Другая реальность

Другая реальность

Глеб Пудов

«Позади кузницы я нашёл песню…»

(Сельма Лагерлёф. Винета)

Редактор Мария Руслановна Шебанец

© Глеб Пудов, 2025

ISBN 978-5-0068-0802-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

В этой книге собраны произведения разных жанров: письма, рецензии, эссе и литературоведческие статьи. Они были написаны в период времени с 2016 по 2025 год. Большинство было уже опубликовано в различных российских и зарубежных изданиях. Для настоящего сборника все они дополнены и при необходимости исправлены.

Художественный текст часто именуют «вторая реальность», подразумевая под этим то, что литература являет собой иную по отношению к привычной действительность. Нередко она считается более совершенной.

В настоящем издании – тоже другая реальность. Вряд ли она более совершенна, чем та, которую мы видим вокруг каждый день. Просто она – иная: адресаты писем в ней – не вымышленные литературные персонажи, а настоящие люди; творчество малоизвестных поэтов обретает истинный масштаб, а произведения выдающихся писателей рассмотрены под другим углом. Возможно, что жанры, представленные в этой книге, слишком различны: одни – разговор о литературе, другие сами претендуют на звание изящной литературы. Тем не менее, даже их разность, по мысли автора сборника, способствует более глубокому погружению в ткань рассмотренных в книге художественных произведений.

Очевидно, что судить о литературных произведениях прошлого согласно современным критериям, по меньшей мере, не разумно. Но автор и не стремился судить, он лишь выражал своё отношение. И тот факт, что произведения и персонажи сумели вызвать ответную реакцию, спровоцировать на диалог свидетельствует о том, что это очень хорошие произведения.

Представленные в этой книге работы – лишь взгляд автора на некоторые темы и вопросы европейской литературы XIX – XX вв. На страницах издания отразилась его реальность, главное достоинство которой в том, что она – другая.

ПИСЬМА

Отроку Григорию1

Привет, мой далёкий друг!

Недавно перечитывал древнерусские повести и, потрясённый твоей несчастной судьбой, решил написать тебе письмо. Не обессудь, если чем-то обижу.

Удивительно, насколько человек боится быть самостоятельным! Удивительно, как не хочет сам отвечать за свои поступки! Потому разные внешние силы становятся ответственными за его деятельность. Если человек сделал пакость, то виноват, безусловно, чёрт, который «дёрнул» человека на гадость; если сделал что-то хорошее (чаще всего для себя), то это Бог сподобил и т.д., и т. д.

Сюжет твоей повести прост и даже банален. Девица, выбирая между двумя претендентами, предпочла более знаменитого и богатого. Неудачливый жених ушёл в монастырь (да, это о тебе). Вот, собственно, и всё.

Но как же автор «лакирует» своё произведение!

Описание дамы: «благочестива и кротка, смиренна и весела, разум имела сильный и жила, соблюдая все заповеди господни, почитая своих родителей и повинуясь им во всём» и т.д., и т. д. По словам автора, девица, кроме прочих своих преимуществ (включая великолепные внешние данные), ещё и обладала даром прозорливости.

Описание богатого и знаменитого заключается в том, что он был весьма молод, любил своего слугу, т.е. тебя, Григорий (у которого и отобьёт невесту), но паче всего – соколиную охоту: «по обыкновению своему охотой тешился». Кстати, надо отдать должное автору: о благочестии молодого мажора нет ни слова. Только потом, в конце повести, вероятно, чувствуя вину перед тобой, он построит для тебя монастырь.

Заметим, что и девица, и молодой князь – герои пассивные. Первая только ждёт суженого, одновременно водя за нос несчастного слугу (извини, это опять о тебе), второй ничем не занят, кроме охоты.

Активное начало повести – ты, мой друг, приближённый князя. Перечислим слова, которыми автор описывает твою деятельность: «неустанно», «постоянно размышлял», «упрашивал неотступно», «приплыл», «торопил всё скорее устраивать и дары разносить» и т. д.

Ты полюбил девушку, вероятно, к несчастью своему, искренне, и прилагал все усилия, чтоб жениться на ней. Ты стремился к своему счастью.

