скачать книгу бесплатно
Неделя пролетела незаметно. Монотонность жизни, перемежаемая редкими вспышками боевых тревог, впрочем – ложных, давала о себе знать. Пророческие слова Монаха о том, что ничего не произойдёт, обретали угрожающие очертания реальности.
Я ещё пару раз съездил с опергруппой на задержания, но эти выезды ничем не отличались от самого первого, и это вгоняло меня в меланхолию. Однажды вечером приволокли двоих настоящих злодеев, которые промышляли мародёрством: из города уезжали очень многие, ведь война неизменно бродила вдоль наших оборонительных рубежей, заигрывая с ополченцами.
Мародёры получили по первое число, но я отметил для себя высокий стандарт честности наших милиционеров: все личные вещи, не относящиеся к украденному, были описаны и сложены в прозрачный пакет. Помню, уже через полчаса после того, как привезли негодяев, в УВД вбежала женщина, видимо, жена одного из них. Она была в домашнем халате и платке, повязанном на голову. Её мольбы тем не менее никакого действия не возымели. Я не знал, что происходило дальше с такими вот мародёрами. Модный тогда оборот «по законам военного времени» вселял во всех этих подонков священный ужас. В Славянске, где шли самые настоящие боевые действия, за подобное ставили к стенке. Этих же мудаков, скорее всего, отправляли куда-то на передовую рыть окопы. Перспектива тоже, отнюдь, не радужная, но хоть живыми могли остаться. Я стоял и наблюдал за всем этим жалким спектаклем, думая о том, как лучше осветить завтрашнее мероприятие.
Проснувшись пораньше, направился в свой кабинет. Давеча Майор известил меня о том, что сегодня из города будет выезжать небольшая группа беженцев и требуется всё это представить в правильном свете. На столе передо мной лежал готовый к работе фотоаппарат. На стене висел добытый вчера где-то Славиком роскошный российский триколор, на котором был изображён Георгий Победоносец, и крупными буквами написано «ВИТЯЗИ ДОНБАССА».
За дверью послышались шаги, и через несколько секунд в комнату вошёл Большой. За ним робкой стайкой появились три девочки и две женщины.
– Так, смотри. Они сегодня уезжают в Крым. Через Россию, конечно. Мы договорились – они присоединяются к колонне из Славянска. Нужно всё красиво показать.
– Добрый день! – приветливо обратился я к женщинам.
– Здравствуйте, – поприветствовала меня в ответ высокая брюнетка в чёрной футболке и солнцезащитных очках. Наверное, она не хотела показывать окружающим своих заплаканных глаз.
– Ну, давайте сейчас быстренько видео снимем, пару фотографий, и поедем потихонечку.
Она молча кивнула. Я не был уверен, но судя по всему, это были две разные семьи – пожилая женщина в платье с двумя, видимо, внучками и молчаливая брюнетка с дочерью. Две девчонки постарше были похожи друг на друга, а третья – самая маленькая – нет.
Криво нарисовав на офисном листе хэштэг #SaveDonbass People, я вручил его малышке и приступил к съёмке.
– Девчат, надо как-то помрачнее, что ли. Давайте на фоне флага. Вот так лучше, да.
Девочки перестали хихикать и сделали серьёзные лица. У старшенькой это получилось особенно хорошо. Отсняв несколько кадров, я отложил камеру и принялся рисовать второй, уже более позитивный плакат.
– Так, теперь надо улыбочку. И вот, держите, – я протянул малышке листок, на котором красовались бледные, еле заметные, как потом выяснится, слова: «Мы едем в КРЫМ!», выведенные моим отвратительным почерком.
Улыбаться у девчонок получалось намного убедительнее. На самом деле, они тогда были счастливы, и я запечатлел их настоящие эмоции. Потом переключился в режим записи видео и обратился закадровым голосом к пожилой женщине. На мой вопрос «Что вы сейчас чувствуете?» она ответила:
– Боль… – Она сдерживала слёзы, это было видно. Улыбнувшись какой-то горькой, надломленной улыбкой, продолжила:
– Слёзы. И хочется, чтобы этот… кошмар побыстрее закончился.
Последние слова она произнесла быстро, как будто хотела на мгновение раньше оказаться вдали от проклятой войны, бесстыдно подсматривавшей за нами в окно. Я пообещал ей, что всё будет хорошо, и мы начали собираться в путь.
