Жизнь волшебника

чувства, вполне реализуемые дома, кажется, боольшего и не требуют.

В универмаге Ирэн нет. В её музыкальном отделе поясняют, что у Мерцаловой Ирины сегодня

выходной. Сразу без предупреждения идти домой как-то неловко. Пытаясь найти хоть один

исправный телефон-автомат, Роман всё ближе подходит к дому, но позвонить так и не получается.

Проще уж дойти, чем бегать по всем будкам с оторванными трубками.

Открыв дверь, Голубика в первом порыве делает шаг навстречу ему и тут же будто на что-то

натыкается. Но это небольшое движение выдаёт её всю. На бывшей жене, кажется, лишь

похорошевшей за это время, знакомый яркий передник, а руки розовые и мокрые. Пахнет бельём,

которое кипятится в баке на кухне.

– Пучкаюсь вот, – запросто поясняет она, неожиданно использовав деревенское слово, – на

этих чад не настираешься… Весна, они день-деньской на улице. Ты, наверное, опять зашёл на них

посмотреть?

Она спрашивает так, словно он был тут вчера или позавчера. А сколько событий улеглось в этот

отрывок времени на самом деле! Ведь она, наверное, ещё ничего не знает о его родителях.

– Да, зашёл посмотреть, – отвечает Роман, специально не замечая её иронии.

В коридоре переклеены обои, на вешалке – новый женский плащ, в комнате для экономии

места – новая двухъярусная кровать для детей. Других изменений нет. Пройдя в комнату, Роман

выгружает из сумки игрушечные автоматы, только что купленные в универмаге, где работает Ирэн.

– Ну и как поживает товарищ Мерцалов со своей смуглой молодкой? – спрашивает Голубика.

Конечно же, о родителях она не знает, откуда ей знать? Если бы знала, то не начала бы с этой

усмешки.

– С молодкой всё хорошо, – отвечает он в тон. – У нас вообще всё нормально.

– Я рада. Нового прибавления не ожидаете?

– Угадала. Ожидаем. Через два месяца. Они сейчас в Елохово. Это на севере.

– А, так это вы, стало быть, по дороге заскочили? – спрашивает Ирэн с ещё большей иронией и

горечью.

– Выходит так. Завтра мне надо на самолёт. Туда только самолёты летают.

– А здесь, в городе, у кого остановились?

– Ни у кого. Все мои вещи со мной. Мне бы только переночевать. Может быть, ты не откажешь?

– Что-о-о? – говорит она, едва не засмеявшись. – С каких это щей? Едете, ну и едьте за своим

прибавлением. А мы-то здесь при чём?

– Ладно, ладно, – буквально мямлит Роман, – просто я думал, что мы могли бы оставаться

друзьями. Не волнуйся, я уйду.

– Да уж конечно уйдёте, Роман Михайлович. Только уж, пожалуйста, после того, как дети

угомонятся. А утром я снова скажу им, что вы приснились… В прошлый раз они мне почти

поверили.

В этот раз идти за детьми в садик Роман не решается. Голубика уходит за ними одна – никаких

спектаклей на людях ей больше не хочется. Сам факт, что она оставляет его здесь одного, говорит

за то, что он для неё всё тот же, что и раньше.

Оставшись один, Роман не спеша обходит квартиру, как музей своей прошлой жизни, в которой,

однако, как и прежде живут близкие люди. Удивительно, что он помнит эту квартиру не зрительно

даже, а самим ощущением пространства, зная, как где повернуться, сколько сделать шагов, как

протянуть руку там или там. Это пространство охотно признаёт его и принимает в себя. Конечно,

теперь эта квартирка маленькая – для женщины с двумя детьми она недостаточна. Однако, если

бы он остался в этой семье, так же работая на заводе с более, чем десятилетней очередью на

жильё, то и сейчас они жили бы ещё здесь.

О госте, который ждёт их дома, Голубика сообщает детям только во дворе, и дальше они бегут

наперегонки. В квартиру врываются с торжествующими криками, запыхавшись так, что не могут

говорить. Оба вытянулись, стали взрослей, но у младшего всё равно блестит под носом светлая

сопля.

И снова, как и в прошлый раз, весь вечер в квартире пыль до потолка. Общаться с ними

нелегко: приходится выдерживать намеренное отчуждение, чтобы они не воспринимали тебя как

приехавшего навсегда. Приблизишь их слишком к себе, расположишь, а потом возьмёшь и

исчезнешь. Но и совсем черствым быть с ними нельзя, если ты папка, если ты их навестил.

