Гостьи

– Не-е – растерялся я.

Обескураживала она, признаться, своей красотой. Кожа гладкая, с ровным загаром.

– Странно, конечно. Он подождать просил? Так вы уходите, я не пойму?

– Я? Нет. Я тут буду.

Она нахмурила брови и уже так визгливо:

– Так! Я же сказала, что не…

Я поторопился перебить ее, и потому выпалил громко, почти крикнул:

– Умер Алексей, умер!

– Как умер? – искренне удивилась девушка, – Как?

Ошарашенная она попятилась назад, пока не уперлась в диван. Присела на самый краешек.

– Прям умер?

Хотел ответить: «Ага, насовсем», но вовремя спохватился – нельзя так шутить. Девушка, казалось, была в легком шоке от услышанного. Она бегала глазами по комнате, часто моргала. Что думает, спрятал я его куда-то?

– Может воды? – додумался я.

Первый раз в жизни я сообщал такую новость. В кино так всегда делают – предлагают стакан воды.

– Там вино в шкафчике над раковиной, – ответила она, не смотря на меня.

Я послушно пошел на кухню. Пепельница для Жени, вино для этой девицы, ты прям ловелас, Алексей.

На кухне откупорил бутылку. Растерялся, не сообразил, налил вино в стакан из-под чая. Принес девушке. Та послушно приняла, сделала глоток.

Наконец подняла на меня глаза.

– Я домой ездила после сессии, – как будто оправдываясь, сказала она, жалостливо, по-детски сдвинув брови.

Я кивнул.

Потом еще пару глотков и девушка вроде бы начала приходить в себя.

– А ты сын что ли? Похож так.

– Типа того, – ответил я.

Я вообще старался говорить с ней как можно более развязно.

– А ты чего не пьешь? – спросила она, показав глазами на свой стакан.

Я пожал плечами.

– Не хочу.

Она вернула мне пустой стакан. Собрался уже отнести его на кухню, а она мне:

– Слушай. Он же мне вперед заплатил.

Я усмехнулся про себя, а ей так серьезно:

– Ну считайте, что вам повезло.

Девушка шутке не улыбнулась. Будто и вовсе меня не услышала. Я пожал плечами и пошел на кухню. Уже из коридора крикнул ей:

– Может все-таки воды?

– Вино.

Налил вино. Понюхал его. Может и впрямь себе налить? Да нет, бред какой-то. Она-то поминает, а мне зачем?

Девушка приняла из моих рук очередной стакан и сказала:

– Меня Геля зовут.

– Угу, – ответил я.

А она улыбнулась. Блин, невероятно хорошенькая, тут потеряешь дар речи! Геля? Это как, Гильотина что ли, если полностью?

– А полностью? – спросил я.

– Что? А-а. Ангелина.

И стоило называть девочку Ангелиной, если ее потом будут звать «Гелей»?

– А ты?

– Что я?

– Как тебя зовут?

– Павел, – смущено ответил я, ненавидя себя за эту смущенность.

Она хихикнула. Потому что сказал: «Павел», хотя следовало Паша. Дурак. А может, и не я ее веселю вовсе, может это все вино?

Ангелина поставила полупустой стакан у своих ног. Какое-то время сидела, покачиваясь взад-вперед, смотрела в пол. Потом будто очнулась:

– Слушай, мне вообще не трудно. Деньги есть деньги. Вернуть-то я их не могу. Я их потратила.

И, не вставая с дивана, сняла через голову кофточку, повесила ее на подлокотник. Я замер, онемел. Понимаю, что нужно подбежать, всучить ей в руки обратно ее кофту – пусть наденет, пусть уйдет. А грудь у нее такая маленькая, что под бюстгальтером и не угадывается. А если Роман вот сейчас позвонит в дверь? Что я буду делать? Буду держать его на пороге? Ведь не впущу же я его в квартиру. Что он подумает обо мне?