У выхода во внутреннем дворе нас ждала белая Газель. Увидев камеру, водитель тут же сказал:
– Не снимайте меня и номера, хорошо?
– Не вопрос, – чуть раздражённо отозвался я.
Мне было непонятно, почему многие боялись камеры. Они ведь не делали ничего предосудительного. Сложно. Подумаю-ка об этом позже.
Пожилая дама и две её внучки поехали с нами в микроавтобусе, а брюнетка с дочкой – вместе с Димой на Ланосе. Ехали достаточно долго. Через какое-то время Большой нас обогнал и включил мигалки.
Проехав наш блокпост под названием Веровский, мы вырулили на большое кольцо. Описав по нему полукруг, Дима припарковался у какого-то магазина, и Газель остановилась рядом.
Мы вышли на залитую солнечным светом обочину. Расставание, которое неумолимо подкрадывалось, постепенно преображало лица девочек. Больше не было ярких улыбок и звонкого смеха. Маленькая тихо всхлипывала, обнимая маму. Я сделал снимок. Что-то должно было, наверное, защемить в груди, но я ничего не почувствовал. Неужели совсем не осталось во мне вот этого человеческого тепла?
Рядом с Большим стояла высокая, симпатичная женщина. Видимо, она ждала его в машине, пока все остальные были у меня. Как я узнаю позже, это была его жена Оля. Светлые прямые волосы, большие светлые глаза и маленький рот. Она тоже приехала проводить девочек.
И вот наконец, прорываясь сквозь плавящийся над асфальтом воздух, появились автобусы. Колонна была длинной. Один шумно остановился возле нас, и пришло время по-настоящему прощаться. Все обнимались, желали друг другу удачи. Я вошёл в салон и стал фотографировать. На сидении, прямо напротив дверей, вышедшую подышать воздухом маму ждала маленькая белокурая девчушка. Не думаю, что ей было больше трёх лет. Она смотрела робко и как-то вопросительно, что ли. Людей было не так уж и много. Какая-то женщина кормила грудью младенца. Парень, сидевший за ней, закрыл лицо книгой, чтобы не попасть в кадр. Кормящая женщина была уже немолодой. Порадовался удачной фотографии: настоящий библейский образ. Забавно: технически – это просто комок крови и плача на руках у самки человека, а для всех нас – это образ. Спрыгнул на землю, подошёл к Большому, тихо спросил:
– Что, поехали?
– Да, сейчас. Скоро поедем, – отстранённо проговорил тот.
В загаженном птицами стекле отражалось исполосованное перьевыми облаками небо. Маленькая, сидя у окна, горько плакала, сжимая в ручках плюшевую собаку. Я вскинул камеру и без колебаний нажал на кнопку. Этот кадр остался вовсе не на карте памяти моего фотоаппарата: без возможности удаления он навсегда записался на моё сердце.
Автобус тронулся. Пожилая женщина махала нам рукой. Оля и брюнетка в тёмных очках стояли рядом, провожая в далёкий путь неказистый фиолетовый ковчег. Кадр. Их волосы на ветру, жидкое солнце, разлитое по асфальту, и автобус в другой мир. Прислушался к себе: ничего. В моём сознании зазвучала «Долгая дорога в дюнах» Паулса. Музыка играла живо, ярко – почти на грани шизофрении. Я смотрел на медленно уплывающую по пыльной трассе колонну и представлял свой собственный мучительный, ненавистный и долгий путь. Все молчали. Я не ожидал от Большого такой деликатной нежности, с которой он обнял жену, осторожно подойдя к ней сзади. Обратно в Газели я ехал один, развалившись сразу на трёх сидениях и малодушно помышляя о еде. Перекинувшись парой слов с водителем – седеющим усатым мужиком с крупным крючковатым носом и чёрными, как у ворона, глазами, я выгрузил в сеть краткий отчёт о сегодняшнем дне с помощью планшетника.
Сидя в столовой и уже без особого аппетита глядя на стоящую передо мной тарелку макарон по-флотски, думал о том, что неплохо было бы найти ещё беженцев: с информационными поводами дела у нас обстояли откровенно паршиво, и сегодняшний эпизод я рассматривал, как крупную удачу для нашей пропаганды.