Хочешь не хочешь, а приходится признать, что с ними надо либо иметь постоянную связь, либо

исчезнуть полностью, помогая лишь издали.

360

Когда становится поздно, детей снова не получается уложить. Они требуют, чтобы папка

остался ночевать здесь.

– Да останется он, останется, – обманывает их Ирэн.

– Покажи тогда, где он будет спать? – просит Сережка.

Голубике приходится стелить Роману некую ложную постель на полу, около их кровати.

– Вы спите, а мы ещё немного поговорим, – успокаивает она их.

Стараясь не мешать всем этим событиям, Роман сидит у журнального столика и вдруг на

нижней полочке столика обнаруживает библию и прочую религиозную литературу. С этой книгой он

и приходит на кухню, когда дети, наконец, успокаиваются.

– Тебя это увлекает? – спрашивает он.

– Да, это всерьёз. Я всё больше прихожу к Богу, – отвечает Ирэн. – Всё больше и больше я

понимаю, что единственный мужчина, достойный настоящей любви – это Иисус Христос.

Остальные так себе…

– Но разве можно к Христу относиться просто как к мужчине? – изумляется Роман. – Не

богохульство ли это само по себе? Разве может быть сексуальным то, что должно быть только

духовным?

Голубика с удивлением смотрит на него.

– Конечно, Мерцалов, ты не дурак… Я просто пошутила. Однако, всё-таки Христос был

мужчиной, который в жизни что-то делал.

Теперь уже Роман с удивлением смотрит на свою бывшую жену – это что, какой-то намёк, какой-

то укор?

Ему интересно спросить её про Ивана Степановича и Тамару Максимовну, но он не решается,

понимая, что тогда неминуем ответный вопрос о его родителях. А ему не хочется вызывать её

жалости. Тогда, растрогавшись, она, наверное, и в самом деле предложит ему остаться ночевать,

но покупать эту уступку такой ценой нельзя. Ему пора уходить – скоро уже будет очень трудно

поймать такси до аэропорта, где можно скоротать ночь.

Ирэн выходит, чтобы взглянуть на ребятишек и, вернувшись, сообщает:

– Всё. Спят.

Роман поднимается. Не надо ждать, когда Голубика кивнёт на дверь, – он уйдёт сам.

Войдя в комнату, он ещё раз смотрит на спящих детей, тихо подхватывает сумку. Одеваясь в

прихожей, как бы между прочим спрашивает:

– И где же твой муж?

– Да опять в командировке… Такой вот змей попался – ну просто не вылезает из

командировок…

Она сама же усмехается собственной лжи, невольно показывая печаль о невозвратимости

прежнего и полное смирение со всей своей ситуацией. Но само её смирение особенное – оно

свысока, с позиции сильного человека, знающего себе цену. И уже как будто чуть уставшая от

визита своего бывшего мужа она, открыв дверь, несколько театральным жестом показывает:

«прошу», а, может быть и «выметайся». Дождался всё-таки жеста!

Очутившись за дверью, Роман чувствует некую душевную незавершённость своего визита.

Нехорошо вышло с родителями, не следует в сознании Голубики оставлять о них неправильное

представление. И он тихонько стучит в дверь, уже не пользуясь звонком.

– Забыл что-то? – озадаченно спрашивает Ирэн, открыв дверь и пряча уже влажные глаза: она

хотела уже отдаться своим чувствам, а он зачем-то вернулся.

– Я не сказал тебе кое о чём, – говорит Роман, – не хотел говорить, но сказать надо. Ты должна

знать. Мне просто перед ними неудобно. Я имею в виду моих родителей.

– Да-да, – тихо и даже чуть виновато соглашается Голубика, оглядываясь в квартиру, – я хотела

спросить о них, да забыла. Извини. Как они там?

– Их больше нет, – отвечает Роман, чувствуя, что многое он сказать не сможет, – они погибли на

пожаре. Давно уже, уже почти два года назад.

Голубика, охнув, обессиленно хватается за колоду, глядя на него расширенными глазами.

Роман чувствует ком, подкатывающий к горлу.

– Как же так, Ромушка?

