скачать книгу бесплатно
Колченогий кентавр подаяния просит в нью-йоркском метро.
Из брюшной полости распоротого кадавра вытаскивают мешки с белым.
Я устал подливать Гиппократу в серебряный кубок его голубое ситро.
Антикварный зайчонок в зрачке моём классифицирует доктора «оголубелым».
Древесину пропитывает креазот.
Пятиконечная звезда, перевернутая вверх тормашками,
Символизирует приход дьявола в каменноугольные чертоги.
Лысину первого заместителя покрывает крупными каплями пот.
Снегоочистители на его очках застыли и поросли одуванчиками и ромашками,
Пока секретарша гусиным пером зататуировывает его вызванные спонтанным самовозгоранием ожоги.
Фердинанд зажуёт черносливом предощущение гибели нации.
Сигизмунд на подтяжках повесится, в бешенстве от несостоявшейся коронации.
Сосипатр откозыряет собравшейся его отсодомизировать сороконожке.
Сунь Ятсен нам скабрезно подмигивает с матовой суперобложки.
Птичий язык осени зашифровывает музыку декаданса в винил садовой дорожки…
Любовь и Ангелы. Часть I
Семь тел на татами: женщина и шестеро мужчин – оргия.
Жених влетел в квартиру с цветами, с ленточкой ордена Св. Георгия.
Невесту искали долго и неспеша. Отыскав, выдали замуж за семерых.
Севостьян, заскучав в тёплой компании, вышел на улицу поискать свидетелей-понятых.
Сел осёл на вертел. Ветер осел в вертепе. Теперь ветру весело.
Внутри меня – пусто, грустно, похрустывает квашеная капуста, горит белая злость.
Сирые, ввергнуты вверх тормашками в экзистенса гниющее месиво.
Тело отбрасывает голову, словно бриллиантовый набалдашник – классово сознательная бамбуковая трость.
Боль – горлом. Орёл мог бы многого. Член, посыпанный кокаином – в логово.
Я разбил руку о стену, вычитывая подстрочные комментарии из заоконного.
Карма шарманщика, зев почтового ящика, ящерица, татуированная внизу живота.
Садист – по матери, душит мазохиста на кровати и хлещет плёткой попавшегося под руку кота.
Были, потели, икали, шарахались от собственного маразма.
Потусовались, выпили, покурили анаши, осталась – молью траченная протоплазма.
Остались строки, нечленораздельные звуки, старые брюки, челюсти в стаканах.
И теперь нас по очереди трахают рогатокрылые ангелы в чёрных гетрах и розовых сарафанах…
Любовь и Ангелы. Часть II
Чёрная синь, жёлтая сыпь, кожа пергаментная.
Небо – бесконечно, как его высочество одиночество без имени-отчества.
Геометрия – перманенто-тюремная; музыка – соответственно – камерная.
Седой старик в углу, сидя в луже мочи, бормочет пророчества.
Дали по морде в Латинском квартале, огрёбши, уносишь домой ноги.
Старая шлюха в моей пропитавшейся потом постели ломает комедию недотроги.
Вселенский клитор заплакал звёздами, главы держав обменялись коммюнике и пёздами.
Евнух любуется страусиными яйцами, словно кукушка – гнёздами.
Чистая блажь, грязные трусы в чемодане коммивояжёра.
Сопливый мальчишка пытается разбудить мёртвое либидо дядь Жоры: дядь Жора, а, дядь Жора, ну, дядь Жора!
Хрен не слаще редьки, горек яд, струящийся в глотки голых голодных наяд.
Ну, а то, что мне сегодня светит оттрахать в задницу ангела, это навряд.
Кубатура яйца
Институтка обвивает ногами цилиндрический субстратум,
Падающий на постель сквозь окошко в наклонно-покатом потолке.
Цифровые карты галактик перекочёвывают на её белую кожу.
Поп Вергилий Васильевич Вермишелин в своём приходе слывёт кастратом.
Вселенская ядерная затворница вешается на кушаке
В то время как кавалергарды расписывают фломастерами прихожую.
Бич Божий, предводитель гуннов, вытоптал траву в одной четверти поля зрения Вишну.
Кок колол колом колокол, Винт выл волком.
Картина «Кубатура яйца» требовала отточенности деталей и зримой конкретики.
Шарлемань кажет пружинистый кукиш в стиле «лампочка Ильича, заарканившего на обещание светлого будущего Ильиничну».
В ответ ворогу Светлейшая именует пестуемый ею помёт Святополком,
Выдаивая архитектоническую мощь из переизданного учебника арифметики.
Д-р Корг вывел имя трактата как «Проблематика современной умалишённости в трёх фазах».
Судмедэксперт долго поил илом Нила г-на Корнелиуса Клотильдина.
Я в который раз разочаровался в уворованных у Хранителей Ночи фразах
И свой талон на трижды услышанное выменял на углу у слепого на однажды увиденное.
.
.
.
Я в который раз нажал на педаль бульбулятора.
