромным горящим шаром закатилось за деревья, оставив по себе полыхающий край неба, который понемногу угасал, меркнул, тускнел, и на лес вскоре легла кромешная, густая тень, только возле самой воды узкой полоской желтел песок. Небо казалось размытым, синесерым. Звезды проклюнулись, и еще не до конца вызревшие, сумеречно дрожали, далекие и мелкие. Горизонт мягко и невидимо сливался с землей.

Равномерный плеск лесного озера приглушало осторожное и ленивое кваканье. Оглушительно наперебой трещали цикады. Порывистый горячий ветер, шаловливо трепал грустные листья ив, вербы печально рассевшихся вокруг небольшого лесного озера, обронив в него ветви свои, засмотрелись они в зеркальную гладь, тихо перешептываясь между собой; потом сердитый шалун, как бы, о чем, вспомнив, рывком проносился над озером, вбирая в себя свежесть стынущей воды, разгоняя мелкую рябь волн, и, будто озорной ребенок, снова бросался в лес, запутываясь в кронах могучих деревьев.

Из-за туч выглянул месяц. Он ярко-бледной надкушенной лепешкой висел под небом совсем низко и празднично. В его серебристом свете все вокруг лежало в ленивом и райском оцепенении, и только озеро, в глубину которого опрокинулась небесная бездна, выделялось своим зеленым гордым сиянием. Иногда всплеснет, играя, немалая рыбина, испуганно вскрикнет встревоженная чем-то сонная птица тяжело и неуклюже перевернется кто-то в озере с боку на бок, вздохнув из самой глубины тягостно и печально.

Дана, прижавшись к мягкому мохнатому боку бурой медведицы, загляделась на ночное озеро, заслушалась трелями соловушки, и не заметила, как уснула, сморенная беспокойством прошедшего дня.

Проснулась от настырного чавканья медвежонка. Он шумно сопел и настойчиво тыкался влажным носом в ее коленки. Медведица спала рядом, свернувшись в клубок, положив морду на тщательно перебинтованную лапу. Кровь с раны уже не шла, опасность явно миновала. Девушка облегченно вздохнула. Вчера несколько охотников, больше похожих на разбойников, наделали лиха в лесу; настреляли белок, убили несколько зайцев, разогнали всех лесных жителей, ранили неосторожную медведицу. Кирей, учуяв беду, привел Дану к зверю огорошенному. Рана была неглубокой, но крови много. Девушке пришлось оторвать подол у платья, чтобы перебинтовать лапу. Пес убежал домой еще вчера вечером, оставив ее возле медведицы и медвежонка.

Тот, наконец, успокоился. Он нашел кузовок девушки со свежей сладкой малиной – любимого своего лакомства, и сейчас, с удовольствием причмокивая, наслаждался утренней трапезой. Клава, говорящая ворона, иногда даже чересчур болтливая; любопытная, до беспредела, сидела на ветке и недовольно ворчала на несмышленого медвежонка голосом мамы Норы.

Можно возвращаться домой, здесь помощь ее пока не понадобится. По дороге надеялась встретить Кирея, но ни в лесу, ни возле их жилья верного пса не было, мало того, то, что увидела перед собой, сразило девушку наповал, избы, в которой они прожили столько времени, не было. На ее месте зияло черное пожарище, копошился пепел вперемешку с остатками тлеющих головешек. Сгорело все, что могло сгореть, и никого, ни Норы, ни Кирея.

Дана растерянно присела у обгоревшей березы. Клава по-бабьи громко причитала, перепрыгивая с ветки на ветку, потом вдруг пропала, оставив ее одну. Словно отуманенная, обхватив голову руками, девушка силилась понять, что могло произойти, что случилось вчера и как ей дальше поступать. В единственном и оборванном платье, без крова над головой, без Норы, Кирея, что же делать, как дальше жить?

Попыталась найти что-то на пепелище, но усилия были напрасны, все выгорело до тла.

К вечеру все-таки прилетела Клава и объяснила, что здесь побывали все те же горе-охотники. Они и сожгли избу, где делись Нора и ее верный пес, никто в лесу не знает. По просьбе вороны, лесной народ обшарил за это время весь остров, все самые потаенные и укромные уголки, но женщина с собакой, как в воду канули. Больше всего, что Дана и Клава остались одни.