Геля – не Женя, я ее не боюсь. Думаю, она моя ровесница, ну может чуть старше, на пару лет, наверное, с ней будет проще договориться. И я попробовал:

– Слушайте, – почесал нервно затылок.

Почему я к ней на «вы»? Меня это ставит в невыгодное положение. И я исправился:

– Ты уже третья, кому мне приходится объяснять, что мне не нужны ничьи услуги…

– А деньги? – спросила она.

– Фиг с ними.

И горд, конечно, за себя – такой я получаюсь благородный. Так просто швыряюсь пусть и не своими, но деньгами. А с другой стороны… Конечно, я бы никогда не решился, но если бы где-нибудь в параллельной вселенной… Она такая худенькая, тоненькая…

И я зачем-то сказал, наверное, больше себе:

– И вообще у меня девушка есть.

Она раздумывала недолго, потом:

– Точно?

Это она про деньги, не про девушку. Я кивнул, да точно.

– Ну смотри, как хочешь.

Она надела кофточку. Подняла с пола стакан, допила вино. Встала. Пошатнулась.

– Я пошла.

Я посторонился, дал ей пройти. Уже у самого порога спросил:

– Ты приходила только за деньги?

Нужно же было спросить хоть что-то, чтобы она еще хоть на секунду задержалась. Да и Геля, Ангелина, ну правда, просто ангелочек – неужели только деньги?

Она обернулась, усмехнулась. Точнее, думаю, что она хотела, чтобы это выглядело как усмешка. Но вышла жалкая гримаса. Голос дрогнул, и она так плаксиво:

– Нет, блин, у меня страсть к лысым старикашкам!

– Каким старикашкам? – растерялся я.

А она уже ушла. Выбежала.

Я прошел на кухню. Насколько хватило сил, всунул пробку в горлышко бутылки и убрал вино обратно в шкафчик.

Сидел на полу у дивана, пил кофе. Так значит «старикашка»? Теперь было как-то не по себе от моих «ты» и «Алексей». Лысый старикашка. И я его вообразил. Одел в те пиджачки да галстучки, начищенные туфли, что заполняют собой шкаф. Получился такой аккуратный, чопорный старичок. Вот это да! Так сколько ему было – шестьдесят, семьдесят? Во сколько лет эти старички уже «бывают болтливы», но еще способны делить ложе с молоденькой девушкой?

А маме сорок четыре, подумал я. И стыдно, стыдно мне представлять двадцатитрехлетнюю маму и сорокалетнего мужчину (как минимум сорокалетнего) рядом. И настолько рядом, что появился я. Зачем же мне это знание? Я воображал себе его… Да, да признаюсь, что воображал себе его и ранее. Но таким как Роман – высоким, подтянутым, уверенным в себе, «здравствуйте, Павел». А он… Он опять меня подвел.

Если бы не эти женщины, может и не узнал бы я о его возрасте. Просто не обратил бы внимания на дату рождения в свидетельстве о смерти, которое мне непременно вручит Роман. А если бы и увидел, то не очень бы, наверное, удивился, если бы не знал о его женщинах…

И что же получается, они мне достались по наследству, как неотъемлемая часть квартиры? Это как ногти и волосы, которые продолжают расти после того, как человек уже умер?

А может это план? Он знал, что умрет. Совесть-то мучила, что бросил когда-то жену и сына. Вот он и решил хоть как-то искупить вину – завещать квартиру, и заодно познакомиться. Показать мне каким он был. Вот смотри, как я чистоплотен, как легко дышится в моей квартире, как выглажены мои рубашки, и для этого у меня есть верная, но грустная старушка. А еще я умен, рассудителен, глубокомыслен, философ, одним словом, и на эту нужду у меня есть преданная Женя. Она молода как твоя мать, деловита, только детей мне не рожает, а сидит и слушает. Да и мужчина я еще хоть куда, не смотря на преклонный возраст, вот Геля ко мне захаживает. Красивая, глаз не отвести. Я умер и теперь все твое – и квартира и женщины. Пользуйся, пожалуйста.

