Жизнь волшебника

жирное мясо, взваливают на дощатый настил, кочегарят до синего гуда паяльные лампы и

принимаются палить, скрести, мыть, разделывать. Туша лежит на досках, покачиваясь на сале от

толчков. Вот взяли и зарезали это смирного кабана на мясо. А он хоть и не покорно, но всё-таки

отдался для того, чтобы стать продуктом.

Мясо уносят и открыто кладут в сенях на полиэтиленовую плёнку. Глядя на эту остывающую

красную массу и не скажешь, что лишь полтора часа назад всё это было сильным, здоровым

животным.

Подходит время и для тёлки. Но тут уже сложнее. Иногда забегая к Матвеевым в обед, Роман

помогал Катерине по хозяйству, и она обычно просила сгонять коров на водокачку. Роман,

наблюдая, как пьют коровы, всегда сообщал потом хозяйке, какая корова сколько ведер выпила, а

однажды сосчитал, что полуторник корова выпивает за двадцать глотков. Ничего себе глоточек –

каждый чуть ли не по литру! Это не могло не вызвать восторга, восхищения и уважения.

И тут тоже требуется убедить себя, что перед тобой опять же ничего не понимающее животное.

Только на этот раз такое убеждение не успокаивает. Пусть не понимающее, зато доброе. С

коровами и общаешься куда больше: сено бросаешь, на ту же водокачку гоняешь или просто,

проходя по двору, нет-нет да похлопаешь (просто так, от хорошего настроения) по лохматому боку,

тёплому даже зимой. Иногда говоришь с ними, они и на клички откликаются. Бывает и

прикрикнешь: ну, мол, и бестолочи вы, но этой-то «бестолочью» как раз невольно и признаёшь их

способность соображать. В общем, коров очеловечиваешь до такой степени, что до конца

освободиться от этого очеловечивания при забое не получается. И вот с этим-то не уничтоженным

чувством берёшься за нож…

Снова придя во дворы, Матвей и Никита собираются закурить. Матвей как-то нервно

обнаруживает, что это у него последняя сигарета и вызывается сбегать за куревом.

– А вы тут отдохните маленько, да начинайте пока без меня, – как бы между прочим предлагает

он, уходя, – вожжи-то вон, на столбике висят. .

Уходит и не появляется. Никита вначале терпеливо ждёт, потом тоже нервничает. В заключение

всей сегодняшней программы, конечно же, ожидается жарёха с выпивкой, но так-то можно

протянуть и до того, что магазин закроют.

– Нет, ну он вообще-то, оказывается, мастак на чужой шее в рай въезжать, – матюгнувшись,

поминает Багров уважаемого соседа и, наконец, идёт к вожжам.

Сделав на конце вожжей петлю, он потом долго ходит за тёлкой по всему огороду. Тёлка,

застоявшаяся у забора, козлит, высоко подкидывая задние ноги. Большой и прямой Никита ловит

её как-то сонно и не всерьёз, несмотря на внешнюю расторопность. Но не до вечера же за ней вот

так ходить. Роман предлагает загнать тёлку во двор. Но и там Никита не становится решительней.

И тут всё выходит как-то неожиданно. Он почти невзначай тихонько хлопает тёлку по спине и та,

мгновенно успокоившись, прислушивается.

– Ну, куда же ты, соседка, убегаешь-то? – ласково приговаривает Никита. – Ведь всё равно

никуда не убежишь…

Он приближается к самой её голове. Тёлка, косясь большими шарами глаз, подаётся в сторонку.

– Юлька, Юлька, – уговаривая, бормочет Никита.

Роману становится не по себе. Этой тёлке: лохматой, белой, с большими красными пятнами на

боках, почему-то очень хорошо подходит эта кличка. Даже сосед знает, как её кличут. «Сначала мы

даём животным человеческие имена, – с досадой думает Роман о том же, – а потом режем их и

пытаемся не жалеть».

Успокоенная Юлька даёт накинуть петлю на свои ещё небольшие рожки. Забойщикам можно

приступить к основному. Тут звякает щеколда, и Матвей, появившийся в воротах, даже сплёвывает

от досады – не мог прийти на пять минут позже, чтобы заняться делом уже более спокойным:

снимать шкуру, потрошить, разделывать тушу. А тут его тёлка ещё стоит как ни в чём не бывало и

смотрит спокойными влажными глазами. Что ж, придётся помогать. Никита, держась за вожжи,

затянутые на рожки, кивает Матвею на топор, обухом которого нужно оглоушить Юльку.