Ты в который раз сыплешь специи на мои незажившие раны.
Дома я повесил разноцветные бирки на невымытые стаканы
И занялся систематизацией различий погодных условий Урюпинска и Улан-Батора.
Я в который раз оказываюсь шутом, умершим от разрыва сердца.
Ты в который раз читаешь молитвы в постели с каким-то мерзавцем.
Я в который раз восполняю твои запасы соли и перца,
Воображая, как ты слезаешь с креста, перед тем, как ему отдаться.
Поэма о Поэме Поэм
Мне написать бы Поэму Поэм – шестьдесят две тысячи пятьсот
Шестнадцатистиший, миллион строк!
Но такую глыбу сдвинет не каждый себя уважающий рифмоплёт.
Экой же надо было бы выдоить из себя, чёрт подери, словесный брусок.
Мне – расписать бы Купол Неба картиной из жития олимпийских богов,
Занимающихся и не снившимся простым смертным развратом.
Мне… в санки запрячь бы стайку изголодавшихся тамбовских волков,
Помнящих победу хана Батыя над Евпатием Коловратом.
Вам – куролесить и бедокурить, кости и пепел сыпля в кувшинчик.
Нам – кровью овцы, принесённой в жертву, писать поэмы и фрески.
Вам – до боли в глазах наблюдать, как, с Ариадны снимая лифчик
(Медленно, миллиметр за миллиметром), рисуем мы ей на груди замысловатые арабески.
Мне – факелами разрывать черноту ночи посреди пляшущего племени.
Мне – с филологами разглядывать в лупу волосы бритых ног Керн Анны Петровны.
Мне на Поэму Поэм, скорее всего, просто не хватит времени.
Поэма Поэм – явно из тех вещей, что, по определенью, условны.
Мне написать бы Песнь Песней, да уж написано. Берусь двумя руками за
Айсберг ассоциации всех ассоциаций.
Я стекленею в пространстве и из правой ноздри моей вытекает золотая слеза,
Некогда избежавшая экспроприацию экспроприаций.
Пенсне
Что вы там, братья мои, выпариваете из солутана?
Что видите вы сквозь пустые глазницы бетонных коробок?
Саймон сцапал на Ибэй надтреснутое пенсне последнего турецкого султана.
«Съел тот, кто смел. Голоден тот, кто робок».
Чурка стреножил болванку, тачает при свете примуса.
Бронсон Арройо держит разрыв в счёте в 5 очков.
В чайхане люд взволнованно обсуждают события в спальне генералиссимуса.
Винни Пух, что Брюс Ли в «Выходе Дракона», теряется в зеркальности отражений великого множества Пятачков.
Вовочка раздумывает, податься ему в неонацисты ли, в кришнаиты.
Сара Бернар обмахивается веером из перьев вымершей птицы дронт.
Вымершая птица дронт безуспешно пытается сформировать лигу своей защиты,
После садится в утлую лодку и уплывает за горизонт…
Сладострастно слизывать молоко, не обсохшее на губах лейтенанта.
Наблюдать вращение бронированного квазициклометакатаклизма в белом.
Карлик в телевизоре до смерти забивает жену фаллосом, достойным атлантa,
Напевая старинный госпел о сломанном, который не хочет быть целым.
Что вы там, братья мои, выпариваете на картонку?
Что выплакал вам юродивый с кастаньетами сквозь водопроводную ржу?
Город сбрасывает с себя лето, словно прогнивший зуб – золотую коронку.
Знаешь… змеиная ложь твоих текстовых сообщений очевидна даже налысо выбритому ежу.
Сатир
[1]
Я по?днял чёрный вихорь слов
Из тех, к которым не готов.
Я гнал по небу стаи птиц.
Я гнал сквозь спальню группы лиц.
Я гнал волну – на острова.
Я стриг овец и жёг дрова,
Вплетал шитьё кобыле в хвост,
Залёгши в хворосте, прохвост.
Кому настурций, горных трав,
Кому-то – дым, проволхвовав.
Весь – вестник труб и тамбуринов,
Что твой Брюс Ли, гардемаринов.
Я верил в меру и в клавир,
Сатрап Приапии, сатир.
Я поднял чёрный вихорь букв.
Я, Нэт Кинг Коул. Я, Ванька Жуков.
…
Как чёрных слов идёт на нас волна…
Я – глух и нем, намёком слуха полн.
Мне весел час, яснее песнь сна
Затем, что ранним утром утл чёлн.
[2]
зима узлов в сетях причин,
треух истца и рог олений.
неизмеримость величин
остекленелых сочленений
затем стремим стрелу затей,
что нет уж сил в поту стрематься
остервенеет грамотей
в порыве страстных сублимаций
и ты б сорвал аплодисмент,
как зрелый персик преступлений
вылепливая промискуитет
окаменелых сочленений
обескуражив клан вахтёрш
и взбаламутив бандерш лигу
французу – масло, финну – нож
оставив, другу-греку – фигу