Тьфу, противно.

Лег, ветровку под голову. Не думать об Алексее! Не думать. Трудно уснуть с чувством гадливости.

Оказалось, не так уж сложно о нем не думать, когда все мысли о Геле. Пустой на вид кружевной бюстгальтер. И как ей было не стыдно вот так сидеть передо мной? Неужели и Алиска также не будет стесняться, снимет через голову кофточку, а потом стащит с себя шорты? Конечно, образ Алиски мерк рядом с Гелей. Алиска казалась большой, неуклюжей… А если я влюбился? Могу же я, в конце концов, влюбиться? Тогда все можно, решил я. Любовь она такая – ей все простительно, там все не грех, там лишь ошибки, заблуждения. Может этого и хотел Алексей? Я слышал, многие отцы так поступают. Помогают своим сыновьям становиться мужчинами, оплачивают им первую женщину. Глупости, все глупости, – ругал я себя, – он мне не отец. Геля не шла из головы, ее образ уже проник в тело. Насильно пытался заменить его Алискиным. Ничего не вышло, и я позволил себе побыть немного с Гелей, заглянуть в ее бюстгальтер, поцеловать ее плоский животик…

А Роман так и не приехал, подумал я, проваливаясь в сон.

…В Липецк.

Мне нужно было как-то объяснить себе, почему в разгар рабочего дня, я еду в электричке с рюкзаком на соседнем сидении. Предательство, вынужденная мера, блажь, срыв, дурной характер?

Нажился я на земле, при огороде, наелся картошки и кабачков. Насмотрелся на местные красоты до боли в глазах – на восход над рекой, и закат, от которого небо розовеет, а неба там много, в отсутствии гор. На Аню, хлопочущую по хозяйству, как заведенная. Устал. Чувствую, душа немеет. Говорю: «Поехали, Аня, в город. Поликлиники и больницы везде есть. Будем работать, снимем комнату. Может даже квартиру. Отъелись мы в твоей деревне и хватит». А сам дальше думаю – будет этот наш домик дачею. Для дачи только и подходит. Приедем на выходные, и копайся в своем огороде, а я на речку, на рыбалку, в лес за грибами. А она мне: «Ты езжай». И сказала так не для того, чтобы я устало вздохнув, оставил все как есть, а потому что она знала, что мне надо ехать.

Я вернусь, Анечка, только наберу в рот воздуха, и сразу обратно к тебе.

Приехал опять же к Аниным родственникам в Липецке. Они удивились, но приняли. Мне снова посчастливилось не обременять их долго. Дай Бог тебе здоровья, Маша, где бы ты ни была. Я стал благодаря тебе врачом, а значит, я всегда при деле. И, как оказалось теперь, еще и при деньгах.

Пока мы отсиживались в деревне, страна менялась, город менялся. Та новая жизнь, рождение которой я предчувствовал, глядя на мир через окно алма-атинской поликлиники, наконец, настала. Открывались магазины, кинотеатры, курсы, на которых можно было за две недели стать специалистом в любой области, рестораны, кафе и частные клиники. Я стал врачом в одной из таких клиник. Хорошая зарплата, прекрасно оборудованный кабинет, невероятно белый халат.

Квартиру для съема выбирал себе по запаху. Переступал порог и делал глубокий вдох. Неужели, Аня, это заразно? Или мне просто хочется надышаться после нашего деревенского домика? Нашел свою – маленькую, уютную, единственную. В ней пахло как будто известкой, ну, может, еще немного пылью. Ни плесени тебе, ни перегара, ни запаха грязных тел и сигаретного дыма.

В ней давно никто не жил. Прежние хозяева эмигрировали и оставили квартиру пожилой родственнице с тем, чтобы она ее продала. Но квартира долго не продавалась, и женщина решила сдать ее в аренду. «Я ее выкуплю. Со временем. Если вы не против», – сказал я ей, впервые пройдясь по квартире.