Но, увы, смазливая и хитрая крестьянка, сориентировавшись в ситуации, переключила своё внимание на князя, решившего (опять же во время охоты) заехать и поглядеть на свадьбу своего любимого слуги. «Ум» его «помутился», как только он увидел девицу (как сказано выше, обладавшую блестящими внешними данными). И он… сам с ней обвенчался, сказав почти-другу идти подальше и искать другую невесту: «Уйди ты отсюда и ищи ты себе другую невесту, где хочешь; а эта невеста мне подходит, а не тебе».

Всё просто.

Отрок, то есть ты, кстати, безупречный по отношению к князю, слушается своего господина и уходит в леса. Всё описывается констатирующим тоном, без особого проявления эмоций. Как будто так и надо. Что ж… возможно, в средневековье так и надо. И это было в порядке вещей!..

Князя спустя некоторое время начинает мучить совесть, но новоиспечённая жена, явно боясь спугнуть своё счастье (за князя – замуж!!) говорит ему, что это – судьба, что Бог так положил, что только благодаря Ему князь вытащил её из нищеты, и несёт прочую ахинею, чтоб успокоить муженька. Тот, как порядочный средневековый человек, «возложил свою печаль на бога», отправил жену в родной город и «предался охотничьим забавам своим». Типичный образчик легкомысленной и слабой «золотой молодёжи».

А что же ты? Единственный, кто заслуживал счастья в этой повести, единственный, кто испытывал подлинные чувства, бродишь по лесам в одиночестве, о тебе «не было слуха нигде долгое время». Как любой человек, даже современный, от большого горя ты задумываешься о боге, начинаешь помышлять о церкви. Заметим, что о монастыре речь пока не идёт. Но тут опять – вещий сон, опять искусственная деталь, объясняющая всё. Богородица говорит тебе, что ты будешь основателем монастыря и должен идти к князю. Отметим полное отсутствие такта у божественных сил, приказывающих тебе идти к своему обидчику и просить помощи. Разумеется, ты не хочешь и я тебя очень понимаю («Если же пойду к великому князю, то станет меня он уговаривать. Но не хочу я быть в доме его»), однако люди князя появились очень вовремя.

Чёткая работа Провидения.

Мучимый чувством вины, князь-обидчик помогает тебе строить монастырь, где ты через короткий промежуток времени и умираешь. Кстати, вопреки примеру Сергия Радонежского, ты не сам «со товарищи» строил монастырь, а делали это люди князя и горожане. Опять бросается в глаза искусственность этой ситуации для тебя. Судьба тебя использовала и выбросила, как отработанный материал.

Как обычно бывает в жизни, сильный победил, а слабый проиграл. И женская хитрость восторжествовала. Но, учитывая предрассудки князя по поводу социального неравенства, которые были временно побеждены внешними данными девицы, ей в скором времени придётся несладко. Люди не молодеют и не хорошеют с течением времени.

Так, несчастный мой друг, сквозь вещие сны и божественные повеления зарождался реализм в русской литературе.

Прощай и будь счастлив. Хоть не в этой жизни, так в другой.

Санкт-Петербург

Гамлету

Доброго здоровья я желаю Вам, принц Датский!

Вчера вечером я перечитывал Вашу печальную историю и пришёл к неутешительным выводам. Мне и раньше казалось (когда я читал творение Шекспира впервые), что в Вашем случае надо было действовать иначе. Я тогда думал, почему же Вы действовали так неразумно и так неправильно.

Теперь я нашёл ответ: потому что Вы, принц, – насквозь закомплексованный папенькин сынок. Не случайно Вы его так повсюду превозносите, сравнивая с братом (кстати, другие люди особо не восторгаются по поводу предыдущего правления).

И почему же Ваша мать не могла влюбиться в брата короля? Если соотнести возрасты, то ей приблизительно сорок лет, а Вы утверждаете, что «не по летам». Тогда вовсе не случайно она вышла замуж так быстро после смерти первого мужа.

К которому, кстати, появляются вопросы. А не был ли он домашним тираном? Вероятно, Ваша инфантильность, Гамлет Гамлетович, происходит именно отсюда. Бывший король приходит с приказом отомстить, несколько раз заставляет клясться своих подданных, участвует почти на равных правах в сцене Вашего разговора с матерью.

