скачать книгу бесплатно
Нехорошие мысли, шипя, пятились куда-то в глубины подсознания, уступая место умиротворению. Я подумал, что если тот попёнок хотя бы на йоту причастен к созданию этой атмосферы покоя и единения, то я готов ему простить всё остальное. В тяжёлое и страшное время солдату просто необходим этот островок созерцания и близости к Богу, даже если его и нет. Война сидела напротив нас на точно такой же скамейке. Я тогда впервые увидел её воочию. Двенадцатилетняя девчонка в джинсах и толстовке, держащая в руках безликий мобильник. У неё пока не было оружия. Она ещё не встретила своего солдата. Ей только предстояло познать настоящую боль. Деревья играли тенями на лице, а ветер гладил её по волосам.
Со скоростью автобуса мимо ползли типовые пейзажи. Я был очень доволен поездкой, несмотря на то что мы, в общем-то, съездили впустую.
Вечер я встретил, сидя за компьютером и переписываясь с Ней. Рассказывал о нашей жизни на войне. А Она – о нашей жизни без войны. Но, так или иначе, война сейчас стояла между нами и держала нас за руки, связывая друг с другом.
Ночь, как всегда, упала на город, словно на сцену занавес. Киса курил диковинную чешскую сигарету без фильтра. Когда Монаха наконец одолел сон, мы продолжили сидеть напротив телевизора и разговаривать. Было уже около часа ночи, когда начали показывать «ДМБ». Фильм, безусловно, культовый, сто раз растащенный на цитаты. А я его так и не видел ни разу. Сепаратистские телеканалы, помимо дурного качества передач, скропанных на коленке, но тем не менее пользовавшихся безусловной популярностью у народа, отличались ещё и тем, что огромное количество эфирного времени было отведено художественным фильмам. И это оказалось очень кстати, ведь со скукой порой в нашем доблестном подразделении борьба шла не на жизнь, а на смерть.
– Слушай, я предлагаю не ложиться хотя бы до пяти утра. А то опять тревога, вся херня, а мы – оп! – и готовы.
– Да я всё равно не планировал до утра ложиться, – Киса закашлялся, сделав необдуманно глубокую затяжку. – Боже, ну что за дрянь, а?
– Контрабанден сигаретен! Что ты хотел?
– Не контрабандные, а гуманитарные. Ты бы знал, сколько к нам сюда на Донбасс идёт со всего мира гуманитарки. Офигел бы! Даже из Пиндосии народ шлёт. Не говоря о Европе. А уж из России-то сколько всего приходит – это вообще тариф «безлимитный».
– А америкосы-то каким боком? Мы же для них тэрорыстычна организацыя. Людей вон пытаем. Я лично вчера замучил до смерти двух бабушек, полтора ребёнка и восемь китов.
– Эх, Поэт. Знаешь, люди – они везде одинаковые.
Я знал это. Просто хотелось обострения. Страстно хотелось обострения войны. Когда есть зло – обретает смысл добро. И борьба. Но в глубине души я понимал, что Киса прав. И что люди на разных концах света не больно-то отличаются друг от друга. Оголтелых фашистов хватало и в России, и в любой другой стране. Но моему добру срочно требовалось вырваться наружу. Воссиять героической звездой над полем боя. Или вдруг упасть прямо под сердце, как в той песне Владимира Высоцкого. Ах, эта песня. Она пела мне её тогда, весной, когда я только рассказал Ей, что уезжаю. Её голос звучал в моей голове каждый день, напоминая о том, что даже если я вдруг страстно захочу, я не смогу… Не смогу умереть.
– А ты у нас как Элвис? Поэт-песенник? – Киса явно любил этот момент фильма.
– Нет, я к женщинам так топорно не пристаю, гражданин Воробьянинов! Чего о Вас сказать не имею.
– Ишь ты какой!
И мы смотрели дальше, иногда подтрунивая друг над другом. Когда по экрану поползли титры, я закурил последнюю сигарету из привезённого с собой блока.
– Спорим, – мой собеседник хитро посмотрел на меня, – я смогу одеть одногривенную купюру себе на шею через голову так, чтобы не повредить её периметр?
– Ну, ты бы просто так спорить не стал, – насторожился я.
– Тогда попробуй сам, – он достал из верхнего ящика тумбочки ножницы. – Режь, как хочешь, но периметр должен остаться целым. У тебя гривня есть?