Ворона трогательно грустила, по-птичьи повесив клюв, печально опустив черные крылья, стремясь подражать Норе, когда та была чем-то расстроена.

В лесу посоветовали идти к людям, здесь нечего одной девушке делать, а вдруг вернутся бандиты, поэтому Клава поведет Дану в ближайшую деревню, а там видно будет.

Девушка неохотно отозвалась на предложение, ей все чудилось, что Нора вскоре вернется; хотя в глубине души понимала, от проницательного взгляда их вездесущих лесных друзей не могла укрыться самая малая сущность, или же остаться незамеченной малейшая подробность, случившаяся в лесу, тем более пропажа Норы и Кирея.

II

Идти пришлось немало. Клава недовольно каркала, поторапливая девушку, перелетая с ветки на ветку или усевшись на плечо. Решено, Дана в деревню пойдет одна, а ворона присоединится потом, дабы не возбуждать излишнего любопытства у деревенских жителей.

По совету всезнающей птицы, а она, оказывается, здесь была не раз и разбирается в местных порядках, надо идти прямо к колодцу что в центре деревни, там всегда полно местных женщин, они и помогут, подскажут, у кого можно будет пожить, хотя бы недолго.

Несколько молодух о чем-то оживленно спорили, к ним все подходили и подходили остальные жители. Женщины, кто постарше, были одеты в темный низ, спереди у каждой светлый фартучек, и пестренькую кофточку, их головы прикрывали черные с цветными каемками платки, некоторые даже были с бахромой из плетеных кисточек. Они, то плотно охватывали голову в виде небольшой шапочки, надвинутой низко на лоб, то просто были обвернуты вокруг головы и завязаны рожками сверху. Те, что, помоложе, были облачены в светлые, с тонкого полотна сорочки. Наверх надеты темные, с разноцветными полосками юбки, из-под которых кокетливо выглядывал затейливый рисунок вышивки. У талии они перехвачены шелковыми поясами или расшитыми фартучками. Головы молодок были прикрыты разноцветными платочками.

У самого колодца, затисканная со всех сторон высокая немолодая женщина что-то взахлеб рассказывала, время от времени торопливо крестясь и оглядываясь по сторонам.

Ее слова воспринимались присутствующими по-разному, одни с расширенными от ужаса глазами внимали каждому слову рассказчицы, разбавляя его возгласами изумления, другие с явным недоверием слушали странную историю.

– Вот-те, Бог, – яростно крестилась рассказчица, – Правду, бабоньки, говорю, да, чтоб провалиться мне на этом месте! Таких страстей сроду никто не переживет, и даже врагу своему смертному такого не пожелаешь.

Ее маленькие цепкие глазенки непрестанно прыгали с одного лица на другое. Жиденькие бровки, озабоченно сдвинутые у переносицы красного утиного носика, что смешно топорщился при таком бойком разговоре, лихорадочно сотрясались, как только она начинала креститься.

Подошло еще несколько человек, среди них были уже и мужики. Пришлось начинать все сызнова.

– Старик мой ковырялся во дворе, плетень надо было починить, прохудился дальше некуда, да и ворота завалились. Я тоже не бездельничаю, вся при делах; по хозяйству бегаю, во дворе убираюсь. Туды-сюды, сюды-туды, целый день на ногах, не вздохнуть, не передохнуть. В избу забежала, поставила утром тайком от деда варенуху.

– Дай, – думаю, – погляжу, не потухла ли печь, а то в воскресенье нечем будет полакомиться, душу отвести.

Сама же знаю, с моего муженька глаз спускать никак нельзя, он так и норовит без меня чарочку-другую опрокинуть. Глядь в окошко – а к нам весь упаренный Тимофей бежит, следом дружок его закадычный пыхтит, и к деду! Окружили, тормошат, шушукаются и все на лес кивают. Я уши навострила и слышу, содействия у деда просят и еще топор. Старый хрыч в мою сторону не глядит, инструмент в руки и со всей компанией до лесу. Я скоро за ними, бегу, еле поспеваю.