И это в виде призрака! Представляю, что он вытворял при жизни…

И зачем Вам надо было представляться сумасшедшим? Кого Вы хотели ввести в заблуждение? Вы совершенно не разбираетесь в людях, дорогой принц. Вас быстро «раскусили», Ваши друзья оказались стукачами, а невеста – крайне невыразительной личностью, почти серой мышкой, находящейся целиком во власти отца и не имеющей собственного мнения.

Вы одиноки и отчаянно ищете верных друзей, недаром спрашиваете у Гильдестерна и Розенкранца о том, сами они приплыли к Вам или их вызвали. Даже Горацио не убеждает, что он не предаст Вас в других обстоятельствах.

Вам, Гамлет, как любому зависимому человеку, нужна сильная личность рядом. Раньше этой личностью был отец. После его смерти Вы потому и задёргались, что рядом не оказалось никого, за кем можно было бы спрятаться.

Вы – очень слабый человек, Гамлет.

Вместо мести Вы бродите по коридорам замка со своими «Быть или не быть?», Вы проверяете информацию Призрака с помощью актёров, Вы не мстите, многократно имея возможность для этого.

Давайте взглянем на Лаэрта, брата вашей утонувшей невесты? Получив информацию о смерти отца, он рвётся в бой и только желание Клавдия использовать его гнев останавливает мстителя. Но он всё же добивается своего, сражаясь с Вами на поединке.

А что же получилось у Вас вместо мести конкретному человеку? Мать – отравлена, невеста – утонула, брат невесты – отравлен, отец невесты – убит Вами, двое Ваших друзей – убиты Вами.

Дании очень повезло, Гамлет, что Вы не стали королём.

Уж если месть одному человеку Вы по неразумию превратили во всеобщую резню, то что говорить о делах, требующих большой ответственности?.. В них Ваши комплексы были бы возведены в степень государственной политики. К чему бы это привело? Страшно подумать.

Прощайте, Гамлет. Вы – не мой герой.

Санкт-Петербург

Русскому классику

Вчера вечером под шёпот осеннего дождя я перечитал произведение Ваше. Признаюсь, решился я на это лишь для того, чтоб убедиться в моей нелюбви к Вашему творчеству. К тому же, как говорится, «дело было вечером, делать было нечего».

Сюжет книги прост: неблагодарные дочери выгоняют престарелого родителя из собственного дома, чем доводят его до печального конца. В целом, ещё один куплет из песни под названием «Отцы и дети».

Итак, отчего же я не люблю не только это, но и другие Ваши произведения? Они – «дистиллированные». Вы намеренно избегаете жутких, с кровью и плевками, скандалов, грязных слов и поступков, – вообще всего некрасивого, «некомильфошного». Даже доведённый до отчаяния выгнанный отец, разрушая собственный дом, так живописно бегает и кричит, что хочется ему аплодировать, как в театре. А крестьяне – такие стопроцентные крестьяне, что даже дети оценят их угнетённость и отзывчивость на беды людские. Вы, будучи русским барином по происхождению, но барином, живущим за границею, видимо, почитали своим долгом дать положительную оценку низшим сословиям. Впрочем, здесь, вероятно, на Ваши врождённые прекрасные качества наложились европейские либеральные традиции.

Там, где Фёдор Михайлович преподнёс бы читателю психологический этюд со всеми его безднами и пропастями, со всем сладострастным смакованием людских гадостей, Вы только намекаете на сложную или неудобную ситуацию, обмолвились… и «в кусты». Пусть читатель догадывается сам, а «мы не будем руки марать».

Все герои Ваши выражаются добротным литературным языком, подавляющее большинство их благородно и «породисто». Чаще всего либо они побеждают отрицательных героев (вполне ручных), либо сама жизнь. И везде – Ваше школьное нравоучение, везде попытки воспитать читателя: старший и мудрый знает, как лучше.

Пожалуй, самое достойное в Ваших произведениях – описания русской природы. Это Ваш конёк, Ваш хлеб, Ваше спасение. Именно здесь Ваша проза, по словам другого писателя, «пластична и музыкальна».