– Не-е, давай-ка лучше ты бей, – нерешительно говорит хозяин.

– Тогда ты будешь резать.

– Нет, давай и режь ты…

– Да ты что, совсем уже! – кричит Багров.

– Так ведь животинка-то своя, – виновато бормочет Матвей.

316

Но делать нечего, Матвей понимает, что тут он, пожалуй, и в самом деле слишком много

перекладывает на соседа. Романа они в расчёт не берут, жалеют – молод ещё. С минуту

поколебавшись, Матвей берёт топор. Подходит к тёлке, ощупывает её лоб, отыскивает нужное

место, набирает в грудь воздуха, размахивается, бьёт. Звук выходит глухой и мягкий. Телка,

вздрогнув, остаётся на ногах, пятится, очумело мотая головой, глядя на заботливого хозяина с

топором.

– Да бей ты сильнее! – вдруг не выдерживает Роман, исказившись от жалости.

Матвей бьёт ещё раз, уже основательней. Тёлка обрушивается на землю. Никита падает на

колено, режет горло. Яркая, почти бурая кровь с пеной хлещет из прорезанной щели. Матвей

хватает ковш, подставляет его под струю и, набрав до краёв, переливает в ведро. Но тёлка вдруг

отходит, бьётся, пытается вскочить. Матвей, бросив ковш, хватает топор и бьёт ещё. Телка

замирает, но лишь на время… Всего Матвею приходится бить пять раз.

– Вот змеёвка так змеёвка, – говорит он после очередного удара, разжигая в себе злость и

решимость, – как я с ней летом-то намучился. Гнал на ветучасток, прививку ей поставить, а она всё

в сторону да в сторону. Гоняю её, гоняю, а она постоит, отдышится, да опять в сторону. Ох, и

намаялся я тогда…

– Вот она и мстит тебе теперь, – поддерживая его, пытается шутить Никита.

Наконец по телу животного пробегает судорога. Проверяя, Матвей сильно пинает тёлку носком

сапога в хребёт.

– Всё, – заключает он.

– Замучили, – с облегчением говорит Роман.

– Это ещё что, – оправдываясь, вспоминает Матвей, – вот я видел, как один цыган кобылу

колол… Свалил её на землю, перерезал горло перочинным ножичком и сидит баночкой кровь

отчерпывает. А кобыла лежит живая и на него глазами косит, наблюдает. Меня тогда прямо ужас

взял.

– А ты не видел, как Илюха Хромой овец режет? – добавляет Никита. – Грудную клетку откроет

ножом, руку туда засунет, схватит сердце и остановит прямо рукой… Тогда, говорит, вся кровь в

мясе остаётся. А мне так с кровью-то и не нравится…

Тёлку укладывают в какое-то неестественное положение ногами вверх, подложив под лопатки

поленья, начинают снимать шкуру. Роман вспарывает кожу с ноги на грудь, надрезает сустав,

выпустив из него тёплую и прозрачную, как жидкий хрусталь, жидкость, переламывает сустав и тут

ему снова становится не по себе. Главные забойщики работают не спеша, словно привыкая к

новому качеству животного, а он торопится: только что видел тёлку на ногах и вот вместо одной из

этих ног – белый сустав. Многие мужики любят работать медленно и основательно, но одно дело,

когда они, скажем, плотничают и совсем другое – когда забивают животину. Последняя

медлительность чем-то похожа на нехотение, на не радость от дела – на вину.

Уже помогая разделывать тушу, Роман всё не может забыть, как Матвей сказал, что с

удовольствием зарезал бы того гада, который кормил трупами свиней. Но в этом-то забое Матвей

не более решителен, чем Багров. Что же, выходит, убить человека ему проще, чем тёлку? «А мне

было бы как? Я бы смог? – вдруг задумывается Роман, тут же удивляясь сам себе. – Зачем

спрашивать себя о таком? Где и когда это может пригодиться?» Врасплох застигнутый

неожиданными вопросами, Роман на какие-то секунды замирает в полунаклоне. Потом, распрямив

спину и глядя вдаль на хмурые сегодня сопки, стоит с ножом в окровавленной руке. «Господи, да о

чём это я? – думает он. – Ведь я же Справедливый!» И, как обычно, от осознания своего

настоящего имени, он чувствует полную самодостаточность души и скрип невидимой крахмальной,

рыцарской рубашки на плечах.

