Солянка, родная

– Разрешите, – повторил Чагин.

Полковник кивнул. Смотрел добродушно, но и чуть строго.

– Входи, – он указал на диван. – Как раз с Маратом о тебе говорили. Усыхаем тут без молодой крови.

Семеныч выбил из картонки папиросу, чиркнул спичкой и глубоко, так что щеки запали, затянулся. Выдул струю дыма, тут же повисшую облаком, в крохотный просвет ощупал Чагина взглядом.

– Как спалось?

– Тревожно, – пожаловался лейтенант.

– Мы с коллегой тоже не спали, – удовлетворенно кивнул полкан, – трупешник забирали на Солянке, очередной. Просоленный, блин, там ведь соляной двор раньше был. Знакомьтесь, кстати. Марат Анатолич, твой наставник на первом этапе службы. Надеюсь, она у тебя пойдет как надо.

– Обязательно, – подтвердил Чагин.

– Бойня на Солянке – важнейшее дело сейчас. Когда меня к прокурору вызовут, внятный отчет по этой серии должен быть. Показания очевидцев, отпечатки, рабочие версии, и так далее. Не профукайте деньги налогоплательщиков. – Семеныч воткнул мундштук в харчок, потер закисшие веки. – Раскладушку бы…

– На том свете выспитесь, Олег Семеныч, – Марат улыбнулся.

– Пошутил, бляха! – полкан и не думал сердиться. – Мы живем в стране, где вчерашние номенклатурщики в олигархов превращаются, а народ им гимн поет и флагами машет. И этот ядерный электорат в ус не дует, что нам, кстати, не светит. Короче, пока общество не заволновалось, решаем вопрос. Иначе быть нам на вазелиновой исповеди у каудильо Центрального административного округа.

Уже много лет Марат наблюдал у Семеныча три агрегатных состояния: торжественность комсомольца на партсобрании, иронию и непробиваемую серьезность. Благодаря виски включилась ирония.

– Ладно, к делу, – буркнул полкан, насмешливость ушла из его глаз. – Всех жертв подстерегли у Церкви Рождества Богородицы на Кулишках. Там стройплощадка недалеко, она заброшена и не охраняется. Зато подземных переходов два этажа. Есть версия, что убийца совершает вылазки из этих катакомб. Сегодня ночью перед Домом с атлантами патруль наткнулся на труп мужчины с распаханным до позвонков горлом. Смерть наступила около трех пополуночи.

«Как раз проснулся в это время», – подумал Чагин.

– Личность трупа устанавливается, но вероятность зацепки снижена. Все убитые принадлежали к разным социальным группам.

– Вчерашний на бомжа похож, – заметил Марат.

– Именно, в карманах – ни денег, ни документов. Хотя за неделю до его случая обнаружили труп молодой дамы в жемчужном колье. Ценности не украли, что и усложняет дело. А еще раньше, одиннадцатого октября, был найден гражданин Англии, дипломат мелкого ранга. Несколько тысяч долларов и дорогую одежду не тронули. Только кровь сцедили. Хотя повреждения на горле оказались не единственными. Вероятно, этот самый дипломат был сотрудником английской разведки, потому успел оказать сопротивление. Результат – обширные повреждения внутренних органов, сломаны восемь ребер. Зато под ногтями стерильно. Кто-то поскоблил там, убирая следы.

– Какая группа крови у жертв? – спросил Родион, вспомнив учебник. – Если не социальный статус, значит другие критерии отбора.

– У всех группа крови разная, – Семеныч нахмурился, – к текущему часу ситуация неутешительная, реальных зацепок нет.

– А версии есть? – не унимался стажер.

– Версии одна чуднее другой: вампиры, оборотни… ведьмы.

– Олег Семеныч, – Марат сделал кислую мину.