И всё! Сказать что-либо ещё после этого внезапного «Ромушки» уже нельзя. Оказывается, всё-

таки живёт у неё в душе и такое его имя.

– Вот так, – еле выталкивает он из себя эти уже слабо различимые слова, разведя одной

свободной рукой, и тут же, повернувшись, сбегает по лестнице.

Выйдя во двор, Роман плюхается на скамейку на детской площадке с песочницей, буквально

задавливая в себе горечь, жалость и слёзы. Такое впечатление, что вместе с Ирэн он снова

пережил всё, только быстро, свёрнуто, порывом.

На улице пусто. Даже фонари горят лишь где-то в конце дымной улицы. Редкие машины

проносятся мимо. Из-за дыма свет их фар остаётся в пространстве. Роману, ослеплённому этим

больным светом, кажется, что машины настолько засвечивают его, делая невидимым, что сами же

361

его и не видят. Наверное, лучше выйти дворами на другую, более оживлённую улицу. Во дворах

сумрак ещё гуще, чем на улице. Навстречу движутся три фигуры – подростки. Вид мужика с двумя

сумками в руках оживляет их. Средний что-то говорит одному, склонив к нему голову, но не

поворачивая лица, потом – другому. Идут, слегка подталкивая себя плечами, подбадривая и

разжигая. Нечто похожее делают боксёры перед схваткой, поколачивая одной перчаткой о другую.

Так же, кстати, делает и Боря Калганов. Ну что ж, читали, знаем и понимаем, что сейчас

происходит. Если попытаться свернуть с курса, догонят, и тут ты уже проиграл. Поэтому пойдём

прямо. Даже прямее, чем раньше шёл, специально на них. Согласно изученным книжкам по

психологии никто никого не бьёт просто так. Сначала составляет сценарий (хотя Ваську

Селиванова пырнули ножом без всякого сценария – ну, там-то уж был просто какой-то отморозок).

Вот этот-то сценарий и надо сбить. А он у них будет самым простым – чего им зря напрягаться,

придумывать. Конечно, они попросят закурить. Вот они, уже совсем рядом. Ничего, хорошие

ребятишечки – в куртках с широкими плечами, только не понятно, настоящие под куртками плечи

или нет. Может быть, просто так топорщатся, а может быть, это спортсмены. Вот он, момент, чтобы

что-то уже спросить. Говорить будет средний – он, похоже, лидер.

– Здорово, ребята! – опережая его, как можно более приветливо говорит Роман. – Я тут у вас

совсем заблудился. Подскажите, где здесь ближайшая остановка такси?

– Вон там, – отвечает правый, указывая рукой как раз в том направлении, куда идёт Роман.

– Да ты чо, совсем упал? – перебивает средний. – Остановка вон там.

Он показывает в другую сторону.

– Ой, ну спасибо, что подсказали, – говорит Роман, не меняя прежнего курса, ему ли не знать

здешних остановок?

Старший отступает, пропуская его мимо себя. А он ничего – роста тоже где-то под метр

восемьдесят. Роман как шёл, так и идёт. Нет, догонять они не станут. Это будет глупо выглядеть:

готовиться к чему-то, потом неожиданно для себя опарафиниться, одуматься и кинуться догонять.

Им сейчас надо ещё в себе разобраться, про остановки поспорить. Главное – самому не

оглядываться, не показывать страха. Хотя при чём тут страх? Почему он сделал этот финт?

Сдрейфил, что ли? Так ведь руки уже чешутся от знакомого подпора адреналина. Не могло это

ощущение раньше появиться! А может быть, ещё не поздно? Конечно, сейчас, после тягостного

ухода от Голубики, вроде бы как-то и не до того, но как это могло бы отвлечь и встряхнуть!

Роман останавливается, оглядывается. Подростки в замешательстве стоят как раз там, где они

встретились, смотрят ему вслед. Кажется, дальше-то им и шагать некуда – к нему шли. А может

теперь ради воспитания молодёжи взять да пугнуть их немного? Отшвырнуть сумки, скинуть куртку

и с рёвом рвануть в их сторону. Разбегутся, точно разбегутся. Испугаются. Особенно этих

откинутых сумок и сброшенной куртки. Подумают, что ненормальный. Ведь боятся-то больше всего

ненормальных. А если у них нож? Ну и что? Хотя какой там нож? Не той решимости компания.