Отнес Аниным родственникам листок со своим новым адресом – для Ани. Она приехала примерно через месяц. Привезла овощей с огорода, сварила борщ, прибрала в квартире. Я рассказал ей о своей работе, она о соседях. Наверное, это самое загадочное, что было в моей жизни. Смотрю – это моя Аня. Я знаю каждую ее черточку, каждый изгиб, каждую родинку, а ничего во мне к ней не стремится. Все молчит. Не притаилось, нет. Как будто затихло. Говорили как старые знакомые, передвигались по квартире, избегая прикосновений.

Очень странно было любить ее ночью. Ненадолго я почувствовал нас прежними. Обрадовался этому очень. Все повторял про себя: «Вот. Это. Моя. Аня. Моя. Аня». Да, это была она – трепетная, тихая. Никаких стонов – только дыхание. Неспособная причинить мне ни малейшей боли – только пальцами по влажной коже, только губами по плечу. Но вот, я на спине, узкая ладошка по моей груди, лаская. Ноги закинула на мои, уснула на плече невесомая. Ни щебетала, ни целовала перед сном. Моя и не моя. Моя Аня никогда бы не легла в постель, зная, что совсем недавно в ней лежала другая. А эта все поняла, и все равно легла.

В следующий ее приезд мы клеили обои. Будто вернулись в прошлое, где приводили в порядок нашу комнату в общежитии. Счастливые мы тогда были, все в предвкушении семейной жизни. А сейчас только и бодрили эти воспоминания. Мы за них цеплялись, мы на них надеялись.

Управились за пару дней. Я ей говорю:

– Оставайся.

– Может зимой, – говорит она, – не брошу же я все вот так.

До зимы было далеко.

7

Проснулся по будильнику в семь, в полной решимости, в полной готовности, во всеоружии. Позвоню Роману, попрошу завезти мне документы. Сам отправлюсь к нотариусу, сам улажу все дела. Да что там может быть сложного? Я же поеду к профессионалу, для которого это дело – пустяк. Сегодня же эта квартира станет окончательно моей. И сегодня подам объявление на ее продажу. О цене, конечно, посоветуюсь с мамой. Нарушу свое молчание. Думаю, выставить квартиру придется подешевле, чтобы быстрее продать, и на белом коне уже въехать в родной город.

Оделся, умылся. Набираю номер. После продолжительных гудков сонный голос Романа в трубке. Что?! Он спит? Ну это уже слишком!

– Здравствуйте, Роман – решительно, как и хотел, начинаю я.

– Павел, да, доброе утро…

– Хочу вас попросить. Не могли бы вы…

– Да, да, мне так не удобно за вчерашнее. Я не приехал. Не смог. Я при встрече обязательно расскажу вам причину, и думаю, вы меня извините.

– Да, хорошо… Это не важно. Насчет нотариуса.

– В понедельник нас ждут.

– В понедельник?

– Да.

Черт! Сегодня же суббота. Вот дурень я! Я совсем об этом не подумал. Мой гнев как рукой сняло. И решимость куда-то делась.

– Хорошо, буду вас ждать, – сказал я и повесил трубку.

Суббота. Еще два дня. Проспать бы их. И я лег обратно на диван. Ворочался, поглядывал на часы, ждал старушку. Уснул, наконец.

Но старушка не пришла. Ни в восемь, ни в девять. Окончательно проснулся я в десять. Вот и все, подумал я, сидя спросонок на диване, выгнал я все приведения из этого дома. Теперь он пуст, и я совсем один.

Болит живот. Да, да, мама бы обязательно сказала, что это от того, что я гадостью питаюсь уже несколько дней. И что нужно поесть суп. Обычно я его ем только потому, что мама его готовит, а у меня есть такая естественная потребность – есть. А тут даже захотел. Наелся я что-то за эти дни пачечной еды. Хочется чего-нибудь, что варили, жарили или парили. Яичницы хочется и супа. И желание это оказалось сильнее желания экономить.