– Ах, вы, – думаю, – заразы, как где, так больные и хромые, а здесь и не угонишься следом.

Они бегут, по сторонам не глядят, за плечами веревки, в руках топор.

– Никак, – соображаю, – клад нашли.

Вдруг вижу впереди болото, а там чьи-то рога торчат, огромные, таких сроду не видала.

Не иначе, – думаю, – лось в болоте застрял, вылезти не может и не потонет. Сколько же это мяса перепало бы нашей шинкарке задарма! А за такие рога целого годовалого поросенка купить можно. И такая злость меня взяла, что аж затряслась вся! Деды стали тащить животину с болота, а я схоронилась за деревом и думаю, что в самый поспевающий момент выскочу и покажу им кузькину мать. Немного часу прошло, вытащили с горем пополам. Лежит он, значит, здоровенный такой, еле дышит. Я смекаю, что мяса здесь хватит на всю деревню, не одну свадьбу сыграть можно. А они, мужики, уже топор наставляют между рог, ударить хотят, когда слышу мой голос в лесу кричит.

– А, чтоб тебе рука отсохла, сморчок недосушенный! А чтоб ты хлеба ломоть не смог в пасть свою ненасытную положить!

И так это ясно и понятно, что мужики присмирели, оглядываются кругом. Я туточки же, за деревом, и не смекну, в чем заковырка, я же безгласная. А тут староста наш, Ксен, как закричит, да все матерными словами, да такими, что раньше сроду таких не слыхивала. Я по лесу глазищами шарю, а никого не видать. У меня уже все, что можно, дрожит, поджилки трясутся, зуб на зуб не попадает, понимаю, неспроста здесь все это!

Старики, решили, что померещилось с похмелья, видно, дальше думают дело заканчивать. Довольные себе, руки потирают, шуточками перекидываются, а мне уже домой хочется, мочи нету. Бог с ним, мясом этим, душу бы спасти, да ноги целыми унести. Тут слышу, сзади зовет меня кто-то, да так тихо, так нежно. От своего деда за всю жизнь, не слыхала этаких слов, хороших да приветливых. Оглядываюсь, выискиваю, кто кличет меня, и вижу на болоте, ей богу, не поверите, муть такая поднимается, марево что ли, а в нем чудище! Псина здоровущая, с быка ростом, бельма у ней горят, в пасти язык красный болтается, клыки вот такие, а сам весь червяками покрыт. Они так и кишат по нему, так и кишат, а еще светятся!

От внезапности я и онемела, и остолбенела, с места двинуть не могу. Желаю вскрикнуть, а звук пропал, одно шипенье. Старики пока ни о чем не подозревают, хотя присмирели маленько, но еще не могут понять, в чем дело. Тут девка, как заплачет-да-зарыдает, как завопит:

– Вытащите меня, люди добрые, из болота, век благодарить буду, – а голос трескучий, страшный, прям, за самую душу хватает.

И такая страсть одолела мною, такой страх в печенку влез, враз, вся, и посинела, и позеленела. Шкура по мне пупырышками укрылась, ровно гусиная стала.

Все, – думаю, – это смерть за мною пришла. Зажмурилась, а когда разлепила зенки, гляжу, чудище прямо на меня прет. Не бежит, а ровно плывет по земле, чудно так, даже лапами не перебирает. Я уж, как зареву, где и голос взялся! Мужики со страху тоже завопили, понеслись на меня, а их сам дьявол за моей спиной встречает. Деды, как глянули на это зрелище, где и силы взялись!

Не знаю, как воротились! На все запоры затворились, на печку и неделю в себя приходили. Дед мой до сих пор из избы не глянет. Пить даже покинул, все молитвы, какие знает, читает. Я вот нашла в себе силы за водой сходить, поесть-то охота.

– Кондрат с Тимофеем где? – спрашивают из толпы.

– Не слезают с печки, за двери носа не кажут. Соседка говорит, переменился муженек, то слова без брани не произнесет, а это такой любезный стал, что не узнать. Все через простите и пожалуйста, все лопочет, что видал свою кончину.

– Пить меньше надо, тогда и видеться ничего не будет. С пьяных глаз всякая чертовщина может показаться!