Я извлёк из кармана маленькую банкноту. Протянул ему.
– Нет, держи ножницы и попробуй.
– Спорить я с тобой не буду, хитрюга, но мне интересно увидеть, как ты это сделаешь, – контратаковал я.
Но Киса явно хотел посмотреть, как я буду ломать голову над этой, казалось бы, невыполнимой задачей.
Взял у него ножницы и задумался. Через несколько минут понял, в чем соль. Сложил купюру пополам, два раза надрезал не до конца вдоль границы справа и слева. Образовавшийся язычок отделил от края ещё одним движением ножниц. В результате у меня получился неповреждённый прямоугольник и торчащая внутренняя часть купюры, соединённая с периметром лишь в одном месте, висящая как галстук. Вырезав змейкой сердцевину, я с торжествующим видом продемонстрировал Кисе висящий на длинном закрученном серпантине целёхонький периметр.
– Молодец! – он довольно улыбнулся.
– Дык!
Вообще, Киса оказался очень хорошим рассказчиком. По телевизору шли какие-то новости, настольная лампа заливала комнату тёплым, желтоватым, как у уличных фонарей, светом, сигаретный дым закручивался под потолком в галактику млечного пути. Кто-то прошёл по коридору мимо нашей комнаты, Киса инстинктивно оттянул левой рукой занавесь и выглянул из дверного проёма, не вставая со стула. Джонни опять где-то пропадал, а Монах видел, наверное, уже десятый сон. С улицы, через щели между мешками с песком, с заметным усилием начинал протискиваться первый утренний свет. Становилось свежо.
– Слушай, давай я тебе свои фотки покажу. А то столько рассказывал.
– Ну, давай посмотрим, давай, – сонно мурлыкнул тот.
Я встал, потянулся и глубинно зевнул. Планшетник лежал в каморке на матрасе и заряжался. Я взял его, подходя к собеседнику, снял блокировку экрана:
– Смотри, это я с друзьями на…
Сказать «ЕБАНУЛО» – значит не сказать ничего. Шквальный, надрывающий уши хлопок и последовавший за ним рокот разрыва заполнили собой всё пространство черепной коробки. Здание, как мне показалось, подпрыгнуло. Я упал на пол. В голове гудело. Остаточный звук был похож на затухание взрыва в игре на восьмибитной игровой приставке. Адреналин в кровь почему-то не выбросило. Внутри истеричная радость от того, что началось, яростно бранилась с выбивающим пот страхом того, что может закончиться раньше положенного. Радость победила. Осатанело матерясь, с кровати свалился Монах и тут же кошкой прыгнул к окну, где стояли два пулемёта. Не успевший ничего понять Киса продолжал сидеть какое-то время на стуле: секунду, или даже две. Потом тоже бросился на пол и подполз к окну. Я же сидел в идиотской позе и ничего не чувствовал. Ничего. И пробовал это «ничего» на вкус. Оно было похоже на огонь, а пахло бетоном, в котором плавится арматура. Прошло не более трёх секунд. Адреналин не поступал в кровь, не смотря ни на что. Раздался второй взрыв.
Глава 3 из 13 возможных
Накрыло так же, если не сильнее, но мы были уже готовы. Закрыв головы руками, дружно повалились ничком. Везде погас свет и запилил по ушам омерзительный школьный звонок.
– Воздух!!! – орал кто-то из коридора. – Воздух!!!
Я бросился к шкафу, где хранились противогазы: ещё свежи были воспоминания о репортажах про нашумевшие бомбардировки с применением фосфорных боеприпасов. Монах поднялся и выдернул из бойницы подушку. Выставив наружу голодный ствол пулемёта., и сдвинув флажок предохранителя, он всматривался в золотящийся рассвет. Бетонная пыль стояла сплошной стеной, и нарождающийся солнечный свет словно застывал в ней. Киса бросился со своим РПК в каморку, где тоже было оборудовано пулемётное гнездо. Я вскочил и крикнул:
– Я побежал!
И, не дождавшись ответа, кинулся в комнатушку за фотоаппаратом. Нащупав в темноте кнопку включения, нажал, словно спусковой крючок, перевёл камеру в режим записи видео, повесил её на шею и выбежал в тёмный коридор. В голове продолжали роиться мысли о том, что наконец я нахожусь в центре событий и теперь по-настоящему смогу что-то сделать. Говорил вслух со своими будущими зрителями, рассказывая им что-то об авиаударе. Там, где была лестница, горел дежурный свет. Я бежал вперёд. Туда. Навстречу мне попался какой-то парень. Мы встретились в узком проходе между сейфом и стеной так, что кому-то пришлось бы уступить дорогу.
