Жизнь волшебника

Тоня, засмеявшись над таким распорядителем, идёт в большую комнату к белью.

– Какое всё маленькое, – улыбнувшись, говорит она Роману, показывая одну из рубашек.

Роман каким-то чутьем понимает, что сейчас ему лучше не оставаться с Кармен наедине. Им

вообще лучше сейчас не находиться порознь. Он возвращается к Нине.

– Пойдём в комнату, – просит он.

– Ой, ну зачем ты заставил её гладить? – упрекает Смугляна.

– А что здесь такого?

– Да неловко как-то…

– Наоборот очень даже ловко.

Женщины продолжают обсуждать прошедший педсовет, посмеиваясь над молодым директором

Порошковым, ляпнувшим там что-то двусмысленное. Роман же, слушая их, наполняется ещё

большим миром и благостью. Как хорошо, что теперь у женщин есть нечто общее, сближающее их.

Может быть, вот так-то их трёхсторонняя ситуация и укрепится.

Тоня, кстати, передаёт о Порошкове последнюю новость, которую она и сама узнала лишь

вчера, на другой день после приезда из Читы. Всё это произошло в пятницу, за три дня до

педсовета.

Видимо, ввиду приближающегося нового учебного года, когда всем хочется работать очень

хорошо, так же, как всем ученикам хочется очень чисто и аккуратно писать в новых, только что

начатых тетрадках, Порошков, заявившись к Лене Арбузовой, решительно заявил, что к её мужу,

позорящему весь «пе-да-го-ги-чес-кий» коллектив, надо, в конце концов, применить «кар-ди-наль-

ные» меры. Что ж, пожалуйста – применяй. Сейчас как раз самый момент – Арбузов только что,

десять минут назад, впервые за три дня, пошёл к Ольге Борисовне. Лена его отпустила.

Порошкова потрясает смирение Лены, с которым она сидит и кормит с ложечки их,

арбузовского, ребёнка. Резко стартанув, клокочущий гневом, директор мчится к Ольге Борисовне, и

так же, как в прошлый раз, барабанит в дверь. Понятно, что ему не открывают и теперь. Тогда

Порошков на весь подъезд взывает к совести своих учителей, называя их официально по имени

отчеству.

– Ольга Борисовна, Виктор Николаевич! – кричит он. – Откройте! Я знаю, что вы там и даже

прекрасно знаю, чем вы там занимаетесь!

Квартира Ольги Борисовны точно такая же, как и у Тони. Она даже в том же доме, только в

соседнем подъезде. На первом этаже открывается дверь, и соседка с больной, перетянутой

платком головой, вежливо, как только может, спрашивает у директора:

– Чего это вы там опять разорались?

– Тише! – громко успокаивает её распалённый справедливостью Порошков, – у нас тут важное

дело! – Он тут же поворачивается к двери: Ольга Борисовна!

И тут-то Арбузов портит сценарий скандала, сложившийся ещё в прошлый раз. Он

приоткрывает дверь и молча бьёт кулаком прямо в толстые директорские губы. Порошок отъезжает

к перилам, а Виктор спокойно закрывает дверь на укреплённый после прошлого раза засов.

Облизывая кровь и потрясая очумелой головой, директор лишь теперь осознаёт всю нелепость

своих действий. Поэтому он больше уже не кричит, а спокойно, правда, оступаясь через одну

ступеньку, спускается по лестнице, делая вид, что ничего он тут не видел, не слышал, да и сам не

кричал, что губы у него ещё не толще, чем обычно, зубы совсем не болят, а соседка с большим

бантом из зимнего шарфа на голове, наверняка, ничего не поняла.

Однако у соседки хоть и больная, но своя голова. И в этой голове всё по-своему, так что ей-то

как раз всё понятно.

По селу потом расползаются шепотки. Арбузова кое-кто даже совершенно нелогично одобряет,

а школьники, которые в эти дни морально готовятся к занятиям, демонстрируют друг другу на

улице то, как ловко нокаутировал физрук Порошкова, почему-то ничуть не сочувствуя директору

своей школы, в которую они на днях отправятся с букетами георгинов. У пацанов, само собой,

появляется предположение, что их физрук – боксёр, причём, конечно же, боксёр первого разряда,

так что его следует уважать и на физре быть потише.

Лена Арбузова, не выдержав этой новой волны пересудов, собирает детей, договаривается с

машиной и на второй день после «кар-ди-наль-ных» действий Порошкова уезжает к родителям.