– А как же, Комариха? Она совсем трезвая была.

– И когда это ее можно трезвой увидеть?

– Да не надо наговаривать, выпить, конечно, баба любит, но, чтобы напиваться, никогда.

– Сколько в лесу не ходили, бывало, ночевали, когда сено заготавливали, ничего не видели, не слышали такого.

– Не могли столько человек обмануться!

– Значит, в самом деле, что-то завелось. Проверить не мешало бы.

Мужики закурили, собравшись в круг. Осторожны были в выражениях. С чем черт не шутит, может и в самом деле, не врет баба?

Тула, как всегда, подошла с мужем. Она что-то рассказывала ему, звонко смеясь, успевая посматривать по сторонам и замечать все, что стоило ее драгоценного внимания.

– Чего собрались? Никак праздник какой – подошли к встревоженной толпе, – намечается? Свадьба что ли? – Ее живые глаза хватко выдергивали лица из толпы.

– А это кто? – показала на Дану.

Все оглянулись. В пылу увлекательного рассказа никто не заметил, как подошла девушка

Она стояла в толпе, внимательно вслушиваясь, и никак не могла понять, где такое чудо могло произойти, сколько живет в лесу, и ни разу ни с чем таким не сталкивалась.

Хотела оспорить, но потом решила обождать, мало, что может повлечь за собой ее вмешательство. Тула еще раз переспросила о пришедшей незнакомке. Ее муж – местный староста, и она часто пользовалась правом главного в деревне. Девушка вышла в круг, уважительно поклонилась всем собравшимся, учтиво взглянула на все еще обворожительную, такую же солнечную, как и прежде, Тулу, почтительно склонила голову перед ее мужем, догадавшись, что он первый человек в деревне. Видный, слегка седоватый мужчина бросил скорый взгляд на девушку и споткнулся об ее искренний, чистый и такой необыкновенно синий взор. Глаза их, встретившись, застыли на мгновение, и воровато разбежались, неловко уткнувшись в землю. Тула мигом почувствовала угрозу своему безоблачному, счастливому семейному бытию.

– Откуда пришла? – наступательно насупила брови.

– У меня погибла матушка, когда сгорела наша изба. Я осталась одна и без ничего. Пришла в деревню, как советовала соседка, чтобы не умереть с голоду. – Дана сказала все, как советовала Клава.

Тула смотрела на полуголую в оборванном платье девушку и злость распирала ее. Вишь, разрядилась как, на жалость бьет.

– Где твои вещи? – участливо спросил кто-то.

– Разбойники в лесу напали, все забрали, еле спаслась.

– Да слышали, намедни, шум в лесу. Выстрелы, пожар.

– Не местные, кто-то чужой хозяйничал, – подтвердили из толпы.

Тула решила, во что бы то ни стало, избавиться от девушки.

– Допустим, это правда, но здесь деревня не только наша. Вон сколько их вокруг!

Дана нерешительно оглянулась. Сказать честно, она не знала, где еще живут люди. Куда ей идти? Попробовала найти участливые глаза. Все опускали взгляд. Привыкли, что последнее слово за Тулой, а ей явно не понравилась девушка.

– Да и жить здесь негде, избы полны.

– Может, кому-то бездетному предложить, помощь какая ни какая для стариков? – нерешительно предложил кто-то.

Тула резко прервала.

– У кого это место есть? У Комарихи, что ли?

– Что, вы, что вы! – правильно осмыслив слова Тулы, замахала старуха. – Не могу принять, сами с дедом у порога спим, места нету. Изба совсем махонькая.

– Кто это у порога спит? – недовольный голос старика, небольшого росточком, с сединой в черных запутанных волосах. Узкая полоска морщинистого беззубого рта скривилась в недовольной гримасе.

– Изба хоть и невелика, но места в ней на всех хватит. Идем, девочка, ты, наверно, устала с дороги?

Тула видела, каким захватывающим взглядом провожал Ксен приблудную. Гнетущая ревность ползучей змеей влезла вовнутрь, свила черное гнездо, удобно расположившись в ранимой женской душе.

Дана зашла в дедову избу, покосившуюся от времени и безделья ее владельцев.

