скачать книгу бесплатно
– Обижаешь, всё по высшему разряду. Вот сюда вешаем сумки с БК, – он любовно водил рукой, показывая свою работу, – здесь – запчасти, наборы для чистки, всякие разные патроны и прочая мелочёвка, а здесь у меня чайник. Хочешь, кстати, чаю?
– Нет, дружище, спасибо, конечно, но я спать.
Глава 4 из 13 возможных
Всё вокруг меня казалось неясным, будто я смотрел сквозь мутное стекло, замазанное бежевой зыбкой тишиной, впитывающей эхо. Два ноутбука, серых, тихо мерцают DOS'om. У одного из них не работает клавиатура, что и явилось причиной покупки второго. Следующий кадр – кукла стоит на улице. Небольшая, сантиметров тридцать. Мужского пола. Кудрявый, светловолосый, мерзкий. И я понимаю: надо быстро его убить. Как угодно, любой ценой, любым способом. Я хватаю его и несу показать другим солдатам. И не то чтобы мне не верят. Верят. Но не так, как мне нужно, чтобы поверили. Один из них стреляет ему в голову из автомата. Кукла отлетает куда-то в кусты. И вроде бы всё в порядке, но страх уже перебрался в меня. Я точно знаю, что ничего не кончено. Играю с солдатами в футбол. Стою на воротах, и у меня получается хорошо. Потом темнота. Я снова в комнате, где те же серые ноутбуки. Пью вино, только не с солдатами, а с поэтами из своего города. Они говорят со мной. Я отвечаю им. Смеёмся. Среди них – Руст и Макс. Комната заполнена густым табачным дымом. Пахнет только что купленным планшетным компьютером. Одинокая камера видеонаблюдения в углу, под потолком, мигает бесчувственным красным глазом и ведёт запись. Беру оружие и выхожу за дверь. С кем-то из солдат мы идём по кварталу моего нового родного города. Я знаю солдата. Он тоже был в УВД. Кажется, его называют Белый. Светит солнце. Мы заворачиваем за угол одного из домов, и на балконах девятиэтажки я вижу высохшие трупы людей. Они висят на бельевых верёвках в измученных позах, скрючившись и ссохшись до состояния, которого можно достичь, если разлагаться целую осень. Они похожи на тряпки. Кто-то падает и сухим ударом, встречает асфальт с островками густой травы. Стукается о планету телом, в котором нет соков. Человеческий дождь редко, но ясно капает с дома. Хлуп, шлёп, пух, шлёп, туф, туф, туф. Мы понимаем, что это, наверное, солнце придумало какую-то новую радиацию и прыгаем в тень, под защиту стены. Прямо перед нами стоит пожилой мужчина. Худой, высохший, но живой. В сером костюме и с бородой. На солнце. Вот он начинает ссыхаться прямо у меня на глазах. Приходит мысль, что это не солнце. Или что оно берёт только пожилых. Рядом стоит темнокожая девочка лет шестнадцати. Я не хочу её защищать, но ей и не нужно – с ней ничего не случится.
– Тебе не поверят, потому, что Нарофт Зельт – это город только для одного человека, – говорит мне Белый.
– Что? – я смотрю на него и не понимаю, что он несёт.
– Я – сумма всех вас, поэтому я такой, какой я есть.
Белый пропал. Он, словно бы, растворился в пространстве, превращаясь в белый шум, как в телевизоре.
Помехи рассеялись.