– Ладно, – полкан ущипнул переносицу, – паттерн четкий: все говорит о ритуальности убийств – раскроенные в улыбки горла, и ни капли крови. А если это ритуал, то выбор оружия принципиален. Одержимость «кодексом» важнее проблемы заметания следов. Ставлю задачу тебе, Родион – обойти жилмассив. Марат – спустишься в катакомбы. Значит, сейчас вторник, – полкан отстучал марш шариковой ручкой, – к пятнице жду результат. У меня все, приступайте.

– К ночи эксперты дадут заключение по отпечаткам обуви и дактилоскопии, – сказал Марат, выпуская Родиона и выходя следом из кабинета. – Пока ждем.

– Вы не думали, что убить собирались кого-то одного, а остальные жертвы – ложный след?

Марат замер на секунду, потом сказал:

– Слишком хлопотно, да и ни к чему, улик нет.

– Но, гипотетически, возможно?

– Такого рода маскировка себя не оправдывает: при каждом новом эпизоде риск ошибиться возрастает. Да и кого хотели убрать? Содержанку? Дипломата? Мы, конечно, проверяем его связи, но там полжизни в секретах.

– В биографии содержанки нет грифа «секретно»? – спросил Родион.

– Она чиста, только подол в сперме, – Марат скабрезно ухмыльнулся. – Ну а ты сам, из огня да в полымя, не ожидал такого дела?

– Я в восторге, – не стал врать лейтенант.

Капитан пластмассово, как злодей в азиатском кино, захохотал. Чагин увидел скачущий в его гортани язык.

– Солянка родная, здесь не соскучишься. Пойдем оформляться.

Глава 3

Семеныч умчался на вызов, велев Чагину «врастать в коллектив», и тот честно врастал до конца рабочего дня, пустив длинные корни в отделе кадров.

Изрядно вымотанный советской еще бюрократией, Родион возвращался домой, а в кобуре под мышкой болтался новенький, в заводской смазке, Пистолет Макарова. Сейфа для хранения оружия в квартире не имелось, но за обилием подписей все позабыли о такой мелочи.

На Земляном Валу шумел митинг. Народ пер по Садовому, прохожие пугливо озирались, транспорт рвал когти куда подальше, а поземка стелилась паркетной елочкой. Толпа, полностью в себе растворившись, шла клином, запрудив дорогу. Мерседес с госномерами хотел проскочить, газанул навстречу и увяз, как будто утонул по крышу, послышались частые удары по жестянке, звон битых стекол.

Родион свернул на узкую улочку, шум отдалился и вскоре сошел на нет, зато над головой по-прежнему открыточно-вульгарное небо, а под ногами торговля бойкая.

Продавщица с шеей торчком из армейской фуфайки сидела у лотков с овощами, выставив к дороге колени, и владела ей истеричная нота нетоварного вида дамы.

– На ценник смотрите, – отбрила она шмыгающего носом подростка, мысленно приставив кассовый аппарат к его голове.

– А где вы лук видите, раскупили, – ухмыльнулась она сердобольной бабке.

– Пшел отсюда, – пугнула она зашедшего со спины Виттория.

– Господа, – раскланялся бомж, дергая тощей, в жестких волосках, шеей, – окажите материальное содействие в качестве двух с полтиной, не дайте сгинуть бесследно. Вот прям так и сказал: «сгинуть бесследно». Чагин не дал. У самого не было.

Вскоре показался родной дом по улице Казакова – выщербленное годами типовое чистилище. Родион девался в подъезд, ноздри ожгло запахом мочи – в углу, под батареей вечно пустых почтовых ящиков, расползлась бензинного отлива лужа.

– Ну еб твою мать…

Чагин ткнул пальцем в прожженный пластик, вызывая лифт. Сетчатая шахта а-ля капроновый чулок задрожала, двери ушли в стену. Родион открыл решетку, шагнул меж резиновых губ. Долго полз вверх, взбираясь под самые небеса. Седьмой этаж, визитка Рапунцель, окурки на ступенях, замок. Единственная комната встретила хозяина занавеской и радиоприемником. И только втиснувшись в сорокаметровый куб своей квартиры, он понял, что устал за день, а голова забита свалившимися вдруг планами и показателями.

Лейтенант совлек с себя впитавшую холода куртку и положил кобуру на комод перед зеркалом. Пистолет его околдовал, вмиг сделав взрослее – такой маленький предмет, несущий смерть, дающий власть и над человеком, и над зверем. Это можно было сравнить с осязанием груди любимой женщины, и в то же время с осязанием груди Фемиды, чувством отнюдь не эротическим.

Переспевший душок сообщил о себе в области подмышек. Родион открыл дверь с косо приклеенным трафаретом писающего мальчика, сбросил трусы и встал под подсолнух смесителя. На правом боку синел кровоподтек.

Настроив воду, Чагин млел под холодной струей, остужая тело, а потом обливался кипятком, согревая душу. Выдавил из бутылочки горсть шампуня, сделал напор на максимум. Капли батогами по спине хлестали, зато вытерся мягким полотенцем.

Подошел к окну, попутно включив радио, уставился на циклопический город, дымящий трубами и гудящий поездами, где вот-вот хотели заняться архитектурным наследием, но пока не выгорало. А Марина Цветаева еще в 1911 году оплакивала домики старой Москвы. «Из переулочков скромных все исчезаете вы… Домики с знаком породы, С видом ее сторожей, Вас заменили уроды, – Грузные, в шесть этажей». С тех пор пила застройки стала куда зубастей, а вековечные старушки исчезли с лавочек, теперь там присаживались транзитные, неуместно спешащие каблучки.

Тумблер приемника долго шипел в поисках сигнала, перебирал невидимыми пальцами четки электроимпульсов. Наконец схватил что-то:

«Светлые кварталы и яркие огни

Все это наши танцы сказочной любви…» – полилось из динамика комариное. Чагин довернул ручку – голос окреп.

«И в город любви ты приглашай

Нежно прошу меня обнимай» – гомонил сальный приемник.

– Иди сюда, приглашаю тебя в город любви, – сказал Чагин голосу, но радио в один конец вещало. Он представил певицу, высокую, с ровной ахматовской челкой. Организм требовал подробностей, но получить их было негде. Ближайшим к парню существом был сосед-паук, устроивший ловчее гнездо под ножкой кровати. Лейтенант знал о незаконной застройке, и специально не смахивал паутину, какой-никакой, а сожитель.

Родион упал в постель. Лежал, слыша, как в шкафу шуршат вешалки, бранясь гардеробным матком, а сам события дня прокручивал. Заснул быстро, проснулся с восходом. Сильный ветер за окном сдувал дождь в паутины.

– Ну ладно, еще распогодится.

Пока кофе не выпил, утро не наступило. Чагин предпочел борщ. Съев тарелку дымящего в потолок супа и натянув ботинки, Родион вышел на улицу. Он шагал по бугрившейся мостовой, перед носом плыли бульвары. Задрав от рассеянности подбородок, он миновал пару открытых люков, споткнулся о бордюр, не переставая любоваться купеческим шиком, барочными домами с колоннами толстопузыми. Локальная история, топонимика, марки бетона, наконец – все здесь создавало фабулу пространства, его уникальность. Люди из окон в жизнь свешивались, смотрели на труды поколений; общество, порожденное трудовой книжкой, воспитало удивительное дитя – Москву.

Все еще в неге, Чагин перешел однополоску на Старосадском переулке, где торговала носками бабулька с пудовым распятием на груди, оценил по пятибалльной модницу у дверей сберкассы. «Ничего так, а зарплату получила – ноги стали еще длиннее. Это до сокращения».

Вскоре Чагин оказался на Солянке, прямо перед Церковью Рождества Богородицы. Вот оно, место. Лейтенант прикинул, как бы действовал на месте преступника… Или преступников? Вещи не тронули, зато кровь сцедили и зацепок не оставили. Чего-то в логической цепочке не хватало, но чего именно – сформулировать не смог даже Семеныч.

В отдалении бельмом на глазу маячила уже упомянутая стройплощадка, вклинившаяся между жилыми домами. Дырявый забор, обветшалое здание, возведенное в среднем на полтора этажа. Недолюбленное, оно казалось приемышем в ряду его стройных собратьев. Правда, и те в разные эпохи косили: стояли за ручку царица Екатерина, Николай II и батюшка Ленин. Улица походила на карандашный набросок: «Шабаш хозяев земли русской».

Опер отыскивал нужный дом. Единственная исписанная страница в блокноте пестрела адресом: Солянка 7 строение 1. Что он рассчитывал там узнать, Чагин и сам толком не понимал. Просто горящий куст подсознания уловил сигнал: треск сучьев, сцепившихся в слово.

Дом с атлантами грузнел в сотне шагов от котлована. Студеная морось барабанила по крыше этого бегемота, гоняла по водостокам вьюжащую в вальсе со снегом пыль.

Родион застыл на брусчатке напротив холеного колосса. Да, не для слабых мира сего такие дома строили. Обычные люди и в штабелях панельных душой за притолоку подъездную не цеплялись. А тут… капище языческое с воротами в чрево мужика древнего. Четверо культуристов с оштукатуренными профилями подпирали небосвод балкона на уровне второго этажа. Само здание четырехэтажное, на фасаде строгая лепнина – никакого кича. Но вместе с тем было в доме что-то тревожное. Сосредоточенные лица атлантов, слияние неба и конька крыши превращало особняк во что-то живое, того самого бегемота, затаившегося в болоте перед броском.

«Страшно красиво», – подумал лейтенант. Он дернул ручку двери и вошел в теплый штиль. Особняк сомкнулся вокруг него множеством деталей: впереди широкая лестница манила на второй этаж, а у ног чугунная подставка щетинилась зонтами и тростями с костяными загогулинами. Чагин отметил, что интерьер так же старомоден, как и фасад: золотая середина между дворцом и монастырем. Монументальные стены, колонны, хрустальная люстра времен излишеств.

Отыскав взглядом стойку регистрации, Чагин увидел бородатого, неуловимо смахивающего на Санта-Клауса, консьержа. На нем красная шелковая рубашка навыпуск, обнимающая полами вигоневые брюки фасона тридцатых годов. Наверное, это был Дед Мороз для отдельно взятых жильцов.

Человек заметил гостя, поощрительно улыбнулся, и Родион двинулся к стойке. Он буквально утонул в чарах этого места.

– Чего изволите? – поинтересовался консьерж, делано смутившись старорежимностью выражения. Его зауженные глаза намекали на азиатские гены три-четыре поколения назад. – Желаете поселиться в апартаментах?

– Не сегодня, – замялся Чагин, – я по щекотливому вопросу. – Он достал из кармана свеженькое хрустящее удостоверение со скучной фотографией на развороте. – Так понимаю, у вас отель? Мне бы поговорить с управляющим.

– Молодой человек, – толстяк еще больше смутился, – если у представителей порядка есть нерешенные вопросы, мы всегда поможем. Ожидайте. – Рука в белой перчатке указала на гигантский кожаный диван под световым окружьем бра.

– Спасибо, – Чагин заметил девушку в зоне ожидания, та поблескивала стеклами затемненных очков и разглядывала его. Опер приблизился. Девушка, чей облик сложился под влиянием западной мануфактуры, сдвинула голову, продолжая наблюдать за ним. Чагин скривился мысленно.

– Привет, – сказал. «Мажорка раздушенная», – подумал.

Она улыбнулась одними уголками губ.

«Шея долгая, а грудь высокая», – отметил в довесок, незаметно принюхиваясь. Ее духи… то ли Москва Красная, то ли Тоска Зеленая – смесь розы и пепла, будто она час как со свадьбы или с похорон.