Работы с утюгом не много, и Кармен, быстро управившись, выдёргивает вилку из розетки.

Смугляна относит накормленного Федьку в кроватку, приспосабливает над ним пластмассовые

разноцветные погремушки на резинке, которые он может доставать ручками. Тоня, с улыбкой

пройдясь по комнате, осматривает стены, проверяет, как выглядят обои, которые они наклеили с

Романом и, присаживаясь на диван, вдруг охает, схватившись за поясницу.

409

– Что-то живот болит, – поясняет она и тут же, заметив внимательный взгляд Романа, шёпотом

добавляет, – кажется, я беременна.

Её взгляд буквально цепляется за Романа, она напряжённо ждёт его реакции. Роман, пройдясь

по комнате, останавливается спиной к ней. Он специально чуть затягивает паузу и потом

оглядывается с улыбкой.

– Ты думала, я испугаюсь? – говорит он. – Но это здорово! Я этому рад. Давай скажем Нине.

Сегодня Роману кажется, что их тройной союз устанавливается крепко и надолго.

– Лучше пока не надо, – просит Кармен. – Слишком много всего за один раз.

– Слушай-ка, Роман, – говорит Нина, возвращаясь из спальни, – мы ведь совсем забыли про

молоко. Машку-то надо поить да укладывать уже. Съезди к Матвеевым, возьми, если можно,

парного.

Роман выкатывает мотоцикл и едет, опасаясь засесть в грязи. На всякий случай берёт поближе

к МТС, где в последние дни дорогу пытались подсыпать чем-то менее скользким, чем глина. Из

ворот мастерских выходит Арбузов, главный герой только что услышанной новости. Что ж, его

можно подвезти хотя бы уже для того, чтобы он придавил собой заднее пробуксовывающее

колесо.

– Ну, а у тебя-то как дела? – спрашивает Арбузов, подразумевая, что у них схожая личная

проблема, только вот о его-то делах и так известно всем.

– Да всё нормально, – отвечает Роман. – Тоня как раз гостит сейчас у нас.

– Представляю! У вас там, наверное, дым коромыслом! – хохочет Виктор.

– Да вроде без дыма пока. Сидят, сплетничают о чём-то. Только что твои косточки перемыли.

– Ой, а у меня-то что творится! – кричит Арбузов опять-таки на всю округу. – Ездил вчера, хотел

Лену вернуть, так её родичи выперли меня, даже слушать не стали. Не знаю, что и делать! Довели

меня до того, что мне уже вообще никого не надо. Надоели обе, рвут в разные стороны. И Лена

надоела, и Ольга со своим брюхом… Так бы взял и пнул по нему, чтоб ничего не было…

– Да ты чего несёшь-то!? – говорит Роман, затормозив посреди дороги и даже заглушив

двигатель.

– А ну их к чёрту! – ещё громче, почти обвинительно орёт Арбузов. – Ольга беременна, а

ревнует, как не знаю кто! Я при ней о своих детях даже пикнуть не могу. Она и к ним ревнует. Дуры

и дуры! И, главное, чем дальше – тем хуже. Убегать надо отсюда. С Порошком мы уж теперь не

сработаемся. Да и вообще, как бы меня за такое поведение по тридцать третьей не шуранули.

– За какое «такое поведение»? – с раздражением спрашивает Роман. – Выходит, ты и сам на

свои поступки смотришь как на пакость? Статьи боишься!? Салага!

Эх, навтыкать бы этому прославленному «боксёру»! Роман заводит мотоцикл, с пробуксовкой

трогается с места. Дальше едут молча. Арбузов притих, как мышь, кажется, даже весить меньше

стал – колесо плохо давит. Очевидно, что его треугольник разрешается по обычному, банальному и

пошлому сценарию: все ругаются, дёргаются, разлетаются в разные стороны. Всё это потому, что

каждый из них не способен на глубокое понимание. Только бы у себя не допустить ничего

похожего.

Через двадцать минут Роман возвращается домой с тёплой трёхлитровой стеклянкой парного

молока. Машку поят и укладывают спать, хотя она ещё немного куражится – ей хочется поиграть с

тётей гостьей. И как только она оказывается в постельке, Тоня поднимается, чтобы идти домой.

Роману нужно её проводить. Он входит в спальню к Нине, где она что-то шепчет дочке, насупленно

выглядывающей из-под одеяла, стараясь её успокоить, целует обеих.