Ваши произведения обречены на хрестоматии. Но только – школьные хрестоматии, до 9 класса. Далее они не годятся. Далее дети начинают задавать неудобные вопросы, ответов на которые не найдут в Ваших книгах.

Чувствуется, что Вы писали свои произведения после хорошего обеда, да после хорошей сигары под французский коньячок, да после прекрасной прогулки с утончёнными людьми. Нагулявшись вдосталь, неспешно и величественно шли создавать свои творения. А потом, вечером, – в театр или в оперу. И Бог с ними, с этими русскими варварами…

Уехав из России и проживая постоянно в культурной Франции, где состояли в довольно двусмысленных отношениях с замужней дамой, Вы иногда приезжали в статусе классика на дикую родину. Здесь, сопровождаемый влажными взглядами курсисток, Вы рассуждали о жизни и интересовались, чем живёт Россия. Серебристая борода и мягкие сапожки дополняли образ великого писателя.

Что ж… такое чистоплюйство от литературы тоже, вероятно, имеет право на существование и тоже как-то характеризует «âme russe mystérieuse» (загадочную русскую душу). Дети должны читать Ваши книги за неимением лучшего, но лаверецкие, базаровы и харловы вряд ли станут их героями. Жизнь гораздо сложнее, чем Вы её описываете с высот Вашего Олимпа. К тому же российская система образования способна внушить отвращение не только к Вашим, но и к другим произведениям.

Что можно сказать в итоге?

Писатель Вы «не великий, хотя и очень милый», как выразился о Вас действительно великий писатель.

Всего хорошего, классик.

Санкт-Петербург

Пьеру Гренгуару2

Дорогой Пьер!

Думая о прочитанном французском романе, в котором Вы – одно из главных действующих лиц (по крайней мере, одно из самых ожидаемых по ходу повествования), я почувствовал желание выразить свои мысли. Да, я знаю, что Вы – историческая личность, ставили театральные представления. Однако обращаюсь к Вам как к литературному герою, т.е. к такому человеку, каким его увидел великий писатель.

Почему письмо написано именно Вам? Должно быть, среди всех персонажей этого длинного произведения Вы наиболее близки мне, как по мировоззрению, так и по характеру. Хотя далеко не всё роднит нас, Вы наиболее симпатичны мне среди разбойников, цыган, офицеров, монахов, проституток, королей и прочего парижского люда.

Пьер, начнём с того, что действие – не главное в этом романе. Можно, оказывается, посвятить целые главы описанию обстановки. Долгие страницы этой книги – есть простое описание мизансцены. Не говоря уже о том, что большинство читателей «вышло покурить» во время этих описаний, они жутко тормозят действие, просто убивают его. Да, я говорю с точки зрения человека XXI века (как звучит! даже в рифму!), а писатель был сыном своего времени, то есть XIX столетия.

Видимо, в ту пору жизнь была неторопливой.

Можно было встать поутру, взглянуть на блестящие от росы парижские крыши, спуститься в любимое кафе, где услужливый гарсон принесёт чашечку ароматного кофе; затем, дымя сигарой, пошелестеть утренними газетами, мило побеседовать со знакомыми господами; потом отправиться на прогулку в Тюильри, зайти по дороге к издателю и неспешно обсудить условия создания нового литературного шедевра; пообедав в дорогом ресторане, можно сходить отдохнуть домой и потом, вечером, собираться в театр, простояв перед зеркалом не менее часа и т. д. и т. д.

Всё это понятно, но действие в романе убито наповал.

Автор, вероятно, рассчитывал, что его будут читать так же неторопливо (может быть, по главе за несколько дней), вкушая с удовольствием описание каждого парижского камешка на мостовой или мудрые диалоги персонажей. Писатель прекрасно знал своего читателя в лицо и ориентировался на его склонности. И, конечно, автор и читатель весьма похожи.

Кстати, в данном случае французский классик очень напоминает другого классика, русского (его современника, они были даже знакомы).