Поднявшись на третий этаж, перво-наперво отправился в нашу комнату. Киса смотрел телевизор. Присев на соседний стул, я закурил.
– Блин, духота сегодня, – начал я разговор.
– Как прошло? Выехали, всё в порядке?
– Да. Но грустно это всё очень.
– А ты как думал!
– Никак не думал. Впервые это видел, – протянул я.
– А я вот своих не отпущу никуда, – подал голос дремавший до этого на лежанке Монах. – Все дома, и дома же и останутся. Одно хреново, денег сейчас нет. Мне здесь никто не платит. Ладно, жена хоть в Донецке в хорошей гостинице работает. Но это не важно, я всё равно никуда их не отпущу. Вернусь домой, на работу вернусь… Мы с моей развелись пару лет назад. Но как-то потом подумали и решили, что неправильно всё это. И сейчас опять вместе живём. Ну, как вместе. Я здесь, она с детьми. Но всё равно – вместе.
– А мои – в Мариуполе, – сказал Киса.
– Так там же укропы! – удивился я.
– Да ну и что. Никто их там не трогает. А там море, пляжи. Красота!
– Поэт, а ты в Крыму был? – Монах сел на кровати и закурил экзотическую испанскую сигарету.
– Нет, не доводилось, – мне вдруг стало не по себе, но я не понял, почему.
– А вот это ты зря. Я туда по работе частенько мотался. Бывает, на две недели поедешь, за неделю все дела сделаешь, и остальное время отдыхаешь. Ялта, Евпатория… Крым на машине объехать за день можно.
– А отсюда сколько пилить?
– Да километров четыреста. Дороги нормальные, утром выехал, катишь себе не спеша, и к вечеру уже в море ноги мочишь. Ты обязательно съезди, не пожалеешь.
– Угу. Как война закончится, так сразу и рванём!
Мужики улыбнулись, а я, наконец, понял, что было не так: по телевизору шла детская передача на русском языке. На республиканском канале. А раз в несколько минут на экране появлялась заставка: «Детский Майданчик».
– Киса, а что за контра у нас по ящику? Нет, я понимаю, конечно, что «майдан» переводится как «площадь», а «майданчик», следовательно – «площадка», но мне это глаза режет просто до политической злости.
Киса пожал плечами, закатив глаза, мол, нашёл, тоже мне, корень зла. Монах же явно надо мной потешался, выискивая глазами пепельницу.
– Так, всё, намайданились, пойду, прилягу. А то мало того что на улице прожарился до хрустящей корочки, так вы ещё морем душу травите.
Я выложил все содержимое многочисленных карманов на стоящий в каморке письменный стол, снял с портупеи флягу, расшнуровал новенькие армейские ботинки. Ноги просто закипали. Вдохнув поглубже и картинно зажмурившись, я снял левый ботинок. О чудо! Никакого зеленоватого облака концентрированной вони ботинок не выдохнул. Хитрость с женскими прокладками, которую мне на днях подсказал практичный Киса, оправдала себя на сто процентов. Положенные внутрь, прямо на стельку, они по-настоящему спасали от, казалось бы, неизбежных проблем с запахом и прелыми ногами.
С облегчением поставив берцы под стол, я растопырил пальцы на ногах и потянулся. В комнатке было прохладно, царил обволакивающий полумрак. Поставил заряжаться фотоаппарат от розетки, болтавшейся на замотанных изолентой проводах в стене у самого пола, и через несколько минут балансировал на грани сна.
К вечеру весь подготовленный утром материал уже был в интернете. Комментарии в духе «Разрывается сердце!» и «Они ответят за всё!» очень хорошо отвечали моим ожиданиям. Майор не стал вникать, но Татьяна, которая была моим непосредственным куратором, осталась вполне довольна.
После ужина играли в баскетбол. Вечер был даже прохладным, если сравнивать с полуденной духовкой. И, несмотря на то, что после обеда я таки урвал пару часов сна, вернувшись к себе, в изнеможении повалился на матрас и уснул, не снимая ботинок.
И хорошо, что не снял. Крики и топот в коридоре мгновенно вернули меня в реальность. Через мгновение в дверной проем заглянул Монах:
– А, не спишь? Побежали!