Только тут казус выйти может. Вдруг найдётся среди них какой-нибудь юморист, да сумки с курткой

стащит под шумок. Вот уж тогда-то они поизгаляются над ним… Так что лучше всё при себе

держать.

– Эй, ребята! – кричит им Роман. – Вы что, подраться хотели, или что? Извините, я сразу не

догадался. Ну, если что, так давайте. Только я к вам не пойду, я с сумками. Уж сами тогда идите,

ладно?

Они стоят, будто раздумывая, оставаясь в том же нелепом положении.

– Да пошёл ты! – отвечает ему старший, махнув рукой.

Они уходят куда-то в сторону, как будто даже обидевшись. Это и понятно – перегорели уже. Ну

что ж, на нет и суда нет. Как хотите. Это даже смешно. Взять и вот так, какой-то паршивой

психологией, испоганить весь их боевой кураж. А ведь неплохие ребята. Будущие защитники

Родины. Возможно, даже пограничники. Сам с такими ребятами служил. Лучший армейский дружок

Витька Герасимов рассказывал, как до армии дрался во дворе.

На остановке пусто. Ждать приходится долго. Наконец с кислым писком притормаживает какое-

то позднее салатное такси. Таксист согласен ехать, только если по пути, а путь его – в парк.

Однако за тройную цену – хоть на край света.

В гулком здании аэропорта местных авиалиний светло и гулко, народу немного. К утренним

рейсам, выполняемыми небольшими самолётами, в основном кукурузниками, люди подтянутся

утром. Можно расслабиться, насколько это получится в неудобном жёстком кресле, успокоиться,

дать отстояться впечатлениям. Лучше бы уж Голубика и впрямь вышла замуж. Тогда было бы

спокойней. Хотя, что его волнует? Да то, что какая-то часть его души осталась с Ирэн, с его первой

детской любовью, которую он предал, но которую всё ещё любит. Любит?! А Нина? А Кармен?

Любвеобильный какой! Разве такое возможно? Согласно существующей морали, конечно же, нет, а

по чувствам в этом нет никакого обмана – он совершенно отчётливо любит их всех. Если бы и в

жизни они жили так же спаянно, как живут в его душе. Уже завтра будет объяснение и отчёт перед

Ниной насчёт Тони. И этот мир, конечно же, будет разрушен.

362

* * *

Родительская забота всегда приятна, но Нине она в этот раз тягостна, потому что слишком уж

намеренно сладка и как сироп тягуча. Она будто противопоставлена отношению Романа (родители

даже не сомневаются в том, что он не может относиться к ней хорошо), а так же всей её жизни на

«горке», о которой она вначале сама же сказала что-то не так. К тому же, теперь в их агитации

против мужа звучат и реплики-упрёки, что он русский.

– Мама, – не выдержав, говорит Смугляна, – но ведь вы сами даже мне дали русское имя.

Кроме того, и в школе, и дома вы всегда воспитывали меня в интернациональном духе. Вы сами

всё это преподавали. Так чего же хотите теперь?

– Что от нас требовали, то мы преподавали и преподаём, – нервно отбивается мама завуч. – Ну

так и что? Ты думаешь, нас самих так не воспитывали? Но я-то всё равно вышла замуж за

татарина. А ты выскочила за чужого!

– Да какой же он чужой, если у нас уже общие дети? Что ты имеешь против Машки?

Эта тема в той или иной форме продолжается изо дня в день. Нине, поневоле ставшей в

оппозицию родителям, приходится защищать и свою «горку», и оправдывать Романа во всех его

реальных и предполагаемых грехах. Приехавшему, наконец-то, мужу она рада, как освободителю.

Роман, очутившись в доме, тут же начинает возиться с Машкой, которой привёз новую куклу.

Кукла умеет закрывать свои синие глазки, и дочка от этого в восторге.

После ужина, на котором Роман даже выпивает с Дуфаром Чопаровичем по стопочке водки,

Роман и Нина прямо через огород выходят на крутой берег речки. А ведь здесь, однако, неплохо.