– Когда мне вернуться?

– В два часа, как обычно, ну, можешь и в три, – почему-то более щедро разрешает она сегодня.

– Вернусь в два. Только ты ложись, не волнуйся.

– Постараюсь.

Смугляна выходит на кухню вместе с ним.

– До свидания, – неловко говорит Кармен, ожидающая у порога, – спасибо за гостеприимство.

– До свидания, – отвечает Нина, взяв её за руку.

Роман и Тоня выходят за калитку. Сегодня впервые нет обычной тяжести ухода. Наверное,

потому что сегодня нет перехода из одного мира в другой. Сегодня все они в одном, общем мире.

– Днём нас увидела в школе Анна Прокопьевна, наша завуч, – рассказывает Кармен по пути, –

потом отвела меня в сторонку и шепчет: вот правильно, мол, я слухам-то не верила. Ведь все

болтали, будто ты у неё мужика отбила, пока она ездила. А вы разговариваете, как сёстры…

– Ох, и изводите же вы общественное мнение, – засмеявшись, говорит Роман. – Ну, а как вы

встретились сегодня?

– Знаешь, она меня сегодня просто удивила. Сначала спросила о том, когда я приехала, а потом

говорит: «Что же ты так? Уже два дня здесь, а не приходишь?» У меня будто камень с души упал.

Сколько я уж передумала обо всём. Пока была в Чите, мне и вериться-то во всё это перестало. А

тут вот оно как. Что на неё подействовало, не знаю. А пока ты за молоком ездил, мы, наконец,

410

поговорили обо всём откровенно. Она сказала, что пусть останется всё как есть. Я тогда и про

беременность ей рассказала. Она и этого, вроде не испугалась… Странные вы все-таки люди…

– Но теперь и ты вместе с нами, – говорит Роман, испытывая щемящую радость в душе.

– Скажи честно, – просит Тоня, – а ведь моего ребенка ты будешь меньше любить?

– Это ещё почему? Рожай на здоровье. Или ты чего-то боишься?

– Молвы боюсь. Скажут – нарожала от разных.

– Ну а как иначе? Если женщина выходит замуж за второго мужчину, то разве она рожает от

первого?

– Но я же не замужем…

– А я тебе кто? Просто ты моя незаконная жена. Но нам-то какая разница: законная или нет?

– Ладно, убедил, – на ходу прильнув к нему, уже за пределами видимости дома, шепчет Кармен.

Сегодня ей почему-то нездоровится. Дома она сразу отыскивает градусник – температура под

тридцать восемь. Роман укладывает её в постель, а потом, разговаривая и гладя по руке, сидит до

двух часов около кровати.

Настроение, когда он уходит домой, остаётся приподнятым. За Тоню можно не волноваться: её

высокая температура продержится не более, чем до утра. Сегодня и спать не хочется, усталости

нет. Уже поднявшись на крыльцо своего дома, оглядывается на село, мерцающее редкими

огоньками. В темноте они похожи на созвездия, и лишь величина огоньков отличает их от звезд, от

огней небесных деревень. Кажется, он видит эту красоту в первый раз. Раньше было не до того.

Смугляна ещё не спит, хотя уже в постели. Оказывается, только что прилегла. В отсутствии

мужа ей приходит в голову – не сходить ли в будку Штефана? Но это почему-то кажется

невозможным. Казалось бы, напротив, – иди в отместку прямо сейчас, легче будет. Но не

получается. Переживая одно, трудно впустить в душу другое. К Штефану она пойдёт лишь тогда,

когда отношения с мужем станут хотя бы нейтральны.

Роман пристраивается рядом, осторожно гладит её по голове, целует в затылок и чуть

отстраняется, чтобы удобней заснуть. Но Нина вдруг начинает плакать.

– Ты даже обнять меня не хочешь – я тебе не нужна.

– Ну что ты! Я думал, тебе не очень приятно… Сразу после того, как я вернулся… Если всё

нормально, то дай, обниму покрепче. Какие у тебя ноги холодные, сейчас своими согрею.

Смугляна быстро успокаивается. Ничего неприятного в его прикосновениях нет. Всякий раз,

когда он уходит к Тоне, ей тоже хочется всего. Сама воображаемая картина того, что может

происходить сейчас в той, уже знакомой ей квартире, лишь заводит её. И потом, когда Роман

возвращается, она уже просто жаждет его ласки. Вероятно, от этого он кажется в такие минуты

более притягательным как мужчина. Тем более что как раз в такие-то моменты он ласковей всего.

Конечно, не очень-то приятно осознавать, что эту ласку он приносит от другой женщины, но ведь

его хочется отстоять, вернуть себе. А после близости с ним, ревность исчезает совсем. Нину

удивляет, что от Тони он приходит не усталым и измочаленным, как ей того злорадно хочется, а

энергичным, бодрым, оживлённым.

– О чём вы сегодня говорили? – по привычке спрашивает она.

– Да, вроде бы, ни о чём новом, – вспоминая, отвечает Роман. – Ты сегодня и сама много всего

слышала.

– Я заметила, с каким умилением смотрит она на детей, – тихо говорит Нина. – Я знаю это

состояние. Когда я была беременной, во мне была какая-то постоянная радость. Мне даже

казалось, будто сами мои глаза излучают свет. Такое же и в ней. Я её от этого даже как-то ближе,

что ли, чувствую. Я не хочу ничего менять. Пусть всё остаётся так. Только вот. . Конечно, говоришь-

то ты искренне о том, что относишься к нам одинаково, а вдруг всё станет иначе? Ты не хочешь

обманывать, я знаю, но вдруг ты просто изменишься…

– Не изменюсь. Мои отношения уже устоялись. Верь мне, и всё будет хорошо.

«А ведь она просто святая, – думает Роман, засыпая. – Разве смогла бы, например, Ирэн

принять всё то, что принимает она? Любить, быть верной и всё принимать – так может не каждая».

ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ

Увидеть море

У Штефана заканчивается, наконец, и работа, как бы сторожа. Вечером этого последнего дня он

переселяется к Мерцаловым, то есть, просто приходит к ним со своим каким-то «городским»,

синим, изрядно потёртым рюкзаком. На переселении настаивает Роман – ну чего торчать ему в

этой убогой будке? Штефан ждёт, что окончательный расчёт в кассе совхоза будет сначала через

три дня, как ему обещали, потом через четыре, а потом уже просто ждёт. Он, правда, вроде бы, и

не спешит, наслаждаясь спокойными днями теперь уж точно без всяких забот, ностальгически

поглядывая с крыльца, кажется, не только на село, но и на всю свою краткую жизнь в Пылёвке.

411

– А всё-таки, я сюда ещё приеду, – говорит он свою уже привычную фразу однажды вечером, –

хочу себя забайкальской зимой испытать.

– Вряд ли ты вернёшься, – не верит Роман, – попадёшь в другую обстановку и забудешь всё,

что было здесь. Всё это просто станет прошлым. Забудешь хотя бы потому, что тебе придётся

зарабатывать деньги на билет. Устроишься вот так же куда-нибудь, и новая жизнь тебя так же

засосёт.

– Нет, теперь, как только я приеду, мать сразу даст мне две тысячи на обратную дорогу.

Скрывая усмешку, Роман смотрит в сторону: о собственной толстой сберкнижке Штефан

почему-то уже не говорит. В преддверии отъезда он заражён «синдромом дембеля» – то и дело

перекладывает и просматривает вещи из рюкзака. Так вот зачем, спрашивается, везти с собой

приработанную, отрегулированную стригальную машинку, если намерен вернуться? Так что

улетишь ты, кудрявый соколик, навсегда.

Вечерами Штефан подолгу читает своего Мопассана, лёжа на диване в комнате, а Смугляна,

уложив ребятишек, сидит там же с учебниками. Роман ложится раньше, пытаясь вернуться к

прежнему ритму: хорошо высыпаться, а на рассвете делать зарядку и пробежку.

Их самая частая гостья теперь – Рита, с которой Штефан по полдня выясняет отношения, сидя

на крыльце. Она уговаривает его никуда не дёргаться, а просто остаться с ней. Штефан не сдаётся,

хотя иногда уступая, уходит к ней ночевать. Уходя, он виновато и понуро прощается с

Мерцаловыми, а утром входит в дом непримиримым и с такой гордо поднятой головой, будто

возрождённый Феникс.

В начале новой недели Роман получает по телефону распоряжение из Обуховска: завтра же

ехать в управление сетей на медкомиссию.

– А как быть с подстанцией? – спрашивает Роман Матвейчика, звонившего по устройству

специальной связи.

Игорь Александрович с минуту что-то соображает, что-то бормочет про себя и, наконец,

распоряжается: бросай подстанцию и едь! Всю ответственность он берёт на себя, потому что если

его подчинённые не пройдут медкомиссию, то директор электросетей его просто разорвёт.

Ну и ну! Боишься оставить подстанцию на час, а тут запросто можно уехать минимум на трое

суток. А если вдруг всё же – отключение? Матвейчик поясняет: тогда в Пылёвку, в этот день или на

другой, приедет на «колуне» специальная бригада – ничего, совхоз подождёт и потерпит.

– Что же мне делать? – растерянно спрашивает Штефан, узнав о том, что хозяин уезжает не на

одну ночь. – Я поживу пока в своей будке.

– Да ладно тебе, оставайся, – нерешительно говорит Роман.

– Но это как-то неудобно…

– Ну, как знаешь… – тоже уже соглашается Роман, подумав, что здесь он, пожалуй, и в самом

деле, прав. Этого Пылёвка и вовсе не поймёт.

В тот же вечер Штефан отыскивает в селе деда Костю, с которым они ещё недавно посменно

дежурили, и забирает ключи от уже не жилой будки.

Спать Роман ложится раньше обычного, чтобы утром легче подняться. Уже совсем поздно

ночью он слышит сквозь сон, как кто-то так яростно тарабанит в запертую дверь веранды, что в

рассохшихся рамах дребезжат стёкла. Потом слышится приглушённое объяснение Нины, что

Штефана здесь нет, что он неизвестно где. Конечно, это снова Рита. Штефан сам просил Нину

говорить Рите, в таких случаях, что его здесь нет. Раза два Риту уже удавалось обмануть, но

сегодня она от чего-то прёт напролом. Прорвав заслон Нины, она врывается, наконец, в комнату, и

там начинается громкая ссора со Штефаном. Ну, это уже не ново. Надо просто перевернуться на

другой бок и спать дальше. В спальню входит Нина и как-то неуклюже, словно для того, чтобы

специально его разбудить, пристраивается рядом.

– Рита явилась, – возбуждённым шепотом сообщает она, вскинувшемуся мужу – ну, просто

комедия. Опять разбираются.

– Пусть разбираются… – сонно бормочет Роман. – Тебе-то что… Не мешай, пусть сами. Только

бы ребятишек не разбудили. Скажи им, чтобы на крыльцо вышли. Чего в доме-то орать?

– Она шнурок от куртки найти не может.

– Какой ещё шнурок?

– Да эта дурочка шнурок из куртки выдернула, повеситься хотела, а Штефан отобрал и куда-то

спрятал.

– Повеситься? – просыпаясь, спрашивает Роман. – Они что там, совсем того?

– Ну, не знаю…

– Короче, скажи: пусть шагают на улицу вместе со своими шнурками, и если им надо, то

вешаются там над крыльцом. Хоть оба… Только тихо.

И тут же он снова уходит в сон, даже не поняв, осталась Смугляна рядом или вернулась к

раскалённым гостям.

412

Штефан, упёршись в этот раз принципиально, остаётся на своём диване, и рано утром выходит

из дома вслед за Романом. Роман идёт на остановку, Штефан в свою автомобильную будку,

которая никогда и никуда уже не поедет.

Отойдя от дома, Роман оглядывается на подстанцию – ну, прямо перекреститься хочется, чтобы

она не отключилась за эти дни.

* * *

Возвращается он на третий день вечером, попросив водителя тормознуть там же, где автобус

когда-то останавливался, привезя Гуляндам Салиховну. Прямо с дороги Роман видит на крыльце

Штефана и Нину, которые возятся там с детьми. Ну прям, готовая семейная идиллия, лишние в

которой не нужны. Крыльца в четыре ступеньки вполне хватает, чтобы на нём живописно

уместилось всё его семейство, вместе с экзотичным венгром.

Роман подходит к дому и навстречу ему выбегает Мангыр, снова сорвавшийся с привязи.

Подходит он как-то косо приседая и виляя, кажется, не хвостом, а всем телом. Пёс изо всех сил

старается произвести на хозяина хорошее впечатление, вымолить прощение за своевольство.

Потом сам же бежит к будке, где валяется цепь с пропахшим псиной ошейником и сам же

подставляет голову. Роман накидывает ошейник, чуть потуже его затянув, и Мангыр, похоже, даже

благодарен за это: всё, теперь его жизнь снова определена, всяких сомнений, присущих свободе,

нет.

Роман здоровается за руку со Штефаном и вдруг чувствует, что и в том есть нечто похожее на

виляние Мангыра. Хвоста у Штефана, конечно, нет, вилять нечем, но уже в самом его тоне

чувствуется какая-то зависимость с приседанием. Штефан сразу сообщает, что полный расчет в

кассе получен им ещё позавчера и что, собственно, всё остальное время он просто ждёт Романа,

чтобы проститься с ним и отметить отъезд. Для этого мероприятия уже всё закуплено и

приготовлено.

Роману, оголодавшему и уставшему от мотаний по станциям, от дремоты в жёстких креслах,

больше нравится известие о хорошем столе. Он радостно хлопает Штефана по плечу, целует в

щёку какую-то отстранённую, несмотря на трёхдневную разлуку, жену, стоит немного перед

коляской с Федькой, дав подержаться ему за свой палец: «Ну что, Федька, давай поздороваемся».

Для Машки приготовлен подарок, купленный в Обуховске – набор алюминиевой крошечной посуды

– всякие там кастрюльки и тарелочки, так необходимые ей для её «дома», устроенного в уголке за

досками.

В доме у порога стоит плотно набитый рюкзак Штефана, а рядом небольшой чемодан Нины.

Странно… Видимо, Штефан тут так разжился, что его вещи не вошли в рюкзак, и Смугляна

подарила ему свой чемодан.

– И ты куда-то навострилась? – шутливо спрашивает он жену, вошедшую следом.

– Ну да, – вдруг тихо и кротко отвечает она.

– Что значит «ну да»?

– Я тоже хочу. Ну, помнишь, мы договаривались с тобой, что я могу куда-нибудь поехать. Так вот

Штефан пригласил меня с собой…

Роман плюхается на стул около накрытого стола с бутылкой неизменного «Агдама», но уже не

чувствуя никакого голода. Ничего себе! Как это можно было принять всерьёз один их дальний,

почти случайный разговор? Ловко они напланировали тут без него…

– Но у тебя же скоро начнутся занятия в школе! – в растерянности говорит Роман.

– Я уже договорилась с Порошковым. Меня на некоторое время подменят. Я приступлю к

работе чуть-чуть позже.

– Надо же! С Порошковым она договорилась! А со мной договариваться не надо? А с ребёнком?

Ему ведь всего три месяца!

– Но ты же отпускал меня в школу. Ты с ним справишься. Тем более что теперь он уже

полностью отказался от груди.

– Когда же это он успел отказаться? За эти три дня? Ты что, специально его отбиваешь?! Я

смотрю, ты ловко всё предусмотрела. А я вот не согласен. И не хочу отпускать тебя со Штефаном.

– Но мы ж договорились!? Ты обещал. Ты снова увиливаешь, – обличительно наступает Нина.

– Ну ладно, я, в конце концов, могу согласиться, чтобы ты куда-то поехала. Но только не с ним.

– Почему?

– А я не доверяю ему.

– Не доверяешь?! Да как ты можешь!? – почему-то оскорблено за Штефана восклицает

Смугляна. – А какое мнение о нём у тебя было раньше? Вот как быстро ты меняешь свои взгляды!

– Давай оставим в покое мои взгляды, но ты-то почему хочешь ехать именно с ним?

– Потому что я уже настроилась. Я так давно мечтала о поездке! Я уже не могу отказаться…

– Хорошо – поедешь. Но только не с ним. Завтра в профкоме совхоза я узнаю о туристических

путёвках. Ехать по путёвке куда удобней. А дикарём, да ещё со Штефаном, который постоянно

413

попадет в какие-нибудь приключения, ты только намучишься. Вспомни хотя бы все эти очереди в

кассах. А по путёвке всё будет заказано и организовано.

– А я, может быть, намучиться хочу!

– Тебе нравиться говорить глупости?

– Ты специально хитришь, чтобы удержать меня. А я уже не могу в этой клетке. Штефан уедет, а

потом выясниться, что с путёвкой ничего не выходит. И я никогда никуда не съезжу. Вот к чему ты

подводишь. Я знаю – ты хочешь, чтобы я никогда ничего не видела.

– Если не выйдет с путёвкой, значит, поедешь к своей тётке в Казань. Ты же хотела посмотреть,

как живут татары.

– Но я хочу увидеть море! Я никогда его не видела и никогда в жизни, наверное, не увижу!

Штефан обещал мне его показать.

– О, да это уже попахивает романтикой! Хорошее турне вы придумали. Ловко спелись тут без