Всё это время Катерина, так решительно подбодрявшая мужиков, сидит, не высовываясь, в

доме. Уже с утра она ходила по дворам, отворачиваясь в сторону, чтобы не увидеть случайно свою

любимую пеструху Юльку.

Во время разделки туши к Никите с какими-то вопросами приходит его жена Анна, но он, не

дослушав, рассерженно прогоняет её.

После тёлки забойщики отправляются к Багровым забивать бычка. Остаётся треть дела, и пора

уж подумать о столе. Теперь, пока мужчины забивают бычка, женщины – Катерина и Анна –

должны нажарить свежего мяса в доме Матвеевых.

Бычок Никиты, с утра привязанный за рога к забору, не кормлен и не поен. Его решают вывести

в огород, чтобы потом ближе носить мясо. Проходя мимо только что напоенной коровы, жующей

сено у кормушки, оголодавший бычок выхватывает пучок, рассыпая сухие травинки. От сена он

уходить не хочет, упирается и его выталкивают и вытягивают за рога минуты две, но ударить или

даже слегка шлёпнуть почему-то никто не смеет. Все знают – сейчас его ударят топором.

Когда бычок, наконец, оказывается в огороде, то, к радости Романа, у Никиты не оказывается

под рукой ведра и ковшика. Роман вызывается всё это принести, надеясь пропустить удар обухом.

Он специально ходит дольше необходимого, а, вернувшись, видит, что оба забойщика вполне

317

спокойно ждут его. Да и то верно – ведро нужно сразу после удара. Матвей, держащий вожжи,

увидев Романа, кивает Никите на топор:

– Давай…

– Нет уж, ты давай, – говорит Никита, забирая вожжи и тут же придумывает оправдательное

правило, – своего бить не положено. Видишь, как ты свою-то неудачно бил.

– Бей резче и не жалей, – советует Роман Матвею, взявшемуся за топор.

В то мгновение, когда раздаётся удар, Роман отворачивается в сторону. Бычок падает. Никита

режет горло, матеря нож, который почему-то вдруг кажется ему тупым. Однако в этот раз всё

происходит удачней и быстрее. Так же и с остальной работой. Когда шкура оказывается уже

полностью снятой и туша лежит голая и красная, Матвей разгибается, разминая спину.

– Только хотел спросить тебя, придёт ли Нина на жарёху, – говорит он Роману, – а она вон…

Тоже выпрямившись, Роман видит через невысокий заборчик жену, которая идёт по дороге, катя

поскрипывающую коляску с дочкой. Увидев мужчин в огороде Багровых, она удивлённо

приостанавливается и потом идёт к их воротам.

– Нина, не ходи сюда! – кричит Роман. – К тётке Катерине иди!

– Да нет, мы просто гуляем, – отвечает та, видимо, чего-то не расслышав, и уже собирается

открыть ворота.

– Я же сказал: иди к Матвеевым! – сам не понимая своего раздражения, орёт Роман. – Нечего

тебе тут делать! Мы скоро тоже туда придём.

Смугляна, обиженная его криком, разворачивает коляску.

– Чего ты так? – спрашивает Никита. – Ну и пусть бы подошла.

– А зачем это надо?

– Да вообще-то оно, конечно, – охотно соглашается Никита.

Закончив дело, забойщики идут к Матвеевым. Там уже всё готово: сварено и поджарено. Стол

накрыт, и женщины, не теряя времени, скоблят кишки и брюшину.

Оголодавшие мужчины садятся за стол и только тут, в окружении женщин да ещё выпив по

стопке, чувствуют вдруг настоящее освобождение. Сегодня один глоток выпивает даже Матвей.

Тяжелый день позади. Начинаются разговоры. Матвей и Никита хвалят Романа за то, что он умеет

ловко снимать шкуру, не оставляя на ней сорочины и, главное, без порезов. В ответ на это Романа

подмывает шутя зацепить их, что, мол, у них-то, старых забойщиков, сегодня не всё выходило,

нопри женщинах этого, пожалуй, делать нельзя.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

Холодный мир

Как ни надоели за лето карачаевцы, а без них и вовсе уныло. Вторая половина дома, ещё

недавно гудящая всяческой жизнью, теперь кажется куда более пустым, гулким пространством,

чем была до гостей. Мерцаловы вновь чувствуют себя, как на безлюдной верхушке мира: до села

прозрачный километр, до мира – голубая рябь в телевизоре.