Спать уложили за печкой. Старалась не чувствовать сырость и приторно прелый запах сена, накрытого старой и не очень чистой тряпкой.

Укрывшись таким же неприятно пахнущим одеялом, попыталась уснуть. Душа тосковала по прежней жизни. Где сейчас мама Нора, Кирей, неужели погибли при пожаре? Это самое страшное, что могло случиться. Да и не могло с ними такого произойти!

Быстрее бы Клава вернулась, может, что-то узнает новое.

Проснулась от женского сердитого шипения. Комариха хозяйничала у печки, яростно двигая кочергой,

– Совсем мозги растерял, когда по лесу носился? То такой безъязыкий, слова божеского от него не услышишь, а это глянь, голос прорезался, хозяином стал. Хлеба в избе куска нету! Где взять, чем кормить приблуду будешь? Ее и одеть, и обуть во что-то надо, гляди, полуголая пришла. Тут самим укутаться не во что, вот еще напасть на мою бедную голову!

– Ты же давно детей хотела, все жаловалась, что не по-людски живем, скучно, – заскулил жалобно Комар.

– Развеселил, вот уже развеселил, – тонкая мохнатая полоска губ ехидно сморщилась, – Только смеяться, вот, охоты нет.

– Полно тебе кипятиться, ну, сказал, не подумав, что, уже и не жить? Назад пути нету, измыслим что-нибудь.

– Ага, комаров повыгоняем, а мухи оставим! Что ты можешь делать, пенек корявый, разве решетом солнце ловить, да свиньям хвосты вязать! Век прожил припеваючи, без забот и без тревог, с утра пьян и не болит ни о чем голова. На тебе, в старости что удумал! Совсем, гляжу, рассудка лишилась башка трухлявая, все мозги пропил.

– Ты, старуха не обижай понапрасну. Пьяница проспится, а дурак никогда.

– Да ты и есть самый настоящий дурень! Не видел, что Тула против была, не подметил, как муженек ее разлюбезный на приблуду запал. Глазками нахальными так и швырял в ее бесстыжие глазенки. А ты не подумал, пустая твоя головешка, чем это может грозить? Счастье семейное разбиться может, и ты виновным будешь! Тебе это надо?

– Но она такая скромная, тихая, а Ксен – мужик в годах. Голова на плечах имеется, что он не понимает? У самого дочь на выданье, не сегодня – завтра свадьба

– Да что ты хармызу плетешь. От мужиков всего ожидать можно. Недаром говорят: седина в бороду, бес в ребро.

Дана лежала молча, не желая прерывать такую вежливую беседу приемных родителей. Вспомнила вчерашний взгляд того красивого мужчины, его взволнованный вид, стало не по себе, сейчас только этого и не хватало; без Норы, в неведомой деревне, чужой избе и незнакомый мужчина, который ей в отцы годится.

Поднялась со своей не очень опрятной постели.

– Наконец-то, они решили подняться – злорадно прошипела Комариха. – А то уже думала в постель чай подавать с плюшками да с медком.

– Да хватит тебе, старуха, нападать задарма, не видишь, стесняется девочка; можно сказать, боится тебя.

– Ага, боится, – взялась в боки, нахмурив свои жиденькие бровки. – Тоже мне девочку нашел, стеснительную. Видел, в чем вчера при всем честном народе стояла. Почитай раздетая, светила на весь мир своими тонкими нахальными коленками.

– Мы ей сорочку найдем, оденем, и будет как все.

– Ну да, а сорочку я пойду, найду? В хлеву клад выкопаю – полотна куплю.

– Не надо, – Дана пыталась утихомирить хозяйку. – Я придумаю, во что одеться.

– Что ты можешь? – сощурилась ехидно старуха, – Могла бы, не ломилась в чужую избу. Дрыхнуть оканчивай, дел невпроворот, а мне еще кое с кем посоветоваться надо.

Комар молча дожевывал картофелину, запивая кислым молоком, рассеянно глядя в покосившееся окно. Быстро собрался и торопливо вышел, наделив напоследок девушку грустной виноватой улыбкой, жалостно скривив свой беззубый сморщенный рот.