– Доброе утро, – девушка улыбнулась шире, и Родион скользнул взглядом по ее наряду. Черный брючный костюм, красные туфли и белая блузка, прекрасно гармонирующая с ее кожей и волосами, подстриженными симметрично с хирургической точностью. – Простите, я подслушала, у вас дело к хозяину дома?

– Ага.

– А по какому вопросу?

Опер неуклюже извлек удостоверение, собеседница сняла очки:

– Чагин… Родион, – и добавила веса отчеством: – Сергеич. А меня Аня зовут.

– Очень приятно, – лейтенант всмотрелся в ее породистое, тонкой лепки лицо. Триумф скульптуры над живописью. Родэн побил Да Винчи, Церетели задушил Рафаэля.

– Слушай, Родион, – девушка не церемонилась, – Всеволод тебя замаринует тут, давай я проведу к отцу.

– Буду признателен, – Чагин незаметно выдохнул.

Аня встала, потянулась, как кошка, двинулась вперед, опер плелся в обозначенном фарватере. При каждом шаге тугие бедра девушки чуть заметно покачивались, Чагин с мрачным вниманием разглядывал интерьер доходного дома. Путь казался ему бесконечно долгим, а в гульфиковой зоне ощущалось легкое неудобство.

Поднялись на второй этаж, сразу наткнувшись на странного, как и все здесь, человека. Высокий, лицо худое. На нем сюртук с V-образными лацканами, белая хлопчатобумажная рубашка и шелковый галстук с узором пейсли, в руке трость. «Тщательный субъект, – подумал опер, – одет со вкусом и по моде, но по старому какому-то шаблону. Не горожанин, скорее помещик. Мертвые души снимают?» Родион стоял, пытаясь понять, что же не так. Наряд или лицо? Именинное, оно светилось непристойным для пожилого человека здоровьем.

– Кнопф Бергович, к вашим услугам, – сухая ветвь изобразила поклон.

– Чагин, уголовный розыск.

– Пойдемте ко мне в апартаменты, поговорим в спокойной обстановке.

Старик глянул на Аню как-то странно, не в глаза, а в промельк, мазнул по плечу.

– Спасибо, милая.

– Всегда рада, – девушка склонилась в реверансе и что-то шепнула оперу одними губами. Родион ее не услышал – угадал: «Не задерживайся тут».

Кнопф повел ладонью вглубь коридора:

– Прошу, господин Чагин.

Они поднялись на четвертый этаж по боковой лестнице, оказавшись перед единственной дверью.

– Мое жилище, – старик пропустил лейтенанта вперед.

Гостиная была неуютная, с низким камином, откуда несло холодом, несмотря на потрескивавшие в топке поленья. Впрочем, в подборе мебели чувствовалась основательность; над английским диваном «Кембридж» висел шедевр живописи XVI века под толстым стеклом с термометром, в углу стоял концертный рояль с откинутой крышкой, Чагин вытянул шею, читая гравировку: «Фауст – отец мой навеки, Гете – пастырь мой». Да уж, не школьное пианино с латунной бляхой «ЗАРЯ», скрипучим нутром и танцующей ножкой. Заигравший в голове Собачий вальс показался вдруг бутылочным шлягером для умалишенных.

– Вы здесь живете? – спросил лейтенант у Кнопфа.

– Да, молодой человек, я здесь живу. Гостиничный бизнес – прибыльное дело, если работаешь не прачкой, а, скажем, владельцем. Доходные дома дают хороший доход. – Кнопф уперся ладонями в бедра, проступающие сквозь ткань сюртука.

– Знаете, – лейтенант поймал ускользающую мысль, – ваш дом похож на вас самого. Все собрано с таким тщанием, любовью к деталям, от каждой мелочи веет силой. В этих стенах, как бы сказать…

– Заключена целая жизнь?

– Пожалуй, – Родион кивнул медленно. Странный дед: располагающий к себе тембр голоса, старомодный стиль, в котором спрессованы творческие потуги целой армии кутюрье. Но через глянец проглядывали детали неявные, хорошо отретушированные, и все же отталкивающие.

– Господин Чагин, открою вам тайну. Именно особняк дал мне главные уроки жизни, навел светский лоск – научил принимать гостей, соблюдать этикет. Дом с атлантами превратил совкового паркетчика, задушенного пионерским галстуком, в истинного джентльмена.

Кнопф опустился на табачную кожу «Кембриджа», перед этим подтянув брюки, чтобы не наделать складок. Чагин стоял посреди гостиной, слыша, как диван сминается и кряхтит, живет новой тяжестью. Он откашлялся:

– Я здесь из-за трех убийств.

– Убийства? И что вас интересует?

– Если честно, меня интересует все.

Кнопф широко улыбнулся, показав отбеленные до неприличия зубы.

– Это забавно? – Родион нахмурился. Гребаные новые дворяне, их манеры и излучаемое во всем превосходство действовали на нервы.

– Ничего забавного, – Кнопф теперь был чрезвычайно серьезен. – Я лишь подумал, уже месяц прошел, а вы только сейчас явились. Должно быть, проблем больше, чем кажется.

Лейтенант, избегая старика, окинул гостиную взглядом.

– Что-то ищете?

– Любуюсь, – сказал Чагин. «Козел», – подумал Чагин.

Кнопф, держа себя за локти, поднялся.

– Пойдемте на террасу, вид чудный.

Кабинет, кухня, затем винтовая лестница – и потолок исчез, над Родионом оказалось одно лишь небо.

– Не правда ли, прекрасный вид? – Кнопф замер у балюстрады, наблюдая вялое движение по тихой Солянке.

– Люблю старый город, – кивнул Родион, держась от старика на неприязненном расстоянии.

– Ох, молодой человек, – Кнопф проникновенно глянул на Чагина, – вы уж найдите виновников преступлений… И ведь под окнами пакостят! Если пресса узнает, многие уважаемые постояльцы откажутся от забронированных квартир.

Промозглый осенний ветер трепал полы сюртука, но Кнопф не обращал на мороз внимания.

– Мы постараемся найти виновных до шумихи, – Родион запихнул ладони в карманы куртки, пряча пальцы от холода. – У вас есть подозрения?

– Ни малейших, – старик вздохнул, – подумал бы на конкурентов, да гостиничных предприятий в Москве мизер, земля дорогая, и под землей тоже дорого. Чую, беда с нашим вечным городом. Неуютно здесь стало. А ведь я помню старую Москву, одноэтажную, с тихими двориками на Молчановке, Ржевке.

– Мне нормально, – сказал Чагин, – дух времени, другого не знаю.

Кнопф покачал головой:

– Придет день, и вы будете по юности тосковать. А когда спина сгибаться перестанет, то сразу увидите, что будущего нет. С другой стороны, старость умиротворяет. Она воздвигает стену между ревматизмом и юношеским волнением. Хотя при коммунизме и у молодежи все было спокойно, по-честному, люди ключ от сердца под половиком оставляли, и не боялись ничего, а сейчас эти ключи воруют, душу вытаскивают. Рынок, понимаете ли, «они не вписались».

Чагин кивнул:

– И все же…

– Думаете, я идеализирую уходящую жизнь? Не спорю. Человек склонен возвышать времена своей юности.

Родиона старческая ностальгия не удивила, а ответ не устроил, и он вернул разговор к замыленной было теме:

– А постояльцы странные заезжали? Пусть не вчера, месяц-два назад.

Блуждающий взор управляющего вновь стал колючим.

– У нас частые гости члены королевских семей, чиновники и дипломаты, все они люди уважаемые, и тень подозрения на них кинуть немыслимо.