Второе, что бросается в глаза при чтении романа, – старательная «сочинённость». Это целиком литературное произведение. Это не жизнь, а более или менее художественное полотно на тему «Жизнь». Если Мопассан (в будущем) будет писать «боль – болью, а горе – горем», то Гюго – сидя за столом, выводя буквы обыкновенными чернилами (да-да, сравниваю не сравнимое: другая эпоха, другие люди, однако такое сравнение весьма показательно).

И цыганка (которая, как выяснилось, вовсе не цыганка), и страстный священник, и его хромоногий подопечный, и блестящий офицер (этот предок Милого Друга), и советники короля, и фламандские послы, – всё это персонажи. Один Вы, Гренгуар, – яркая личность на фоне этих литературных героев. Вы сами по себе, Вы – отдельно от автора. Умны, начитаны, честолюбивы, милосердны, обладаете чувством юмора, умеете не сдаваться в сложных обстоятельствах, хотя порой и трусоваты. Если оставаться в рамках разговора о романе, то можно сказать, что Вы переросли своё время. Вы – из другой эпохи французской литературы (Вам место, скорее, в книгах Мориса Дрюона). И, кстати, некоторые персонажи Виктора Гюго действуют и размышляют, как герои XIX века, а вовсе не пятнадцатого. Повторю, что Феб де Шатопер кажется предком Милого Друга.

Ах, как живописны сценки из романа! Как «вкусны» диалоги! С какой любовью автор выписал детали костюмов своих героев! Какой щедрой кистью он изобразил собор Парижской Богоматери и светские постройки! Но зачем все эти экскурсы в историю французской архитектуры? Зачем превозносить романику и готику, зачем плеваться в Ренессанс? Ведь это литературное произведение, а не искусствоведческий трактат или диссертация по истории архитектуры. К сожалению, Пьер, это опять те места в романе, где большинство читателей «вышло покурить».

Можно сказать, что «градус художественности» в этом произведении очень непостоянен. Как температура у больного гриппом, он то нарастает, то понижается.

Более того, произведение время от времени меняет свою жанровую природу: то это роман, то неимоверно разросшаяся журнальная заметка, то искусствоведческая статья, то книга по истории Франции и т. д. Да, можно сказать, что это произведение – целая Вселенная, отдельные стороны которой видит и оценивает читатель. В ней много тем и коллизий: любовь и страсть, любовь и долг, любовь созидающая и любовь разрушающая, человек и власть, роль человека в истории государства, и проч. и проч.

Однако, думается, что такая «разбросанность» – не есть хорошо.

Кажется, автор сам уловил, что он порой теряет внимание читателя. Действие по ходу романа ускоряется. Но в попытке закончить на мажорной ноте (вернее – шумно, ярко, остро) писатель, на мой взгляд, погорячился. Я имею в виду знаменитую душераздирающую сцену, в которой стражники отрывают цыганку от матери и ведут её на казнь; цыганку вешают, несчастная затворница (она же – мать цыганки) умирает. Мне кажется, что здесь прямая апелляция к слезам читателя. Прямой, бесхитростный удар по психике почтенной публики в попытке вызвать ответные эмоции. Думается, что для высококлассного писателя это – дурной тон.

Да, Гренгуар, друг мой, я много могу говорить об этом романе. Несмотря на все названные «особенности», он хорош. Это старая добрая классика, которую должен знать каждый. В конце концов, ведь я пишу сейчас это письмо, Гренгуар? Значит, произведение поселилось во мне навсегда, чем-то зацепило.

И всё же кажется мне, что оно – уже история литературы. Да, по этому роману снимали и снимают кинофильмы, делают душераздирающие мюзиклы, в которых французские мужчины поют хриплыми голосами о страсти и любви. Но это происходит лишь в силу «вкусности», живописности, о которой я писал выше. Этот роман хорошо подходит для почтенной публики, особенно для скучающих домохозяек и почти идеально – для школьников старших классов.

Концовка его – тоже ещё один способ «выбить слезу» у дам и девиц. Я бы закончил эту книгу иначе. Возможно, это лишь потому, что я не – Виктор Гюго.

До встречи, дорогой Гренгуар. Уверен, что мы с тобой ещё увидимся. Хотя имена у тебя будут другие.

Vale!

Санкт-Петербург

Писателю А. П. Чехову

Здравствуйте, Антон Павлович!