– Что такое?
– Воздух!
Буркнув что-то на грани цензуры, я зацепил лежавшую на столе камеру и бросился к выходу. Кисы уже не было.
Сигнал тревоги был похож на школьный звонок: урок окончен. На нашем этаже теперь были заселены почти все комнаты, так как новобранцы прибывали постоянно, и мы влились в стремительную реку, переливающуюся всеми оттенками зелёного.
Слетели по лестнице на второй этаж: там располагалась оружейка. В коридоре образовалась настоящая пробка: те бойцы, кто ещё не успел получить оружие, толпились перед дверью, и ребята, выбегавшие с автоматами наперевес, с трудом протискивались между ними. Оружия за мной закреплено не было, и когда мы с Монахом наконец оказались внутри, я растерялся под взволнованным вопрошающим взглядом Филина. Наш оружейник, не успевший окончательно проснуться, недоумевал, какого чёрта я сюда припёрся, если мне ничего не полагается. Монах решил проблему по своему, взяв сразу два граника и всучив один мне. Филин, матерясь и люто жестикулируя, пытался регулировать бурлящий человеческий трафик. Кое-как выбравшись из оружейной комнаты, мы поспешили по лестнице вниз, на первый этаж. Там поток сужался, шумно выливаясь в распахнутые двери. Командиры отдавали распоряжения, чтобы народ двигался в зелёнку. Перебежав через проезжую часть, мы остановились в тени густых деревьев и перевели дух. Я включил камеру и замер в ожидании.
– На случай ядерной войны, – обратился ко мне Монах. – Учу.
Он показал мне, как пользоваться гранатомётом. Процедура оказалась элементарной.
– На случай ядерной войны – вот! – я потряс перед ним камерой.
– Поэт, ты меня не понял, – он явно не верил в разрушительную силу информации.
Ополченцы неорганизованно циркулировали по проезжей части, под деревьями и во внутреннем дворе здания УВД. Разумеется, тревога была ложной – самолёт просто прошёл на относительно малой высоте. Все тактические перемещения казались настолько нерациональными, что мне стало как-то не по себе. Я абсолютно не понимал, зачем нужно было бежать куда-то из здания, если достаточно было отсидеться на первом этаже за несущими стенами, ведь шанс поймать осколок на открытом пространстве значительно выше, чем внутри. А если бы хотели разбомбить, мы бы толком и понять ничего не успели: либо наш расчёт ПЗРК, дежуривший на крыше, сбил самолёт на подходе, либо нет. Всё. Почти десятиминутная давка в оружейке, потом эти бессмысленные и хаотичные перемещения по территории… Столпотворение этого утра, – кстати, было около четырёх часов утра – ясно говорила об одном: война пока ещё не научилась даже держать в руках оружие, не говоря уже о том, чтобы умело им пользоваться. Через какое-то время мы с Монахом не спеша зашагали в сторону базы. Никакой команды, которая отменяла бы воздушную тревогу, дано не было. Просто через какое-то время кому-то надоело сидеть в кустах, и он пошёл себе обратно. Потом второй, а следом и все остальные.
– Поэт, забей. Просто забей. Всё – так! Ты что, думаешь, у укропов лучше, что ли? Да там то же самое, если не смешнее, – Монах ответил на мой незаданный вопрос. – Я уже всё, хер на это положил. Начнётся – разберёмся. А пока сижу спокойно и тебе советую.
Обеденный час плавил асфальт. В коридоре никого не было: все либо спали, либо находились на постах.
Длинный коридор, усыпанный битым стеклом. Киса мне как-то сказал, что эти осколки нарочно оставили на полу, чтобы никто не смог бесшумно подойти к нашей комнате. Сжимая в руках чёрное типовое окошко в другое время, я вошёл в маленький пустой кабинет напротив нашей кельи. Сломанный пополам офисный стол, обломки стульев, в углу – старый пузатый монитор. Пыль, сухость и всё те же осколки стёкол. Окно было пробито камнем, и кабинет черпал с улицы свежий воздух. Солнце ещё не склонилось к закату и выжигало другую сторону здания. Здесь было прохладно и спокойно. Я включил планшет, присел на подоконник и закурил. Курить, к слову, разрешалось везде, что меня несказанно радовало. Посетила крамольная мысль: только ради этого, пожалуй, стоило бы захватить пару-тройку зданий в своём родном городе. По мере того, как в окошке прогружался Android, а за окном ползли по раскаленным рельсам трамваи, улыбка угасала на моем уставшем лице.