– Раненые ещё есть здесь, нет?
– Проходи! Проходи! Проходи! – его голос срывался, в каждом вдохе чувствовался пульсирующий страх.
– Давай, ты проходи! Я-то нормальный!
– А я – шо? – мои слова будто выдернули бойца из собственной пылающей вселенной, заставив даже в этой критической ситуации возмутиться такому вот вызову его нормальности.
– Ну, в смысле, может, раненый, я не знаю!
И он растаял где-то во тьме за моей спиной. Я нацепил советский противогаз и побежал вперёд, мысленно проклиная дурные сейфы, расставленные в проходе в шахматном порядке. Добрался до лестницы. Сверху массово, но надо отметить, без какой бы то ни было истерики спускались ополченцы.
– Наверху есть кто? Помощь нужна? – я говорил очень громко, но через противогаз меня слышали плохо.
– Вверх! Вверх! Срочно! – ответил мне кто-то.
– Там, – я сдвинул резину противогаза с лица, – помощь нужна?
– Там… Там нужно, шобы с противогазом были, тушили!
И я зашагал вверх по лестнице, двигаясь против уже разреженного течения людей. С улицы вовсю светило ехидное солнце, отражая мутные лучи, отфильтрованные запылённым стеклом в кровавых пятнах. Лестница была залита кровью. Алый след тянулся откуда-то сверху, с четвёртого этажа. Стоял шум, гомон, люди громко обсуждали что-то, но я не вникал. Остановился на площадке между этажами и спросил проходивших мимо ребят:
– Наверху есть ещё кто-то? Раненые есть наверху?
– Не знаю!
– Не зна… – голос второго утонул где-то в нескольких метрах подо мной.
Я снова побежал. Поднявшись на четвёртый этаж, закричал:
– Пацаны! Где?
– Да вот они, вот…
– Я не з…
Голоса звучали со всех сторон. Взволнованные, испуганные, спокойные. Я вошёл в пылающее ярко-оранжевым огнём помещение. В прошлом это был актовый зал УВД, а сейчас – самая большая во всём здании спальная комната ополченцев. Навскидку я бы предположил, что здесь могло запросто поместиться больше тридцати человек. Справа в стене зияла огромная дыра, больше похожая на рану, в которую зловеще заползал ветер, раздувающий пламя. Пыль, взвившаяся в воздух и причудливо кружащая под потолком, принимала в себя лучи, прорывающиеся внутрь сквозь изрешечённую крышу. Это создавало эффект разверзшихся небес и лившегося на грешную землю эдемского света. Я подбежал к пробоине в стене и посмотрел вниз: уже ставший для меня привычным пейзаж был грубыми, но основательными мазками перекрашен в бурый цвет.
– Пацаны! – я кричал это огню, – раненые есть тут? Голос подайте! Есть кто живой?
Самозабвенно, на чём свет стоит, крыл пилотов, украинскую армию и всех, кто попадал в моё поле дежурной ненависти. Скорее за то, что мне было совсем не страшно. Война! Где ты, война моя? Почему даже здесь, среди плавленого бетона, паники и ужаса, ты не даёшь мне почувствовать себя? Я метался по пылающему пространству, искал огнетушители, перекидывался рублеными фразами с остальными ребятами, которые пытались победить бушующее инферно. Камера истово билась о мою грудь, выхватывая случайные эпизоды выжившего из ума утра. Я требовал подать давление на пожарный рукав, остервенело дыша через противогаз воздухом, который казался жидким.
– Зачем снимать? – огорошила меня вопросом какая-то девушка, стоявшая возле лестницы, когда я кричал кому-то внизу, чтобы увеличили давление воды.
– Я с этой целью здесь нахожусь, – как-то машинально отмахнулся я.
– Я понимаю, но лица не снимайте, не надо, – она, как-то умудрялась думать об этом, стоя на забрызганном кровью полу в горящем здании.
