Вразумление красным и комфорт проживания

И таких компаний с открытия охоты по деревне проезжало великое множество, и с каждым сезоном их количество неизменно вырастало. Новые джипы, новое оружие и амуниция, красивые причесанные собаки, а утку добывать было холодно, топко и физически затратно, особенно утром, после ночной пьянки до усрачки. А домой надо было явиться героями. И являлись, уже который год, у кого сколько денег хватало на жирных деревенских селезней. В деревне их выводили и растили в здоровенных брошенных когда-то колхозных сараях, а потом потихоньку выбивали их согласно спросу. С пьяных и непохмеленных охотников при определенных талантах можно было выбить до пяти тысяч за штуку. Если один брал парочку, то остальные точно повторяли тот ход. Так охотников приучили еще и деньги копить зимой, а что они домашние, кто там разберет. А дома-то и зацелуют, и нальют, и прямо есть, о чем рассказать. Такой был бизнес в той деревне. Правда, сезонный, но доходный. Сейчас мутят с фазанарием, тема жирная, ищут инвесторов.

Джип справа начал поскрипывать и похрюкивать, вода с брезента начала капать на закуску внизу. Так было минуты две. Дверь открылась, ошиблись братья, оттуда выползла барышня, тут же уселась на корточки, потом вылез лысый толстый мужик в адидасовских штанах и тоже опорожнился. Народ оживал. Гога с Магогой прямо в ожидании манны, а может, и водочки. Если люди добрые, то можно и на день тут застрять. Лысый включил в машине магнитофон, в машине запел Розенбаум про обтрепанное пальто. Из второго джипа вылезла похожая пара и тоже пописала. Зажгли газовую печку, поставили чайник. Пора было заявляться.

Они отползли на десять метров, поднялись и покатили тачку, громко разговаривая, поравнялись с машинами. Люди смотрели на них без удивления, но и без неприязни. Братья поздоровались, толстый лысый неожиданно тонким голосом ответил: «Привет, бандерлоги». Стало понятно, что люди добрые. Гога с Магогой с ходу начали заливать про ночной клев сома на той неделе и как их готовят в костре, обмазывая глиной. Контакт был установлен. Так как сомов не было, а значит, и жарить было нечего, предложили выпить чаю. Братья, чуть поскромничав, согласились, пообещав, что если те останутся еще на ночь, то они им непременно накопают черных червей. Ну как под это чаю не нальешь? Братья промахнулись насчет барышень, так как судили об их присутствии по градусам разбросанных бутылок. Они тоже пили водку и с утра продолжили на радость Гоге и Магоге. Хороший день выдался сегодня.

А Константин Петрович приехал к отчему дому. К крыше багажника «Жигулей» было прикручено проволокой три трубы. Он собирался их покрасить, скрутить и использовать как флагшток флага своей единственной и любимой Родины. Только подъехал, а к нему наискосок бабка-хабалка бежит, орет про его детей – лодырей и обманщиков. Костя стал в позу матроса, штурмующего Зимний дворец, и заорал в ответ, что она сама будет осуждена народным судом как самогонщица и расхитительница социалистического имущества. Бабка испугалась – она когда-то давно украла на деревенской дойке молочный бидон. Только откуда он мог про то знать? Да он и не знал, он просто декларировал правила социалистического общежития.

***

Хорошим весенним утром я ехал по прогретому солнышком городу, тащился за автобусом, так как перестроиться не было возможности. Автобус встал на остановке, я – тоже.

На кромке бордюра стояла девушка, знакомая, руки она держала сложенными перед собой, а из-под темных очков текли черные косметические слезы. Она была воплощением горя и обреченности. Я ее позвал. Она узнала и, без промедления открыв дверь, села рядом.

Где-то с неделю назад она, совершенно счастливая, улыбчивая и живая, появилась в нашей конторе. Представилась студенткой пятого курса медицинского университета и попросила, чтобы мы, персонал, прослушали ее небольшую десятиминутную лекцию по профилактике простудных заболеваний, а мы ей за это в зачетке поставим свою подпись с печатью (какая-то, видно, форма обучения). Директор не устоял и собрал всех, кто был. Она надела белый халатик и стала еще милее. А в процессе ее убедительной речи я вдруг понял, чья это дочь, и фамилия с отчеством в зачетке не дали усомниться.

Ее папа был депутатом Заксобрания и вообще медийной фигурой. Он с завидной регулярностью с экрана телевизора учил и подсказывал нам, как жить правильно, как формировать отношения в семье и составлять свой бюджет, чтобы на все хватало. Он был из пароходского начальства, бывший партийный секретарь, а сейчас телевизионный гуру.

В машине у девочки началась истерика, я зарулил (благо, карман был придорожный). Минут пять ждал, а потом предложил ей или поделиться проблемой и успокоиться, или я поеду. Она дрожала и в дрожи начала рассказывать свою историю. Воистину, то, что преподносит жизнь, ни один романист не придумает. Она, оказывается, замужем. Прошлой осенью познакомилась через папу с курсантом-старшекурсником из военного училища. Они полюбили друг друга и быстро поженились. Папе ее жених тоже понравился, все было прекрасно, но лишь до сегодняшнего утра. Молодой муж был иногородний, а у ее родителей большая квартира, и они пока жили у них. Утром она, поцеловав любимого, как обычно, убежала на учебу, но так случилось, что пришлось через час вернуться – забыла зачетку. Тут хочется сделать паузу. Я был готов услышать все, что угодно, только не то, что услышал. Она тихо зашла с уверенностью, что в квартире никого нет, и вдруг из спальни проявились какие-то стуки. Приоткрыла дверь и увидела любимого, стоящего на коленях. Он был в чулочках, поясе с пажиками и в красных шпильках, а папа активничал сзади.

Она тихо вышла из квартиры и, не помня как, оказалась на той самой остановке. Какова же мораль у этих красных дьяволов, чтобы привести в дом своего пидораса в качестве мужа своей единственной дочери и будущего отца своих внуков? И еще напрашивается один вопрос, а если бы они ее увидели, она ушла бы живая?

Я ее довез до института, и она, семеня тоненькими ножками, побрела, не зная куда. Я о том вспомнил, потому что вчера мы приехали в одну из многих в городе шашлычек, грызлись с кавказцами. Это тоже было утром. Я ее увидел растрепанную и грязную в компании неопрятного дядьки, они курили что-то очень гадко-вонючее. Стол был пуст, если не считать наполовину пустую бутылку местной мерзкой водки и бумажной тарелки с обгрызенными ломтями хлеба. В этот раз она меня не узнала. За прошедшие полгода от нее, будущего врача-терапевта, ничего не осталось, это был только выхлоп от той смеющейся, полной жизни девочки. А папа ее продолжал выступать на теледебатах и набирать очки на новых выборах во власть. А мне хотелось помочь ему сдохнуть. Урок один – когда встретишь грязного и бездомного, знай, что он вовсе не обязательно стал таким из-за собственной лени и бесхарактерности. Проявите милосердие, и будут к вам милосердны.

***

Водка кончилась. Гога с Магогой засобирались как бы за червями, но в ожидании: может, дадут денег с предложением еще водочки в сельмаге прихватить к червям. Но бабы спать легли, а мужики, случайно с утра выловив карася, прямо прилипли к своим закидушкам. Братья расшаркались и побрели уже подпитые.

Солнышко пригревало, и все было чудно. Грести в сторону дома вообще нужды не было. Докатились до села. Еще в горку, и там дом – приют для всех страждущих. В нем жила женщина возраста неопределенного. Муж ее или кто давным-давно сидел. Она звалась заумным длинным именем Стриптизерша. Вроде, городской когда-то была. Принимала в гости всех, но с бутылкой. Уже от калитки братья увидели здоровенный замок на двери. Во дворе украсть было нечего, и они двинулись дальше. Но одна голова хороша, а двухголовым еще лучше. Они вдруг вспомнили, что в деревне похороны. В самом центре умер одинокий дедушка, о котором в деревне никто ничего не знал, но в городе у него точно были родственники, а это значит, что будут поминки. Но чтобы попасть на поминки, надо хотя бы за два часа быть на кладбище и делать вид участия в копке и общей суете. Иногда прямо там наливают. План созрел, и они двинулись в обход сопки на погост, утолять страсти.

А их папа в то время тщательно выбривал подбородок. Лезвие «Балтика» плохо работало, но он был фанатом именно этой марки. Освежившись одеколоном «Гвардия» и расчесав шевелюру, он был готов к любым испытаниям и возможным приключениям. Костя, хоть и был сторонником шестидневной рабочей недели, как во времена первых пятилеток, однако в субботу не чурался маленьких шалостей. Сегодня со своей женщиной, которую он ласково звал Метелица, они собираются в гости. Она хоть и старше его, но близка по понятиям. Она твердо была уверена, что раньше все было лучше, и очень вкусно готовила вареники с капустой. Они были знакомы не так давно, и Костя иногда даже доверительно спал с ней в одной постели. Она была старым аптечным работником и несмотря на внушительные объемы ловко двигалась между полками с бутылками и коробками. Собрались к ее подруге. Со слов Метелицы, та жила на широкую ногу, торговала китайскими тряпками и тканями, что Косте было прямо очень интересно.

Константин Петрович сидел в своих желтых «Жигулях», а Метелица отоваривалась в супермаркете, притащила два черных мешка. Застолье протекало негромко, но сытно, дамы умели аппетитно преподнести. Подруга размерами и возрастом была очень схожа с Метелицей, а ее поклонник, районный цветочный аферист, весь вечер уверял Костю, что много знает о коррупционных схемах администрации и депутатов и готов выйти на баррикады. А еще, проглотив полстакана, он попросил «маузер» и упал на диван, утащив за собой тарелку с холодным. А Костя никогда не пил, он только тосты говорил, порой так разворачивал, что не оставалось ни одного умного слова, чтобы закруглиться. Подруга пообещала помочь с кумачом и даже посодействовать организовать серп и молот на нем. Косте было приятно: люди явно были настроены встретить великий праздник великой революции с большой гражданской радостью.

На обратном пути их остановила дорожная полиция, долго принюхивалась, так как от пьяной вдрызг Метелицы воняло на всю округу. Пока проверяли документы, Костя молчал. Как только вернули, начал воспитывать милицейский наряд за неопрятный внешний вид, за неверность традициям советской милиции, за негативный имидж их организации среди народных масс. Он их одергивал, не давая возражать. Наряд был неместный, местные его давно уже не останавливали, там он снискал себе авторитет гражданина. Метелица захрапела в машине, Костя закатывал ее в квартиру вручную, кряхтел, но пер «золото аптечное».

***

В каждом доме, где есть большой холодильник, в самых дальних углах морозилки найдутся смерзшиеся в черных мешках не то локти, не то колени не то дикого, не то домашнего зверя. Уже не вспомнить, как они туда попали, но день приходит, когда их надо куда-то девать, освобождая место для новых подобных закладок.

Свои кости я решил отправить собакам, что ночами охраняли ту самую базу, которую менты не смогли отобрать. Там сейчас рулил мой приятель, и было там много чего: и ремонт авто, и продажа запчастей, и сбор металлолома, и даже парикмахерская. А с утра сегодня пришла весточка, что азиаты, что там трудились, предлагают из продукта приготовить замечательную шурпу, а уж кости потом отдать собакам.

Меня приглашали на обед. Такие обеды для меня всегда были сомнительными, но в этот раз я поехал. И выбор оказался верным – в тот день я узнал много очень неожиданного в трактовке отечественной истории. Приятель мой, человек добрый, инородцев хвалил за трудолюбие и дисциплину, уважал их обряды и разрешал в закутке плов готовить. В условиях города выходцы из Средней Азии, ехавшие за лучшей жизнью, устраивались, кто как умел. Так, когда-то общая родина, куда их силой загнали, в которой они вместе со всеми голодали и за которую воевали, вдруг стала совсем чужой, враждебной землей. А на своей родине переодевшиеся враз коммунистические лидеры стали феодалами, а они лишь батраками-декханами.

В мою маленькую городскую квартирку раз в неделю приходила уборщица еще молодого возраста, приятной внешности. Она с утра до вечера таскала какие-то ящики на рынке, мыла полы и там, и там – всегда при деле. Недели две я был в отъезде. Вернулся – в квартире не убрано, хотя деньги я оставлял. В первый раз такое. Звоню, ответила дочка-подросток и минут через десять уже прибежала убираться, а на мой вопрос, почему грязно, поведала, как они тут устроились и проживают. Впечатляющий рассказ.

Снимали они маленькую комнатушку. Папа, оказывается, не работал – боялся скинхедов. Этого папу я мельком раз видел, внешность у него мультяшного злодея: маленького роста, без шеи, но, похоже, с претензиями падишаха. Папа не работал, но, со слов девочки, целый день занимался тем, что вырезал из старой простыни квадратики. Я смотрел на эту девочку и с учетом того, что когда-то изучал и формальную, и математическую логику, пытался понять, для чего квадратики. Она же и разъяснила: когда вечером мама приходила с работы, то сразу отдавала заработанные денежки папе. Бумажки он разглаживал утюгом, а железные заворачивал в эти квадратики, завязывал ниточкой и прятал в шкафчик под ключ. А если она приносила денежек мало, папа бил ее кулаком прямо между бровей. Потом она сильно болела, и глаза у нее были сначала синие, а потом желтые. Вот и сейчас вот так.

Логика не работала: зачем, если так нужны деньги, надо из работающего делать неработающего. Только, наверное, потребность бить и повелевать сильнее жажды денежных колбасок в шкафчике. Или это все вместе: унижать и обогащаться? Девочка лет одиннадцати, наверное. Спрашиваю: почему ты не в школе? Ответ тоже буйно порадовал. Отец сказал, что ей не надо учиться, когда ей будет тринадцать, ее увезут и выдадут замуж. То ли девочка напридумывала, то ли я с дороги был сильно впечатлительный, но вот такой пересказ.

***

Братья катились весело, играючи до кладбища, убили двух гадюк, поймали фазана-подранка, разбили ему голову и бросили в тачку. В деревне даже полстакана за фазана не нальют. Они его бабке на суп отнесут и пожрут вкусно.

Подгребли к кладбищу. Свежей могилы не видно, людей тоже. В траве по пояс стоят два креста, старых, почерневших и державшихся лишь тем, что подпирали друг друга. То были прадед и прабабка. Братья, притоптав вокруг себя траву, легли покурить. Теперь надо прислушиваться да присматриваться: кто-то да появится. Ждать пришлось недолго. Где-то недалеко раздались удары металла о металл. Копщики, похоже, чистили лопаты, а значит – закончили. Гога с Магогой, припрятав в траву тачку, стали протискиваться сквозь ограды и могильные холмики в прозвучавшую сторону.

Копщик был один и очень странный: молодой и здоровый, с побритой головой, явно чужой в их деревне. Он сидел на краю могилы, свесив туда ноги, и пил воду минеральную, одновременно матерясь в телефон. Из матов было понятно, что вторым копщиком был местный, который, сломав лопату, сразу получил по боку и убежал. У парня были здоровенные кулаки и боксерский взгляд исподлобья. Увидев пролезающих сквозь бурьян братьев, он без выражения сказал: «Ну что, придурки, надо еще одну лопату! Найдете?» Придурки дружно закивали и развернулись вспять.

С этой стороны сопки кривая улица была рядом. А если их пришедшие с гробом застанут с лопатами у могилы, то все будет приятно. Лопаты в сезон копки картошки надо было высматривать в огородах: их оставляли до завтра, просто воткнув в землю. А сейчас день солнечный, а не вечер, что осложняло задачу. Просить было бесполезно, уж очень хорошо их тут знали. Украсть было негде. А водка рыбацкая интенсивно растворялась, уже на воду потянуло, а это плохие позывы. Две лопаты были дома – это далеко, но напрямки по лесу можно. Братья ломанулись вприпрыжку в гору через лес, а вниз скатились с горки прямо к дому.

Их ждало нечто страшное: у калитки стоял желтый «Жигуль». Оставалось одно, украсть у самих себя. Лопаты были там же, где они их вчера бросили, закопав рыбу. Заползли снизу и утащили. Теперь – назад. Затащились на сопку, сквозь листву по ту сторону углядели процессию в две машины и с десяток пеших. Успевают. Гроб поднесли, а Гога с Магогой уже стояли с лопатами у холмика свежей земли. Незаменимые помощники, закопали быстро, похлопали по холмику лопатами и двинулись со всеми к хижине почившего дедушки. У дома в советских кедах с красными носами и подранными коленками стояла Стриптизерша. Все вошли в дом, а ее оттеснили за калитку. Водки было в достатке. Хмурый лысый молодец оказался очередным мужем какой-то внучки дедушки и был точно боксер. Он, по-доброму замахнув, стал приглашать всех во двор, подвигаться по очкам: голова – животик. В конце концов кому-то приложился по носу. Гога с Магогой уже догонялись на ящике во дворе, туда и Стриптизерша просочилась. День клонился к закату. По горбатой грунтовой дороге, скрипя пылью, двигались три фигуры: Гога с Магогой, двадцатилетние долбоебы, и сорокапятилетняя Стриптизерша, некогда бывшая городской путаной. Они спотыкались и перекрикивали друг друга, исполняя песню про Поле чудес в Стране дураков. За пазухой у Стриптизерши была бутылка.

А Константин Петрович сегодня красил трубы для флагштока и периодически впадал в размышления. Вначале имел краску трех цветов, но никак не мог сделать выбор. Но, измышляя политически, все же остановился на красном. Потом ему лезла в голову всякая непотребность, что если он с большевиками, то таких должно быть большинство, чего явно не наблюдалось. А если большинство – это не они, то то большинство точно не право в этой жизни. Разве может быть большинство неправым? Сложна и противоречива его политическая платформа. А если денег все время не хватает, это плохо или хорошо в условиях обострения классовой борьбы? Алкоголики – пособники буржуазии или они близки пролетариату? Вопросы были без ответов. Те книги классиков из школьной библиотеки, что пытались сжечь на помойке и которые Косте удалось отбить, читать было сложно. И ответов явных пока не находилось. Но он интуитивно был за нищету. Чем хуже будет, тем больше сторонников, и потому он нынешней власти желал только промахов и всего наилучшего. Был в глубокой пролетарской оппозиции и вообще мечтал о «маузере» в деревянной коробке на потертой портупее. «Маузер» – лучший товарищ, и его слово будет решающим.

***

Ну а шурпа действительно получилась, и, судя по костям, собаки тоже не обидятся. И чай хороший заварили. Так вот за чаем они меня и покормили своими соображениями о сегодняшней жизни.

По их исторической версии молодому Тамерлану было видение Божьей матери, которая призвала его объединить народы и повести их к русским землям с целью освободить ее от татар и всех степняков, терзающих тот христианский народ. Самому входить на ту землю она ему запретила. Хромой Тимур исполнил все, что ему было предназначено, и упокоился в Самарканде, но, умирая, завещал дружить и братствовать с русским народом. Но потом была голубая империя, следом красная, и они, исполняя наказ, воевали за них. Сейчас империи кончились, на свете новая Россия, и они пришли к нам, сами нуждаясь в помощи, пришли, спасаясь от голода, как к ним в войну шли за хлебом. Получилось по-восточному поэтично и поучительно.

Крадемся в сплошной городской пробке, которая по мере движения все плотнее спрессовывается. Мой дом на параллельной улице, но туда еще надо как-то добраться. Решаю выйти из машины и пройти между домами, благо, машина леворукая и можно выйти на тротуар, а не в ползущий поток. Вниз между здоровенными домами-крейсерами, тропинка вдоль деревянного заборчика, это хоккейная коробка зимой и футбольная летом.

В коробке крики и пылища: с десяток пацанов лет восьми-девяти гоняют футбол. И тут мой путь упирается в мальчика, сидящего у входа в коробку на каком-то кривом ящике. В его маленьких руках был зажат резиновый мячик, похоже, еще времен СССР. По щекам большими, сияющими на солнце каплями текли слезы. Не было в мире сил, которые могли бы заставить меня пройти мимо этого детского горя. Он сказал, что зовут его Паша, а пацаны его выгнали из коробки и не хотят брать играть в футбол. Я спросил, казалось, первое, что пришло в голову: «Наверное, ты что-то плохое им сделал?» И Паша мне ответил как-то совсем просто и доходчиво: «Нет, они просто сказали, что я осёл, и у меня даже папы нет». У меня как-то разом помутилось в голове, и я начал делать одну глупость за другой. Я взял его за руку и завел в коробку. Мяч волею судеб прилетел в мою сторону. Я наступил на него ногой, пацаны вызывающе смотрели в мою сторону. И тут я брякнул, не понимая страшной силы подобных слов. Взрослеть-то мне было уже некуда, но в тот день я, видимо, повернулся из зрелости к старости. Обращаясь к той футбольной команде, я внятно и с железом в голосе произнес, что я знаю Пашиного папу и, если они будут его обижать, мы с папой придем вместе и уши им поотрываем. Тут я увидел, какими глазами малыш смотрит на меня. Я был первым в его детской жизни человеком, который знал его папу. И когда я уже пошел, то услышал, как он выбежал из коробки со своим резиновым мячиком и смотрит мне вслед. Мне стало просто дурно. Я, конечно, ушел, но если бы он за мной побежал, как бы сложилась моя жизнь – не знаю.

Матери, не рожайте сыновей просто для себя! Для себя рожайте девочек. В нашей стране есть все, чтобы она жила и процветала, но такого не будет, пока в ней не появится заданное Господом число героев и руки этих героев расчистят конюшни мздоимства и казнокрадства, мундиролюбия и лизоблюдства. Не лишайте сыновей отцов, они не вырастут героями. Герои гибнут, но остаются в веках, как Гектор и Ахиллес, и потом их именами называют времена и эпохи. В нашей истории герои всегда гибли первыми. И как правило, в живых оставалось очень мало. Но они грядут и в нынешних войнах за Отечество встанут и победят. Вечная Слава героям, бывшим и будущим.

***

Гога с Магогой, рано утром дружно залюбив еще пьяную в говно Стриптизершу, потащились за тачкой. Надо было поспешать – папа с утра припахал их мешать бетон и заливать фундамент трубы. Да сегодня еще у бабушки пенсия, надо быть обязательно дома с утра. Пока шли до кладбища, убили еще двух гадюк.

На железной оградке сидели два здоровенных черных ворона с блестящими глазами и огромными загнутыми клювами. Тачка была полна кровавых приливших перьев и каких-то харчков и плевков. Эти падлы сожрали фазана. Братья кинулись на них с матами, но те утробно каркнули и упрыгали по веткам. Подъехать к бабке с фазаном не получалось, теперь хоть лопаты надо найти.

У калитки, что в доме вчерашних поминок, с голым торсом, съежившись в калачик, лежал боксер-любитель. Стучать долго не пришлось, лопаты нашлись, а юная особа в ответ на красноречивые жесты, явно сочувствуя, неожиданно вынесла полбутылки. Братья раскланялись на такую щедрость и, откатившись метров на десять, тут же глотнули содержимое. Двинулись по улице.

Только зашли в свою калитку и причалили на скамейку покурить, подъехал «Жигуль» и появился папа. Увидев деток на скамейке в позе ожидания да еще и с лопатами в руках, одобрительно хмыкнул. Через час метровый красный болван торчал из земли, затисканный галькой с цементом. За семейным обедом из двух блюд: картошки с тушенкой и хлеба, что привез папа, разговаривали мало. Папа был погружен в свои размышления, братья старались сильно не выдыхать. Только бабушка один раз разродилась длинным предложением, суть которого была в том, что отряд, который Константин собирается создать для охраны порядка на улице, надо назвать не «Дзержинец», как он хотел, а имени Глеба Жеглова – современно и по содержанию верно.

По калитке заколотили, похоже, палкой – пенсию принесли. Баба Лена долго целилась ручкой и наконец расписалась. Зажав в кулаке свое добро, пошла в дом. Самое надежное место спрятать деньги – это отдать сыну. Он привозил ей продукты и лекарства. Она так и сделала прямо на глазах внучат, обманув их в самых лучших ожиданиях. Ближайшее будущее было туманным. Папа уехал заниматься организацией отдела правопорядка. Братья швыркали на улице чай и курили одну на двоих. По пальцам пересчитали имеющиеся в наличии железки. Получалось так: если украсть давно ими примеченный моток алюминиевой проволоки, то можно отправляться в скупку металла на станцию. Этот моток еще зимой привезли те, что пользовались домами как дачами. В деревне только дураки электричество не воровали. Мастерили проволочные крюки и накидывали прямо на уличные провода. Искрило, порой воняло, но работало. Того гражданина выгнали из дома, и он приехал зиму перекантоваться в деревне. Мудрый, еще и смастерил «козла» для обогрева. Это все в ночь и загорелось, жертв не было, но жилище сгорело. Гражданина больше не видели – видно, пустили жить по старому адресу, а моток проволоки остался в полусгоревшем доме за забором. Братья видели его случайно один раз, но были уверены, что он там. Достать его надо было сегодня, а завтра надо было в дорогу. Плохо было одно: участковый персонально предупредил, чтобы их не было на пепелище, а лейтенант был злой и мстительный. Он братьев знал с детства, с детства же и ненавидел. По этому пепелищу готовилось в городе какое-то судебное решение, потому у участкового оно было под особым надзором.