Летние дождевые разводы на обоях в виду предстоящей зимы напоминают о необходимости

ремонта стен. Длинный столовый нож, наугад сунутый между брусьями с внешней стороны дома

свободно пройдя сквозь стену, упирается в плиту сухой штукатурки. Оказывается, дом даже не

проконопачен, как следует. Вата кучками лежит там да там, а между ними пустые щели. Вот и

натопи такой дом, дырявый, как сито.

Роман выпрашивает у Катерины на складах мешок пакли. Что ж, ничего страшного – это

обычная работа. Не сделали строители – сделает он. Не всегда же жить на всём готовеньком.

Лазая по лестнице вокруг всего дома и с новой точки осваиваясь в пространстве, Роман как-то

трезвей и отчётливей осознаёт, что зимой за этими стенами будет некое тёплое пятно,

единственное на обширные, холодные просторы. Вот его-то он и укрепляет, как птица своё гнездо.

Теперь между электросетями и дирекцией совхоза существует уже официальная

договорённость о помощи дежурному электрику дровами и водой. Почувствовав первый утренний

морозец, Роман идёт в дирекцию и напоминает там об этой договорённости. Потом приходит

второй раз, третий. И выходит, что уже не напоминает, а клянчит, высиживая внимание к себе в

приёмной рядом с пенсионерами, которые тоже замерзают. Выручает Матвейчик, послав ему с

одной из ремонтных бригад тэны, которые можно приколотить под каждым окном, вроде батарей

отопления. Теперь, если на улице спокойно, то в доме тепло. А вот во время ветра не спасают и

обогреватели. Сквозь проконопаченные стены дует вроде бы и меньше, зато из щелей пола несёт

так, что в комнате поднимается пыль. А как иначе, если дом стоит над землёй на деревянных

костылях и на крупном шлаке, «оформленном» дощатыми коробами в форме завалинок? Шлак не

преграда не только для воды, но и для холодного ветра. Окна в большой комнате обмерзают

матовой коркой льда, и в ясные дни там даже красиво, потому что весь объём помещения

318

заливается покойным белым светом. Выходя туда за книгой или за чем-то ещё надо одеваться, как

на улицу. Зато холодильник из этой комнаты вышел хоть куда – большой и рядом.

Не лучше и с водой. Совхозные машины возят воду только овцам на чабанские стоянки. Роман

привозит её флягой на мотоцикле до тех пор, пока в одно морозное утро не может завести

двигатель. Сколько не «лягает» ногой по рычагу стартера, сколько не подсасывает карбюратор,

уливая двигатель бензином – всё без толку. Заводить с толкача под горку не решается – если

мотоцикл не заведётся, то наверх его потом упаришься затаскивать. Так что теперь приходится

запасаться водой в более или менее тёплые дни, когда мотоцикл всё же заводится.

В ноябре без всякого предупреждения приезжает из Сетей пижонистый Матвейчик, чтобы

принять у электрика очередной квалификационный зачёт. В пустой холодной комнате связи,

прибранной Романом после отъезда карачаевцев, негде даже присесть и разложить бумаги. Нет

такого места и в квартире электрика, потому что теперь жилыми здесь остаются лишь кухня, да

спаленка. Игорь Александрович нервно осматривается, стоя у порога, извинительно здоровается с

Ниной, вышедшей с ребёнком на руках из дверей спальни, и, глядя в потолок, с отвисшей чешуёй

эмульсионной краски, задаёт удивлённому Роману простейший вопрос по электротехнике. Роман

механически отвечает, озадаченно глядя на тот же потолок.

– Будем считать, что зачёт принят, – констатирует Матвейчик, кашлянув и поправив на голове

модный меховой «пирожок».

Игорь Александрович озадачен: в сетях долго искали работника на эту подстанцию и очень

обрадовались, когда здесь нашёлся местный специалист, которому совхоз должен был помогать во

всём. А если б послали сюда своего? А если б этот свой был городским? Да он бы сдох здесь от

тоски и неустройства.

– Какие-нибудь бытовые претензии есть? – задаёт начальник формальный вопрос, чувствуя

себя при этом полным идиотом.