Умылся, зубы почистил, пригладил волосы и вышел из дома. Решил для разнообразия пойти в противоположную сторону от той, в которую ходил до этого. Обошел дом с другой стороны и обнаружил на первом этаже столовую. Зашел не раздумывая. Знакомые запахи – детский сад, школа, летний лагерь. Везде одно меню, везде одни запахи. Меня устраивает. Всегда любил казенный общепит. Даже ненавистные всем каши уплетал за обе щеки, но для приличия, конечно, морщился.

Пока читал меню на сегодня, рассматривал пышную выпечку, с меня не сводила пристального взгляда работница этого немудреного заведения. Полная женщина в чепчике и халате тоже была из тех столовых моего детства. Под этим взглядом было сложно сосредоточиться. Да и выбор, признаться, был не богат. Я решил побыстрее взять еду и спрятаться в уголочке пустого зала столовой.

– Здрасте. Яичницу, борщ, два куска хлеба и компот, – протараторил я, не смотря на продавщицу.

Та, не торопясь, собрала мой заказ на поднос, поставила его на стойку, посчитала.

– Триста ровно.

Я отдал деньги. Аккуратно разворачиваюсь с подносом в руках, а она мне:

– А Алексей Васильевич…

И я уже на автомате, грубо так:

– Умер.

И быстро-быстро в заветный уголок.

И здесь он мне все испортил.

Но борщ и без него оказался невкусным. Хорошо хоть яичницу ничем испортить невозможно.

Старушки так и не было, но часа в четыре пришла Женя.

– Привет, – уже как старому знакомому кинула она мне с порога, – я хочу войти.

А сама дышит так часто, будто бежала сюда.

Ну те то две понятно за деньги приходили, а эта чего ходит? И я ей так уже устало:

– Понимаете, это теперь моя квартира…

– Ты же ее продашь. И уедешь. – Как-то ошалело набросилась она на меня.

Хотел сказать «нет», просто чтобы сдержать ее напор, а лучше бы, конечно, «не ваше дело». Но, как всегда, спасовал:

– И что?

– Ничего. Побуду недолго и уйду.

– Забрать что-то хотите? – спросил я просто, чтобы потянуть время, потому что все равно бы не устоял, впустил.

Но она не ответила, и я отступил.

Кресло, окно, сигарета. Меня будто нет. Я ушел на кухню. Вскипятил чайник, выпил чашку чая, поиграл в игру на телефоне. И мучимый любопытством, не сдержался, вышел к ней, говорю:

– Чай есть.

– Не надо, – отвечает она, не поворачивая лица ко мне.

– Вино?

Хмыкнула. И я сразу догадался, что она знает, что не для нее в этом доме держат вино. И точно знает для кого.

Хотел ни с чем уйти обратно на кухню, но она сказала:

– Посиди.

И я сел на диван. Она потушила сигарету, развернула кресло в мою сторону. Облокотилась локтем о стол, подперла голову рукой. Трогала свои короткие волосы, будто массажировала больную голову.

– Похож ужасно, – сказала она мне, а у самой глаза закрыты.

Я промолчал, и она добавила:

– Неприятно это слышать?

– Нет. То есть – да. Неприятно.

Она понимающе закивала, медленно, много раз.

– Так ему и надо.

И само собой вылетело с языка:

– У вас с ним была любовь?

А она прыснула со смеху. Невесело, просто демонстративно. Но глаза открыла.

– Ведь это не важно.

– Почему? – глупо спросил я.

– Потому что все было очень неважно, – опять хмыкнула, – каламбурчик, да?

Странная она. Да и что вообще такое этот «каламбурчик»? Пугающе странная. Видимо у нее все-таки болит голова.

Она встала, взяла с пола свою сумку и подсела ко мне на диван. Сидит рядом, копается в сумке. Достала желтую потрепанную тетрадь. Протягивает мне. Что-то я сегодня больно догадлив. Спрашиваю ее:

– Мемуары что ли? – хотел, чтобы прозвучало насмешливо. Но близость этой женщины пугает, и говорю я тихо, еле слышно.