Пожалуй, никто в русской литературе не писал так ярко и пронзительно об обывательщине, как Вы. И Вы совершенно правы: нет в жизни ничего страшнее власти быта над духовной жизнью человека.

Главная особенность обывательшины, основная суть, внутренний стержень – страх. Обыватель панически боится всего: смерти, потери здоровья, потери денег, остаться голодным, незнакомых людей, осуждения себе подобных («Что скажут люди?»), плохой погоды и т. д. и т. д. Он остерегается всего, что выходит за рамки его мира. Вернее, его понимания действительности.

Реальность мещанина именно из-за этого страха крайне скудна, бесцветна и однообразна. Однако, не сознавая этого, он боится её потерять, опасаясь любых изменений, пусть даже самых незначительных.

Страх формирует привычки.

Как правило, они связаны с удовлетворением низших потребностей. Поэтому обыватель всегда стремится есть в одно и то же время, пить одни и те же напитки, и, разумеется, говорить одни и те же слова. Всё должно быть знакомо.

Узость мира и крайнее невежество заставляют обывателя думать, что все люди на планете живут (или должны жить) именно так, как живёт он. Поэтому иное мнение воспринимается как неправильное и его адепт подвергается жёсткой обструкции (характерные обороты речи: «Вам пора устроить свою жизнь…», «Ребячество в ваши годы неуместно», «Надо жить как все» и другие перлы мещанского языка).

Только собственное мировоззрение имеет право на существование.

Что же это за мировоззрение? Помните, Антон Павлович, как когда-то писал Эмиль Золя? Это «политика порядочных людей» (обыватель считает себя порядочным человеком), той «сытой среды, всё существование которой ограничивается беспрерывным пищеварением». Их девиз: «Мы живём тихо, мирно… у нас одна забота – благополучно приплыть к тихой пристани». Их образ действий: «Так сиди лучше дома…; спи спокойно, ешь вдоволь, наживай деньги, наслаждайся тем, что у тебя чистая совесть… Отечество в тебе не нуждается!»

Мысль обывателя не поднимается выше цен на продукты, сюжетов из ток-шоу и местных новостей. Поэтому его мнение на другие темы формируют другие люди. Как любая другая функция организма без постоянной тренировки, мыслительная деятельность мещанина крайне слаба и невыразительна. Он лишь транслирует то, что твердят другие. Чаще всего – из телевизора. Обыватель – раб телевидения.

Любые попытки объяснить мещанину, что его сознанием бесстыдно манипулируют, наталкиваются на агрессию. Поэтому управлять им очень легко, чем и занимаются правительства всех стран, ибо обывательщина – явление интернациональное. Главное средство, мощные рычаги – страх и первичные инстинкты (см. выше). Именно поэтому из телевизора и несутся потоком новости и фильмы про убийства, болезни, драки, стихийные бедствия, внешних врагов и т. д. Со всем этим безобразием героически борется мудрое правительство. Как известно, враг будет разбит и победа будет за нами. Обыватель слушает и спит спокойно: его мир надёжно защищён.

Кто-то может сказать, что обывательщина выработана веками и народами, и таким образом неизбежна. Это своеобразный способ выжить в условиях суровой реальности. Так или иначе, большинство населения планеты – типичные обыватели. Забиться в норку и прятаться от холодного ветра – их любимое занятие. И, кроме того, даже люди, которых в большинстве случаев нельзя назвать мещанами (молодые художники, поэты, учёные), носят в себе скрытые наклонности к обывательщине.

Тогда напрашивается вопрос: есть ли средство против этой болезни? Безусловно.

Это – любая созидательная деятельность, связанная с напряжением мысли и творческих способностей; это использование каждой возможности расширить свои горизонты (например, книга, путешествие, новое знакомство); это – жёсткая дисциплина, постоянный контроль за своими мыслями и желаниями; и, в конце концов, это – любовь. Пожалуй, она – самое мощное «лекарство». Если, конечно, её рассматривать как средство, а не как цель.

Прощайте, Антон Павлович. Лучше сказать, до новой встречи на страницах Ваших книг.

Санкт-Петербург

Флорану3