– Всё нормально, – отвечает Роман, ещё не оправившись от его внезапного визита, – разве

только с водой…

– Хорошо, – даже не дослушав его, кивает Игорь Александрович, – съезжу к директору,

переговорю.

Роман запоздало спохватывается: надо бы хоть чаю предложить и ему, и водителю. Только

видно, как нехорошо и неуютно здесь начальнику, как хочется ему поскорей улизнуть за порог.

Игорь Александрович и выходит-то как-то поспешно, будто извиняясь всем своим сконфуженными

видом.

– Кто это? – спрашивает Нина, глядя в окно, на уезжающий в совхоз зелёный «уазик» под

тентом.

– Мой непосредственный начальник из сетей.

– А зачем он приехал?

– Кажется, чтобы зачёт принять.

– Ну и как?

– Ты же видела – я сдал…

– Вот мне бы в институте так сдавать.

Уже через полчаса под окном снова урчит «уазик». Матвейчик, не желая на этот раз заходить в

дом, машет рукой на манер местного начальства.

– В общем, вопрос утрясён, – с каким-то накалённым раздражением, видимо, оставшимся после

бурного утрясания вопроса, сообщает он, – воду возить будут!

– А если не будут? – с невольной усмешкой спрашивает Роман.

– А если не будут – отключай напругу! И всё!

– Отключить?! Но это напряжение нужно не только начальству, но и всем.

– А иначе, как я понял, ты тут ничего не добьёшься. Пугни их хоть разок… Ну ладно, будь

здоров! Пугни – я разрешаю.

– Ну, может быть, как-нибудь потом…

Игорь Александрович впервые за всё время их знакомства, подаёт руку из машины, коротко,

фиксировано стискивает пальцами его ладонь, мол, держись, и хлопает дверцей.

Пытаясь затвердить ситуацию по правилу «куй железо, пока горячо», Роман тут же

отправляется в дирекцию. По коридору конторы своей раскачивающейся походкой по причине

круглого животика вышагивает Ураев.

– Чего тебе ещё? – грубо спрашивает он.

– Я насчёт воды.

– Наболтал про нас чего не надо, – даже с какой-то обидой выговаривает замдиректора, – воду

тебе будет завозить Батурин. Он ездит по отарам, ему как раз по дороге.

Вот это уже что-то конкретное. Домой Роман возвращается успокоенным.

На другое утро он ждёт Батурина, поставив у забора ещё одну бочку, из которой потом

перетаскает воду в дом. Но Батурина нет. После обеда, видя, что водовозки уже съезжаются в

319

гараж, Роман идёт туда и отыскивает назначенного водителя. Батурин с таким же животиком, как

Ураев, но раза в два неповоротливей замдиректора.

– Так я с сегодняшнего дня изменил маршрут, – с усмешкой, отвечает он, – я теперь объезжаю

отары в обратном порядке и к тебе мне не по пути.

«Господи, как же их много, – думает Роман, как-то не осознавая, кого он имеет в виду под

словом «их». – Ну, не будешь же их всех учить кулаками». Он просто машет рукой и уходит, ничего

не сказав.

Проснувшись утром другого дня, Роман лежит и не хочет вставать: в доме нет ни капли воды, им

уже нечем глаза размочить, нечего в чайник плеснуть. Но вставать-то надо. Надо что-то делать. Он

поднимается, ходит по кухне, заглядывает в пустую бочку и флягу и, наполняясь всё большим

раздражением, понимает, что, день, когда нужно воспользоваться советом Матвейчика, настал.

Одевшись, он большими, решительными шагами идёт под горку в дирекцию и сходу врывается

на каждодневную почти двухчасовую планёрку, большое время которой обычно занимают жалобы

и причитания самого директора о том, что никто не хочет работать.

– Ну вот что! – заявляет он там без всяких предисловий. – Если до обеда у меня в доме не будет

воды – я отключаю подстанцию.

– А мы тебя тогда выгоним, – удивлённо взглянув на него, тоже без предисловий говорит

директор.

– Не выйдет! Я не ваш работник!

– А мы напишем письмо, что вы не выполняете своих обязанностей.

– Пишите. Пока пишите, я весь совхоз заморожу! Короче, я всё сказал!

Вырвавшись в коридор, Роман почти бежит по крашеным, но вышарканным половицам вдоль

стен с голубыми облупившимися панелями. Всё! Сейчас он дойдёт до подстанции и вырубит

напругу! Хотя бы не надолго – на полчаса. Для профилактики!