– Я хочу увидеть список постояльцев.

– Исключено, только не поймите превратно. У некоторых доходных домов неприметность для широких масс и неприкасаемость для органов – часть имиджа, как у элитных клубов без вывески. – Взгляд Кнопфа скакал по белой, словно обглоданные кости, кладке особняка. – Видите этот камзол, сорочку из екатерининского хранилища, туфли с ноги Николая II? Мне все эти вещи с большим трудом достались, как и умение их носить. Гости Дома с атлантами щедро платят за приватность, за мое умение держать удар, пусть так и будет.

– Простите, это важно, – лейтенант решил чуть нажать, – одной из жертв был английский дипломат…

– Позвольте заверить, – перебил Кнопф, – все английские подданные, заезжавшие сюда, чувствуют себя прекрасно. А средний класс к нам не заходит, не по карману. – Управляющий скривился брезгливо. – И вообще, люди, которые слоняются по незнакомым адресам, иногда умирают. Такова жизнь. Вам стоило бы рассмотреть версию о бандах бомжей. Неимущие – гиены в ночном городе, привлеките их, не ошибетесь.

«Стоило бы». Пассивно-агрессивная форма, несущая незавуалированную угрозу. Да старик и не рассуждает, – подумал Родион, – он знает, о ком говорит. И его знание не выносит дневного света.

– Продолжайте, – подначил Чагин, – выскажитесь!

Улыбка отклеилась от сморщенных губ, и долгую секунду Кнопф не умел вернуть своему аристократическому лику прежнюю маску. Чагин наблюдал его холодность, отстраненность.

– Даже исповедникам и патологоанатомам позволено иметь мнение, – хозяин дома сменил регистр, вновь обозначив радушие, – это не противозаконно.

– Хорошо, – Родион отступил, – а ваши служащие не видели ничего…

– Жуткого? – В голове лейтенанта расцвели красные неоновые слова Кнопфа. – Снег-нынче-рановато, впрочем, я осведомлюсь. Отобедать не желаете?

– Не голоден, – Родион смутился от менторского тона старика, но жажда взяла за горло. – От воды не откажусь.

Спустились в квартиру. Глазунья весело шипела на тарелке, остывая, выстреливая гейзерами масла, играла перламутром розетка с икрой, потел в стаканах апельсиновый сок. Но в квартире по-прежнему ни души.

– Прошу, господин Чагин.

Родион взял стакан, припал к ободку обсохшими губами, слыша громкие свои глотки. Кнопф же поддел вилкой желтый зрак яйца, откусил половинку. Потом и он взял стакан, глотнул, наблюдая за лейтенантом. Смотрел мимо, но как-то наблюдал. Чагин отчетливо, словно на фотографии, увидел его четыре пальца, обнимающие сосуд, и оттопыренный галочкой мизинец с холеным ногтем. И буржуазно отставленный локоть. И улыбку маньяка.

– А вы ничего этого еще не нюхали, небось? Тьму человеческую, мрак подворотен, сырость подвалов, – сказал Кнопф вкрадчиво. В уголках его рта проступили желтые следы недавнего угощения.

– Нет, – устало брякнул Чагин.

– А я видел, – сказал старик, – и знаю. Это знание к моим потрохам пришито. А ваша душа – девственно-чистая. Смотрю, налюбоваться не могу. И завидую, но отчасти. Ведь вы, как и прочие, неизбежно познаете низость людской натуры. Вы будете беречься ближних пуще злейших врагов.

Кнопф умолк в ожидании, но, так как его речь не требовала сиюминутного ответа, продолжил:

– Товарищ Христос тому порукой. У вас есть распятие? Посмотрите на символ веры, Его гвоздями к доскам прибили. Ах, эти вселенские инсталляции для бедноты…

– Спасибо за беседу, – Родион спешно нацарапал в блокноте отдельский номер телефона, оторвал листок. – Если понадоблюсь, дайте знать.