Вижу, как солдаты собирают трупы. На бельевых верёвках никого не осталось – дождь кончился. Только на паре балконов ещё прячутся за решётками ограждений сухие обезжизненные тела. Я понимаю, что надо искать куклу. Срочно. Бегу к дому, который вот, в трёх шагах, и на балконах которого я увидел тела, висящие на бельевых верёвках, подобно тряпкам. Начинаю искать в траве куклу, в то время как солдаты собирают тела. Нахожу её. Дырки в голове больше нет. Я не знаю, какая именно угроза исходит от неё. Говорю всем, что это она – причина. Возможно, что не этих смертей, но моей – точно. Мне верят, конечно. Но не так, как нужно, чтобы поверили. Отрезаю ей голову и расстреливаю тело из автомата. Кукла лежит на асфальте. Голова слишком осмысленно смотрит. Какое-то время медлю, но потом понимаю, что надо уничтожить полностью, чтобы совсем ничего не осталось, иначе страх больше никогда не выйдет из меня. Я как будто становлюсь размером с куклу и топчу ногами её отрезанную голову новенькими армейскими ботинками. Это сложно, череп очень крепкий. Череп, а не пластмассовый шарик. Ботинки вламываются в кожу, в волосы, в кость. Наконец голова лопается, и я вижу, что на асфальте лежит маленький человеческий мозг в осколках черепа, луже крови и ворохе скомканных волос. Я хватаю стоящего рядом солдата и говорю ему: «Смотри! Это настоящие мозги!» Он видит то же, что и я. Он верит. Он знает. Но я не вижу в его глазах страха. Совсем. А я-то знаю, что этот мозг необходимо разрушить. Беру тесак для разделки мяса и начинаю рубить его. Мозг податлив, он истекает какой-то дрянью. Вот весенний ручей подхватил лежащие на асфальте куски и повлёк их в канализацию. Ровные дольки мозга плывут на костяных скорлупках, как на лодочках. Вижу, как солдат смотрит им вслед и как он верит в то, что, да, я не сошёл с ума. Но не понимает.
– От меня останется труп, – говорит он мне.
– Да! – отчаянно киваю я, – но это – его, его труп! Мы должны уничтожить его.
Солдат исчезает так же, как до этого – Белый.
Вот я иду по дороге куда-то домой, и, обернувшись, вижу маленькую, сантиметров тридцать, куклу, стоящую на асфальте и смотрящую на меня. Надо было сжигать, господи, надо было огнём! Срочно нужны какие-нибудь люди. Стреляю в неё, но не могу попасть. Кукла ничего не делает, просто стоит. Вижу милицейскую машину. Белая Тойота Приус, которая всегда припаркована перед УВД. Я делаю так, чтобы она остановилась. Очень боюсь отвернуться и выпустить куклу из поля зрения. Вот я уже в машине, требую увезти меня. Я – солдат. Мне верят и соглашаются. Мы едем быстро-быстро. Двое милиционеров сидят спереди, а я – сзади. Дёргано кручу головой, потому что знаю: он может появиться только внезапно. Пока я вижу какую-то область – он не появится – я мешаю ему появиться, просто видя. За нами едет старая машина. Жигули. Двойка. Синяя. Я говорю им, что кукла точно в ней. Они верят. Нет, без шуток – верят! Включают сирену, мигалку. Разворачиваются. Останавливают едущую за нами двойку. Выходят с оружием наизготовку. Та машина покорно ждёт их. И я остаюсь один. Попадаю в ту отвратительную ситуацию, когда надо кричать, но не получается. Просто не могу закричать. Понимаю, что пока мы стоим на месте, я в опасности. И что их нет в машине, что я – один. Одному быть нельзя просто ни в коем случае! Мерзкий скрежет дерева по дереву раздаётся прямо у меня над ухом. Бешено мечусь по тесному салону, закрывая все двери и надеясь на законы физики, которые не позволят ему пробраться внутрь просто так. Понимаю, что он идёт. Слышу музыку: кто-то из милиционеров забыл свой сотовый телефон в салоне. А потом я понимаю, что это я. Я вчера ночью забыл отключить будильник. И он с силой выхватывает меня прямо из милицейской машины.
Сон.
Распахнув глаза, я резко сделал глубокий вдох.
