Eruption. Беседы с Эдди Ван Халеном

– Какой была твоя первая достойная гитара?

– Я накопил денег и купил золотистый Les Paul 1969 года с синглами[19] P90. Это была первая настоящая гитара, но мне не нравились звукосниматели, которые на ней стояли. Я хотел с двумя катушками. Где-то нашел, вставил в гитару и заменил звукосниматель на бридже.

Когда мы играли в клубах Starwood и Whisky, публика кайфовала от звуков, которые я издавал на гитаре. Все, кто меня слышал, задавались вопросом, как мне удается добиться такого звука с помощью одной катушки. Они же не знали, что я поставил туда хамбакер, потому что правой рукой я закрывал датчик. Они думали, что такой звук у меня получается на длинном узком звукоснимателе. Я не пытался никого надурить, но именно этот звук мне и был нужен. Еще мне не нравился золотой цвет, поэтому я перекрасил гитару в черный. Я всегда любил возиться с этим дерьмом. После покупки постоянно все менял. Примерно в 87 % случаев я добивался успеха. В 13 % я все портил, но все равно в процессе многому учился.

– А каким был твой первый нормальный усилитель?

– У меня был стек Marshall мощностью 100 Ватт, и этот усилитель я использовал на первых шести альбомах.

Я работал в музыкальном магазине Berry & Grassmueck в Пасадене, и однажды в магазин привезли усилитель Marshall, который принадлежал «Дворцу роз». «Дворец роз» – это бетонное здание, где строили повозки для «Парада роз», а раньше там проходили концерты, выступали группы вроде Iron Butterfly и Джими Хендрикса. Когда там перестали давать концерты [последний прошел 17 января 1970 года, при участии группы Eric Burdon and War и Элиса Купера], этот Marshall оказался в нашем магазине. Я никогда прежде не видел Marshall, только на фотографиях и картинках. Я сказал сотрудникам магазина, что мне плевать, как долго придется отрабатывать, но я хотел этот усилитель. Ничто другое меня не интересовало.

Как только я его подключил, он сразу же сгорел. Когда подключаешь усилитель прямо в стену, он издает звук «пшик!» Когда мне его починили, он стал слишком громким. Помню, как-то раз выступал с ним, пока он все еще работал, и я взглянул на него и увидел, как плавятся лампы! Было очень жарко!

Я любил сидеть у себя в комнате и часами смотреть на усилитель. Никак не мог поверить, что теперь он у меня есть. В конечном счете я потом познакомился с чуваком, который работал в «Дворце роз», и он сказал, что усилитель штатный. Вероятно, на нем только ленивый не поиграл. Он всю жизнь был в работе, но прекрасно сохранился.

Когда я впервые вскрыл свой Marshall, то последовал совету одного парня, который об электронике знал еще меньше, чем я, но я его все равно послушал. Он все повторял: «Усилитель-выпрямитель. Усилитель-выпрямитель». Я спросил отца, что значит выпрямитель, и он показал мне большую старую квадратную штуку, которая вообще была не от усилителя. Я покопался в усилителе, пытаясь понять, где находится этот выпрямитель. Конечно же, полез куда не надо, меня здорово шарахнуло током, и я перелетел через всю комнату. По крайней мере, я нашел этот чертов выпрямитель! Но всегда задавался вопросом: «А что случится, если я сделаю вот так?»

Вот так я и наткнулся на Variac [регулируемый трансформатор при напряжении в розетке от 0 до 130 или выше вольт]. Я купил вторую «голову» Marshall, но не знал, что это британская модель, а не американский экспорт, которая у меня уже и так есть. Британские модели заточены под 240 вольт, а американские – под 120 вольт. Когда я впервые подключил Marshall, он не издал никакого звука, потому что напряжение было наполовину меньше, чем требовалось. Я на несколько часов оставил его включенным, думая, что ему просто нужно нагреться, и когда я снова на нем поиграл, его едва ли было слышно. Он звучал искаженно, будто Marshall на максимальной громкости, но очень-очень тихий. Позже я узнал, что британский Marshall может работать при напряжении 240 вольт.