Я сегодня ещё не выходил с Ней на связь.
Мне нужно было максимально убедительно соврать Ей про обстановку в городе. Слухи среди ополченцев уже ходили разные. Я все ещё был завсегдатаем в кабинете комбата и часто слышал о тактических перемещениях противника в непосредственной близости от нас. Вчерашний материал про беженцев разошёлся по сети с невиданным мною доселе размахом и Она, конечно же, тоже его видела. Я сразу, как приехал сюда, занял чёткую оборонительную позицию: «Я в глубоком тылу, тут ничего никогда не произойдёт, занимаюсь бумажками и фотками. Целую, ваш». Никто никогда не слышал, что есть какая-то там Горловка и это давало мне определённые козыри. Для масс-медиа пылал Славянск, а мы были на подхвате, или нас не было вовсе. Я вышел в сеть и открыл входящие сообщения. Меня ждало одно письмо, к которому была прикреплена песня. Я нажал на «play» и сделал потише, чтобы никто случайно не поймал ни одной её ноты…
На следующее утро история повторилась: тревога, давка у оружейки, эвакуация, отбой тревоги. С той лишь разницей, что я неосмотрительно снял ботинки перед сном и долго возился со шнурками, когда поднялся шум. На Украине светает очень рано. И темнеет, соответственно, тоже. В четыре часа утра уже отчётливо видно, как солнце подсвечивает планету и готовится коснуться линии горизонта с другой, не видимой для нас стороны. И ритм жизни здесь тоже несколько иной. Подъём в пять утра – вполне нормальное явление, и когда мы вернулись на базу и, сдав граники Филину, поднялись к себе, спать уже не хотелось.
Сидя в кабинете и просматривая новости, я вдруг наткнулся на заметку о местном архиепископе, в ведение которого также входил и пылающий Славянск. Там говорилось, что священник собирался ехать в осаждённый город, чтобы принять участие в отпевании погибших бойцов и мирных жителей, произнести проповедь и заодно доставить кое-какой гуманитарный груз. Остальная часть статьи была посвящена тому, как фашисты ненавидят православие, как разрушают храмы и далее в том же духе. Я отмечал уже для себя, насколько религиозно местное население, и мне сразу пришло в голову написать материал на эту тему, а если повезёт, то лично встретиться со святым отцом и может быть даже съездить в Славянск. Я изначально хотел туда поехать, но как-то не сложилось. И вот появилась возможность наверстать упущенное.
Дверь открылась, в комнату вмаршировал Славик. Браво сдвинутая набекрень пилотка, обычно такая уставшая и засаленная, была постирана, что придавало её обладателю какую-то свежесть. Он будто помолодел.
– Шо ты думаешь о калмыках? – у него имелась дурная привычка не здороваться, а сразу выдавать такую дозу психоделики, что я часто бывал застигнут врасплох.
– Калмыках?
– Да, калмыках.
– Всё с ними нормально. Народ как народ. А как у нас с духовенством дела обстоят? Коммуникации налажены?
– Ну, я знаю нашего Владыку. Чего хочешь-то?
– Да вот он выезжает в Славянск, – я открыл найденную статью, – надо попробовать материал сделать.
– О! Так а шо, давай сходим прямо ща, да и узнаем всё. Я на выходе подожду.
И не дождавшись ответа, неуловимый мститель вышел за дверь.
По правде говоря, он начинал меня раздражать своей непростительной бесцеремонностью и агрессивными вторжениями на мою территорию. Но в этот раз мне действительно было нужно пообщаться со священником, и поэтому я решил отложить выдворение Славика за пределы своего личного пространства.
Облокотившись на мешок с песком, и слегка согнув ногу в колене, он уже ждал меня на выходе из УВД.
– Шо, готов? – он выкинул окурок.
– Угу.
Пешком идти было далековато, и мы поехали на автобусе. Через несколько остановок Славик зашуршал купюрами в кармане и стало ясно, что на следующей нам выходить. Оказавшись на остановке, я был поражён: вместо бурых улиц и домов индустриального цвета передо мной возвышался закрывающий полнеба храм. Построенный, судя по всему, совсем недавно, он завораживал своим великолепием.