Таких нехороших и цепляющих за самые внутренности кошмаров я не видел уже минимум лет пятнадцать. Кто-то топтался в комнате, что-то передвигал, с кем-то разговаривал. Когда я пришёл в себя, то увидел, что прямо возле меня, зачем-то наклонившись к моей голове, сидел Джонни. У него было странное выражение лица. Оно рябило и он казался невероятно похожим на Белого и того, другого солдата из моего кошмара.
– Которые собираются в зельты, которые собираются в зельты, которые собираются в зельты, – бормотал Джонни.
– Что?! – я резко поднял голову.
– О, проснулся. Мы переезжаем! – он, словно, тоже вернулся в реальность.
– Переезд? Опять? – меня трясло, но я старательно контролировал каждую мышцу и, вроде бы, мне удалось скрыть это от него.
– В другую комнату. Там всё гораздо круче, не боись!
– Бааа-лин… – только и смог выдавить я.
Понуро взяв за лямку рюкзак и чуть не волоча его по полу, я пошёл за товарищем по коридору. Вокруг стоял раздражающий гомон. Образы нехорошего сна все ещё витали где-то на границе воспринимаемой реальности. Солнечный свет врывался в распахнутую входную дверь и отскакивал от свежевымытого пола в соответствии с законами оптики. Лучи отражались в моих зрачках и дарили мне способность видеть. Я зажмурился и снова открыл глаза. Едкое бежевое облако нехорошего сна отодвинулось от моих границ. Стало легче дышать. Мы зашли в комнату номер десять, которая располагалась прямо напротив выхода из корпуса. У правой стены лежали рядами четыре матраса, в углу был невысокий столик, а слева к стене прижимался высокий плоский шкаф. Рядом с ним валялся ещё один матрас.
– Так, здесь всё занято. Пойдём дальше, – Джонни жестом указал на спрятанную за шкафом дверь, ведущую во вторую комнату.
– Вот, здесь как раз место есть. Располагайся! А я пойду съем кого-нибудь.
– Бывай, – я отпустил лямки рюкзака, он, перекатившись, затих на полу.
Сквозь вертикальные жалюзи в комнату лился яркий свет. Бывший офис, который снимал в здании ГО какой-то частный предприниматель, теперь тоже стал частью войны. Директорский угловой стол стоял прямо у входа. За ним у стены – шкаф-стенка. Нужно принести свой матрас. У выхода столкнулся с Юрой.
– Привет. С нами теперь?
– Да, в дальней комнате. А кто там сейчас живёт?
– Старый, Кузьмич и Сват.
– О, Старый – это замечательно. А вот двух других чего-то не знаю.
– Кузьмич – седой такой, а Сват – на Газельке нашей ездит.
– А, тогда я и его видел. Остался Кузьмич. В общем, разберёмся.
Юра прошмыгнул в комнату и начал возиться с вещами, лежавшими на его матрасе. Он был невысокого роста, относительно молод, хронически небрит и обладал одной особенностью – вечно осипшим голосом. Я же, вернувшись с матрасом, приступил к обустройству своего спального места. В комнате на шкафу стоял музыкальный центр. Я перерыл все ящики в поисках дисков с музыкой и нашёл несколько. Среди них, помимо гнусной попсы и лагерного шансона, я, к глубочайшему своему удивлению, нашёл один с записями Лучано Паваротти. Через минуту комнату уже заполнял его тенор. Остальные диски я сложил в мешок и закинул подальше за шкаф, чтобы в случае возникновения у ребят вопросов в духе: «А есть чо современное?» я смело мог отвечать: «Нету и не надо. Просвещайтесь, пока я жив».