– О себе писал, – отвечает невозмутимо.

Держит на весу, а я не беру. Спрашиваю:

– Хотел, чтобы вы мне передали?

– Нет. Я ее сама присвоила. Она моя.

Ну пусть ваша и будет. Мне-то она зачем? Но ей поаккуратнее так сказал:

– Мне не надо.

– И правильно.

Она убрала ее обратно в сумку. И опять неприятно долго смотрела мне в лицо. Потом протянула руку и потрогала его. Как слепые в фильмах, чтобы узнать человека. Гладила мои щеки и тихо-тихо, и не мне вовсе сказала:

– Ужасно похож.

А я сжался весь, напрягся. Что происходит? Как хорошо, что никто этого не видит.

– Я хотела бы его знать таким, – шептала она, гладя пальцами мои губы, скулы – полным жизни. А я только и знала его уставшим. Мы давно знакомы, он просто рано устал. Но я ничего не могла. У меня не было власти. Вся власть была его, но он…Он просто любил говорить со мной. Говорил, что я умная, и ни разу не сказал, что красивая…

Сумасшедшая, только и подумал я. А она улыбнулась. Будто очнулась и сама поняла, как все это выглядит. Потрепала меня по голове, словно малыша. Встала с дивана.

Уйдет сейчас. Я ее спросил:

– Там про мою маму? – и кивнул на ее сумку.

– В том числе, – устало ответила она.

И уже совсем наглея, на правах того, чье лицо она только что так бесцеремонно трогала, я спросил:

– И про вас?

Она долго смотрела на меня сверху вниз, потом ответила:

– Нет, про меня ничего нет.

И ушла не прощаясь.

Еще долго после ее ухода сидел сконфуженный. Потом взял рюкзак и пошел на улицу. Столовая – больше не вариант. Хоть и недорого, но невкусно, да еще и узнан я там оказался. Пошел в супермаркет. Купил овощей, сметану, хлеб. Буду готовить.

Вернулся обратно в квартиру. Поставил пакет с продуктами на стол. Да уж, бардак так бардак, и как я один мог такое натворить? Усмехнулся: ко мне тут женщины ходят одна за другой, а у меня не прибрано. Вот только ко мне ли ходят?

Помыл посуду, протер полы на кухне, сложил свои вещи стопочкой на диван. Ну-у, своеобразной стопочкой. Нарезал овощей, заправил сметанкой – вот тебе и салат! Хлеб, чай, киношка – так и вечерок скоротаю. Может, надо было взять желтую тетрадь? Хочу ли я знать о них с мамой?

…Мы познакомились в поезде. Пожили немного. (Пауза). Потом ты родился.

Мой сосед по кабинету, врач отоларинголог, грузный и жизнерадостный человек, кажется, приметил меня в товарищи. Я не был против, ведь в гости Анатолий меня не звал, ко мне не напрашивался, собой моих выходных не занимал. Мы вместе обедали, выходили на пятиминутки, я с кофе, он с сигаретой. А однажды он мне сказал: «Я с семьей на юг еду, боюсь, совсем с ними там заскучаю. Поехали с нами». Ему было около пятидесяти. У него была молодая жена, дочь лет пяти, и годовалый сын. «Поеду», – согласился я.

Семья Анатолия заняла собой целое купе, а я, на свое счастье, поселился в соседнем. Как только за стенкой начинали кричать дети, а затем их мать, в дверь моего купе слышался вежливый стук. Глава семейства вызывал меня на «пятиминутку».

В купе нас было двое – я и девушка. Молоденькая попутчица со мной не говорила, на меня не смотрела, была то в книжке, то в созерцании пейзажей за окном. Смущалась, стеснялась, наверное, побаивалась меня сорокалетнего, небритого. Ночью уснуть было сложно. Я весь день украдкой поглядывал на длинные ноги в коротких шортах и сандалях, на черные волосы в тугом хвосте, на тонкие пальцы, маленькую грудь. Ворочался, ворочался. А она лежала тихо, не шелохнется. Так и дожили до утра. Я проснулся рано. Любовался со своего места на спящую девушку. Пришел Анатолий.