Нас, современных людей, очень трудно удивить, ведь мы каждый день видим всё самое необычное, красивое, шокирующее, и неважно что только на фотографиях. Когда я стоял на остановке с раскрытым, видимо, ртом, мне вспомнилась лекция из давно забытого курса психологии. В двух словах смысл сводился к тому, что, например, талантливый повар, имеющий развитые вкусовые рецепторы, не может получить эстетического удовольствия от простой еды. И преподаватель тогда нам сказал, что мозг человека устроен точно так же: мы настолько много уже перепробовали всевозможной информации, что какие-то там убийства или пожары, которые показывают нам в новостях, уже не производят никакого впечатления. И чтобы пробиться к нашим эмоциям, требуется что-то особенно сильное. То же самое и с чувством прекрасного. Оно непростительно затёрто в наше время. Вглядываясь же в образ этого храма, я физически ощутил, как ожили во мне рецепторы, отвечающие за восприятие красоты. Мои сатанинские религиозные взгляды никак этому не противоречили, ведь красота – вещь объективная.
Я медленно шагал к строению, не глядя под ноги.
– Эй, ты куда?
– А мы зачем сюда приехали? Поговорить со священником.
– Да у него приёмная не здесь, нам в другую сторону!
Поймав меня за рукав, Славик указал рукой на уходящий во дворы проулок. Я сделал несколько фотографий величественного сооружения и нехотя пошёл за своим товарищем. На его болтовню я реагировал в фоновом режиме. Мы шли по тихой улочке, окружённой зеленью и залитой солнечным светом. Администрация епархии представляла собой вполне современное двухэтажное здание. У автоматических ворот прогуливался ополченец с автоматом. Славик перекинулся с ним парой слов, и нас пропустили внутрь.
Вездесущие административные ели, которые очень кстати росли во внутреннем дворе, скрыли нас от палящего солнца. Я снял с пояса флягу и сделал несколько вдумчивых глотков. Как я люблю воду!
К нам вышел молодой парень в длинном чёрном одеянии. Видимо, секретарь. Из его рассказа выяснилось, что владыки сейчас нет на месте, и следует прийти завтра, и вообще о приёмах и тем более интервью следует договариваться заранее. Мой спутник о чём-то беседовал с юношей, а я почему-то в очередной раз испытал приступ злобного непонимания: какого чёрта этот пацан не в окопах? Да, я понимаю, если он уйдёт, то некому будет письма господу отправлять, но если нас всех здесь сравняют с землёй, то письма слать будет не то что некому, но и совершенно незачем. Благополучный и весьма упитанный, впрочем, не до полноты, парень вмиг олицетворил собой для меня понятие о «тёплом месте». В его глазах я прочёл смешанное чувство стыда и страха, уравновешенное осознанием безнаказанности и оправданности своего бездействия. Не знаю, чем именно меня зацепил конкретно этот попёнок, но нехорошие мысли так и вились у меня в голове. Покорно постояв с понимающим видом минут десять, я намекнул Славику на то, что нам пора. Ещё через пять минут мой призыв был услышан, и мы двинулись в обратный путь. Несмотря ни на что, я снова подпал под гипнотическое воздействие православной архитектуры, когда мы вышли из дебрей летнего зеленеющего квартала на одну из центральных улиц города.
– Так, давай по двору храма пройдёмся хотя бы. Я пофоткать хочу.
– Ну а шо, давай!
И мы, перейдя через дорогу, зашли на территорию. Людей было много. Славик перекрестился. Солнце, отражаясь в золотистых куполах, слепило глаза, и я щурился, глядя вверх. Совсем рядом с нами был фонтанчик с родниковой, а может быть, и святой водой. Окружённый четырьмя изящными колоннами, скрытый от божьего взора массивной мраморной крышей, он был выполнен в каком-то даже готическом стиле. Прихожане с пластиковой тарой стояли в очереди, чтобы набрать воды. Мы пристроились в конец, и уже через пять минут я наполнял свою флягу. Вода была очень вкусной, прохладной и мягкой. Выйдя за ограждение, мы закурили и присели на лавочку.