Окна выходили прямо на улицу: нужно было озаботиться светомаскировкой. Я вышел в коридор в поисках подходящих по размеру досок или чего-то в этом роде. Стены в холле были завешаны фанерными щитами с разными инструкциями на все чрезвычайные случаи жизни. Русский текст на них, оставшийся ещё со времён Союза, был криво заклеен листками с украинским переводом, что меня всерьёз раздражало. Мне резали глаз таблички на домах, вывески на магазинах, описания на продуктах питания. Принудительная украинизация, обо всех ужасах которой я много читал и слышал, проявлялась на каждом шагу. Парочкой таких вот щитов я и заставил окна, для верности заклеив щели чёрной плёнкой, которую взял у Кисы. Комната погрузилась в приятный полумрак. Я зажёг настольную лампу и почувствовал себя дома. На столе стоял мой фотоаппарат, заряжался планшетник, лежали какие-то документы, видимо, оставшиеся от прошлого владельца офиса. Нужно было теперь найти, куда Славик подевал компьютер, и уточнить у Майора, что тут с интернетом. Когда я выходил, в смежной комнате уже никого не было. Начальство разъехалось. Я вышел на солнечный асфальт, расстеленный перед нашим корпусом, и закурил. Славика тоже найти не удалось, и я решил исследовать бомбоубежище.
В него вело два входа, расположенных по разные стороны поляны. Меня увлекали вниз старые, искрошенные ступени. Достал из кармана фонарик. Плесень доедала глобальный замысел строителей светлого будущего. В конце лестницы была тяжеленная, килограмм под пятьсот, толстая металлическая дверь, намертво заржавевшая в открытом положении.
Я вошёл в холодную, величественную гробницу. Снова ступеньки. Кап. На потолке собиралась вода, и тишину иногда нарушали одинокие, едва различимые шлепки. Несмотря на июнь, царивший наверху, здесь было холодно. Фонарик шарил конусом электрического света по стенам и полу, высвечивая выходивший изо рта пар. Покрытые слоями времени и какой-то чёрной дряни кабельные линии вели меня вперёд. Слева был проход. Я заглянул туда и не сразу понял, что именно увидел: внизу в конце аккуратной металлической лестницы, состоявшей уже, казалось, только из ржавчины, на полу лежали они. Весь пол был засыпан похожими на кладку гигантских яиц черепами.
Присмотрелся. Противогазы. Десятки противогазов зачем-то были сброшены в этот проход. Я улыбнулся: зрелище заставило меня на мгновение испытать нечто, приближенное к страху.
Я шёл по длинному коридору к противоположному выходу. Справа была ещё одна могучая дверь, ведущая в самое сердце бомбоубежища. Перешагнул через порог и медленно пошёл дальше. Извилистый узкий коридор вдруг оборвался большой залой. Остановился, вглядываясь в подземную ночь. Было светло. Нет, никакие солнечные лучи досюда уже не могли добраться, и фонарик светил так же, как прежде. Дело было во мне: я ощущал себя наследником этой лучшей из стран, когда-либо существовавших на планете Земля, и физически испытывал искрящийся восторг. Командный пункт гражданской обороны города Горловка был таким, каким он и должен был быть: функциональным, надёжным, рассчитанным на долгие десятилетия. Текстолитовая пластина на дальней стене – изрисована шкалами уровня радиации, количества пострадавших и нуждающихся в срочной эвакуации. Также на неё была нанесена схематичная карта города с индикаторами. Технологии, применённые здесь, наверняка вызвали бы сочувственную улыбку у обладателей современных сотовых телефонов, но меня поразило до глубины души то, насколько продуманной и заботливой была эта система защиты людей. Покрытый толстым слоем пыли стол командира скрывался за разбитым стеклом в соседней комнате. Поломанные дисковые телефоны валялись на полу вперемешку с кусками проводов, документами и алюминиевыми банками из-под немецкого пива. Я бродил по чёрным коридорам Союза, и привитое мне с детства чувство стыда за свою страну отшелушивалось и опадало на холодный бетонный пол. Мне хотелось восторженно плакать, – настолько я ощущал величие и силу этого места. Заброшенного и загаженного, бессмертного и безвременного. Лестница уводила куда-то вниз, на заполненный мутной водой этаж. По слухам там имелись подземные туннели, соединяющие штаб с другими зданиями в городе, но вода преграждала путь. Противогазы больше не вызывали во мне никаких эмоций. Поднимался по ступенькам и жалел о том, что родился так поздно. Или нет. Нет, я не сожалел ни о чём.