Пили кофе в вагоне-ресторане. Сидели долго до самого прибытия. Зашел в купе за вещами, а попутчицы уже нет. Бельё сдала, матрац свернут. Только записка на столе. Клочок бумаги с номером телефона.

Позже написал Ане письмо из Новороссийска.

Помню его слово в слово: «Аня! («Дорогая» писать не модно стало). Я на Юге. Поправляю свое здоровье. Прописал себе морского воздуха. (Была в том доля правды. Отдышка, которую не так давно заметил у себя, здесь, как будто стала не так мучительна). Когда вернусь – не знаю. Высылаю тебе ключ от квартиры. (Вложил позже ключ в конверт). Там ни цветов, ни котов, приглядывать не за чем. Алексей. (И «твой» тоже не модно)». Да и чей я теперь был?

С попутчицей жили вместе, сорились часто. Думаю, ей это нравилось. Хотя обычно все заканчивалось ее слезами. Однажды успокаивая, я сказал ей:

– Что мы все делим?

С Аней ведь мы не ругались вовсе. Я даже спросил Аню однажды, конечно, в шутку: «Что нам даже поругаться с тобой не о чем?» Она лишь пожала плечами: «А чего нам делить?»

Вот я и спрашиваю попутчицу:

– Что мы все делим?

– Угу, делить то нам нечего! – ответила она, затевая новую сору, в которой обязательно скажет, что у нас ничего общего – и квартира чужая, съемная, и фамилия у каждого своя. Она встала с моих колен, и повернувшись ко мне спиной, добавила раздраженно:

– Ну вот теперь хоть ребенок будет общий!

Я не ходил смотреть на море, я там всегда оказывался случайно, и задерживался, чтобы побыть с ним наедине. Часто вспоминал, как еще в Казахстане мы с Аней ездили на Капчагай. Какое никакое, а для нас это было море. Долго ехали в душном, дребезжащем автобусе. Аня спала у меня на плече. Я смотрел в окно, прижимая к себе лежащий на коленях арбуз. Аня почти не купалась, она не за тем ехала. Она смотрела на море. Сидела на раскаленном песке, в панамочке, а я – дурак, думал, что смотрит на меня. Я делал вид, что тону. Махал ей руками, кричал: «Помогите!» Хотел, чтобы она засмеялась. Но она смотрела на море и не видела в нем меня. Зато купающиеся неподалеку детишки, посмеивались над взрослым глупым дяденькой.

Прости, я не показал тебе настоящего моря. Ведь где бы мы ни были, мы до сих пор едем с тобой в том автобусе, подпрыгивая на каждой кочке.

Я море оставлял невидимой Ане, а сам смотрел на горы, что возвышались за ним. Погрызенные горы. Человек будто хотел вкусить их величия, отгрыз кусочек, ровненько, ступеньками, не сам, машинами. Измельчил, и решил построить себе неподалеку такие же, только строго прямоугольные, без мягкой поросли, с окошками… Не люблю этот город. За что ему такие горы? – думал я.

В Алма-Ате горы были другие. Горы не могут быть хуже или лучше, они не подаются упрощенным категориям. Они просто были другими. Будто укрытые бархатным одеялом, коснись, и почувствуешь их мягкость, нежность. Протяни руку и пройдись ладонью по плавным линиям, изящным изгибам. Ребенком я воображал их спинами спящих исполинских чудовищ. «Они когда-нибудь проснутся!» – с восторгом думал я. И уже будучи взрослым, все равно хотелось провести по ним рукой. И я делал это, прищурив один глаз. Я гладил округлую гору, будто ласкаю детскую головку с нежной порослью светлых волос… А ребенок попутчицы был совсем лысый. Он еще даже не начал быть интересным. Он меня еще не узнавал.