Эта речка, конечно, куда меньше Онона, зато совсем под рукой – пошёл вечером, поставил

перемёты, а утром – свежий улов. Вот откуда пристрастие Нины к рыбе. Что ж, теперь он будет

ловить её побольше. Перелазить через жердевый забор в конце огорода Нине тяжело и Роман,

перемахнув первым, осторожно принимает её на руки. Теперь она снова ослабленная, какой была

когда-то на Байкале во время её долгой изнурительной немочи. И снова это невольное и вроде как

неправильное даже отторжение от неё, когда к ней страшно лишний раз прикоснуться. Во время

всей беременности, наблюдая за увеличением её живота, Роман чувствовал всё большую и

большую её хрупкость, а теперь она и вовсе для него как стеклянная.

Они спускаются с обрывистого берега по тропинке к самой воде, где на утоптанном илистом

месте вкопана скамейка, а совсем у воды – старая табуретка.

– Ничего себе – комфорт! – восхищается Роман, присаживаясь на скамейку.

– Это папа здесь рыбачит, а скамейку для мамы сделал, она иногда приходит к нему, – поясняет

Смугляна и, наконец, спрашивает о главном, что томит её весь вечер: – Ну, и чем закончились твои

дела с Зинкой?

– Ничем. Она завела себе другого – Тимошу. Может, знаешь его? В столярке работает.

– Нет, не знаю. Ты жалеешь, что у тебя не вышло?

– Да что ты! Нисколько. О чём жалеть?

– А больше ты ни с кем не сошёлся?

Много передумав за это время, Нина почти не сомневается, что уж Тоню-то он не обошёл.

Такую возможность он вряд ли пропустит, тем более что Тоня и сама поглядывала на него с

интересом. Нина замечала это всякий раз, когда они встречали её в клубе, не понимая, как этого

не видит Роман. По привычке предполагать худшее, она всё это худшее уже не только

предположила, но, кажется, даже смирилась с ним. Тем более, что у них с Романом есть уговор о

новых отношениях.

– А может быть, мы вообще не будем сейчас об этом? – предлагает он, почти инстинктивно

пытаясь вывернуться. – Тебе сейчас нельзя волноваться.

Что ж, для того, чтобы поверить своим предположениям, Нине достаточно и этого ответа – не

было бы ничего, так он легко и просто сообщил бы об этом.

– И сколько мне ждать? – спрашивает она. – Да ведь всё это я узнаою от других людей в первый

же день, как мы приедем. Так что, давай выкладывай… Неизвестность мучительней. А ещё хуже

твоя скрытность. Ты же знаешь, что без открытости наши новые отношения не стоят ничего… Да ты

не беспокойся, я всё приму как надо. Ведь мы же с тобой друзья, правда?

Что ж, деваться некуда. Друзья – не друзья, а рассказать придётся. Главное, всё правильно

объяснить. Рассказывая, Роман следит за реакцией Нины, особенно сильно упирая на то, что

теперь благодаря Тони он и ей самой может спокойно сказать «люблю». Теперь уже искренне, без

обмана. Про Тоню он говорит вроде как нейтрально, как о некой почти объективной категории,

которую требуется просто принять. Чтобы Тоня стала понятой, Роман подробно рассказывает о

том, как обманул её Боря, как переживала она потом беременность от случайного мужика. Хорошо,

если бы у Нины возникло сочувствие к ней – сейчас, когда Нина и сама беременна, это, наверное,

нетрудно.

– Тоня ни на что не претендует, – говорит Роман, – и нашу семью разрушать не собирается. Она

сказала, что ей достаточно и того, что она любит меня. И если я стану бывать у неё хотя бы иногда,

363

то боольшего ей и не надо. Я с самого начала сказал ей, что мы с тобой живём крепко, и так будет

всегда. Хотя, наверное, этого не требовалось и говорить.

– А почему ей боольшего не надо?

– Потому что она любит меня как женатого мужчину. Не как свободного, а именно как женатого.

То, что у меня есть жена, она считает даже моим достоинством. Думаю, что вы с ней подружитесь.

Нина прижимается головой к его плечу.

– Ну что ж, – соглашается она, – я сделаю всё, как ты хочешь… Хорошо должно быть всем, а не

только мне одной.

Роман чувствует, как камень падет с его души.

– Ты правда можешь всё это принять?

– Правда. Ты рассказывал сейчас о её чувствах, и я понимаю, что ты это не придумал. Как

мужчина ты не мог такого придумать, пережить это может только женщина. Рассказанное тобой

мне даже понятней, чем тебе самому. У нас в университете, курсом старше, учится один мужчина.