Неожиданно опустился мягкий июньский вечер. Я лежал на своём матрасе и ковырялся в интернете, хватая каждый новостной блок, каждую статью и каждый комментарий к ней. Информационный вакуум, в котором я находился, не позволял мне воспринимать эту войну спокойно. В комнату вошёл Старый.
– Братик! Привет.
– Станислав Иванович, здравствуйте! Я с Вами жить буду, в общем.
– Да не выкай ты мне, ради бога!
– Ой, да неудобно как-то…
– Спать на потолке неудобно. И штаны через голову надевать, – он улыбнулся.
Старый принёс с собой пухлый чайник и включил его в розетку. Этот человек настолько покорил меня своим отношением, что я признал в нем своего истинного командира. Мы пили чай и разговаривали. Каждые пять минут наш разговор прерывался песней «Моя любовь», звучавшей из его телефона, и эта мелодия въедалась в моё подсознание. Он допил чай и присел около своей кровати. Перебирая одежду и принадлежности для бритья, Станислав Иванович создавал вокруг себя атмосферу дома. Его автомат был оснащён подствольным гранатомётом и пулемётным магазином на сорок пять патронов, на котором белыми буквами была выведена надпись: «Старому от Гюрзы». В этот момент мне захотелось, чтобы однажды у него появилась какая-то вещь, на которой было бы написано «Старому от Поэта».
– Иваныч, а когда на Веровку продукты повезём-то?
– Кузьмич, давай завтра. Сейчас уже поздно.
Я обернулся на голос. В комнату вошёл седой старик лет, наверное, семидесяти. Худой и морщинистый, он бы идеально смотрелся на какой-нибудь выцветшей фотографии. Моё удивление не будет иметь предела, когда я потом узнаю, что ему ещё нет и сорока пяти…
– Оп-ана. А ты кто такой? – он обратился ко мне. – Расстрелять?
– Есть расстреляться! – я сразу перешёл в наступление. – Журналист я ваш.
– Молодец! – Кузьмич усмехнулся и протянул мне руку.
В соседнюю комнату вошло несколько человек. Среди звучавших голосов я различил и голос Джонни.
– Кузьмич, на сегодня уже отбой. Я буду спать.
– Расстрелять! Саня, это ты?
В комнату вошёл крупный, круглолицый и бритоголовый парень лет тридцати.
– Я, я. О, чайник? Отлично. Привет, ты кто? – он перевёл взгляд на меня.
Я представился. Вновь закипевший чайник быстро обеспечил кипятком всех присутствующих. Я познакомился с остальными парнями из группы быстрого реагирования, которые теперь стали моими соседями. Круглолицего звали Добрый, его брата – кудрявого и улыбчивого парня – Мясник, а последнего – Владимир. Он показался мне застенчивым и робким. Среднего роста, полноватый, с пронзительными чёрными глазами, спрятанными под нависающим невысоким лбом, хранившим следы морщин.
Компьютер, как оказалось, стоял в кабинете Майора на втором этаже.
– Забирай тогда его к себе. Интернет надо будет провести. Кстати, разберись, что тут и как работает.
– Есть, товарищ Майор!
– Ой, да брось ты это уже, ей-богу! – он чуть заметно улыбнулся.
В мирной жизни я некоторое время работал в инженерной компании, и моих скромных знаний оказалось вполне достаточно, чтобы выполнять функции администратора небольшой сети, которую я построил в расположении части. Наша комната находилась достаточно далеко от центрального роутера, и мне пришлось изрядно помучиться с прокладкой кабеля. Мне помогал Киса, явно преследовавший свои интересы. И когда, наконец, всё было готово, и компьютер, бывший некогда собственностью Горловского УВД, отрапортовал о наличии сетевого подключения, я торжественно пообещал Кисе скачать хороший высокохудожественный фильм.