Я побежал вниз по лестнице. По кровавому следу. На втором этаже было много народа. Вторая ракета, как оказалось, попала прямиком в оружейную. Самая заселённая комната и оружейка – отличный выбор целей, отметил я про себя. В комнате толпились солдаты. Кто-то искал телефон, кто-то собирал патроны, рассыпавшиеся по полу, кто-то держал в руках несколько автоматов. По счастливой случайности гранаты не взорвались. Окна были вырваны с мясом из развороченной бетонной стены, а на полу валялся кусок батареи, скрученный в спираль ДНК. Филина нигде не было видно. За спиной раздался голос:
– Все выходим, выходим!
– На первый этаж бежим! – подхватил кто-то другой.
И мы побежали. Быстро. Стремительно. Кажется, снова была объявлена воздушная тревога. Или что-то другое случилось – я тогда не знал и просто бежал вместе со всеми, сняв, наконец, надоевший противогаз. На простыне, возле выхода во внутренний дворик, лежал парень. Лужа крови больше не расползалась по полу: какая-то девушка умело боролась за его жизнь и побеждала. Бедренная артерия его была вспорота и, видимо, это он оставил за собой тёмно-бордовый след, когда его спускали вниз, под защиту прочных несущих стен. Бинты были пропитаны кровью и перекисью водорода. Рядом на коленях стоял Славик и помогал накладывать повязки. Не смотря на то, что рассвет уже почти перерос в световой день, здесь все ещё было очень темно. Я сунул Славику свой фонарик – больше ничем помочь раненому я просто не мог. Мы сидели вдоль стен, когда парня положили на носилки и понесли на улицу к ожидавшей его карете скорой помощи.
– Где, бля, трёхсотый, сука!? – Юра, тот самый безбашенный водитель семёрки, с которым я выезжал на задержание в самом начале, потерял голос и теперь просто хрипел.
– Четвёртый этаж, большой зал наш! Который – зал актовый, – кто-то ответил ему из темноты.
– Да шо ты, это, там один только. Заваленный, – раздался ещё один голос.
– Один, да, – отозвался первый.
– Мы его не нашли! Не нашли его! – громко возразил я.
– Ну, пожарники сказали, он там! – первый голос настаивал на своём.
Поток голосов завихрялся вокруг меня.
– Сейчас, воздух отменят – сбегаем, – сказал я, – а то нас там тоже накроет.
– Скажите им, что горит третий этаж, правое крыло, – это был новый голос.
– Третий этаж, правое крыло? – я не знал об этом.
– Да, горит там…
– А где у нас пожарники? – и, не дождавшись ответа и отбоя тревоги, я побежал их искать.
Никто не отзывался. Я закричал куда-то вверх, и на мгновение наступила какая-то нездоровая тишина. На лестнице никого не было, когда я поднимался на четвёртый этаж. Там работали двое или трое мужчин, и я рассказал им про новый очаг пожара.
Я снова натянул на лицо резиновую маску и двинулся вглубь залитой алым солнечным маревом комнаты. Раненых здесь не было. Был один погибший; он лежал под обломками стены. Вокруг валялись матрасы, какие-то доски, тряпки и книжки, а у этого парня не было половины головы. Выкрученная рука торчала из-под завала. Первая смерть, которую показала мне эта война. Я хотел её прочувствовать. Прожить эту смерть до конца, до последнего вздоха, заглянуть к ней в архив. Чтобы как-то, пусть рвано, не складно и плохо попытаться её написать для других. Неуклюже матерясь, я всячески демонстрировал сочувствие и сострадание.
Небо вновь сотряслось взрывами, но кто-то крикнул, что это стреляют наши. Видимо, самолёты зашли на второй круг для новой атаки. Сквозь шум, уже спустившись вниз, я услышал рёв Большого. Он перекрывал голоса и разрывы. «Воздух, бля!» – кричал он. И снова, это снова случилось: из относительной безопасности первого этажа нужно было бежать в зелёнку. Я вышел из бурлящего здания и остановился, прижавшись к стене, справа от выхода. Мимо меня прошёл перебинтованный парень, которого я немного знал. Его посекло осколками, но, судя по тому, что он передвигался самостоятельно, не было ничего серьёзного.