На занятия он приезжает на собственной машине, всегда отчищен, отглажен. У него русые волосы,

но уже с чёткой проседью. За всем его обликом сразу видны какая-то устойчивость жизни, семья,

заботливые женские руки. И, как ни странно, этим-то он и кажется мне привлекательней других.

Видно, что он уже сложившаяся личность. Однажды я расфантазировалась (уж признаюсь честно)

и подумала, что если бы у меня возникли с ним какие-то отношения, то его семье это никак бы не

помешало. Наверное, так же смотрит на это и Тоня.

– Ну, тогда я не сомневаюсь, что вы подружитесь.

– Пока что мы лишь знакомы, но знакомство можно и укрепить.

Смугляна старается быть дипломатичней. Она знает характер мужа – так просто он от своего не

откажется. Сначала лучше уж смириться со всем, а дальше будет видно. Если его чувство, как

утверждает Роман, могут пробудить две женщины сразу, то пусть так пока и будет. Долго это не

продлится. Скоро она родит, поправится, расцветёт после родов и заберёт всё его чувство.

– Ну ладно, – говорит Роман, – переключая разговор на другое, чтобы как-нибудь не испортить

достигнутое решение, – нам ведь надо ехать – на подстанции меня подменяет приезжий электрик.

– Конечно, – соглашается Нина, – завтра съездим в район, в больницу, заберём документы,

потом вернёмся сюда, переночуем ещё раз, соберём Машку и уедем.

– А зачем тебе в район? Ты же здесь не прописана.

– Когда я приехала, мама попросила, чтобы я встала на медицинское наблюдение в районной

больнице.

– Понятно. Ну, тогда завтра и поедем.

Ночью Нине плохо спится: она несколько раз поднимается, пьёт из чайника кипяченую воду или

стоит у окна, освещенная луной. Роман каждый раз просыпается вместе с ней.

– Что-то мне сегодня не очень хорошо, – говорит она в очередной раз, видя, что он смотрит на

неё, стоящую у окна.

– Ну ничего, ничего, скоро будем дома, – успокаивает её муж, – иди сюда, ложись…

Утром они на жёстком «Пазике» едут пятьдесят километров до больницы в райцентре. От

остановки до больницы ещё километра два пешком.

– Да о каком отъезде ты говоришь?! – вдруг огорошивают Нину в больнице, врач, осмотрев её. –

Возьми вот эту бумажку и быстренько в третий корпус!

Роман с этой бумажкой в руке провожает жену до другого здания во дворе. Сёстры,

взглянувшие там в этот листок, делают большие глаза и приказывают Нине переодеться в

больничное.

– А в чём дело? – настороженно спрашивает Роман.

– В том, что часа через два она родит, – отвечает ему самая строгая из всех женщин, одетых в

белые халаты.

Смугляна жалостливо, словно прося прощения, смотрит на мужа.

– Это, наверное, меня в автобусе растрясло, – тихо говорит она.

Растерявшемуся Роману, настроенному на отъезд, вдруг приходит в голову, что их тут зачем-то

надувают, как это бывает всюду.

– Да вы что!? – говорит он, повысив голос. – У нас же свои планы!

И тогда его просто выталкивают в дверь. Сойдя с бетонированного крылечка, Роман

наваливается грудью на штакетник, за которым посажены березки, уже начинающие чуть-чуть

зеленеть. В голове неразбериха. И что теперь делать? Куда идти? Или никуда не ходить? Что же,

вот так стоять и ждать? Но ведь завтра они должны собрать Машку, захватить вещи и ехать домой.

А уж потом, лишь через два месяца, Нине положено рожать… Они что, считать не умеют? Через

два месяца, а не сейчас. Ведь они же явно ошибаются.

Плюнув с досады, Роман садится на скамейке у забора. Хотя как они могут ошибаться, если им-

то, как говорится, виднее? Просто в его голове заготовлено представление о том, как летом, в

Пылёвке он будет встречать Нину с ребёнком из больницы, и все остальные события как бы

подстроены под это. И теперь всё в своей голове надо перерисовать и перечертить. Ох, Бог ты

364

мой, да ведь тут же нет ни пелёнок, ни распашонок, а это потребуется уже сейчас… Нет, не сейчас,

а после выписки. А когда будет эта выписка? Дней через десять! А работа?

Но сначала надо прожить эти два часа. Роман выходит из больничной ограды, идёт по улице