И мне стало интересно, будет ли мой первый Marshall работать, если уменьшить напряжение. Я подумал: может, он даст мне тот же звук, как если бы я включил усилитель на полную мощность, но только звучание будет тише. Начал я с регулятора мощности. Подключил к домашнему электричеству, начал смотреть. И подумал: «Есть какой-то более адекватный способ». Затем я отправился в Dow Radio и купил себе Variac. И все получилось. Фактически благодаря Variac мой усилитель прослужил еще много лет. Я использовал Variac, чтобы понизить напряжение примерно на 89 вольт, чтобы можно было сделать усилитель громче, но при этом не сжечь. Лампочки Sylvania 6CA7 звучат в нем замечательно, но лучший набор лампочек, который у меня когда-либо был в этом усилителе, – это комплект фирмы Telefunken.

– Ты до сих пор используешь Variac?

– Нет. Я использовал его для того, чтобы в клубах гитара звучала еще мощнее. Я стремился получить свой звук, но чуть тише. Мой Marshall работал у меня, только когда громкость и мощность были на максимум. В клубе такое контролировать невозможно. Было бы слишком громко и фонило. Я раньше использовал его для записи, еще до того, как сам стал сидеть за микшерным пультом и контролировать процесс. Я всегда переслушиваю запись здесь [сидя за микшерным пультом в студии «5150»]. Алекс – единственный, кто играет в отдельной комнате. Я играю здесь, чтобы пропитаться атмосферой. Ненавижу сидеть в наушниках. Раньше, когда мы записывались, я играл за стеклом и в наушниках. Я находился слишком близко к усилителю, поэтому начинало фонить, и я понижал громкость с помощью трансформатора Variac. Я еще в 1983 году перестал это делать, когда построил свою студию.

– На фотографиях раннего периода группы у тебя на сцене светлая «голова» Fender.

– Это был Fender Bandmaster. Я использовал этот усилитель многие годы двумя способами. У меня уже был Marshall, но я еще не открыл для себя Variac, поэтому использовал Bandmaster с кабинетом Marshall, когда мы выступали в клубах вроде Gazzarri’s, потому что Marshall был слишком громким. В маленьком доме в Пасадене, где я вырос, мама терпеть не могла «громкие жуткие завывания» – другими словами, мои соло. Она всегда говорила: «Зачем тебе эти громкие жуткие завывания?»

Я понял, что могу подключить колонку во внешнее гнездо Bandmaster, а не в обычное, и звук был очень тихим. Можно все выкрутить на максимум, что я и так всегда делал, и было небольшое количество тока, из-за чего звучало, как на максимальной мощности, только очень тихо. Все говорят, что так делать нельзя, потому что трансформатор сгорит, но усилитель ни разу не сгорел. Звук был очень тихим, мама меня не слышала, но звучало превосходно.

Знал бы ты, сколько я песен так сочинил. В этом его прелесть. Все ранние песни Van Halen с первых трех альбомов я написал через него, сидя в своей комнате. Мой пес Монти сидел рядом, и ему нравилось то, что он слышал. Когда я сочинил вступление к песне «Women in Love», Монти сидел, навострив уши, как собака из компании RCA Victor. Bandmaster был для меня важнее, чем «голова» Marshall, потому все песни я писал с Bandmaster.

– Расскажи про свои самые первые эксперименты с гитарами.

– Я купил гитару Gibson ES-335, которая раньше была моей любимой из-за тонкого грифа и низкого расположения струн. Играть на ней было очень легко, но парням из группы ужасно не нравилось, как она выглядела. У нее был рычаг[20] Maestro Vibrola с загнутым металлическим концом, как в модели SG. Мне нравилось, но гитара вечно была расстроенной. Я стал копаться в ней, пытаясь понять причину. Не знаю, может ли кто-нибудь ответить на вопрос, почему так происходит.

Поскольку из-за рычага вибрато гитара постоянно была расстроена, я прикинул: может быть, стоит плотно натянуть первые три струны, а три нижних задевать рычагом, поэтому я распилил согнутую стальную пружину пополам. Сообразил, как натянуть три нижние струны, но никак не мог понять, как вкрутить рычаг в дерево. Просверлил отверстие и вкрутил туда винт, и вроде бы получилось, но спустя время дерево не выдержало.

С этой гитарой [Gibson ES-335] чего я только ни делал. Шлифовал ее на станке, когда хотел стереть покрытие и перекрасить в белый, но не подумал, что верхняя дека у нее выгнута, и в итоге проделал в дереве большую дыру. Я испортил много гитар, но меня это совершенно не беспокоило. Мне важно было, чтобы гитара отвечала моим требованиям.

– Есть фотографии клубного периода, где ты играешь на «Стратокастере» с хамбакером на бридже.

– Я играл на нем некоторое время, пока не собрал свой «Франкенштейн». Поставил туда хамбакер и почти добился нужного звука, но все равно еще было над чем работать. Звук получился каким-то слишком тонким и слабым – возможно, это из-за дерева, из которого выполнен корпус гитары.

Разобрав тот «Страт» на запчасти, я понятия не имел, куда девать провода. Я присобачил датчик к кнопке громкости и остался доволен результатом, поэтому менять ничего не стал. Это все, что мне было нужно. И много лет на всех гитарах, которые я собирал самостоятельно, стоял всего один звукосниматель. А все из-за банального незнания.

– Как вы продвигали Van Halen в годы становления?

– Многие группы делают демозаписи. Мы тоже так сделали. В 1976 году отправились в Нью-Йорк вместе с Джином Симмонсом из KISS. Он увидел нас в каком-то клубе и спросил: «Вы, парни, на лейбле или как? Менеджер у вас есть?», и мы ему ответили: «Нет». А он сказал: «Ого, а вы крутые, я бы хотел с вами поработать». Мы его спросили: «Ты что имеешь в виду?» Оказалось, Джин хотел попробовать себя в роли продюсера рок-группы, и мы, конечно же, согласились, потому что он за все платил.

Мы прилетели в Нью-Йорк, записали самое дорогое демо в мире, но в итоге его не использовали. Даже несмотря на то, что у нас было демо, мы понятия не имели, кому, черт возьми, его отдавать и что с ним делать. Мы ведь никого не знали.

Как правило, группы относят демо в звукозаписывающую компанию, где на диване сидит какой-нибудь клоун и, покуривая, слушает твою запись, а потом говорит, что ему не нравится. Мы просто продолжили выступать в Лос-Анджелесе и его окрестностях. В Пасадене мы сами устраивали себе концерты и легко собирали 3000 человек, продавая билеты по 4 доллара. Это было задолго до того, как мы подписали контракт с Warner Bros. Мы просто обрастали армией поклонников, и постепенно заработало сарафанное радио.

– Что ты извлек для себя после записи демо с Джином Симмонсом?

– Понял, что мне не нравится наложение звука. Джин естественным образом предположил, что я знал, что записывается все именно так, но я сказал: «Э, нет, я так не могу». Хотелось придерживаться своего обычного стиля игры, когда между аккордами я запиливал ноты. Вместо этого приходилось заполнять эти места на записи после того, как я уже записал ритм-партии, поэтому было крайне неудобно.

– Чего тебе больше всего не хватает, вспоминая выступления в клубах?

– Ощущения загадочности и неизвестности. Многое раньше было неизведанным. Не хватает элемента мистики. Не было ни интернета, ни YouTube, и мы умудрялись справляться с разными ситуациями, с которыми сегодняшние группы не справились бы. Очень легко было создать вокруг себя ажиотаж, разрекламировать себя и добиться нужной репутации. Посмотри на Led Zeppelin. Они же с ног до головы были окутаны ореолом таинственности и мистики. И половины того бреда, который все про них несли, никогда не происходило, но, если бы тогда существовал YouTube, люди бы знали, кто они на самом деле.

Необычные гитары Эдди

Гитара: Gibson Les Paul Junior 1955 года

Использовалась: в клубах Голливуда

Черно-белый «супер Страт» «Франкенштейн» Эда стал настоящей звездой в гитарном мире, когда Эдди появился с этим инструментом на обложке дебютного альбома Van Halen. Однако есть несколько фотографий с той же фотосессии, где Эд держит в руках совершенно другую гитару – видавший виды Gibson Les Paul Junior 1955 года, на котором он время от времени играл еще в клубах. И хотя на альбоме Эд не играл на «Джуниоре», история могла бы сложиться совсем иначе, если бы на обложке альбома появилось одно из неопубликованных фото с гитарой.

«Я хотел содрать краску, чтобы сделать другое покрытие, поэтому нанес растворитель, – вспоминал Эд. – Краска все никак не сходила, однако выглядеть корпус стал весьма интересно, поэтому я решил оставить так. Выглядело необычно. Сделал я это сразу же после того, как уничтожил свою ES-335 на ленточном шлифовальном станке, пытаясь содрать краску с гитары. Я не учел толщину корпуса и проделал дыру прямо в дереве! „Джуниора“ надо было шлифовать, потому что у этой гитары плоская поверхность, но в хозяйственном магазине мне предложили попробовать растворитель».

Эта гитара, наряду с первым «Франкенштейном» Эда и Ibanez Destroyer, была одним из нескольких инструментов с клубных времен Van Halen, которые сохранились в личной коллекции гитариста.

Музыкальная пауза. Беседа с басистом Van Halen Майклом Энтони (часть I)

Бородатый и накачанный Майкл Энтони, столь любимый фанатами группы за свое дружелюбие и простоту, был басистом Van Halen и бэк-вокалистом на протяжении почти тридцати лет, с 1974 по 2006 годы. Его уверенная игра и легко узнаваемые гармонии были неотъемлемой частью фирменного звучания группы. Майк всегда гордился тем, что, вспоминая многочисленные публичные конфликты, старался избегать копания в грязном белье, и это одна из причин, по которой он считается бьющимся сердцем классического Van Halen.

Майк познакомился с Эдом в начале 1970-х, когда оба играли в местных группах в Пасадене и ходили на музыкальные занятия в колледж Пасадены. Энтони был уважаемым вокалистом и басистом в буги-рок группе Snake, и когда Эд с Алексом искали, кем бы заменить басиста Van Halen Марка Стоуна, казалось вполне естественным набрать Майку и пригласить его.

После памятного джем-сейшена братья Ван Халены предложили Энтони перейти к ним. И несмотря на то, что Майк был фронтменом собственной группы, он сразу же увидел в Эдди невероятный талант и согласился на роль басиста и бэк-вокалиста, помогая фронтмену Дэвиду Ли Роту.

В первой части нашего интервью (вторую часть ищите на странице 272) Майк увлеченно вспоминает годы становления группы и то, как он с интересом наблюдал за эволюцией Эдди Ван Халена.

– Каким было твое первое впечатление об Эдварде?

– Я увидел его на школьной ярмарке с Алексом и их басистом Марком Стоуном. Эд пел и играл на гитаре. Я был весьма впечатлен, потому что они исполняли песни Cream, и Эд снимал партии нота в ноту. В то время было не так много ребят, которые играли бы настолько хорошо.

Позже, придя в группу, я был впечатлен тем, насколько Эдди скромный. В отличие от многих местных гитаристов, которые вели себя надменно и заносчиво и говорили: «Посмотрите на меня, какой я крутой, зацените, как я умею», Эд просто делал свое дело. И, безусловно, я пришел к ним в группу из-за музыкального мастерства Эдди и Алекса. Еще мне понравились их идеи. У группы уже было 4–5 классных песен.

– Эд тебе когда-нибудь рассказывал про свое детство?

– Да, немного. Говорил, что отцу приходилось нелегко. Эдди переживал, что в Европе папа считался уважаемым музыкантом, а в Штатах пришлось работать уборщиком, чтобы сводить концы с концами.

– Когда ты пришел в Van Halen, ты уже был солидным басистом и квалифицированным музыкантом. Что, по-твоему, ты смог привнести в группу?

– В предыдущих группах я играл на басу и часто пел. Я не возражал быть фронтменом, потому что мне никогда не составляло труда играть и одновременно петь, но удовольствия от этого я никогда не получал. Когда я пришел в Van Halen, Дэйв пел, а Алекс и Эд ему подпевали, и я подумал: «О, черт. Это здорово! Наконец-то смогу сосредоточиться на бас-гитаре. Петь не надо!» Но уже на втором нашем джеме с группой они спросили: «Послушай, а почему бы тебе не попробовать бэк-вокал?» Как только они услышали, как я пою, им понравилось. И вдруг я стал петь все бэки.

– В тот период, помимо Cheap Trick или AC/DC, было не так много хард-рок групп с вокалом на заднем плане. Вы, ребята, стали использовать эту фишку в своей музыке. На ум приходят «Битлз» или Motown[21].

– Это правда. Многие группы того времени вроде Led Zeppelin, Deep Purple или Black Sabbath больше делали акцент на вокалисте. Не знаю, откуда это взялось, но мы всегда хотели, чтобы в нашей музыке присутствовал этот элемент. Когда бы Дэйв ни придумывал текст песни, мы непроизвольно начинали думать о том, как лучше использовать вокал на заднем плане. Я слушал «Битлз», и Эд с Алексом всегда увлекались группами Британского вторжения; вероятно, они оказали на нас большое влияние.

Но касаемо стиля, не думаю, что мы с Эдом когда-либо всерьез об этом задумывались. Просто мы все делали по-своему и знали, что звучит уникально. Наш вокал на заднем плане был как звук гитары Эда: достаточно было услышать наше многоголосое пение, и сразу понятно, что это Van Halen.

– И как Эд пел?

– Брал нормальные ноты и пел вполне себе ничего. Весь ранний материал – это мы с Эдом. Позже на его голосе немного сказалось курение. Но, когда в группу пришел Сэмми, я даже попробовал вывести «фоновый» вокал на следующий уровень. На более поздних альбомах обе партии я стал петь сам.

– Давай вернемся к разговору о твоей игре на бас-гитаре. На первых пяти альбомах Эд с Дэйвом в любой песне могли уйти весьма далеко от основополагающих аккордов. Видел ли ты свою роль в том, чтобы сохранять гармоничную целостность песни?

– Да. Как бы мне ни нравились группы вроде Cream, меня всегда поражало, как далеко они могут уйти от основной мелодии, особенно когда Эрик Клэптон играл соло. Иногда казалось, будто музыканты играют три разных песни. Было прикольно, особенно когда потом они все равно возвращались к изначальной мелодии, но мне всегда хотелось держать основной ритм. Как музыкант я был немного стеснен, потому что прикольно слетать с катушек и делать что-то свое, но по большей части в плане плотного ритма группа всегда могла на меня положиться.

– Эд всегда казался весьма дисциплинированным, когда дело касалось соло. Он в основном брал свои 12 тактов, и ему этого хватало, хотя большинство фанатов были бы дико рады услышать, как он выходит за рамки.

– Да, ты прав. Но он делал это неосознанно. Мы просто тяготели к более сдержанным и плотным структурам песни.

– Когда ты впервые осознал, что Эд – нечто гораздо большее, чем просто хороший гитарист?

– С самого начала. Он, безусловно, был замечательным соло-гитаристом, но, когда начинал играть восходящее легато, все были в шоке. И мы просто балдели, потому что ни один гитарист в местных группах не делал ничего подобного. Часто бывало, что мы репетировали в гараже в Пасадене, и приходили другие местные гитаристы, зависнуть с нами и посмотреть, как играет Эд. Наконец в какой-то момент Дэйв вмешался и сказал Эду: «Чувак, не позволяй этим парням сдирать у тебя». Когда мы играли, он всегда говорил Эду: «Когда играешь на грифе обеими руками, поворачивайся к публике спиной, чтобы они не видели, что ты делаешь».

Мы знали: то, что делает Эдди, весьма необычно. Он играл то, что никто прежде не слышал. Дело не в том, что он был быстрым или умел классно играть… это был совершенно другой уровень исполнения. И мы думали: «Чувак, не выдавай секрет мастерства. Мы не хотим, чтобы это кто-то увидел. Это твоя фирменная фишка».

– Он долго развивал эту технику игры?

– Да. Явно не за одну ночь. Она развивалась со временем. Но получаться стало, когда Эд начал добавлять эти приемы в свои соло. Задолго до того, как мы подписали контракт, Эд играл соло без музыкального сопровождения, которым в итоге стала «Eruption». Но Эд никогда не стоял на месте, всегда развивался и совершенствовался. «Eruption» на первом альбоме потрясающая, но на более поздних альбомах слышно, как его игра стала еще более искусной, сложной и утонченной.

– Помнишь, когда Эдди впервые принес на репетицию один из своих «Франкенстратов»?

– Точную дату не вспомню, но да. Помню, как он принес его на репетицию. Меня всегда поражало, каким он был в этом плане бесстрашным. Постоянно возился со своими инструментами. Помню, он принес Gibson ES-335 – красивая была гитара – а потом я увидел, что она вся выпотрошена и разломана пополам, а детали от нее Эдди вставил в другую странно выглядящую гитару. Я все спрашивал у него: «Черт возьми, что ты делаешь?» А он отвечал: «О, нет, чувак. Ты послушай, как она звучит!»

Но «Франкенстрат» стал кульминацией многих его неудавшихся экспериментов. Было несколько более ранних версий, однако он настолько изуродовал корпус, что больше не мог на ней играть. И, поверь мне, в электронике он разбирался слабо, но именно так он и нашел свой звук. Он понятия не имел, как соединить проводами все звукосниматели, поэтому в конечном итоге просто поставил туда один хамбакер и соединил его с одним регулятором, получив желаемое звучание. И говорил: «Послушай, зацени вот это!» Все это было крайне неординарно.

Эдди никогда не следовал правилам. Если кто-то говорил ему: «Вот таким образом соединяешь датчик», Эд обычно делал нечто совершенно другое и задавался вопросом: «Ого, а что если я соединю этот провод так?» Иногда ничего не получалось, а иногда он говорил: «Слушай, а неплохо звучит!» Но я видел, как Эд гробит реально классные гитары. Ничего, кроме умиления, это не вызывало.

– Какую музыку вы тогда слушали?

– Это было странно. Эд никогда не слушал радио. Была пара групп, которые ему нравились, вроде Cream и Black Sabbath, но, когда мы с ним катались на тачке, он никогда не врубал радио.

– Расскажи немного о клубной сцене Голливуда до того, как вы подписали контракт.

– В 1980-х и середине 1970-х, когда музыкальная сцена переходила от глэма а-ля Дэвид Боуи к панку, мы выступали на Сансет-стрип в Голливуде. И лишь когда мы подписали контракт, глэм-метал группы вроде Poison и Mötley Crüe стали обретать популярность – все группы, где вокалисты с обесцвеченными светлыми волосами хотели быть как Дэвид Ли Рот.

– Вы регулярно играли в Gazzarri’s, который считался одним из легендарных клубов. Расскажи, как это было.

– Дэйв нас фактически привел в клуб Gazzarri’s. Владелец, Билл Газзарри, с нами только здоровался, а Дэйв зависал с нами и располагал к себе. Я сам не с Сансет-стрип. Когда я пришел в группу, большую часть времени я носил джинсы и футболки, но в Голливуде такое не прокатывало. Помню, первый концерт, который я играл с Van Halen, проходил в клубе «Гордая птичка» возле Международного аэропорта Лос-Анджелеса. Там проходил вечер, который они называли Freaker’s Ball, и это конкретная солянка из всего, что было модным и востребованным. Помню, супруга сшила мне золотые яркие штаны и жилетку. Это было весьма безбашенно, потому что для Голливуда у нас был один прикид, а потом, когда мы играли в Пасадене, переодевались в свою обычную одежду.

– Вы раньше выступали на танцевальных конкурсах в клубе Gazzarri’s.

– Да. Было это так. Объявляли: «На сцене участник номер один!» И мы играли где-то десять тактов песни ZZ Top «Tush», а девицы в зале танцевали.

– Эдди и Рэнди Роадс были двумя крутыми гитаристами на музыкальной сцене. Существовала ли между ними конкуренция?

– Не сказал бы. Ну, между всеми группами, выступавшими в том районе, существовала небольшая здоровая конкуренция. Но это абсолютно нормально. Все мы бились друг с другом ради участия на концертах. Но я думаю, единственный раз, когда Quiet Riot выступали с нами, был в колледже Глендейл в одном из их театров [23 апреля 1977 года]. Полагаю, с ними был Рэнди, но лично я с ним знаком не был. То есть было полно гитаристов, которые пытались копировать и угнаться за Эдди.

– Помнишь группы вроде Mötley Crüe или Ratt на сцене? Многие из них говорят о том, что видели Van Halen, когда вы были еще на Сансет-стрип.

– Не сказал бы. Мы появились за три-четыре года до тех парней. Мы выступали в Голливуде почти до того момента, пока не поехали в первый тур в 1978 году. Но после этого мы, можно сказать, начали набирать обороты. Сложно, наверное, в это поверить, потому что все происходило буквально на соседней улице, но не думаю, что мы слишком много внимания уделяли глэм-движению в Лос-Анджелесе, потому что нам было не до этого. Максимум, что я могу вспомнить, это то, что многие вдруг стали сравнивать Эдди с другими гитаристами, которые не стеснялись сдирать его фишки.