«Короткими перебежками! Раненного пропустить! Короткими перебежками уходим в зелёнку!» – раскаты рыка Большого снова заглушили голоса войны, беспорядочно звучащие, казалось, отовсюду. «Без паники!». Люди шли и шли мимо, а я вновь говорил что-то, но никто не слышал меня. Завывала сирена пожарной машины, наперебой звучали разные команды, а люди шли. Я думал о том, что сегодня ничего не поменялось: что вчера, что позавчера, что сейчас – всё одно. Неопытная война сегодня училась держать в руках оружие, останавливать кровь, спасая кому-то жизнь, ломать бетонные стены и литься эдемским светом через изрешеченную крышу. Выбежав на проезжую часть, я рассматривал нашу базу через призму объектива камеры. Батарейка почти села. По крыше прогуливался одинокий солдат, держащий в боевом положении голодный до самолётов ПЗРК. Сделанный из баннерной ткани флаг республики переливался на солнце и пульсировал на ветру. Батарейка села.
Я курил, стоя под елью возле большого рекламного щита, на котором был изображён товарищ Сталин, как центральная фигура типового антифашистского сюжета. Рядом стоял Монах и тоже курил. Мы молчали. Но тут я заметил, как возле крепостной стены остановился командирский Ланос.
– Так, дружище, извиняй, я побежал.
Я нутром почуял, что намечается что-то интересное. Когда я оказался возле машины, из ворот выбежал Майор, а за ним – Таня. За рулём сидел Большой.
– Командир, разрешите с вами! – я потряс камерой, не уточняя, что она разряжена.
– Разрешаю.
И я прыгнул в машину. Завыла сирена, Дима втопил педаль в пол. Я до конца ещё не понимал, что происходит, но сидел с чрезвычайно умным видом, превратившись в слух.
– Командир, куда?
– На Веровку.
– Понял.
– Сушка в ту сторону куда-то упала.
Ага! Значит, всё-таки, сбили, подумал я, доставая планшет, где ещё была жива батарейка. Я надеялся хотя бы в невысоком качестве заснять вожделенную охоту на катапультировавшегося пилота. Мы неслись по городу, жившему своей жизнью, несмотря на утреннее нападение. Вырвавшись из его объятий и на одном дыхании пролетев одноэтажный квартал, машина остановилась. Солнце уже вовсю поливало землю ультрафиолетом. Комбат с Димой торопливо вылезли из Ланоса, и к ним тут же подбежал командир Веровского блокпоста. После короткого разговора выяснилось, что с траекторией падения самолёта мы немного ошиблись, и нужно ехать на Майорский пост. Прогремел ёмкий матюк, и мужики бегом бросились обратно к машине. Димка крутанул её практически на месте, и мы, поднимая пыль и визжа покрышками, рванули по дороге в сторону города. Через какое-то время мотор начал чихать.
– Что такое?
– Да осколок, видимо, что-то там повредил, блядь! – Большой безуспешно насиловал педаль газа – автомобиль терял скорость.
Теперь мы двигались не быстрее сорока километров в час, что злило комбата до какого-то невиданного мной до сих пор предела. Он постоянно с кем-то говорил по телефону, связываясь со всеми блокпостами по очереди. Минут за тридцать доползли до Майорского блока. Там нас уже ждала шестёрка, приготовленная на смену подраненному Ланосу. Ребята, нёсшие службу на этом отдалённом посту, живо жестикулируя и размахивая руками, подтверждали, что видели, как самолёт падал куда-то в сторону Артёмовска. Это была, как я узнал уже потом, нейтральная территория, но мы всё равно без колебаний рванули вперёд. Майор взвёл свой автомат. С обеих сторон мелькала беспросветная зелень, а когда она закончилась, мы начали всматриваться в безликие поля, то тут, то там утыканные одинокими постройками. Серного столба дыма, который должен был указывать на место падения истребителя, видно не было. Мы около часа петляли по лабиринтам дорожной сети, останавливались, чтобы пообщаться с местными жителями, постоянно держали на связи десятки людей и до боли измозолили глаза о бескрайние пейзажи, накрытые куполом чистейшего неба, но всё было напрасно: самолёт как сквозь землю провалился.
Дорога была перекрыта змейкой из автомобильных покрышек. Над укреплениями из мешков с песком развевался российский флаг. На Майорском блокпосту, кстати, названному не в честь нашего комбата, а соответственно названию ближайшего посёлка – Майорска, нас встретил высокий заспанный мужчина с автоматом.
– Не нашли? – он обратился к вышедшему из машины Большому.
– Да чёрт его разберёт, куда он делся, – Дима был зол и раздосадован.
– Глянь – мы тут замотали патрубок… – он повёл Большого к стоявшему на обочине Ланосу.
Мы тоже вылезли из шестёрки. Я закурил и обратился к Тане:
