Достигаев и другие

Ксения. Да погоди!.. Убежал. (Оглядывается.) Людей– много, а я – одна. Будто – кошка, а не человек.

(Глафира вошла, сердито схватила самовар.)

Ксения. Вот как ты… всё – с треском, с громом! Не подогревай, не хочу я чаю-то. Поела бы я чего-нибудь… необыкновенного. Да погоди, куда ты? Рассольника бы с потрохами, с огурчиками солёными. А потрохов – нет! И – ничего нет! (Глафира моет чашки.) Денег много, а пищу всю солдатам скормили. Как будем жить? Умереть бы мне, а умирать не хочется. Ты что молчишь?

Глафира. А что я скажу? Мало я понимаю для того, чтобы вслух говорить.

Ксения. И я – ничего не могу понять. Я и думать-то ни о чём не умею, кроме домашнего. Ты-то врёшь, что не понимаешь. Ты – умная, за это тебя и любил покойник Егор.

Глафира. Опять вы про это…

Ксения (вдумчиво). Да-а… Про это. Вот – была ты любовницей мужа моего, а у меня против тебя – нет сердца.

Глафира (страстно). Разломать, раздробить на мелкие части надо всё, что есть, чтобы ахнули, завыли бы все, кто жизни не знает, и все жулики, мучители, бессовестные подлецы… гадость земная!

Ксения (испуганно). Ой, да что ты? Что ты озверела? Слова тебе сказать нельзя…

Глафира. Да не на вас я, не на вас! Вы – что? Вы – безобидная. Из вас тоже душу вытравили. Разве вы по-человечески жили?

Ксения. Ну, уж извини! Жила – как все люди…

Глафира. Не о том я говорю! Вот Таисья… До чего обозлили девчонку! Изувечили… На всю жизнь…

Ксения. Кто это по-человечески-то живёт? Звонцовы, что ли? Они только об одном думают, как бы тебя из дома выгнать, да как бы Шурке навредить, да к настоящим господам присосаться…

Глафира. Эх… всё – не то, не о том! (Схватив самовар, ушла.)

Ксения (оглядываясь). Обозлилась как!.. Всё не на своём месте. Как перед праздником – уборка. (Встала, идёт к себе.) Или на другую квартиру переезжать собрались.

(Донат и Рябинин, человек лет за 40, лысоватый, был кудрявым. Говорит не торопясь, с юмором. Всегда или курит, или свёртывает «козью ножку», или же держит в руках какую-нибудь вещь, играя ею.)

Ксения. Господи, – опять, Донат, привёл ты какого-то…

Рябинин. Здравствуйте, хозяйка! Я – водопроводчик.

Ксения. Днём приходил бы…

Донат. Некогда было ему днём-то.

Рябинин. Я только взгляну – в чём дело, а работать завтра буду.

Ксения (уходя). В воскресенье-то? Неверы! Безбожники!

Рябинин. Сердитая! Значит – решили: часов в шесть утра посылай наших солдат, они заберут муку и отвезут половину – себе, половину – на фабрику, прямо в казарму. Бабы сразу увидят, что большевики не только обещают, а и дают. Ясно, леший?

Донат. Понял. Тебя, слышно, прогнали сегодня с митинга-то?

Рябинин. Был такой случай. Силён эсер в нашем городе!

Донат. Изобьют тебя когда-нибудь.

Рябинин. Это – не исключается.

Донат. Помириться-то с ними – нельзя?

Рябинин. Никак. Вот вышибем из совета, ну, тогда, может быть, они сами захотят мириться.

Донат. Трудно мне понять ваши дела.

Рябинин. Вижу. Тебе, малютка, следовало бы эсером быть, ошибочно ты с нами.

Донат (сердито). Моя ошибка – не твоё дело.

Рябинин. Не моё? Мм… Ну, ладно. Что же – чайку-то?

Донат. Сейчас.

Рябинин. И – поесть! Аппетит у меня – очень хороший, а поесть – нечего.

(Донат в двери столкнулся с Шурой, она остановилась, улыбаясь смотрит на Рябинина.)

Донат. Это товарищ Пётр…

Шура. Я – знаю. Здравствуйте!

Рябинин. А я – слышал про вас. Вот вы… какая…

Шура. Рыжая?

(Калмыкова – скромно одета, лет 30–35.)

Рябинин (отвернулся от Шуры). Я тебя, Галочка, целый день ищу…

Калмыкова. Слушай-ка, Пётр… (Отводит его в сторону, шепчутся.)

Лаптев (входит, к Донату). Ну, с блаженным я кончил! Тятин статейку напишет о нём.

Донат. Ты расскажи-ко Петру про него.

Лаптев. Всё-таки он – жулик, блаженный-то.

Донат. Привычка.

Лаптев. И, наверно, шпион…

(Глафира вносит самовар.)

Шура (Лаптеву). Яков, послушай.

Лаптев. Подожди… (Отошёл к Рябинину и Калмыковой. Шура нахмурилась, закусила губу.)

Глафира. Игуменья приедет ночевать.

Шура. Да? Это… неудобно! Кто сказал?

Глафира. Таисья. Ты бы поговорила с ней, приласкала.

Шура. Я – не ласковая.

Глафира. Она – злая, навредить может.

Шура. Кому?

Глафира. Всем.

Калмыкова. Ну, до свиданья, Шурок, иду…

Шура (вполголоса). О чём вы шептались?

Калмыкова. Дела такие, – секретные.

Шура (заносчиво). У вас всегда будут тайны от меня?

Калмыкова (строго). Ты снова об этом?

Шура. Я спрашиваю: всегда?

Рябинин (громко Лаптеву). Это вы оба наерундили!

Калмыкова. А я спрашиваю: ты способна серьёзно отнестись к великому и опасному делу, к великим мыслям, ко всему, что пред тобой открывается? Это тебе нужно решить сразу и навсегда. Наступают решительные дни. Подумай. Не способна – отойди.

Шура. Мне обидно, Галина!

(Рябинин прислушивается.)

Калмыкова. Что – обидно?

Шура. Чувствовать себя чужой…

Калмыкова. Переломи своё детское самолюбие, пора!

Шура. Я хочу скорее понять всё и работать, как ты.

Калмыкова. То, что я понимаю, я понимала почти двадцать лет. И – не скажу, что уже всё поняла. Я предупреждала: тебе будет трудно. Ты мало читаешь и вообще… плохо учишься. У меня складывается такое впечатление: ты хочешь идти не с пролетариатом, а впереди него.

Шура. Неправда!

Калмыкова. Боюсь, что правда. Впереди пролетариата – позиция Ленина и подобных ему. Подобных – немного, единицы, и каждый из них прошёл долголетнюю школу тюрем, ссылок, напряжённой учебы…

Шура. Не сердись. Мне кажется, что ты и Яшка смотрите на меня как на временную полезность.

Калмыкова. Ну… Всё – временно! Прощай, я тороплюсь. Подумай о себе, Шурка. Ты – хороший, волевой человек, ты можешь быть очень полезной, но – нужно образумить волю. Иду.

Глафира. Выпили бы чаю…

Калмыкова. Спасибо, Глаша, некогда. Вот – булку возьму. И – сахару.

Шура. Возьми весь.

Калмыкова (усмехаясь). Не великодушничай. (Ушла).

Рябинин. Значит – так: стишки – к чертям собачьим! Сам сообрази: зачем печатать вредную ерунду, если можно её не печатать? И никаких статеек об этом блаженном болване – не надо. Так и скажи Тятину. Беги. Ну-с, теперь хлебнём чайку… (Шуре.) Угощайте!

Шура. Пожалуйста…

Глафира. Вот – поешьте сначала. Водки выпьете?

Рябинин. Очень выпью! Редчайшая жидкость. И – даже ветчина? И горчица? Вполне Валтасаров пир!

(Шура взволнованно ходит. Рябинин, взглянув на неё, подмигивает Глафире, та неохотно усмехается.)

Глафира. Кушайте. (Пошла за водкой.)

Рябинин. Нацеливаюсь. Вот докурю и начну. (Шуре.) Хороший старикан – Донат! Прозрачный старикан. Продумал, пропустил сквозь себя кучу вреднейшей ерунды и – достиг настоящей правды. Во Христа веровал, в хозяев и царей, во Льва Толстого. «Для бога жил – толка не вышло, говорит, теперь попробую для бедных людей жить». Простой егерь, испытал власть помещика. Воля у него была к правде, и взнуздал он волю отлично! (Шура подошла к столу, села. Глафира принесла водку.) Хорошо он с молодёжью говорит, с рабочими. Самые трудные мысли от него легко входят в людей. (Указывая пальцем на Глафиру, Шуру, на себя.) Ты – сработал, я – купил, ей – продал, кто нажил? Я нажил! Ловко?

Шура. Этому учит Маркс.

Рябинин. Не только этому и не совсем так, но – именно это надобно понять прежде всего.

Глафира (вполголоса). Таисья идёт.

Шура. Ах… чёрт!

Глафира. Вы при ней поосторожнее.

Рябинин. Соображаю.

Таисья. Темно как!

Рябинин. Мы освещаемся мыслями, беседуем.

Таисья. А вы кто будете?

Рябинин. Водопроводчик. Молодая хозяйка чай пить пригласила меня.

Таисья. Александра Егоровна не хозяйка, хозяйка-то – Варвара, старшая сестра её.

Шура. Нижний этаж – мой и матери.

Рябинин. Так. Значит, ошибся я? Ну, что же? Теперь, заметно, молодёжь собирается хозяйничать везде, вот я и ошибся.

Таисья. Это – которая развращённая молодёжь-то, у которой ни бога, ни царя.

Рябинин. Вот что-о? А вы, значит, в бога верите?

Таисья. Конешно. А ты – нет, что ли?

Рябинин. Я как-то так… Неудобно как-то верить, бог у нас… сомнительный! Незаконнорождённый будто…

(Шура усмехается.)

Таисья. Ну, что это ты говоришь!

Рябинин (размышляет). Выдали девушку за старика Иосифа, а родила она как будто от архангела Гавриила…

Таисья. От бога-отца – что ты!

Рябинин. Да ведь он – бесплотен, бог-отец-то! Мы о Христе говорили, о боге, который пил, ел, по земле ходил. В местах, откуда я родом, на незаконнорождённых нехорошо смотрят. А у вас как?

(Шура хохочет, Глафира шьёт, наклонив голову.)

Таисья (ошеломлена, переходит на «вы»). Лысый вы, а… какое еретическое говорите!

Рябинин. Ну, что же особенное сказал я? Думаешь, думаешь… Все твердят: бог, бог, – а друг на друге верхом ездят.

Таисья. Бог… незаконнорождённый! Страшно слушать. В такое лютое время…

Рябинин. По-моему, в такое время надобно бесстрашным быть.

Таисья. Страшные вы все! Даже и старики. Будто не русские. Русские-то смирные.

Глафира. Это – смирные перетряхнули монастырь-то ваш?

Таисья. Там – солдаты были, они – с голода!

Рябинин. А если б голодные рабочие были?

Таисья. У рабочих-то ружей нет.

Рябинин. Значит – за малым дело, за ружьями? Так что, если голодный народ достанет ружья да потревожит сытых, богатых…

Таисья. А – мне что? У меня ничего нет. И не будет.

Тятин (входит). Игуменья приехала.

Шура. Чего же вы испугались?

Тятин. Я сообщаю неприятную новость.

(Таисья быстро уходит.)

Рябинин. Это – знаменитая Меланья?

Глафира. Да.

Рябинин. Может – мне уйти, а?

Шура (горячо). Почему?

Глафира. Таисья скажет игуменье…

Шура. Ну, и что же?

Рябинин. Что – скажет? Я – водопроводчик.

Тятин. Это – для детей. Она, вероятно, видела вас где-нибудь.

Рябинин. Значит – исчезнуть надобно? Эх, чёрт… А Донат сказал, что у вас ночевать можно…

Шура. Можно, можно! Глаша – на чердаке, да?

Глафира. Там – хорошо, только не топлено.

Рябинин (Шуре). Ну, решайте: уходить или оставаться.

Шура. Оставаться! Послушайте, вы – замечательный! Я не думала, что вы такой хитрый, весёлый… такой простой… как шар! Я…

Рябинин (Тятину). Расхвалила, точно покойника…

Шура. Страшно рада, что вы такой!

Рябинин. И я рад, что не хуже.

Глафира. Пойдёмте. Я вам кушать туда принесу.

Рябинин. Минуточку. Товарищ Тятин, – листовку вы написали слишком мягко да и вычурно! Ведь это – не для студентов. Надо писать так, чтоб малограмотный понял и безграмотному смог всё точно рассказать. Чуете? И – вот что. Этот ваш – Любимов, что ли? – дрянь! Он – кто? Студент?

Тятин. Коммерческое училище кончил.

Рябинин. Дрянь. На лесопилке какой-то попик, замухрышка, выступал, очень злой, так ваш приятель…

Тятин. Он не приятель мне.

Рябинин. Ну, – всё равно! Он предложил мне пристрелить попа. Спрашиваю: зачем? Для возбуждения храбрости, говорит. Вот, – свинья! Для возбуждения храбрости, идиот! Вы его отшейте, нам таких – не надо! Обязательно – к чёрту! К эсерам… Ну, я готов на чердак… (Уходит с Глафирой.)

Шура. Какой… милый! Вот – настоящий!

Тятин. Готово.

Шура. Что? Что готово?

Тятин. Опьянение восторгом.

Шура. Что это значит?

Тятин. Это значит, что отец ваш был сумасброд.

Шура. Не смейте об отце!

Тятин. И сумасбродство отца передалось вам.

Шура. И что же?

Тятин. Вы избалованная, капризная девица.

Шура. Купеческая дочь. Ну-с?

Тятин. Вы не хотите серьёзно учиться…

Шура. Это мне уже говорили сегодня. Ещё что?

Тятин (махнув рукой). Бесполезно говорить. До свиданья.

Шура. Тятин, – становитесь на колени.

Тятин. Что?

Шура. Станьте на колени.

Тятин. Зачем? Что такое?

Шура. Станьте. Живо! А то – начну посуду бить, заору на весь дом и вообще… наделаю ужасов. Ставай!

Тятин. Конечно, вы можете наскандалить…

Шура. Ставай на колени, Степан Тятин! (Толкает его.)

Тятин (опускаясь). Напрасно вы делаете из меня шута…

Шура. Повторяйте за мной: «Шура, я тебя люблю…»

Тятин (угрюмо). Перестаньте дурить. Уеду я из этого проклятого города!

Шура. Повторяйте: «Я люблю тебя, Шура, дефективная купецкая дочь, взбалмошная девица…»

Тятин (хочет подняться). Да перестаньте же… с ума вы сошли!

Шура (с яростью). «Люблю, но жульнически боюсь сказать тебе это!» (Толкает его в плечи.) Не сметь подниматься! Повторяй: «Я благодарю тебя за то, что ты меня заставила…»

Тятин. Идите вы к чёрту!

Шура. Сейчас начну бить посуду! Считаю до трёх, раз…

(Шум в прихожей, кто-то запнулся.)

Шура (уходя, грозит кулаком). Это не кончено! Это повторится.

Достигаев (в двери). Ты что это, Степаша, ползаешь?

Тятин. Потерял…

Достигаев. Что – потерял?

Тятин. Н-не знаю. Вынул платок, а оно упало. В общем – чепуха…

Достигаев. Похоже. Да, да, – если карман полон – не знаешь, что теряешь. Как живём? Жарок у тебя, температурка?

Тятин. Голова… немножко… В общем – ничего…

Достигаев. Немножко голова-то? Ну, это – пройдёт. Раньше ты по правде да по чести говорил, а теперь всё говоришь в общем. Новеньким присловьем обзавёлся. А – в чём, в общем? Мы все будто в общем живём.

Тятин (угрюмо). Чаю – хотите?

Достигаев. Благодарствую. Самовар-то холодный. Павлин рассказывает, что в Петрограде неладно, – ты ничего не слыхал?

Тятин. Нет.

Достигаев. Наверно, слышал, да сказать не хочешь. Мелания – приехала? (Тятин кивает головой.) Имею желание видеть Меланию. А ты, Степаша, к большевикам приспособился, к пр-ролетариям? Ну – как? Удобно с ними?

Тятин. Подите вы к чёрту!

Достигаев. Зачем сердиться, душа моя? Сам – к пролетариату, а меня – к чёрту? (Идёт.) Рыба ищет – где глубже… селёдка – где солонее…

Тятин (стоит, окаменев. Бормочет). Дурак ты, Степан… До слёз дурак… (Сел к столу, налил чаю в стакан, захлопнул «Ниву».)

Таисья (идёт нерешительно, бесшумно, подошла). Можно вас спросить?

Тятин (вздрогнув). Спросите.

Таисья. Лысоватый этот – кто таков?

Тятин. Человек.

Таисья. Я – знаю. Теперь, слышно, многие переодеваются, не в своём виде живут…

Тятин (сердито). Это кому интересно: игуменье или – вам?

Таисья. Мне. Я про него игуменье не сказала.

Тятин. А узнав, кто он, скажете? Вы бы, Таисья, бросили шпионство. Это дело – не похвальное. И – на кой дьявол нужна вам эта… волчиха, игуменья? Она вас по щекам хлещет, а вы служите ей, как собачка… на задних лапках. Она – купчиха, дисконтёрша, ростовщица… вообще – гадина! Неужели вы не видите, не чувствуете, как издеваются над… вами? Уйдите от игуменьи… пошлите её ко всем чертям!

Таисья. А – куда я денусь?

Тятин. Найдёте место, работу…

Таисья. А чего делать?

Тятин. Дела – много. Вам учиться надо. Вот – Глафира, почти вдвое старше вас, а – читает, учится.

Таисья. Учится, а сама говорит: ничего не знаю.

Тятин. Узнают – не сразу. Что вы на меня смотрите… так?

Таисья. Глаза у вас очень грустные.

Тятин. Ну, это… Голова болит…

Глафира (вбежала, тревожно). Степан Николаич, – Пётр, должно быть, уборную искал и наткнулся на игуменью, прямо в приёмную к ней влез, а там Достигаев, – слышите, как кричат?

Тятин. Н-ну… что же делать?

Таисья. Ой… Задаст она мне…

Глафира. Молчи, ты… Сюда идут.

Таисья. Спрячусь… (Убежала.)

(Рябинин, за ним – Мелания, Достигаев.)

Рябинин (спокойно). Вам, тётка…

Мелания (бешено, задыхаясь). Я тебе не тётка.

Рябинин. Вам приказано защищать власть торгашей, ростовщиков, да вы и сама из этой шайки…

Мелания. На мне – чин ангельский, дура-ак. Шайка! Слышал, Василий, а?

Рябинин. А вот мы должны уничтожить бесчеловечную власть.

Достигаев. Это вам – кем же приказано?

Мелания. Кто приказал? Безумец – кто тебе приказал, кто?

Рябинин. История. Классовое, революционное сознание рабочих…

Мелания. Ленин приказал? Слуга диавола?

Достигаев. Дьявола можно оставить в стороне, вот – немцы как?

Рябинин (Тятину). Заплутался я. Как тут выйти, куда?

Достигаев. Позвольте… Минуточку! Прошу слова, давайте побеседуем тихо. Спокойно, мать Мелания, спокойно. Ругаться – просто, ругаться – легко, с этим – всегда успеем…

Мелания. Не ругаться надо, а…

Рябинин. Драться. Правильно, мамаша. Стенка на стенку. Ну-с?

Достигаев. Я вас, товарищ Рябинин, слушал на митингах и – уважаю!

Рябинин (Тятину). Кажется, вот в таких случаях говорят: благодарю, не ожидал!

Достигаев. Нет, давайте серьёзно. Сознание рабочих? Допустим. Ну, а – мужичок? Как мужичок-то насчёт сознания? Вот вопрос!

Рябинин. Интереснейший вопрос. И – что же вы ответите?

Достигаев. А – вы? Это – к вам вопросец. Вот-с, видите, эсеровская газетка «Серая шинель» – знаете? Вот – в ней карикатурка на Ленина, на Красную гвардию. И о немецких деньгах пишется…

Рябинин. Глупость да подлость ещё не убиты, живут. Подлость на глупости растёт.

Мелания. Ну, чего ты с ним говоришь? Что он может понимать, разбойник? Вломился ко мне. Кабы тебя, Василий, не было…

Рябинин (Тятину). Вон она куда загибает…

Тятин. Идём.

Достигаев. Тихо, Степаша, тихо! Оставим вопрос, товарищ Рябинин, пусть он стоит. А вот ответ – какой? На чём мужичок с помещиком помириться может? На земле? Трудно. Как вы думаете?

Рябинин. Трудновато.

Достигаев. А – рабочий с фабрикантом? Тут как будто иное дело, а? Как будто легче, а?

Рябинин. Так, так, так! Интересно придумано.

Достигаев. Я, конечно, шучу.

Рябинин. Понимаю. Любопытно шутите!

Достигаев. Я весёлый, уживчивый. А вы меня хотите бесповоротно уничтожить.

Рябинин. Именно так. Вас и всех, иже с вами.

Достигаев. Ну – и куда же мы?

Рябинин. Ваше дело. Пошли?

Достигаев. Минуту! Однако надо же и нас к месту определить! Правительства содержат для негодных людей…

Мелания. Тюрьмы, арестантские роты…

Достигаев. Больницы, сумасшедшие дома…

Рябинин. Наверное, вот ей, игуменье, да и многим из вас, вроде Нестрашного, придётся в тюрьме посидеть.

Достигаев. Весьма прельстительное будущее у нас, мать Мелания!

Мелания. Ах, зверь, ах ты, зверь адский…

Достигаев. Трудно будет вам, товарищ Рябинин, хозяйствовать без помощи опытных людей.

Рябинин. Найдутся. Ваши же, кто поумнее, станут честно работать с нами. Ну, довольно! Побеседовали.

Глафира. Чёрным ходом идите, парадное крыльцо заколочено.

(Рябинин, Тятин ушли с Глафирой. Таисья выглянула из двери, скрылась.)

Мелания. До чего дожили! И арестовать нельзя…

Достигаев. Н-да. Нельзя. (Задумался.)

Мелания. О, господи! За что?

Достигаев (соображает). Которые поумнее, спасутся, значит… Это всё-таки утешение… для дураков!

Мелания. Ходит разбойник у всех на глазах, а схватить его – запрещено. Что же это?

Достигаев. Схватить – нельзя! Свобода.

Мелания. Будь она проклята отныне и до века!

Достигаев (ходит, ручки в карманах). Н-да… Хватать – запрещается. И – бесполезно. В июле хватали, оно – снова вылезло! И даже как будто гуще. Ежели эдаких Рябининых найдётся тысяч пяток, десяток… А их может оказаться и больше… Н-да. Не схватишь. А вот, если ножку им подставить на крутом-то пути… на неведомой дороге?