На пороге он едва не сбивает с ног Борю Калганова. Передохнув, здоровается за руку.

– Кто это тебя так ошпарил? – спрашивает одноклассник.

– А-а! – снова разозлёно кричит и размахивает руками Роман. – Сколько их можно просить об

этой воде?! Отключу подстанцию, так будут знать!

– А чего ты им кланяешься? – недоумевает Боря. – Ставь пузырь, и воды у тебя будет на всю

зиму позаглаза.

– Как это?!

– А так! – говорит одноклассник, ударив кулаком в ладонь другой руки. – Съездим на Онон,

надолбим машину льда, да и всё.

Роман на какое-то время даже замирает, и тут же с хохотом хлопает Борю по плечу.

– Ну, какой же я балбес! – говорит он, уже освобождаясь от всякого раздражения. – Сам-то

почему не додумался!? Да тебе за это два пузыря!

Так они потом и делают. Большие куски чистейшего голубого ононского льда сваливают у

штакетника. Его и прикрывать не надо: недавно выпал снег и пыли нет. Проблема с водой решена.

Оказывается, зимой с этим даже проще, чем летом. Теперь каждый раз, возвращаясь в дом, Роман

прихватывает под мышку прозрачную льдину и опускает её в бочку. Лёд в тёплой комнатной воде

трескается, ещё более светлея, но тает потом целыми сутками. Железная, крашеная бочка

постоянно плачет конденсатом.

Дочке исполняется девять месяцев, она уже ползает по большой кровати, только шум стоит.

Или ухватившись за деревянные загородку, приспособленную отцом, беспорядочно переступает,

путаясь в собственных ногах. Зато на ноги вскакивает махом, почти прыжком. Если же ей удаётся

всё-таки усмирить непослушные, как бы независимы от неё самой, ножки, то она боком

передвигается вдоль своей изгороди, машет лапкой «до свидания» и качает головой, как бы говоря

«нет». Грудь сосёт плохо и, кажется, скоро совсем покончит с этим делом. Зато орёт таким басом,

который по возрасту ей совсем не полагается.

В стране в эту зиму, кажется, не происходит ничего необычного: радио и телевизор с хрипом,

рябью и мутью сообщают, что всё в ней становится ещё лучше, чем было раньше, что по всей её

территории много чего строят, вводят в строй новое жильё, заводы, железнодорожные пути, всё

выше осваивают космос. Но всё это происходит где-то там, далеко – «в стране». Единственное

событие, дошедшее до Пылёвки и взбудоражившее Романа – это весть из Лозового о том, что там

сгорела от водки Надежда Максимовна Макарова. Первый порыв Романа съездить к Серёге. Кто

ещё поддержит его, так, как может он? Но как тут уедешь, если другого электрика нет – отключится

подстанция и село останется без света и тепла.

Жизнь в Пылёвке, не смотря на пространственный простор во все стороны, оказывается ещё

более замкнутой и глухой, чем в Выберино. Никаких нитей от неё никуда не тянется. Неприятно

удивляясь себе, Роман замечает, что и детей своих, оставшихся с Голубикой, он тоже постепенно

забывает. Машка, которая постоянно перед глазами, со временем вытесняет всех.

320

На голодном Байкале душевное одиночество переносилось легче, там была пожарная часть с

кругом постоянных людей, там можно было развеяться в тайге. Здесь никакого коллектива нет, а

станешь бродить по степи, так всю округу удивишь.

Иногда утром лёжа в постели, Роман удивляется странному: почему-то ему снятся женщины,

которых он никогда не видел. Ну ладно бы ещё те, чьи фотографии до сих пор хранятся,

замаскированными под фотобумагу. Но откуда возникают совсем незнакомые? Может быть, во сне

реализуется какая-то его параллельная, возможно, более правильная жизнь, идущая где-то в

другом измерении? Может быть, уйдя тогда от Ирэн, он до этой жизни так и не дошёл, а

заблудился и бродит сейчас по какому-то случайному отвороту? Хотя с другой стороны, чего тут

сомневаться и страдать? Будь доволен тем, что есть. Есть у тебя женщина – с ней и сживайся, не

важно: любишь или нет. С ней и строй отношения на тончайшем, высочайшем душевном уровне с

чувствами-паутинками, о которых грезишь всю жизнь. А ради этого забудь все неприязни и обиды.