Обеденный стол теперь был укрыт от дождя и ветра полиэтиленом торговой палатки, и на нём поселился телевизор с DVD-плеером. По вечерам мужики собирались там, пили чай, ужинали и смотрели фильмы про войну. Я записывал свои мысли и наблюдения в виртуальный блокнот, который покорно появлялся по моему велению в типовом чёрном окошке в иное мировосприятие.
Запись первая
Сегодня хоронили парня, убитого кассетной бомбой. С утра я бродил по городу. Потом посмотрел на часы, поймал такси и поехал «куда-нибудь». По дороге набрал Джонни, уточнил адрес. Подъехали, сходу вытащил камеру. Процессия была довольно скромная: десяток ополченцев и где-то двадцать гражданских. Славик шёл впереди и нёс портрет. Тогда я впервые и увидел убитого. Простое, как будто вопрошающее выражение лица, большие голубые глаза. Удивлённые. Я сделал пару кадров. Подъехала ритуальная Газелька. Погрузились, поехали.
Я сел в автобус со всеми остальными. Кладбище. Тихое такое, знаете. Пустое. Это первый человек, оставленный здесь новой войной. Будут и другие. Ох, как же много их здесь будет. Так, что-то я раскровожадничался…
«Боже, куда я попал?» Опять этот вопрос. Мне, наверное, надо что-то с собой делать: самомнение просто зашкаливает. Не могу отделаться от ощущения, что я лучше, избраннее, и вообще – россиянин. Что у меня своё дело, своя война и своя смерть. И чего они все плачут? Ну, убили, ну и что, в конце концов?! Быстро умер – повезло. Во сне умер. Нас, может быть, заживо сварят или кожу сдерут. Говорят, тут такое делают с людьми…
Процессия двигалась медленно. Гроб несли сотрудники похоронного агентства. Шесть мрачных мужиков. Наши молчали. У меня было неловкое ощущение того, что я виноват. Виноват в том, что я не такой. Чёрт его разбери, почему. Столкновение со смертью всегда вызывало во мне интерес и желание прикоснуться, приблизиться к ней. Это – всего лишь очередной опыт моего знакомства с ней на пути в могилу и ничего более. Я не соболезновал. Не страдал. И не ненавидел себя за это. Захотелось вскочить на ближайший памятник и заорать: «Что вы делаете, люди?!..». И дальше – всё. Больше бы я не сказал им ничего. Во мне бурлили мысли, но я прогнал их прочь. Потом. Я выстрою их потом. Сейчас – могила, гроб и фотокамера.
Вглядывался в лица и не мог прочесть в них столь желанной лжи. Неужели – искренние переживания? Неловкое молчание – да. Но притворство, которое выдало бы в ком-то мою породу – нет. Гроб поставили на две специально для этих целей возимые табуретки. Многоразовые табуретки для гробов.
Женщины плакали, мужчины стояли молча. А я просто фотографировал.
С опаской глядя по сторонам, неумело имитировал поведение окружающих. Боялся выделиться. Так, наверное, вёл бы себя некрофил на похоронах юной девушки, на которую у него были виды. Осознавая своё больное пристрастие, он бы тоже всеми силами не выделялся из толпы, иногда бросая насторожённые взгляды на окружающих.
Вот пожилая женщина плачет над замотанной белыми бинтами головой молодого парня, лежащего в скромном деревянном ящике. Видимо, мать. Опять ничего не шелохнулось во мне, кроме страха, что меня раскусят. Гроб медленно полз вниз по могильной ординате. Его звали Денис. На деревянном лакированном кресте была простая табличка с именем и датами.
Привет, Денис. Ну, что ж ты так, в самом деле?..
Могилу закопали.
И сразу – до свидания, Денис.
Запись вторая
Джонни сегодня был таким же, каким и всегда. Мы с ним пошли в больницу к нашему оружейнику Филину, которого серьёзно ранило осколками во время бомбёжки. Я его не знаю. Филин и Филин. Но сходить было надо, да и сделать какой-никакой материал для нашего сайта не помешало бы. Знойное лето выжирало вдыхабельный воздух из атмосферы, тополиным пухом заметало всё вокруг. Зима, блин. Поднявшись на центральную улицу, которая фиг знает как называется, мы пошли куда-то, обсуждая баб. Да, наш Димон – большой охотник до женского полу, тут ничего не поделаешь. Юрка на эту тему постоянно что-то новое выдумывал. Но я не помню точно, да и не смешно будет это пересказывать. То ли дело – слышать, видеть мимику, жесты и реакцию главных действующих лиц. Мы были в лёгкой гражданской одежде. Представить страшно, с какой скоростью закипели бы носкари в тяжёлых берцах. Город приятно лоснился плавленым асфальтом, и мороженое таяло во рту, оставляя на языке привкус детства. Мы несли с собой большой мешок с продуктами. Бананы, яблоки, шоколад, сигареты и сок. Что ещё нужно для быстрого выздоровления? Больница – старое здание, советские деревянные окна. Вообще, Горловка – островок восьмидесятых. Джонни, пообщавшись с пожилой женщиной в окошке регистратуры, уверенно пошёл куда-то вглубь запутанных лабиринтов больничных коридоров. Я поспешил за ним.
Войдя в палату, увидел обычные больничные стены, выкрашенные в зелёный, простые койки и милую девчушку, сидевшую подле одной из кроватей. Филин был немного похож на реального филина. Совиные глаза, чуть крючковатый нос и отлежавшаяся причёска, стоявшая хохолком. Он был весь перебинтован, рука – в гипсе. Мы поздоровались, вручили ему гостинцы, и я попросил дать мне интервью. Блин, почему к моей камере не подключается микрофон, а? Сейчас опять же херня получится. Мой голос снова громко, а Филина будет еле слышно. Я попросил ребят выйти, чему Джонни был несказанно рад. Дочка Филина – чертовски симпатичная! Он мне заговорщически улыбнулся и чуть ли не за руку вытащил девчонку за собой.
Я подумал, что правильнее будет, если мой собеседник будет смотреть не в камеру, а куда-то вдаль, как бы показывая некое отрешённое состояние, словно воскрешая воспоминания о недавно пережитом кошмаре. Он рассказывал мне о своих ощущениях, о том, что видел и слышал в момент взрыва. О том, как его придавило батареей. Отметил, что лечат здесь не очень, потому что не хватает персонала, ведь народ бежит от войны. А вот в реанимации, по его словам, всё было значительно лучше, чем в общей палате. Мы закончили съёмку на том, что он пообещал Шоколадному Королю, как называли иногда новоиспечённого президента Украины, лично кое-что объяснить. Выйдя в коридор, я не без удовольствия прервал нежное воркование Джонни. Он так на меня посмотрел, что мне показалось, что прямо сейчас вот набросится и станет зубами грызть. Не без ехидства я потребовал немедленного отбытия на базу с целью срочного монтажа и выкладки интервью в интернет.
По дороге домой Джонни всерьёз советовался со мной, как лучше подбить клинья к этой прелестной юной особе. Я поинтересовался, насколько он серьёзно настроен. Когда тот сказал, что вполне серьёзно, я посоветовал пойти сперва к Филину и попросить руки его дочери. Мне показалось, что наш товарищ бы это оценил. Мой спутник сделал задумчивое лицо. Вернувшись на базу, мы отправились прямиком в столовую, где был уже почти готов прекрасный украинский борщ.
